Усевшись на пуховое одеяло, лежащее на высокой кровати, Ольга принялась читать секретные, скрытые документы, а точнее сказать, письма Эрика и Киры. В любой другой ситуации мы с вами должны бы были осудить столь наглый и откровенно неприличный поступок – читать чужие личные, наверняка, любовные переписки, но всвязи с обстоятельствами и отсутствием любых других источников информации, думаю, можно снисходительно, даже с пониманием отнестись к действиям Трубецкой.
Итак, оперевшись на спинку кровати и положив перед собой пачку завернутых писем, Ольга начала читать письма Киры одно за другим.
«В моей голове достаточно много мыслей, чтобы задавать вопросы. Вопросов достаточно много, для того чтобы искать ответы на них всю жизнь. Но достаточно ли жизни, для того чтобы ответить на всё?…
Я чувствую запах тающего снега, его приносит поток чистого и холодного воздуха в мою комнату. Сидя перед окном, я смотрю на застывшую природу: небо совсем стеклянное, не синее, не яркое, оно просто замерзшее, как и деревья вокруг, дома, машины, как я… Все застыло в ожидании весны, а чего жду я? Все оттает и начнет жить заново, а я? А я стою под потоком ледяного воздуха, наполняю им легкие и стараюсь ни о чем не думать. Впервые за много месяцев оставить гонку и просто насладиться тем, что мне дано, мигом, покоем, что пришел ко мне совсем ненадолго, я в этом уверена. Миг – это уже жизнь, постараюсь полностью окунуться в него. Я чувствую гармонию, совершенное единение и идиллию трех компонентов красоты: музыки, природы и любви.
Стараясь быть идеальными, мы создаем для себя принципы, которым необходимо следовать. Эти принципы создают рамки, границы, которые нельзя переступить. Но что делать, если одна из этих границ мешает тебе быть счастливым? Стоит ли преступить её и изменить собственным идеалам или надо отказаться от части счастья в пользу стандартного идеала? Один человек говорил, что все границы условны и созданы, чтобы их переступать. Все условности преодолимы, надо лишь поставить для себя эту цель. Так что же выбрать? Ах, этот выбор, он вездесущ, но я предпочла бы выбирать между куклой и коляской, стоя в детском магазине, держа маму за руку. Тогда на мне бы лежала меньшая ответственность за выбор. К сожалению, мне не пять лет, и по всем критериям людей считаюсь взрослым человеком. Нужно выбирать самой.
Закрою окно, кажется, я замерзла. Не знаю, может быть, приближающаяся весна так действует, а, может, во мне говорит ребенок, но я все же надеюсь на то, что найду решение, сохранив при этом и верность идеалу и возможность быть счастливой. Моё безверие уходит вместе с зимой, я жду оттепели, я жду ответов…»
«Иногда так хочется плакать, ни от того, что кто-то обидел, ни от того, что кто-то умер, просто от того, что ты останавливаешься и понимаешь, что запутался. Ты вроде бы шел к чему-то большому и нужному для тебя, но в какой-то момент понимаешь, что, работая ради будущего, забыл жить в настоящем. И когда наступает момент осознания того, что в погоне за мечтой ты утоп в мелочах, не приложил все силы для непосредственного достижения результата, тогда слезы так и просятся наружу. Но я не умею плакать, кажется, я все мои слезы закончились, когда не стало самого родного для меня человека, но я нашла другой способ – я пишу, и это помогает мне разобраться в собственных мыслях, разложить все по местам. Дело в том, что когда говоришь, что-то забываешь, а письмо позволяет продумать, взвесить и сказать все, без исключений.
Ты сказал, что я обманываю себя. Сначала я подумала, что в этом ты точно ошибаешься, я могу обманывать кого- угодно, но только не себя. Обладая способностью холодно и трезво рассуждать, анализировать поступки, я предполагала, что рассчитываю каждый свой шаг и каждое свое слово. Поверь мне, так оно и было. Я не прожила ни дня без подведения итогов, без осмысления всего, что я сделала. Но, видимо, этого было недостаточно, потому что сейчас, когда ты мне сказал, что половина всего, чем я занимаюсь, абсолютно бесполезна, я сижу и пишу это. А, следовательно, не была так уверена в себе, а, может, просто слишком много думаю. Самое интересное, что я собиралась читать тебе проповеди, обдумывала, что скажу, но, наверное, в этом и есть разница между нами: я думаю – ты говоришь.
Ты сказал, что я изменилась и не в лучшую сторону, сказал, что это взгляд со стороны, тебе лучше видно. Мне так и хотелось закричать, что ты меня совсем не знаешь, что я всегда такая, это мое привычное состояние, но рассудок велел выслушать тебя до конца, и, знаешь, что я поняла? Я и правда последнее время стала загруженнее, стала брать больше обязанностей, потому что научилась успевать все и начала взваливать на себя лишние дела. Дело в том, что мне никто никогда не говорил «Стоп», а я не считала нужным останавливаться. Все шла и шла, как будто тонула в океане, принимая это за плавание и, когда я научилась дышать водой, ты вытащил меня на воздух, от которого мои легкие отвыкли уже давно. Я стала сопротивляться, однако глупо было бы прыгать обратно в воду, ведь это не называется «идти к мечте», этому есть другое название. Слушая тебя, я понимала, что ты прав, и это понимание приводило меня в ужас. Жить, будучи уверенной в том, что ты делаешь все правильно, а потом осознать, что половина всего никому не нужна… плевать, что никому, она не нужна тебе…
Ты говорил, а я молчала, но не только от того, что была в ужасе, а ещё и от того, что была поражена. Поражена тем, что ты мне это объясняешь, но не в смысле, «как ты можешь мне такое говорить», а в смысле, «для того, чтобы сказать такое, нужно хотя бы пару минут подумать». Значит, ты думал на эту тему, значит, тебе не все равно. И я улыбаюсь, потому что последнее время была уверена в совершенно обратном. «Все твои разговоры только об учебе»– сказал ты, а я могу продолжить – «Зато все мои мысли только о тебе». От части, поэтому я погружаюсь в учебу, здесь я могу решить все сама, разобраться, а тут намного сложнее, и я бегу. Наконец-то нашла слово! Я вообще от многого бегу и куда? В учебу, конечно, больше дорог нет.
Я сначала думала, что ты пытаешься меня перекроить, исправить, изменить. Но чем больше тебя слушала, тем больше понимала, что ошибаюсь. Ты пытаешься сделать что и я, сделать меня лучше. Твоя речь была как никогда кстати. Ты просил меня хотя бы задуматься над твоими словами, я задумалась. Ты прав, надо уделять больше внимания себе и непосредственно осуществлению цели, пора опускать лишние дела и не тратить целую уйму времени на бесполезную ерунду. Я готова следовать этим принципам, мне только нужно знать, что у меня будешь ты, который остановит меня, если я снова увлекусь, и заставит идти дальше. Но ты должен помнить, что наши цели немного различаются. Я хочу, чтобы ты это понял, потому что я принимаю тебя таким, какой ты есть. А ты сможешь принять меня такой, какая я есть (разумеется, я перестану заниматься всякой ненужной чушью)?…»
«Зачем ты держишь меня рядом с собой? Мы четыре недели не виделись, а ты не скучаешь по мне, не ищешь встреч, холоден, когда я прихожу, тебе не интересно со мной разговаривать. Так вопрос остается открытым: зачем ты держишь меня рядом с собой?
Я всегда знала – у нас разные интересы, но наивно полагала, что это сделает нас ближе, было бы нечто новое, мы бы разговаривали, спорили, уверяли… А тебе просто не интересно то, чем я живу. Может, ты не понимаешь, это значит, тебе не интересна я. И снова возвращаемся к вопросу: зачем?
Ты хочешь меня переделать? Не надо. Я не стараюсь переделать тебя и жду от тебя того же. Либо ты принимаешь меня такой, какая я есть, либо… И опять вопрос.
К счастью или несчастью, если ты мне чего-то не говоришь, не значит, что я ничего не знаю. Я все понимаю. У меня достаточно терпения для того, чтобы дождаться относительно спокойного периода твоей жизни. Но при одном условии: я должна знать, что тебе это тоже нужно, что ты всё ещё меня любишь, просто иногда шутишь неудачно. Если нет, мы снова у порога вопроса: зачем ты держишь меня рядом с собой?»
«Я пишу и знаю, что ты никогда не прочтешь это письмо, потому что я никогда не пришлю его тебе, потому что ты сказал никогда не вспоминать о тебе. Но я не могу.. не могу не писать, не могу не надеяться, потому что я люблю тебя, и, как бы я ни пыталась, это сильнее меня. Это внутри меня – уверенность, что все дороги ведут к тебе. Весь этот город дышит тобой и нашим прошлым. Я иду по улицам и вижу тебя. Так скажи мне, как можно забыть тебя, если ты повсюду? Я не могу отпустить тебя, потому что не верю, что все закончилось. Я постоянно чувствую, что ты рядом. Как плохо, что я не могу прочесть твои мысли. Или это к лучшему.. вдруг ты и правда думаешь, что это конец. Прошу тебя, не думай так. Я люблю тебя, и моей любви нам хватит на двоих, я готова ждать и терпеть. Ты понимаешь меня?… Я даже не могу плакать, видимо, сердце надеется, что ты все еще любишь меня в ответ. Как я хочу, чтобы оно было право. Я скучаю, но никогда не скажу тебе этого.
Ты уехал, думая, что там ты будешь счастлив, а я желаю тебе счастья больше всего на свете. Я верю, что если ты уехал, значит, так действительно было нужно. Я буду безумно рада, когда ты добьешься того, чего хочешь. Но я не понимаю, зачем ты оставил меня. Ради меня? Ради себя? Ради чего? Ты развязываешь руки себе или даешь выбор мне? Но мне не нужен этот выбор, я уже выбрала. Выходит, ты сделал это для себя. Я не могу на тебя злиться, ты ко мне не привязан. Очень жаль, что не привязан…
Ты был так холоден. Когда я провожала тебя. Почему? Не хотел меня видеть? Так надо было сказать, я бы не пришла. Но ты позвал и был зол. Я не могу тебя понять, больше не могу угадывать твои мысли. Но даже твое поведение не заставило меня хоть чуть-чуть разлюбить тебя.
Я пишу просто потому, что мне так легче. Я создаю иллюзию разговора с тобой. На бумаге легче разобраться в себе.
Я так люблю тебя! Я буду ждать, пока ты сделаешь все, что хочешь. Знай, я понимаю, что ты уехал не без причин. Ты всегда лучше, чем я думаю. Это правило всегда работало для тебя, как любые формулы в математике. Исходя из этого правила, ты любишь меня как и прежде. Я буду ждать, перестану бороться с собой и просто буду думать, что ты рядом. Чем дальше, тем ближе. Теперь эта формула для нас.
Как жаль, что ты о ней не узнаешь»
«Каждый день я прошу, чтобы этот ад прекратился, но это никогда не закончится. Где бы я ни была, с кем бы я ни была, все одно сходится к тебе. Большего ужаса в жизни я не испытывала! Оставь меня в покое уже или будь всегда только со мной. Что вообще творится в твоей голове? Там есть что-то, что отвечает за мозговую деятельность? Должно же быть что-то, заменяющее отсутствующее серое вещество. Я уже устала от этих писем в стол… Что происходит?
Пожалуйста, догадайся, что нужно мне написать или прийти ко мне. Появись, скажи, что ты жив. Вокруг так много людей, они как пчелы летают около меня и жужжат на уши что-то о «пора жить дальше». Если мое «дальше» обречено жить там, где нет от тебя вестей, то я переезжаю. Неужели ты не скучаешь? Я же знаю, что ты любишь меня. Или нет?.. Господи, ну приди и ответь мне прямо и без промедлений!
Нет… Ты же уехал. Тогда почему я каждый день чувствую, что ты рядом, но не хочешь показываться мне на глаза? Почему я до сих пор о тебе не забыла как о страшном сне? Каждый день я спотыкаюсь об наше общее прошлое, сплю на гвоздях воспоминаний – я не могу больше ходить по этим дорогам, я заблудилась. Либо ты меня находишь и выводишь из этого леса, либо я найду себе медвежью берлогу и проведу там всю жизнь. Всю свою бесконечную жизнь я проведу там в попытках понять тебя.
Я хочу, чтобы ты был рядом. А если не ты, но никого рядом со мной не будет.
Я просто без тебя не могу…»
«Здравствуй, родной! Я впервые начну с приветствия свое письмо к тебе. Я знаю, что это будет первое и последнее мое такое письмо. Совсем последнее мое письмо… Завтра нас уже не будет, может быть, мы хотя бы там сможем быть вместе, верь в это… я верю. Сейчас уже ничего нельзя сделать, больше нечего говорить, просто держись за мою к тебе любовь. Как же редко я тебя говорила, что люблю тебя! Возмутительно редко!
Но знаешь, что замечательно? Завтра я увижу тебя, и этого никто не изменит, никто не помешает нашей встречи. Если увидишь на моем лице слезы, знай, что это слезы радости. Я безгранично рада нашей встрече. От счастья разорвется моя грудная клетка, а не от рыданий и горя. Мы вместе, я всегда была на твоей стороне, не сдавайся. Мы все правильно сделали. Не было другого пути, это правда, просто держись, мы справимся, мы вместе… Я верю, что смерть – это всего лишь врата, когда они закрываются, открываются другие. Это только начало…
Я люблю тебя! Жду, когда же наступит завтра.
Чем дальше – тем ближе, помнишь?»
Закончив со стопкой писем Киры, Ольга принялась изучать другие документы, перебирая которые она нашла беспорядочно раскиданные письма, написанные уже рукой мужчины. Может быть, письма Эрика не показались Сейму настолько опасными, как письма Киры, раз они не лежали вместе с теми, что должны были отправить в огонь. Трубецкая собрала все листы, разложила их в правильном временном порядке и начала читать.
«Больше всего на свете я хочу, чтобы сейчас ты обо мне не думала. Мои поиски продвигаются еще медленнее, чем я мог себе это представить. Ты мне сейчас очень нужна. Но пусть все остается так, как есть. Тебе нужно жить дальше в безопасности с кем-то, кто сможет сделать тебя счастливой и никогда не заставит тебя плакать.
Я постараюсь построить такой мир, где еще одна глупая пара, такая же как мы, сможет жить спокойно и каждый день дарить друг другу улыбки. Может быть, у меня это получится совсем скоро и тогда я смогу прийти к тебе и сказать, как сильно я тебя люблю. А, может быть, когда это произойдет, меня уже не будет в живых, и тогда ты придешь к моей могиле и сообщишь радостную новость. А, может быть, когда у меня получится построить нам с тобой идеальное будущее, ты уже не захочешь делить это будущее со мной. Может быть, ты уже сейчас этого не хочешь.
Хорошо, что я об этом не знаю. Лучше я буду теряться в догадках и жить в обмане, чем знать, что больше тебе не нужен. Как же я по тебе тоскую!
Я хочу, чтобы ты была рядом. Кроме тебя, рядом со мной никого никогда не будет.
Я без тебя просто не могу»
«Я пишу, зная, что ты не прочтешь мое письмо. Ты, верно, ненавидишь меня уже, перестала и думать обо мне, спрашивать. Оно и к лучшему… Нет! Нет! Не к лучшему! Хочу, чтобы ты любила меня, как я тебя, как раньше. Знаю, я все испортил, но, поверь мне, я правильно сделал. Ты не прочитаешь этого письма, а я все пытаюсь объяснить тебе причины своего поступка. Наверное, даже больше себе, чем тебе. Мне самому тяжело, но я не могу просить тебя любить меня. Я не могу лишить тебя свободы, права найти что-то лучшее, в конце концов, моя жизнь – опасность. Для начала я сам разберусь в этом, если получится так, как я планирую, вернусь за собой. Если, конечно, ты будешь меня ждать.
Я умоляю тебя, жди… но никогда не осмелюсь попросить об этом вслух, никогда не скажу тебе, потому что ты… Я не знаю! Я ничего не знаю – не знаю, что будет дальше, не знаю, что ты скажешь, не знаю, что случится. Я могу рисковать собой, но не тобой. Я люблю тебя, и буду кричать об этом внутри себя, не прошло ни минуты без мысли о тебе. Будь счастлива.
Пойми, это дело сейчас важнее всего. Если бы ты знала, что я уехал, чтобы создать этот город, я уверен, ты бы поддержала меня. Но я не могу сказать тебе, зачем я уехал: Ты поедешь со мной, а это опасно. Как только обо мне узнают, на меня тотчас объявят охоту. Я не хочу подвергать тебя такому риску. Но это лишь один вариант развития событий. Может быть, что ты, узнав о моем деле, рассмеешься, скажешь, что это глупости и оставишь меня… Прости, что я так сомневаюсь в тебе, я не имею такого права.
Прости меня за мое поведение тогда.. Я был так зол, но не на тебя, ни в коем случае так не думай. Я оставил тебя – эта мысль не давала мне покоя, она раздражала мой мозг, как раздражает назойливая муха своим жужжанием в ясный день. Я говорил, что ты свободна, боясь, что ты воспользуешься этой свободой. Ты улыбалась, была весела. Почему? Все, о чем я прошу тебя, люби меня.. Нет, нет.. Я не могу , не долен этого просить. Я люблю тебя.
«Так получилось» – я сказал тебе это, когда ты спросила, почему мы расстаемся. Я ответил. Прости меня.
Я люблю тебя. Жди меня, умоляю. Но ничего тебе не скажу»
"Ты замечала, что наши с тобой письма никогда не начинались с приветствия? Я думаю, это от того, что мы не прощались. Боюсь, теперь настало время. Я хочу, чтобы ты знала, что я не жалею ни о чем. Я безумно рад встречи с тобой, пусть даже мы сделали не все, что было в наших силах, чтобы помочь таким же как мы, но, будь уверена, этот город, который мы создали, поможет им, когда нас не будет в живых. Я люблю тебя. Ты не увидишь этого письма никогда. Пишу и не могу понять этого НИКОГДА. Ты знаешь, они решили наказать нас – убить на глазах друг у друга. Они, верно, совершенно не понимают, что я увижу тебя перед своей смертью, а это моё самое заветное желание. Так что они сделали мне своеобразный подарок.
Ты бы улыбнулась, когда прочитала это. Раньше я бы сомневался в том, что ты чувствуешь сейчас. Но теперь я точно знаю, ты разделяешь мои мысли. Ты всегда это делала. Сколько бы ошибок я ни допустил, ты всегда прощала меня, понимала, искала выход, даже если я практически сдавался. Больше не нужно никаких доказательств, мы всем доказали… Я люблю тебя. Может, мы увидимся?..на том свете! Смешно, быть ангелом и не знать, есть ли рай, впрочем, если есть хоть какой-нибудь потусторонний мир, мы будем там вместе.
Завтра мы увидимся, не могу дождаться завтра.
Помнишь, чем дальше – тем ближе»
Глава 9.
Все ответы находятся в тебе.
Ты знаешь больше, чем написано в книгах.
Но чтобы вспомнить это-
нужно читать книги, смотреть в себя,
слушать себя и доверять себе.
Л. Н. Толстой
Василий Трубецкой любил трудиться, за что бы он ни брался, все у него выходило ровно и складно, словно он был мастером в том деле. Мне представляется, что причиной таких способностей стала отнюдь не особая одаренность, данная свыше только ему одному во всем свете, а уникальный подход родителей к его воспитанию и образованию с самого рождения. Чтобы ни делал Василий: рисовал, лепил, строил, писал, готовил и так далее, – за все, что в итоге у него выходило, его в первую очередь хвалили и восхищались работой, даже если нос у собаки был кривой, пирог пересоленый, гвоздь вбит кривовато. И уже окрыленный своим успехом ребенок слушал замечания и бежал делать эту же работу, но с еще большим интузиазмом, ведь когда мы лучшие в какой-нибудь сфере, нам приятно возвращаться в нее снова и снова. Здесь я бы хотел поведать читателю интересный факт, на мой взгляд, у великого итальянского мастера Страдивари не получилось передать все секреты своего искусства собственным детям. Почему? Если вы хотите отбить желание чем-то заниматься у своего ребенка – говорите ему, как плохо у него это получается. Постоянно критикуя работу сыновей Страдивари полностью избавил их от любви к своему ремеслу.
Однако кризисы личности бывают у любого ребенка, и вот для Трубецкого этот кризис выразился в скептическом отношении к необходимости изучать литературу. Беседы Александры Михайловны никак не помогали, тогда Ольга приняла решение подтолкнуть брата к литературоведению сама, и начать стоило, как ей казалось, с совместного похода в школу, чтобы убедиться, что предмет преподается правильно, доступно и интересно. Без пятнадцати восемь утра Василий в костюме ожидал свою сестру, он был несколько смущен ее решением как маленького сопровождать его в школу, но любовь к ней и уверенность в благих намерениях помогали ему мириться с положением. Он терпеливо ждал, пока Ольга собирала свою сумку будто бы она тоже собиралась учиться, когда она закончила, Василий взял с нее слово, что она будет присутствовать только на уроке литературы и не станет привлекать к себе много внимания, афишируя их кровное родство.
Если вы помните, Трубецкой учился в спецальной школе для хранителей, дверь в которую находилась чуть дальше того самого лифта в Небесную канцелярию. Дверь эта вела сразу в коридор школы, он был такой же светлый и просторный, как в канцелярии. Вдоль всего коридора, протяженностью несколько километров, было расположено множество дверей, из которых выходили другие ученики других стран. Начиная со второго этажа, располагались учебные кабинеты для разных курсов: на втором этаже первые курс, на третьем этаже вторые курс и так далее. Всего школа насчитывала около пятнадцати тысяч учеников по полторы тысячи на курс, семьдесят пять классов в параллели. Всего восемь курсов. Помимо привычных для нас с вами предметов в международной школе хранителей изучали такие дисциплины, как учет человеческих ресурсов, планирование и дипломатия, межпланетное право, межвидовое право, международное судопроизводство и еще несколько, которые я, увы, запамятовал. Каждый студент изучал три языка- один язык своей страны и два дополнительно по выбору. Каждый новый курс дисциплины сменяли друг друга, уходили и приходили, и только один предмет длился все восемь лет обучения – литературоведение. Все произведения старались изучать на языке оригинала, конечно, учитывая изучаемые студентами языки. По выпуску из школы студенту выдавался тот образец документа об образовании, который катируется в стране проживания.
Поднявшись на восьмой этаж, так как Василий был на седьмом курсе, Трубецкие прошли к классу первой в расписании дисциплины, на счастье, это оказалась именно литература.
– Здравствуйте! – со звонком зашла в класс немолодая учительница, заполняя пространство своим энергичными словами и действиями, и сразу же атмосфера в кабинете и настрой учеников из расслабленного превратился в рабочий на сто процентов, – Записываем тему сегодняшнего урока: «Роль библейских глав в романе Булгакова. Философско-поэтические проблемы". Тема совести, – учительница сделала кроткую паузу, чтобы дети могли записать услышанное, и продолжила, – Сколько всего глав в романе?
Вверх взлетели руки, желающие дать ответ на вопрос, преподаватель указала на девочку за третьей партой, и та быстро и громко заговорила:
– Всего в романе 32 главы плюс эпилог.
Учительница одобрительно кивнула.
– Из них 4 главы о Понтии Пилате,– сказала она, стоя у первых парт,– всего это одна шестая романа, но эти главы являются его содержательным центром, – снова под запись,– В романе автор пытается решить важные философские вопросы. Что есть истина? Что движет человеком? Существуют ли какие-нибудь нравственные категории или человеком движет страх перед силой и смертью, жаждой власти и богатства?
Ребята старательно записывали каждое слово, выделяли что-то маркерами, карандашом подчеркивали строки в книге и ставили на полях восклицательные знаки.
– Центральные персонажи в Ершалаимских главах? – спросила учительница.
– Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри.
– Кто такой Понтий Пилат? – класс немного замешкался, – Смотрите в книгу, работайте с текстом.
Все глаза опустились в книгу и жадно глотали текст в поисках ответа. Учитель дала слово каждому, кто поднял руку. Ученики зачитывали отрывок и комментировали его.
«В белом плаще с кровавым подбоем», – зачитал кудрявый рыжий мальчик и прокомментировал, – прокуратор является частью деспотической машины, незащищенной снаружи и обагрённой кровью изнутри.
Руку подняла девочка, сидящая за первой партой, учительница указала на нее, и ученица быстро затараторила:
– «…шаркающей кавалерийской походкой…» – это значит, что Понтий Пилат опытный боец, мужественный воин, что он заслужил пост прокуратора.
Преподаватель снова согласно кивнула и задала следующий вопрос:
– Как в время допроса ведет себя прокуратор?
– Во время допроса, – говорил обладатель писклявого голоса, – у прокуратора болела голова, поэтому он не мог притворяться, он ведет себя естественно.
– Запишем,– скомандовала учительница, – геликрания – болезнь прокуратора. Способ самовыражения героя, он честен, притворяться у него нет сил, он прямее держится своих интересов. Итак, как меняется поведение Пилата?
Снова вверх взлетели руки, и по очереди посыпались ответы:
– Сначала он решает повесить Иешуа, не обременяя себя допросом , он задает бессмысленные вопросы из чувства долга, – говорила девочка в круглых на пол-лица очках, – затем у него возникает желание спасти бродягу из чувства сострадания, милосердия, человечности.
– Но появляется новое обвинение «оскорбление величества», – продолжает другая девочка в синей блузке и ветреными глазами, – прокуратор проявляет малодушие, трусость и утверждает смертный приговор из-за страха погубить карьеру, боязни доноса. Он идет против голоса совести.
– Иешуа – простодушный,– пробасил сидящий за последней партой мальчик с серьезным видом, – он цельная личность, убежденный в том, что он проповедует. Га-Ноцри обладает свободой, которая позволяет ему быть самым собой.
Позвольте мне, дорогой читатель, сделать некоторое отступление. Я часто думаю о том, что же является первостепенным и приоритетным в вопросах педагогике, в чем залог успешного обучения, и я пришел к выводам, которыми теперь хотел бы поделиться с вами. Я выделил два вопроса, которые поставил над всеми остальными – кто и как преподает – по моему скромному мнению, эти два аспекта становятся главными определителями успеха в обучении. Если учитель положительно настроил учеников по отношению к самому себе, если он интересен как личность, он умен, справедлив, мудр, ученики будут его уважать. Таким образом, коммуникация налаживается легче и проблем с мотивацией возникает в разы меньше, так как учитель сам превращается в мотивацию «из- вне» для своих студентов. А вот как внутренне мотивировать ребенка изучать тот или иной предмет? Дело за методами обучения. Если учитель сумел правильно и доступно поставить цель перед учениками, побудил их решать задачу, то есть убедил их в жизненной необходимости знать и уметь «нечто», излучающиеся на уроке, тогда включение студентов в работу будет абсолютным. Во время занятия должен происходить творческо-исследовательский процесс в дружеской атмосфере с дальнейшей оценкой результатов. Успех учебной деятельности в ничтожно малой степени зависит от технологий, нет разницы, где вы написали информацию – на доске мелом или вывели 24 шрифтов в Microsoft Present, покажете вы слайды, видео или картинки не имеет значения. Важен процесс продуктивного диалога между учениками и наставником (я намерено расширяю ранее заложенный смысл в слово и профессию «учитель», потому что они несут в себе бесконечно больше значимости, чем мы все привыкли предполагать) и совместной плодотворной работы.
Но вернемся к уроку, где Ольга не только внимательно слушала, но и конспектировала все, что говорил преподаватель. Урок, как показалось Ольге, был превосходным. Тщательная работа с текстом книги, глубокий анализ и понимание авторской позиции, при этом дети имели твердое право на собственную точку зрения и должны были ее отстоять, приводя весомые аргументы. Вот что осталось в Ольгиной тетради после окончания занятия:
"Иешуа – бродячий философ, беззащитный и физически слабый человек, проповедует добро, истину и свободу.
Пилат – с одной стороны, деспот и тиран, с другой, умный политик, проницательный человек. Он несвободен, вынужден быть лицемерным и лживым.
Поступок Пилата – это постыдное малодушие, отступничество от голоса совести. Понтий Пилат служит власти, а Иешуа – истине.
Что проповедует Иешуа? «Все люди добры», истина, «Вообще не будет надобна никакая власть». Добро, а не зло. Истина, а не вера. Свобода, а не власть.
Осознание вины к Понтию Пилату приходит после казни Иешуа. Встреча с Киафой, расправа над Иудой, но нет прощения, потому что Пилат трус, за это он наказан муками совести, он томиться «12 тысяч лун за одну луну когда-то». Бессмертие, одиночество, бессонница, тревога – это его бремя.
«Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков»
Только человек способен понять и простить Пилата, мастер прощает.
Выводы:
Человек ответственен за каждый свой поступок, особенно, если он наделен властью.
Прислушивайтесь к голосу совести, живите по ее законам, не допускайте малодушия
Душа должна быть не малой, но большой, она должна не спать, а работать".
После всех занятий Ольга ждала брата у их двери на первом этаже. Когда уставший Василий подошел к сестре, чтобы отправиться домой, Ольга протянула ему маленькую серую книжечку, на которой было написано «Лирика. Леонид Завальнюк», и сказала тихо:
– Мне кажется, это то, что тебе сейчас нужно.
Василий одарил сестру скептичным взглядом, поцеловал в знак благодарности и, взяв ее за руку, пошел к двери, домой.
Александра Михайловна ждала своих детей, накрывая обеденный стол. По всей широкой кухне распространился манящий запах свежевыпеченных хлебцев, торта, пончиков. На плите стояла стальная кастрюля, в ней что-то кипело и булькало, мясо в золотистой корочке томилось на сковороде, на уже сервированном столе в центре стояли хрустальные салатницы, доверху наполненные самыми разными видами салатов. Запах готового обеда долетел до второго этажа, и, когда Ольга и Василий зашли в дом, они, почуяв сладости, радостно переглянулись и побежали вниз к матери.
– Давайте скорее за стол, – поцеловав своих детей, сказала Александра Михайловна, – и рассказывайте, как все прошло.
Василий отодвинул стул сестре, затем сел сам, внимательно оглядев все яства, наколол кусок мяса на вилку, отправил его в рот и, проглотив, начал рассказывать маме о прошедшем дне.
– А еще Ольга подарила мне книгу, – неожиданно для самого себя сообщил Василий, достал сборник стихов из своего портфеля и протянул его маме.
Александра Михайловна развернула книжку на случайной странице, пробежалась по тексту глазами и одобрительно кивнула.
– Хороший сборник, – заключила она.
– Мне особенно нравятся эти стихи, – сказала Ольга, – дай, пожалуйста, мам, я прочту.
Трубецкая передала книгу дочери, та открыла 47 страницу и начала читать:
К тому углу, где жили мы,
Привыкнуть не могу.
Как от чумы,
Как из тюрьмы,
Я из дому бегу.
В зеленом городе у нас
Все улицы тихи.
И я брожу за часом час
И бормочу стихи.
Им дали дальние близки,
Любовь и боль моя.
В них столько боли и тоски,