– Как я ее меняла! Двухкомнатную, на Украине, в Чернигове, дали мне после Сахалина. Там в кухне такой адский примус стоял, чтобы воду греть! Взрывоопасный! Колонка газовая. Будь она неладна. Дважды чуть дом не спалила. И в Киеве предлагали на обмен, и в Одессе. Один мужик в Подмосковье предложил. Приехала, посмотрела… И бегом-бегом, пока болван не одумался, вещи свои перевезла.

И уезжать из квартиры не хотела, даже когда сил совсем не стало. Родственникам заявила: «Кто приедет за мной ухаживать, тому и квартиру отпишу!»

Наследники первой очереди приезжать не спешили, все равно они в очереди первые, чуть что, их право по закону, а завещание и оспорить можно, мол, не в своем уме была бабка. Суды-то у нас какие? У кого больше денег, тот и прав. Остальные не торопились в мышеловку за сладким куском, потому что знали каверзный характер квартировладелицы.

– Хе, отпишет она, – хмыкал многоумный внучатый племяш. – Ухаживай! Ведь ей не угодишь. То не так, это не так. Свою жизнь положишь, а она завещание на другого состряпает. Чтобы тебя, дурака, проучить, и на том свете посмеяться.

Нашлись желающие навещать почаще, не раз в году, но лишь взбесили бабу Тому столь щедрым предложением: «Ишь, чего удумали – навещать! Нет, вы давайте, тут квартиру себе снимите, недалеко, чтобы ко мне приходить каждый день, у себя ведь я жить не разрешу, работу найдите, тогда и разговор будет».

– Да, знаешь, сколько людей из-за квартиры такой все что угодно сделают? – спрашивает она Раису.

Раиса дикими от бессонницы глазами обводит стены. По серому, давно небеленому потолку, идет трещина – след яростного ремонта соседей сверху. Сыплется штукатурка и даже бетонная крошка. Вон, в чашке с чаем бетон плавает, как крупа. Обои в лохмотьях, на балкон страшно выйти – обвалится, рамы рассохлись – сифонит, ванна проржавела, а трубы никто со времен постройки не менял. Но однокомнатная, в Подмосковье, своя.

Родственники мялись, тянули, и, похоже, не соглашались бросить свою жизнь ради бабкиной. Все равно ведь помрет, на тот свет недвижимость не утянет. А ухаживать станешь, еще лет десять проживет, с нее станется, а то, глядишь, и до сотни дотянет, а там и век переживет. Всего от нее можно ожидать. Ненадежный товарищ. Себе на уме бабулька.

– Ты лучше к нам переезжай! – звали.

Но она переезжать не собиралась.

– И почему я куда-то должна переезжать? У меня квартира в Подмосковье есть, а у них нету. Кто из нас переезжать должен?

И решила родственников своих, черепах, недотыкомок, проучить. Оформила документы о передаче квартиры в муниципальную собственность. Осталось последнюю подпись получить. И фьють… Толстенная папка. Выхоженная. Ногами своими в венах, в узлах. Ходила, сидела, просила. Зато все бумажечки одна к одной, гладкие, и копии прилагаются. Ну, взялась за телефон. Выложила им, супостатам, все как есть: не хотите за мной ходить, так знайте, никому квартира не достанется: ни Якову, ни Гришке, ни черту, ни мальчишке… Родственники засуетились, примчались умасливать, конфет навезли, пастилы ее любимой, колбасы сырокопченой, сгущенки, водки…

– Куда привезли? – тыкала она пальцем колбасу. – Не разгрызть мне ее, – а через минуту, подержав палку у носа, командовала. – Отрежьте-ка кусочек. Пососу, – и стопку водки хряпнула, как будто и не восемьдесят шесть ей, а пятьдесят.