Все моменты из сна прокручиваются в голове ещё быстрее, набирая силу для последнего удара, который хоть и вырвал меня, как листок, из тетради собственного сна, но на несколько секунд лишил меня чувств, кроме единственного – страха. Страха упустить настоящую жизнь.
Я наконец вырываюсь из оцепенения, которым меня объял мой страх, тесно подружившийся с моим подсознанием, выбираюсь телом из невидимых верёвок и могу дышать свободно, полными лёгкими. Тревога потихоньку отступает, когда я понимаю, что это был всего лишь жуткий сон. Хоть и сон, перевернувший моё сознание…
Я действую ещё совсем не резко, но уже смело, потому что больше всего опасаюсь, что сон может оказаться проекцией реальности – может, чистым совпадением, но всё-таки проекцией. Я поворачиваю голову вправо, на ту часть кровати, где должна спать сейчас бабушка. Но её нет. И её место уже довольно холодное: простыня впитала в себя кусочек утра, разлившегося по комнате через открытое окно. Я смотрю на часы, стоящие на прикроватной тумбочке – 9:12. Бабушка просто давно проснулась и уже спустилась вниз – и мои догадки, блуждающие вихрем в голове, подтверждаются сплетением двух полушёпотов. Они доносятся оттуда, с первого этажа…
Я резко отбрасываю в сторону одеяло, бесшумно спрыгиваю на ковёр и тихо, как маленький, но юркий мышонок, как маленький шпион, двигаюсь к лестнице. На каждый новый шаг сердце стучит в моей рёберной клетке с замиранием – так действует страх быть рассекреченной, поэтому, ступив, я останавливаюсь и прислушиваюсь: я выдала себя, или обо мне ещё никто не догадывается? Я превращаю это всё в игру, где нужно ловко избавиться ото всех препятствий, даже если сильно боишься их, где нужно пройти все уровни, ни один не пропуская, но при этом имея право на ошибку, и где хочется запомнить каждую деталь. Вот, например, эту лестницу… Я аккуратно прикасаюсь к железным перилам и пытаюсь представить, как они могли бы дышать, если бы были человеком – тяжело и громко. Совершив этот причудливый ритуал, я чувствую с ней единение, будто бы моя рука – это тоже часть перил, будто сами перила. И тогда шагаю на ступень, но сразу на вторую, потому что первая всегда выдавала меня: как только я касалась её своей ногой, она будто кричала, что я проснулась, билась деревом, из которого сделана, о железную форму, в которую погружена.
Тем временем, ступив на край второй ступени, я, свернувшись в клубочек, могла обследовать обстановку на первом этаже: где же на самом деле шёпотом, почти различимым, болтают бабушки? За кружкой чая в кухне? Сидя на диване, что в гостиной? Или лёжа на кровати в спальне? Только по отчётливости их голосов я могла выбирать следующую тактику: по-прежнему тихо спускаться по лестнице, перешагивая через гремучие ступени, – это в первых двух случаях; или же не прятаться и спуститься, как взрослый человек, известив их о своём пробуждении – в последнем, который, к слову говоря, случался с нами троими очень часто, но до того, как я увидела эти страшные картины в галерее своего сна.
Я прислушиваюсь к разговорам бабушек – но ничего не могу понять: ни о чём они говорят, ни где они находятся. Поэтому я свисаю головой вниз и оглядываю пространство, открывающееся между ступенек и за ними: в спальне пусто, в гостиной тоже. Значит, они сидят на кухне. Пора переходить к последним шпионским шагам: я переступаю «кричащие» ступеньки, ловко лавируя между ними; а когда слышу шаги, шорохи или скрип, в молчании и бездыхании замираю… И вот наконец добираюсь до кухни, в шаге от которой останавливаюсь, прячась за дверным косяком. Голоса бабушек на секунду сливаются с тишиной, и я сразу же понимаю, что это лучший момент, чтобы действовать без промедления.
– Бу-у-у!!! – протяжно кричу я и выпрыгиваю из укрытия. Бабушки подпрыгивают на месте и мгновенно поворачиваются на меня, стоящую в дверном проёме и довольно улыбающуюся.
В их глазах проскакивает огонёк испуга, перерастающего в возмущение, а вновь зазвучащие голоса будто бы сейчас разорвутся в крике – но мне всё это кажется: в их глазах на долю секунды застывает неожиданность и разоблачённость, а голоса сплетаются во взрывном смехе. Я, чувствуя маленькую победу от своей удавшейся хитрости, продолжаю радостно улыбаться и усаживаюсь на деревянный стул, покрытый сидушкой, связанной из ниток различных цветов: из голубых, розовых, жёлтых, фиолетовых, коричневых – из таких ниток, мне кажется, можно сшить картину моего детства, прекрасную картину и добрую. В том числе и картину, которая при помощи кистей и красок создаётся на моих глазах: бабушки порхают по кухне от ящика к ящичку, от полки к полке, а я в томительном ожидании мотаю ногами вперёд-назад, касаясь пальчиками ковра. А потом размеренно утро поглощает нас: мы с бабушкой Ниной бредём медленно на пляж, купаемся, плескаемся в толще воды, кушаем виноград, играем в слова или в карты, а потом также медленно, неторопливо возвращаемся в дом, где нас ждёт бабушка Рая и едва перевалившаяся за отметку в двенадцать часов большая стрелка.
День – это время для игры в прятки: мы с бабушками прячемся под крышей, в гостиной, а знойное Солнце должно нас найти. Но оно настолько далёкоех, что просто не способно понять нас, умирающих от жары, и не способно пробраться в сердце дома – как жаль, что оно не способно к состраданию. Зато мы всё понимаем. А особенно понимаем, что эта черта Солнца только нам на руку, поэтому мы весело коротаем время до конца этой игры, до пяти часов вечера, когда оно уже отчаивается нас найти и обиженно закатывает свои глаза к горизонту:
Бабушки разговаривают друг с другом, а я, сидя перед ними и уперевшись руками в подбородок, внимательно их подслушиваю. Но я не понимаю и не улавливаю их историй, ведь они всё-таки не для меня, поэтому я достаю с тумбы, стоящей за моей спиной, детские кроссворды и начинаю заполнять ячейки ответами до тех пор, пока не попадаю в тупик. Мучаюсь, гадаю, подставляю – но из тупика мало выходов. Я поднимаю глаза на бабушек с застывшей в глазах просьбой помочь мне, а сама не решаюсь прервать их увлечённый разговор и жду, пока они обратят на меня внимание. Не проходит и пяти минут – а слово становится разгаданным, как и следующие за ним, но теперь мы разгадываем лабиринты кроссвордов вместе.
А ещё играем в «дурака» честно, почти без уступок: неважно, кто проиграл и выиграл, наши «титулы» остаются за нами. Но есть у нас один интересный момент: если кон, последний на сегодня, завершается, а в дурочках остаюсь я, то мы играем ещё раз, а, возможно, и столько раз, чтобы дурочкой не был маленький ребёнок в моём незначительном, а ещё по-нелепому смешном лице.