Ольга, я не знаю, как я умер: в чести или без нее, но мне хочется верить, что ты все еще можешь без стыда для себя называть меня своим отцом. Я никогда не хотел предать тебя. Ты выросла человеком намного лучше и сильнее своего папы. Я горжусь тем, что ты моя дочь, горжусь всеми своими детьми. Я старался быть хорошим отцом, и в этом была моя большая ошибка – я подвел вас. В том, что произошло с тобой, есть моя вина, большая часть.

Я знаю, что скоро умру. Смертью пахнут мои руки, и пиджак, и совесть. Почему мы никогда не задумываемся, как близко она ходит рядом с нами? Она дышит нам в спину, ее ледяное дыхание пронзает мир, забирает кого-то, а кого-то оставляет, но ненадолго, она все равно придет. Почему она забирает кого-то сейчас, а кому-то дает жить? По какому принципу она выбирает людей? Всегда ли остаются сильнейшие? Всегда ли уходят худшие? Почему?

Я не знаю, к какой категории отношусь: сильный или слабый, лучший или худший. Да и какая, в сущности, разница, мне в затылок дышит адский пес, хотя я служил свету. Или только думал, что служу ему? Я не желаю сейчас разбираться по праву ли жил я, я хочу только знать, что вырастил достойных наследников, которые станут искать ответы тогда, когда от них это потребуется, которые не посрамят честь семьи и, в первую очередь, свою. Я знаю, что вырастил таких детей, за которыми стоит будущее. Прости меня, дочка»

Кабинет был сер и пуст без Петра Алексеевича. Темно-зеленые шторы болотными занавесками свисали с потолка до пола, не пуская солнечный свет в кабинет хозяина. Кожаное кресло забилось в угол, на него сверху щурилась лампочка, но, кажется , никак не могла разглядеть – он совсем слился со стеной. На столе томились бумаги, сложенные в неаккуратную стопку. Пустая трубка лежала без чехла в сердце стола. В шкафах книги стояли ровно, по алфавиту, без пыли, без изменений, как всегда, они, наверное, даже не догадывались ни о чем. На маленьком столике около окна разложена вечная партия шахмат. Белых оставалось совсем немного, только два коня, пешка, слон и Король, зато ряды черных стояли твердым строем, они прошли войну с минимальными потерями. Ольга задержала свой взгляд на шахматной доске, села на пол около столика, легонько поправив шлейф плаща. Осторожно сняв перчатку, она протянула руку к пешке и поставила ее на клетку, стоящую рядом с Королем Черных.

–Шах и мат! – король был в западне, белые одержали победу, – Партия окончена, господа! – и как только Ольга произнесла это, слезы прыснули из ее глаз.

Она сидела, уткнувшись головой в колени, сжимала в руке письмо отца. Серебряная кровь, светясь, бежала по венам, ее мерцание бегало по кабинету солнечными зайчиками, которые освещали то трубку, то кресло, то шторку, то книжку.

Рыдания молодой наследницы слышал весь Кацелиум. Все служители вышли в большой коридор в знак уважения и выражения великой потери во время скорби. Они сели на колени, сняли перчатки и положили руки на колени ладонями вверх. Их руки выпускали вертикальные потоки света – это называлось Северное сияние, так по традиции провожали великих правителей, так провожали Иоана, Моисея, так провожали деда Петра Трубецкого и теперь так провожали его самого.

Этот день вся семья Трубецких и Дейли провели на кладбище. Сначала были похороны Тома. Его отец стоял над красным небольшим гробиком и силился сказать что-то. Все молчали и терпеливо ждали, утирая слезы.

– Вот, мой мальчик, – прерывисто заговорил Макс, гладя крышку, – здесь твой путь закончен. Я все ждал удобного момента, чтобы объясниться, извиниться перед тобой. А удобнее всего оказалось лишь, когда опускаю твой гроб в землю. Не вышел из меня толковый родитель. Прости меня. Не таким мама твоя хотела видеть нас. А ты был сильным за себя и за меня. Нет… нет, не заслужил я такого сына, а ты не заслужил лежать здесь. Если бы я мог поменяться с тобой местами. Но может быть, – он выдохнул, потянул носом и, слизнув с губ слезу, прошептал с надеждой, – может быть, ты сейчас там, где лучше, вместе с мамой. За все твои старания, твою храбрость пусть небеса вознаградят тебя счастьем, которого я лишил тебя на земле.

Редкие порывы ветра заставляли шуршать листья роз, тихо лежавших на надгробье юного мужчины. По высеченным на сером камне буквам его имени медленно стекали одинокие капли летнего и холодного дождя. Маленькая Марина всем телом прижималась в груди отца и неустанного вытирала льющиеся слезы со своего лица и лица Макса. Она слезла с рук, подошла к брату и положила рядом с ним листочек с его любимыми стихами:

"Вся наша жизнь – лифт, сто этажей вверх....

С первого по седьмой слышится детский смех,

Аисты у окон радость несут на свет,

Полная чаша-дом, до нескончанья лет.

Выше летят года, школьники с рюкзаком,

Новые города в новую жизнь примяком.

Выпуск, экзамены, вуз, дом и работа, свой быт

До 25 вплоть, каждому мир открыт.

Выше уже – семья, муж и жена, уют.

Угол, в котором тебя все понимают и ждут.

Кто-то заводит детей, кто-то живет за так.

Снова пройдут года, кто-то опять холостяк.

Пятидесятый этаж, слышен звонок в дверь.

"Бабушка, мы пришли"– так называют теперь.

Жизнь живем ради себя, все поднимаясь ввысь.

"Господи, мне пора?" Время, остановись!

В комнатах тишина, пусто в душе опять.

"Мама, но я не успел столько тебе сказать"

Мы добрались до конца, дальше – на крышу путь.

Нас за такую жизнь некому упрекнуть.

У жизни конца стоишь, делая шаг за карниз.

Вся наша жизнь – лифт, сто этажей вниз.

С. Байкова"

Заправив за ухо растревоженный ветром локон волос, Ольга присела, чтобы оставить охапку белых ромашек рядом с розами, и пошла по тропинке, ведущей к другой могиле.

Широкая надгробная плита, сделанная из черного гранита, закругленная вверху и с силуэтом крыльев в центре, была заставлена цветами настолько, что нельзя было прочесть имени, которое было там написано. Деревьев в этом кладбище росло предостаточно, своей раскидистой и пышной кроной они закрывали кресты, так что незнающий человек мог решить, что попал в парк. Ветки дуба свисали над надгробьем Петра Алексеевича.

– Отец, я прощаю тебя, – ее твердый голос дрожал и сбивался из-за глубоких вздохов, так что грудная клетка часто высоко поднималась и опускалась, – Папа, прошу тебя, не оставляй меня.

Тяжелый шаг и стук мужских каблуков по асфальту заставил Ольгу замолчать. Не поворачивая головы, она ждала, когда звуки утихнут, вместо этого они становились еще четче и ближе.

–Я здесь, – выдохнул Дэн, остановившись за спиной Ольги.

– Я устала, я даже не могу плакать, – глотая соленые слезы и холодный воздух, шептала она, – Кажется, что слезы просто закончились и теперь они где-то внутри горят. Я больше не могу, забери их. Я не могу больше.

– Все уже закончилось, – тихо сказал военный, прижимая к груди рыдающую девочку.

Мы стояли у могилы моего лучшего друга, стараясь смириться с тем, что его больше нет. Но смирение приходит медленно, пока внутри идут проливные дожди с раскатными грозами и шаровыми молниями. Смирение рука об руку идет со спокойствием, и путь их неблизкий. Смерть – это трансформация. Немного серьезнее, чем переходный возраст, но ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться. Смерть вовсе не печальна. Печально то, что многие люди вовсе не живут.

Через три дня после пожара в крепости, долгих споров Верховного Правительства, переполоха среди всех существ и беспрерывных сплетен о семьях Дейли и Трубецких, Кацелиум покорно принял произошедшее и признал Ольгины права на наследство действительными. Она заняла место отца до достижения Василием двадцати пяти летнего возраста. В отчёте патологоанатома по делу Эдмунда было сказано:"суицид". Томас был посмертно осужден за убийство Петра Трубецкого на пожизненное заключение. Спасшимся семьям из деревни на острове оказана материальная, психологическая поддержка, детям, оставшимся без родителей построен отдельный детский дом. Ольга с головой ушла в работу, подняла все незакрытые дела и сделки, стала проверять сомнительные, на ее взгляд, договоры, в общем, всячески вставляла палки в колёса старой системе, чем невероятно раздражала почетных хранителей, других председателей, но заслужила уважение и доверие остальных "простых" существ.

Часть вторая. Законы Вселенной.

Пролог.

Вещи находятся и теряются. Люди теряются и находятся. Паутина, связывающая прошлое, настоящее, будущее, связывающая людей сквозь время и пространство, имеет начало, которого мы никогда не найдем, и конец, который мы никогда не узнаем. Каждый считает, что смысл его существования найти свое сокровище в таких паутинах, но самое главное – не пропасть в этих бесконечных лабиринтах.

Некто в черном плаще, таком же черном, как и его душа, опустил в бегущую по острым, серым камням синюю воду конверт, предназначавшийся никому иному, как Трубецкому Петру Алексеевичу. Письмо это было чрезвычайно важным, от него зависела судьба многих людей и даже миров. Медвежья лапа, затянутая в черную перчатку, поправила капюшон бесформенного плаща, закрыв угловатое уродливое лицо. Агат, продетый в перстень на безымянном пальце, в свете луны ярче заблестел – луна почернела и отвернулась. Скоро черная фигура скрылась в глубине леса, навсегда покинула эти края. Она ушла наблюдать издалека за тем, к чему приведет великую вселенную то письмо, что было отправлено вместо утонувшего, лживое письмо, заставившее несчастных людей навсегда забыть покой. Ухмыльнувшись, фигура в бесформенном плаще с нависавшим на лицо капюшоном покидало эту планету с уверенностью, в том, что все Они никогда не забудут этого письма, также как и никогда не узнают его автора. А между тем, конверт, отправленный в воду, плавно погружался на дно полноводной реки. Бумага размокла, буквы стерлись, скоро от него останутся лишь мелкие ошметки, неустанно кружащиеся среди рыб, водорослей и песка.

Глава 1

Законы природы одинаковы

во всех системах координат,

движущихся прямолинейно и равномерно

друг относительно друга.

Постулат 1 (принцип относительности Эйнштейна).

Режущий звон в ушах, пронзающий голову острой иглой от одного виска до другого, разбудил Ольгу. Она плотно прижала уши руками, и, когда попыталась открыть глаза, лившийся отовсюду белый свет ослепил ее. Она лежала животом вниз на чем-то твердом и холодном. Резкий звук стал понемногу затихать и вскоре исчез совсем, и на его место пришла полная страшная тишина. Привыкнув к свету, Ольга открыла глаза и попыталась встать с пола, держась за стену. Слабые ноги подняли ее избитое тело, виски гудели, а голова раскалывалась на тысячи осколков. Белая комната без окон и дверей открылась ее взору. Она попыталась крикнуть, позвать кого-то на помощь, но звуки выходили очень тихими, как бы ни старалась. Ольга не могла вспомнить никаких недавних событий, она силилась понять, каким образом могла сюда попасть, но разум ее был мутным и закрытым, как комната, в которой она оказалась. Сияющие, как снег в солнечный день, белые стены быстро начали сводить с ума. Она ходила вдоль них снова и снова, надеясь найти какой-то выход, что-то похожее на дверь, но любые попытки заканчивались неудачей. Ее ватные ноги совсем не слушались указаний мозга, а руки онемели, и кололо в пальцах острой иголкой. Все происходящее не поддавалось никакому логическому объяснению и, в конце концов, довело Трубецкую до истерики. Чувство безысходности охватило ее, страх окончательно подчинил разум, и, не в силах больше сопротивляться, она упала на колени и зарыдала. Солёные слезы заполнили глаза, поделись по бледным щекам. Она размазывала их по рукам и всхлипывала ещё сильнее и громче. Единственное, о чем она просила саму себя, – потерять сознание, чтобы не видеть четыре белые стены, но этого не происходило. Она закрыла лицо мокрыми от слез руками и вдохнула поглубже, пытаясь успокоить дыхание, как вдруг услышала знакомый голос, вкрадчиво говоривший:

– Уже все собрались, мы можем начинать.

Ольга открыла глаза и онемела в недоумении: ещё секунду назад она была заперта (если так можно сказать о помещении, в котором нет дверей) в комнате, а сейчас сидит в кабинете отца вместе с братом и Дэниэлом. Дверь в кабинет открылась, и в него вошли Павел, держа в руках свою вечную тетрадь с нелепым розовым бантиком, Роковский Иван Иванович, хранитель в шестидесятом поколении, начальник департамента внутренней политики. Последний положил на стол стопку бумаг и сказал:

– Наша разведка принесла утром письма, отправленные за последние недели разными хранителями высшего происхождения друг другу.

Лица всех присутствующих отражали напряженную задумчивость. Дэниэл стоял за спиной Ольги по правую сторону, скрестив руки на груди и раздумывая над путями проведения военной реформы. Сама же Ольга, отложив на время совещания работу над обновлением законодательства, внимательно посмотрела на Роковского.

– Читать чужие письма не хорошо, – буркнул, сидевший в кресле, Василий.

Дэниэл грозно посмотрел в сторону младшего Трубецкого, тот ответил серьезным взглядом, но ничего не сказал.

– Не хорошо отправлять их не всем участникам Совета и готовить за спиной сговор, – сказал он и добавил, – Читайте.

Роковский взял принесенные им бумаги и начал читать вслух:

«Незаконно занявшая место отца Ольга Трубецкая призывает нас объединиться с ордой вампиров, утверждая, что есть какая-то другая угроза нам и человечеству. А я, как законный наследник и представитель хранителей Австралии, призываю вас не дать этой девчонке заморочить вам голову. Необходимо созвать Совет и переизбрать председателя, который будет в состоянии нести такую ответственную должность. Почту за честь быть избранным вами. Хранитель австралийских земель, первооткрыватель бездонной пустыни, слуга великого народа Айтек Кон»

«В свете последних событий я поддерживаю действия нового председателя Совета. Предотвратив повторение кровопролитной войны прошлых столетий и объединив силы хранителей и других сверхъестественных жителей этой планеты, Трубецкая доказала свою способность быть не только храбрым лидером, готовым отдать свою жизнь ради нас, но способность к мирным переговорам и стратегическому мышлению…»

(Далее он читать избирательно, одними лишь словосочетаниям)

«Поддерживаю Трубецкую»

«Не буду идти за той, кого учил разговаривать»

«Продалась врагу»

«Сильнейшая персона столетия»

– Достаточно, – сказал Дэниэл, сделав при этом характерное движение рукой, – Ольга, все хорошо?

Ольга на протяжении всего чтения находилась словно в двух мирах, мысли о белой комнате не отпускали ее, а только сильнее терзали душу. Печать грусти на ее лице вовсе не была обусловлена переписками хранителей.

– Да, – тихо отозвалась Ольга.

– Большинство хранителей, представляющих интересы своих стран, поддерживают вас, – говорил Роковский, протягивая письма Дэниэлу.

Трубецкая гордо отвела взгляд от переданной стопки бумаг и начала мерно постукивать по крышке стола. Она плавно отодвинула кресло и подошла к закрытому шторой окну, ее благородные черты лица собрались в одном решительном порыве. Здесь, в этом кабинете, застыв гордой статуей, она еще больше напоминала отца, чем обычно.

Все присутствующие молчали в ожидании слова от председателя.

– Нет ничего удивительного в поведении тех, кто против моей политики, – начала Ольга, возвращаясь к столу, – Сейчас все семьи хранителей, ангелы всех рангов чувствуют себя в безопасности под моей защитой. Если мой народ придет ко мне и скажет, что я подвела их, что они находят мои действия незначительными, решения – ошибочными, а мысли – эгоистичными, тогда я изменю свою политику или покину Кацелиум навсегда, до тех пор мне нет дела до интриг, которые за моей спиной плетут вожделеющие власти, избалованные сыны некогда золотой элиты.

Закончив тираду, Ольга плавно села в кресло, свободно откинулась на спину, сложив одну ногу на другую, аккуратно поправила плащ и гордым взглядом окинула кабинет и присутствующих. Василий, ни на секунду не изменившийся в лице на протяжении монолога сестры, спокойно и вдумчиво читал переданные ему Дэном письма. В речи Ольги он не находил ничего удивительного или безрассудного, в его представлении именно так и он бы ответил, окажись в подобном положении. Дэниэл внешне был спокоен, но внутри его терзали предчувствия, которым за свою службу, длинною в несколько столетий, он привык доверять. Рассуждения и предположения свои он решил придержать до личного разговора с Трубецкой, а сейчас, сложив руки за спиной и вытянувшись, как струна, занял свое место позади Ольги по правую сторону. Павел имел вид отрешенный и безучастный ко всему происходящему, что ни капли не удивляло окружающих. По своему обыкновению, он что-то записывал в тетрадь и прищелкивал языком, когда написанное нравилось ему. Переминался с ноги на ногу в нервном расстройстве один лишь министр внутренних дел, в должности начальника который пребывал сравнительно недавно. Хотя он был чист (то есть был человеком с безупречной родословной) и честен, имел в качествах характера и некоторую трусость, он с детства побаивался беспорядков, а прочитанные им письма могли привести к гражданско войне. Роковскому виделось в действиях председателя мало решительности, по его представлениям, любого, кто посягнет на крупную политическую фигуру, необходимо было срочно публично наказать. Забегая вперед, мой читатель, хочу вам сообщить, что Ольга своей политикой полностью переменила его взгляды.

– Но, председатель, – робко начал беспокойный Роковский,– на это кресло такое большое количество претендентов, что довольно будет пары ярких журнальных статей, несколько гадких, как вы сказали, интриг, и у вашего народа появятся все причины высказывать свое недовольство.

Ольга ответила министру суровым взглядом и сказала громко и четко:

– Я в состоянии развенчать любые мифы и нести ответственность за принятые решения. Я не боюсь говорить о результатах работы Кацелиума нашему народу. Отчетность – это честь, а не участь. И потом, Роковский, – продолжила Ольга, глядя прямо в глаза министру,– между правителем и народом необходим некоторый слой доверия, в противном случае, лучше освободить это кресло добровольно.

Роковский, проглотив весь свой пыл, отступил назад.

– Как скажете, председатель.

В кабинете повисла разочаровывающая тишина, какая бывает, когда ожидания людей не оправдываются, и они не знаю, как вести себя дальше. Василий подал Ольге едва заметный знак рукой в сторону поникшего Роковского, и Дэниэл согласно кивнул, одобряя идею младшего Трубецкого.

– Но я ценю ваши переживания и вашу заботу обо мне, – сказала Ольга, а затем добавила, снова вставая из-за стола, уже более властным голосом, – На сегодня все.

Как только дверь за Роковским и Павлом с грохотом захлопнулась, Ольга повернулась к сидящему в углу кабинета брату и, глубоко вздохнув, грустно сказала:

– Мне жаль, что тебе приходится это слушать.

– Я уже достаточно вырос,– ответил Василий, откладывая письма в сторону,– кроме того, через два года мне нужно будет сменить тебя. Я не могу сидеть на уроках, когда ты здесь одна решаешь проблемы всей нашей семьи. Это и мой долг тоже, даже в большей степени, чем твой. Мои преподаватели согласились выпустить меня экстерном, так что через два года я смогу заявить свои права на это кресло.

Ольга отрицательно покачала головой.

– Это вновь вызовет волну недовольства, вы нарушили все правила, когда-либо созданные в этих стенах.

– Ты не можешь председательствовать 10 лет, – возразила Дэниэл и добавил, снова повернувшись к Василию, – Ты очень повзрослел. Отец бы гордился тобой.

Василий кивнул и едва заметно улыбнулся.

– Он бы гордился всеми нами.

Дверь кабинета снова открылась, из-за двери показался Павел с серьезной физиономией, тогда трое прекратили разговор в ожидании нерадостных новостей, потому как только плохие новости Павел озвучивал, надевая эту гримасу.

– Рерис Фиц- Флаад уже ожидает вас в зале, председатель, – учтиво сообщил Павел и скривил физиономию ещё хуже прежней.

– Идёмте.

Дэниэл подал руку Ольге, помогая ей встать с кресла, Василий открыл дверь, и все направились к залу. По дороге видя следующий непринужденный разговор, затеянный Дэниэлом ради женщины, радость которой была залогом его радости:

– Напомни мне занести в свой блокнот придумать другое наименование для ангелов и хранителей.

Дэниэл подмигнул Ольге, и она рассмеялась

– Например, херувимы?

– Скудная фантазия. У них ведь даже крыльев нет.

– Откуда ты знаешь? – возмутился Василий, – Может, они их прячут.

Дэниэл нахмурил брови и буркнул:

– Я их не видел, значит, их нет.

– А я не видел твоих клыков, – ухмыльнулся младший Трубецкой.

Дэниэл и Ольга засмеялись в голос, и сквозь слёзы от смеха Дэниэл прошипел:

– Что ж, может, у меня их нет.

Путь от кабинета Трубецкого до центрального зала неблизкий, пожалуй, за это время я бы смог поделиться с читателями своими размышлениями о новой ответственности, которую пришлось взять на себя детям моего погибшего друга.

Существует ли идеальный правитель? Какой он и знает ли его всемирная история? Наверное, вы согласитесь со мной, если я скажу, что правитель должен быть справедлив, честен, благороден, обязан быть человеком, обладающим лучшим набором нравственных ценностей и сильным характером. Но также надо помнить, что все в мире относительно. Обратимся к истории, Александр второй в 1861 году, подтверждая отмену крепостного права, действовал справедливо? По отношения к крепостным, да, но дворянство такого мнения не придерживалось. Конечно, в наших реалиях кажется очевидным естественное право человека на личную свободу, однако в те времена уклад жизни был иным, соответственно, представления о жизни были тоже иными. Владимир, именуемый в учебниках Красным Солнышком, действовал справедливо, принуждая креститься всему славянскому народу? История не помнит правителя, который угодил бы всем – и гражданам, и историкам, и времени. Человечество ещё не осознало, что из себя представляет человек, не изучило себя до конца ни как анатомический объект, ни как психологический, не говоря уже о возможных взаимосвязях. Мы лишь начинаем осознавать, кто мы есть, а потому возникает непомерное количество противоречий. Мы хотим мира, но при этом позволяем себе превозносить одну страну над другой, мы жаждем справедливости, но не возвращаем забытый на лавочке кошелёк владельцу, мы ищем любви, но не можем простить незакрытый тюбик зубной пасты, мы ждём честности, но опаздывая на работу, придумываем трагичную историю о плохом самочувствии. В процессе познания себя невероятно сложно выбрать идеального правителя, ведь каждый человек стоит на своей ступени развития. Все относительно, и, как говорит народ, каждый судит в меру своей распущенности. Но в одном я убеждён глубоко – люди получают такого правителя, которого заслуживают.

Возможно, за столько лет мы и забыли, что правитель был призван помочь народу, облегчить и улучшить его быт. Правитель существует для народа, а не наоборот, история жёсткого наказывает тех, кто забывает об этом.

Вернёмся же к моим добрым друзьям, которые успели пройти коридор, войти в зал и застыть, увидев перед собой чрезвычайно странный объект. Этим объектом являлся никто иной как названный Павлом рерис Фиц-Флаад, инопланетянин с могущественной планеты, которого Петр Алексеевич ждал с самого начала своего председательствования. Строением тела рерис был почти во всем похож на человека за исключением нескольких деталей – рост его составлял более двух метров, лицо цвета спелого апельсина. Внешность кому-то могла бы показаться смешной, но все же он виделся привлекательным, очаровательным мужчиной. Возраст определить точно было трудно, возможно, около сорока.

Дэниэл поприветствовал регистрации кивком головы и хотел было что-то сказать Ольге и ее брату, но рерис уже начал говорить, пожимая руки младшим Трубецким.

– Примите мои соболезнования. Нам не хватает вашего отца также сильно, как и вам его. Он был отличным председателем. Он бы гордился вами. Хотя он и так вами всегда гордился. Всеми вами.

– Спасибо, рерис Фиц-Флаад, – сказал Василий, и тут же почувствовал тяжёлую руку Дэниэла на своём плече, желающую отодвинуть его.

–Это не Фиц -Флаад, – негромко сообщил Дэниэл.

– Я его сын, Флаад-Ганс, – отчеканил рерис, ничуть не обиженный совершенной ошибкой, – Фиц-Флаад после долгого пути еще не отправился и послал меня вместо себя.

– Простите, рерис Флаад-Ганс, – сказала Ольга, протягивая руку для приветствия.

Рерис смутился и замешкался, физиономия его скривилась в смешную гримасу удивления, но когда удивление упорхнуло с его лица, он схватил протянутую ему женщиной руку, поцеловал и посмотрел на Дэниэла, ища одобрения. Дэниэл кивнул, и тогда рерис снова заговорил, слова из его рта вылетали, как пули из автомата:

– Можно просто Ганс, так ведь принято у вас, землян сокращать. Мне чрезвычайно нравится эта ваша манера.

– Верно, – учтиво сказала Ольга, – Это мой брат Василий и Дэниэл Дэйли, начальник вневедомственной охраны.

Мужчины обменялись рукопожатиями и сдержанными улыбками.

– Вы хорошо говорите по-русски, Ганс,– продолжила Ольга, жестом приглашая всех сесть за стол переговоров, – но если вам будет удобней, мы можем говорить на латыни.

Рерис отрицательно замотал головой.

– Нет, что вы. Мне нравится ваш язык, я настаиваю на том, чтобы мы продолжили ведение дел, говоря по-русски.

– Итак, к моему сожалению, отец не успел сообщить мне, с какой целью вы нанесете визит нашей планете. Но я не сомневаюсь, что дело имеет неотлагательный характер, раз столь высокопоставленные персоны прибыли лично. Приношу мои извинения, Ганс, я прошу вас посвятить меня в тонкости этого важного дела.

Рерис в одно мгновения весь переменился: добрая улыбка покинула его лицо, на смену ей пришла серьезность, граничащая с суровостью, глаза сузились, брови сдвинулись, цвет кожи приобрел красноватый оттенок. Так он стал чем-то напоминать Дэниэла. Расправив могучие плечи, Ганс начал говорить, голос его наполнил комнату тяжёлым басом:

– Смерть вашего отца и нас застала врасплох. Я постараюсь кратко ввести вас в курс дела. На Эдэльне несколько лет назад было замечена в вашей Солнечной системе магнитная активность, в разы превышающая вашу норму. Мы обозначили их как террористов, и раз они базировались на вашей планете, так как Земля – единственная планета с населением в вашей системе, расследование вели на Эдэльне.

Он сделал небольшую паузу, чтобы посмотреть внимательно, все ли понимают его собеседники, и удовлетворившись результатом, вернулся к рассказу на моменте, где остановился.

– Наши службы выяснили, что большой взрыв запланирован на 2018 год, мы немедленно вылетели, чтобы прибыть до назначенного срока на Землю. Вашему отцу должны были присылать отчеты о проведенном расследовании с Эдэльны. С тех пор как мы вылетели с нашей планеты, на вашей планете прошло около ста лет, террористы процветают, а значит вся вселенная под угрозой, – рерис вздохнул, как будто ощутил на своей груди всю тяжесть мира, – Если в течение месяца не будут найдены виновные, нам придется уничтожить всю Солнечную систему, все 2746 планеты высшего ранга подписали соглашение.

– Что? – в негодовании закричала Ольга, не смотря на свою хорошо выработанную привычку терпеливо слушать, когда говорят то, с чем она в корне не согласна,– Мы не подписывали! Я знаю, что никаких писем отцу не приходило.

Василий толкнул сестру под локоть и сам вступил в беседу, будучи в более спокойном состоянии. Ольга же гневно откинулась на кресле назад, борясь с желанием совсем прекратить переговоры, в то время, как Дэниэл сидел совершенно спокойно, казалось, что ни одна мышца на его теле не дрогнула от слов рериса Флаад-Ганса.

– Как отец должен был получить эти письма? – спросил Василий, – Ваша планета в другой галактике, а вы летели на Землю сто лет.

– Эдэльна – самая развитая планета во вселенском сообществе, – учтиво говорил рерис, – Межпланетная и межгалактическая связь была разработана еще двести лет назад, аппарат принятия сообщений привезен на планету Земля в 1861 году.

Ольга в удивлении подняла одну бровь.

– Павел, может быть я не знаю, отцу приходили какие-либо сообщения с повышенной секретностью за то время, пока ты занимаешь эту должность?

Павел, все это время тихонечко стоявший в углу зала ( а во время важных переговоров он всегда как мышь стоит в углу зала, даже если его присутствие не требуется), сделал три шага вперёд так, чтобы его стало всем видно, и с твердой уверенностью, будто он репетировал несколько раз, ответил, что не Пётр Алексеевич не получал никаких писем, хотя ждал их и всегда о них спрашивал.

– Спасибо, Павел, – довольно сказала Ольга, а затем обратилась к рерису, – Видите? – она хмыкнула и в удовольствии вновь откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди, как будто бы она что-то выиграла, задав этот вопрос.

Рерис опешил. Василий, понимая, что патовую ситуацию видят все, кроме Ольги, решил перехватить управление разговором. Дэниэл был все также спокоен, хотя и его губы затронула улыбка, вызванная поведением Трубецкой.

– Почему ради предотвращения этого теракта вы готовы вычеркнуть целую систему? – спросил Василий и внимательно посмотрел на инопланетянина, – Разве это не принесет больше вреда, чем террористы?

Рерис, положив обе руки на стол и тем сама став ближе к собеседнику, наговорил в несколько раз тише, чем прежде, и вместе с тем в несколько раз чётче:

–Что ты делаешь, когда начинаешь заболевать?

– Отдыхаю больше, пью таблетки, – также тихо отвечал Василий, немного испуганный внезапно сменившийся атмосфере разговора.

Рерис продолжал, не меняя положения и силы звука голоса:

– Ты делаешь все, чтобы выздороветь. Каждая клетка в твоем организме запрограммирована на то, чтобы вылечить тебя. Что произойдет, если ты не станешь бороться с болезнью? Вирус заразил одну клетку. Этих клеток триллионы в нашем организме. Для того чтобы организм работал, клетки работают сообща, они все связаны и благополучие одной зависит от благополучия другой. Они служат для выработки энергии организму, воспроизводят новые клетки, осуществляют связь с другими клетками организма. Ты не помогаешь зараженной клетке восстановиться, тогда запускается цепная реакция – и вот эта клетка становится причиной разрушения другой клетки и так далее. Сначала это легкий недуг, и ты думаешь, все само пройдет. Затем она осложняется, поражая рядом находящиеся органы. Она постепенно будет становиться все тяжелее и тяжелее, распространиться по всему организму, разрушит все твое тело, и ты, в конце концов, умрешь. Речь идет не о нас с вами, не о моей или вашей планете, речь идет о вселенной. Вселенная – это большой организм, мы всего лишь маленькие клетки, а они – это болезнь. И если эта болезнь поразит организм вселенной, и вам, и мне, и всем, кто нам дорог, и вселенной придет конец. Мы же выступаем в роли иммунитета, нам необходимо уничтожить вирус любой ценой, предотвратив повсеместное распространения.