Счастливое время романтиков. СССР. Москва. Общежитие

7. Привет, Чехословакия!

– И что, после этого ты все равно загремел сюда? – нетерпеливо перебил Литовченко. – А, понимаю, получив расположение старшины роты, ты потерял его в лице замполита или еще кого повыше? И вообще не понимаю, как могла водка стать поперек горла у такого закаленного студента как ты? Насколько я знаю…

– Ты прав, дружище, но только насчет водки. Приходилось пить и не в таких условиях даже в той же учебке. А вот насчет расположения все не так-то просто. Думаю, старшина по-прежнему ненавидел меня и никоим образом не желал видеть в своей роте образованного сержанта, да еще и склонного к справедливости. Представляешь, как бы он со мной намучился? Но тогда я поверил ему, тем более что до самого отъезда он меня больше не трогал, а напротив закрывал глаза на любые даже серьезные, по его мнению, проступки.

Ближе к окончанию службы в учебном подразделении многие распоясались не на шутку. Участились залеты в самоволках и случаи откровенного пьянства среди курсантов. В самоволки по девкам я, конечно, не ходил – не было ни необходимости, ни желания, а вот от выпивки не отказывался.

Однажды в  честь международного женского праздника офицеры части заказали в поселке кафе, а наш ансамбль, естественно, музыку обеспечивал. Вот это праздник получился, скажу я тебе! И больше даже не для офицеров и их жен, привыкших к такого рода торжествам, а для нас. Оторвались мы тогда на полную катушку! Пьяные офицеры неожиданно стали добрыми, словно и вправду отцы родные: соревновались, кто больше нам на эстраду изысканной жратвы со стола принесет, втихаря и по рюмахе налили. Плясали до двух часов ночи, а когда разбегаться начали, на столе столько всего осталось, что можно было весь взвод еще накормить и напоить! А нам нужно было автобус дождаться, аппаратуру погрузить… Последним командир части уходил. Глянул в растерянности на нас, потом на стол, понимая, что мы этого так не оставим (не жалко, просто испугался, что напьемся), и не знает как поступить. Спасибо вышестоящее руководство, то есть жена, схватила его за шиворот и потащила на выход, обзывая пьяным боровом и другими непотребными словами, хотя по сравнению с другими он еще нормально держался. У самого выхода сумел таки тормознуться, оглянулся и безнадежно так попросил:

– Хлопцы, вы только не очень… По-братски прошу!

– Да двигай уже! – и снова получил пинок от жены. – Солдатикам тоже расслабляться нужно. Не все же вам, кровопийцам…

Ну, тут, конечно, мы и расслабились! Не спеша выпили, закусили, быстро побросали аппаратуру в автобус и снова вернулись, чтобы с собой еще чего прихватить. С сумкой в часть не пойдешь – могут и тормознуть на КПП, а только то, что на себе унести сможешь. Многие стали по карманам котлеты да курей рассовывать, а я подумал – всего не унесешь, но главное – это выпивка, чтобы друзей угостить. Некоторые одновзводники уже и вкус спиртного забывать стали, а кормили в учебке и так неплохо. Две бутылки коньяка в рукава шинели засунул, чтобы уж точно не нашли в случае шмона, а пару бутылок водки по карманам – отберут не так жалко. Но обошлось – сержанты в два часа ночи мирно спали, а солдат солдата не обидит.

Пришел я в казарму, хоть и немного навеселе, но понимаю, что все должно быть тихо, без суеты, чтобы дежурный по части не заметил, и сержанты не проснулись. Первым начал потихоньку будить своего лучшего друга Серегу Ковалева, самого старшего и авторитетного из нас, который в отличие от всех умудрился в учебке ефрейторские лычки получить.

– Что случилось? – не открывая глаз, недовольно поинтересовался он.

А мне поприкалываться захотелось. Это здесь бойцы воротнички вечером не спеша пришивают и бреются, а в учебке часто не успевают и делают это ночью.

– Ты подшился? – спрашиваю.

– Да. Дай поспать!

– А побрился?

– Побрился. Отстань!

И тут я достаю две бутылки водки из карманов и тихо ими так звякаю у него над ухом. Серегу аж подкинуло.

– Откуда?

– От верблюда! Пить будешь?

– Кто ж откажется?!

– Тогда тихонько одевайся и наших буди.

Минут через пять собрались на совет бывшие студенты.

– Где пить будем? В казарме точно спалимся, а по части шастать в поисках укромного места и вовсе опасно.

– Может, в туалете?

– С ума сошел? Еще я среди толчков не пил!

(Туалет располагался на улице).

– В курилке и за казармой точно не получится – фонари везде.

– Да, похоже, и вправду в туалете придется…

– Ну, в туалете, так в туалете… Только выходить по одному, а то подозрительно будет. И кружки свои не забывайте.

Минут через пятнадцать собрались все восемь бойцов с высшим образованием – «малолеток» развращать не стали, да и спиртного на такую ораву не напасешься.

– Есть и водка, и коньяк, кто что желает.

– Ух ты!

– По мне хоть барматуха, лишь бы вставило!

– Наливай, что под руку попадется!

Когда кружки были слегка наполнены, вопрос встал и о закуске.

– Артем, а из хавчика прихватил чего?

– Что у меня шинель резиновая? Там выбирать приходилось – либо пойла побольше, либо поменьше, но с закусоном. Чем бы я такую ораву напоил, если бы бутербродами шинель нашпиговал?

– И то верно.

– Ах да! Горсть конфет еще в начале вечеринки со стола сгреб на случай, если кормить не будут. Как раз по конфетке на рыло. Хотя, нет, одной не хватило… Но мне-то уже не надо! Я накушался дня на три! Пейте, мужики! После первой и туалет баром покажется.

– Может, воды принести из казармы для запивона? – предложил кто-то.

– Да пейте уже, пока не спалились! – возмутился Ковалев. – По мне так я могу и коньяк водкой запить на худой конец…

Никто из нас, прожжённых в этой жизни, конечно, с пьянкой не попался, а вот четверо молодых однажды не рассчитали и влетели на полную катушку! И знаешь, дружище, какое им наказание Касторский придумал? Ты сейчас со стула упадешь! Освободил от службы, но приказал до конца учебки до дна выгребную яму в туалете вычерпать! И представь, побоялись ослушаться! Опустили туда лестницу, и так ведрами дерьмо вычерпывали, передавая по цепочке в цистерну. Им даже стол отдельный в столовой выделили из-за невыветриваемого характерного запаха. «А не будете черпать, – пугал Касторский, – всех отправлю служить за полярный круг!» Говорили, что были у нас и такие распределения.

– И что, так и черпали до конца? – ужаснулся Литовченко.

– Нет, недели на две хватило. А потом бросили. Пусть хоть на Северный полюс, хоть в Антарктиду посылают.

– Да, жестко у вас там было, не то, что здесь. Но, все же почему тебя в учебке не оставили?

– Ну, почему, я тебе свои догадки уже озвучил, а как случилось, прямо детектив получается. Объявили нам, что завтра первые четыре человека отправляются в Чехословакию, но кто – вечером объявят. Тут же замполит мне и шепнул, что я в этой команде.

– Запасным поедешь, – уточнил.

– Это как?

– Если кто-то по каким-либо причинам не проходит за границу, то всегда должен запасной присутствовать. Только с высшим образованием тем более не возьмут. Даже не знаю, почему на тебе остановились, может, чтобы  этих четырех точно забрали? Скорее всего. Я ведь точно знаю, что тебя в учебке оставить хотят, хотя всякое может быть. Касторский вас сопровождает, а от него всего можно ожидать. Ему сержанты ручные нужны.

– А он утверждал, что напротив…

– Касторскому поверить – все равно, что бдительность потерять в военное время, – грустно возразил замполит, – так что будь начеку. Мне, если честно, не хотелось бы с тобой так быстро расставаться. Зная эту хитрую и пронырливую свинью, я не удивлюсь, если завтра ты за границей окажешься, хотя, конечно, нужно надеяться на лучшее.

Попрощались мы на всякий случай, а вечером на построении Касторский выходит со списком и торжественно так с огромными паузами объявляет фамилии бойцов, которым необходимо пришить лычки младших сержантов, получить паек на двое суток, собрать вещмешки и быть готовыми к отъезду. Четверых назвал и, выдержав очень значительную паузу, когда все уже подумали, что список закончился, обозначил меня.

– Что, Санин, не ожидал? – тут же ехидно прокомментировал.

Зная все заранее, я, конечно, никак не среагировал, только усмехнулся ему в ответ, типа, меня этим не проймешь, хотя на душе стало неспокойно.

В этот вечер, собрав все необходимое для отъезда, я решил хорошенько выспаться, но меня разыскал Ковалев, сообщив, что наш зам. командира взвода старшина Примак приглашает зачем-то в канцелярию. Зайдя туда, мы увидели некоторых сержантов взвода, которые собирались на дембель этой весной.

– Присаживайтесь, хлопцы, – пригласил Примак, отличающийся до этого строгостью и педантичностью, и, обращаясь к не менее суровому Бутко, распорядился, – наливай, Петро.

На обшарпанном столе тут же появились граненые стаканы, сало, репчатый лук и хлеб, а также огромная стеклянная емкость с мутноватой светлой жидкостью, именуемой на местном наречии перваком.

– Учеба ваша подошла к концу, – констатировал Примак, – неплохо бы и отметить это дело. Ну, вздрогнули!

Осушив стаканы, которые тут же снова наполовину были наполнены натренированной рукой Бутко, Примак с незнакомой доселе интонацией в голосе обратился к нам с Ковалевым:

– Вы, хлопцы, не обижайтесь, если что не так было. Мы ведь требовали с вас все по Уставу, а, если и нагрубили когда, извиняйте. Вы сами теперь младшие командиры, так что должны понимать, и вести себя соответственно, когда в войска попадете. Возьмите адреса и обязательно напишите, как служба. Может, и совет дельный дадим. Помните, я перед строем как-то зачитывал письмо одного из наших бывших курсантов, как он мне спасибо говорил за армейскую науку и извинялся, что не слушал, а только злился, считая, что я придирался к нему? А вы еще посмеивались, какой подхалим и лицемер! Помните, он меня в письме по имени называл, а не по званию и фамилии? А вы хоть помните, как меня зовут?

– Старшина Примак! – почему-то решил съязвить Ковалев.

– Василием, Васей, – ничуть не обиделся Примак, – так впредь и обращайтесь. Наливай, Петро, по третьей, и хватит на сегодня, а то неровен час залетят мужики накануне отъезда, да еще по нашей вине… И спать!

– И ты знаешь, Вова, – расчувствовался Санин, – эти полчаса беседы стерли у меня из головы все накопленные до этого обиды и даже душевные травмы, полученные в учебке не только от младших командиров, но и всех вообще. А прапорщик Касторский на какое-то время показался просто жалким запутавшимся дурачком в своем рвении повелевать людьми и решать их судьбы по своему усмотрению. В этом, по-видимому, и есть то, что мы называем необычным проявлением русской души. Только не хмурься – под русской я понимаю и украинскую, и белорусскую, и казахскую – все наши общие армейские души.

А на следующий день, следуя своему ловкому плану, Касторский, конечно, избавился от меня, приказав одному из солдат под страхом смерти оставаться в машине, а «покупателям»[9] доложил, что больше у него никого в наличии нет. Забирать меня в Чехословакию или нет, споры, похоже, продолжались долго. В конце концов, ко мне подошел какой-то полковник и по-отечески спросил:

– А сам-то ты, сынок, хочешь служить за границей?

Не желая показаться упрямым или разборчивым, а также продолжать службу под началом прохиндея-прапорщика, я сказал, что да. И правильно сделал, как потом выяснилось. А через полгода узнал от вновь прибывшего из нашей учебки курсанта, что, дослужившись до старшего прапорщика, Касторский спешно оставил военную службу, когда его по разнарядке хотели отправить служить в Афганистан. Под его личиной, оказалось, скрывался убежденный пацифист.

– Странно, а почему ты мне раньше ничего этого не рассказывал? – удивился Литовченко.

– Так ведь я не знал, что ты в прапорщики подашься!

– И что?

– А то, чтобы не стал прапорщиком Касторским!

И оба от души заржали.

8. Юра Шулаков, Люба из Калинина и другие

Часов в пять вечера в комнату общежития снова завалила разношерстная абитуриентская публика. Среди них оказались и ранее незнакомые девушки, в то время как желанная Санину Любаша почему-то отсутствовала, а он постеснялся спросить почему.

– Ну, быстренько накрываем на стол, – руководил Гиа, – и продолжаем готовиться к поступлению. Есть возражения?

Возражений не поступило даже от усердного Сергея, у которого все же не забыли поинтересоваться, что из себя представляют подготовительные курсы.

– Ну, в общем, как в школе. Рассказывали, как контрольные решать, образцы дали…

– Захватил с собой? Молодец! Завтра покажешь. А сегодня нужно вчерашнее закрепить, немного расслабиться, привести мозги в порядок, да и познакомиться поближе. А с завтрашнего дня учиться, учиться и учиться! И главное, в одну группу попасть на экзамене, чтобы друг у друга списать можно было. Кто сегодня за виночерпия? Разливай!

После первого продолжительного тоста, который на этот раз озвучил Виген, некоторые из присутствующих вновь разбились по парам, как и накануне на пикнике, при этом Жора, обнимая Анжелу, вновь прилюдно жаловался, что она отказывается выходить за него замуж. Пришедшую с гитарой Люду стали упрашивать спеть, но она, скромно потупясь, попросила Санина исполнить вчерашнюю «Корриду», так как до конца не запомнила слова.

Пел он от всей души, проникновенно, часто с грустной улыбкой заглядывая в глаза девушкам, а, когда закончил, попытался вновь вернуть гитару хозяйке. Но не тут-то было – его настойчиво стали просить спеть что-нибудь еще из своих сочинений, желательно вчерашних, но он не переставал удивлять новыми, которые, как мог, чередовал между грустными и веселыми. Вскоре к нему подскочила незнакомая девушка с решительным лицом, о которых часто говорят «своего не упустит», и Артем не заметил, как уже держал на одном колене гитару, а на другом – непрошенную гостью, отстраниться от которой посчитал бестактным. И только через некоторое время он вдруг заметил серьезный до суровости взгляд незнакомого парня, стриженного не по моде почти наголо, выглядевшего несколько старше присутствующих, который не спускал глаз с Артема и его спутницы, а когда песня закончилась, Санину показалось, что незнакомец привстал и собирается к ним подойти.

– Ребята, это мой знакомый Юра Шулаков, – поспешила представить его девушка, – он здесь живет неподалеку и уже учится на четвертом курсе. Ничего, что я его пригласила?

– Конечно, Вика, – послышались со всех сторон одобрительные возгласы, – мы все здесь будущее студенческое братство!

И парень снова сел на место, но ненадолго. Когда гитара перешла к Люде, а затем к Колосову для исполнения известных коллективных песен, он снова, не привлекая общего внимания, приблизился к Санину и тихонько предложил:

– Пойдем, выйдем?

– Пойдем, – предчувствуя недоброе, но боясь прослыть трусом, согласился Артем, который уже успел проанализировать нехитрую связь между девушкой на колене и незнакомым парнем.

Под общий шум, исчезновения ребят никто не заметил, разве что Вика, которая значения этому не придала, хотя и с кислой миной покинула место своего пребывания.

– Может, вдоль Клязьмы прогуляемся? – предложил парень. – Красивые места!

– Прогуляемся, – согласился Артем.

– У меня здесь дача на берегу. А учусь я не в МИТИ, а в Бауманском[10]. Слышал о таком училище?

– Нет, – осторожно отвечал Санин, – я не местный.

– А откуда?

– Из Курской области. Город Миловежск, слышал о таком?

– Теперь, да.

– Далеко?

– Километров пятьсот отсюда.

– Далековато. А вот моя дача. Зайдем?

– Может, в другой раз? – все больше удивлялся Санин.

– Ну да, в такую прекрасную погоду лучше на Клязьму полюбоваться. А за ней лес и дачи американского посольства. Я просто хотел показать, где я живу, чтобы ты смог в любое время прийти, когда захочешь. Мои двери для тебя всегда открыты.

– А как же Вика? – совсем сбитый с толку решил, наконец, разобраться в происходящем Артем.

– Какая Вика? – совершенно искренне наморщил лоб Шулаков. – Ах, Вика! Причем тут Вика? Меня ты вообще-то интересуешь. Как композитор, поэт, гитарист. Знаешь, я ведь тоже стихи пишу. У меня что-то вроде Высоцкого получается, наверное, потому, что я его очень люблю. А вот на гитаре научиться как-то не пришлось… Говорят, он на трех аккордах свои песни исполняет. Ты бы смог мне их показать, ну, и вообще поучить хотя бы немного…

– Трех маловато будет, – без тени снисхождения пояснил Санин, – особенно для Высоцкого. На трех аккордах разве что блатняк сбацать получится, да и то примитивный.

– А сколько нужно? – расстроился Юра.

– Ну, пять-шесть хотя бы.

– Шутишь?

– Почти нет. Когда начнем учебу, сам увидишь. Но лучше, конечно, побольше.

– Значит согласен?

– Почему бы и нет! Мне это даже интересно. А что за училище и далеко ли отсюда?

– Высшее техническое имени Баумана. В центре Москвы находится. Метро Бауманское знаешь?

– Значит солидное училище, раз в самом центре. И кого готовит?

– Тоже инженеров, но в космической отрасли.

– Ничего себе! Космонавтов что ли? – пошутил Санин.

– Инженеров на уровне космонавтов, – серьезно ответил Шулаков, – впрочем, это не важно. Стихи мои не хочешь послушать?

– Сейчас? Конечно, хочу!

И Юра, моментально превратившись в саму серьезность, хотя в глазах и блистали лукавые нотки, действительно в стиле Высоцкого почти запел, в точности копируя известный с хрипотцой голос:

– «Ох, тоска моя!

Лихомань-судьба,

Ты заборов своих понаставила:

То в хмелю бредешь,

Молча брагу пьешь,

То как сыч орешь,

Или баб трясешь…»

****************

И далее следовало описание разгульной и никчемной жизни молодого современника, олицетворять которого с автором Санин бы поостерегся, ибо видел перед собой личность, хоть и оригинальную, но далеко не непутевую, явно не глупую и, наверняка, обладающую самобытным талантом. А заканчивалось стихотворение-песня такими словами:

«Нужно тихо жить,

Нужно воду пить,

Видеть только дорогу пологую…

Но туман густой

Затмит разум мой

И мешает идти той дорогою».

– Ну, как? – откашлявшись, чтобы вернуться к своему природному голосу, сразу же поинтересовался Шулаков.

– Мне понравилось, – честно признался Санин, – и действительно очень похоже на Владимира Семеновича. Я ведь тоже многие его песни пытаюсь петь, только своим голосом. «Баньку», к примеру…

– О, это моя любимая! – воодушевился Юра и, моментально вжившись в образ, не забывая менять голос, прохрипел с надрывом. – «А на левой груди профиль Сталина, а на правой – Маринка в анфас…» А еще хочу спеть под гитару «О, где был я вчера – не найти днем с огнем…» Научишь?

– О чем речь! Когда начнем?

– Ну, ты пока готовься, поступай в институт, а там я тебя найду. Дача знаешь теперь где…  Я до осени на юга решил рвануть, видишь ли, а потом и свидимся.

– Мне бы главное поступить, – погрустнел Санин, – а уж песен мы с тобой вдоволь напоем.

– Не боись, поступишь, – успокоил Шулаков, – это не то учебное заведение, чтобы сверхъестественными премудростями обладать. Я каждый год наблюдаю за вашими студентами, потому что привлекает их раскованность и беспечность. Не то, что у нас в Бауманке, где половина шизиков на почве науки. Да и девчонок здесь симпатичных полно, а главное – без комплексов. Только в пьянки-гулянки сильно не ударяйся – ничего не хочу плохого сказать про кавказцев, они ребята достойные и друзья отличные, но у них часто все здесь схвачено, а ты можешь рассчитывать только на себя.

– В каком смысле?

– В смысле на свои знания и мозги. У тебя ведь папа не замминистра случайно?

– Нет. А у них кто?

– Тоже никто, но, как у Владимира Семеновича «…у них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает!»

– Я уже заметил, что в Москве принято говорить загадками, – надулся Артем.

– А лучше это делать всегда и везде! – полушутя посоветовал Шулаков. – Впрочем, не воспринимай близко к сердцу – всегда оставайся самим собой. И люди к тебе потянутся. Пойдем, провожу до общаги!

Посетив на следующий день вместе с Сергеем подготовительные курсы, Санин воочию убедился, что ему они, по крайней мере, не нужны. Имея за плечами неплохую школьную подготовку по математике и физике, спасибо честным и талантливым учителям, он решил, что попросту зря потратит время. Существующий в то время всесоюзный эксперимент позволял при поступлении в вуз, при наличии не ниже 4,75 баллов успеваемости в школе сдать всего два первых экзамена, при условии получения не ниже 9 баллов. Если же на первых двух экзаменах абитуриент не набирал их количество, то сдавал, как и все еще два. Первыми были математика письменно и математика устно. Далее следовали физика устно и сочинение. Как правило, учащиеся склонные к точным наукам более всего боялись сочинения, ибо, как известно, вундеркинды-всезнайки в природе попадаются редко. Поэтому, как и все поступающие, имеющие льготный бал, в том числе и Санин, надеялись, что им удастся проскочить на первых двух. Вот он и налегал весь выпускной класс на математику, а когда в качестве перестраховки родители приставили ему репетитора из числа вузовских профессоров по указанному предмету, тот через пару занятий даже не стал тратить на него время, заверив, что в этом нет необходимости.

Впрочем, страх провалиться все равно присутствовал, не смотря на сравнительно невысокий проходной бал – три человека на место. Но в душе Санин все-таки если не надеялся, то мечтал отделаться «экспериментом», чтобы поменьше потратить нервов и побольше отдохнуть дома до начала учебы в институте – после успешной сдачи двух экзаменов зачисленных отпускали домой, не дожидаясь решения приемной комиссии. Провалиться стыдно еще было и потому, что старший брат к тому времени с отличием окончил Харьковский государственный университет и защитил кандидатскую диссертацию, а сестра, никогда не блещущая тягой к знаниям, Московский юридический и успешно оказывала правовые услуги в одной из столичных адвокатских контор.

Кстати, чтобы не злить ее больше своим отсутствием, Артем решил все-таки на какое-то время покинуть гостеприимное общежитие №4, о чем, придя с занятий, сообщил своим новым друзьям. Последние явно расстроились, ибо действительно решили оставшийся месяц посвятить известному ленинскому принципу, надеясь, что Санин им в этом поможет. Кроме того творческие вечера с культурным отдыхом никто отменять не собирался, впрочем, он обещал непременно заезжать при первой же возможности.

Когда Артем выходил из общежития, то неожиданно встретил Любу, которая искренне обрадовавшись, сразу же схватила его за руку и потащила на ближайшую лавочку в тень отцветающей, но по-прежнему сказочно пахнущей буддлеи[11], отдаленно напоминающей сирень.

– Далеко собрался?

– В Москву.

– Вернешься сегодня?

– А почему ты спрашиваешь? – стараясь быть хмурым, обижаясь на ее вчерашнее отсутствие, промычал Артем.

– А ты не догадываешься?

– Нет. Обещала вчера вечером к нам прийти, а сама…

– Ну, не смогла.

– А, может, не захотела?

– Не захотели… – неожиданно нахмурилась она.

– Я не понимаю…

– Покурим, что ли? – неожиданно предложила она, доставая две длинные дамские сигареты. – Я тебе сейчас разомну, а то ты не умеешь.

– Почему же? Умею.

– Ну, я же видела…

– Что видела?

– Что не куришь, а потому нечего начинать! – выпалила она и с неожиданной злостью бросила уже размятую сигарету в кусты.

– Что с тобой? – испугался Артем.

– А ничего! Моралистов вокруг развелось, хоть пруд пруди, а сами лезут со своими граблями, куда только можно. А у меня, может, в первый раз такое…

– Кажется, я понимаю, – начал соображать Санин, вспоминая вчерашние предупреждения Олега и Жоры.

– Ничего ты не понимаешь! – распалялась Люба.

– Но почему?

– Маленький еще потому что.

– Сама же говорила…

– А теперь беру свои слова обратно!

– Тебе, наверное, Олег с Жорой сказали, чтобы…

– Какая разница!

– Но, поверь, это все не имеет для меня никакого значения!

– Однако вчера ты не только не разыскал, но даже не поинтересовался, почему меня нет?

– Так почему тебя не было? – попытался исправить положение Артем.

– Теперь и сам догадался, чего спрашивать?

– Но сегодня все же пришла? Ты ведь к нам шла, верно?

– К вам. Точнее, к тебе. Потому что решила наплевать на запрет твоих друзей и что они обо мне подумают. Надоело жить по ханжеским принципам, как бы их не пытались представить! Одно лицемерие вокруг.

– Но я…

– А ты не такой… пока, – Люба неожиданно перешла на нежный шепот, – пока молодой и наивный. Хотя все еще впереди… Прошу, оставайся таким как сейчас всегда, если сможешь, конечно. Как в «Летучем голландце», как «Роботе и стиральной машине». В нашем мире так не хватает искренности, особенно в любви… Неужели они подумали, что я стану портить этого чистого, доброго, наивного и мечтательного мальчика?! Прости, что вылила на тебя всю грязь, что накопилась за последнее время! Ты не заслуживаешь этого, я знаю.

На какое-то время зависла неловкая пауза, позволившая под беспечное пение птиц и легкий шелест божественно пахнущей буддлеи обоим перевести дух и успокоиться.

– Это хорошо, что ты уезжаешь. Я провожу. До станции.

И они пошли медленным прогулочным шагом, боясь приблизиться друг к другу даже на полметра, по тихой сельской улочке, так мило напоминающей родной Миловежск, что Санину ни о чем плохом больше не хотелось ни слышать, ни говорить. Эта тихая идиллия, похоже, действительно заставила их забыть только что кипевшие страсти и обиды, и им просто было легко и приятно оттого, что все гадкое и недосказанное вырвалось, выкипело, испарилось и осталось где-то позади.

– Может быть, все же разомнешь мне сигарету? – решил, наконец, заговорить Артем, когда они вышли на неширокую асфальтированную дорогу, ведущую к станции.

– Конечно! Я даже научу тебя делать это. Только нам нужно найти подходящее место, ты же понимаешь, что девушке неприлично идти по улице и курить у всех на виду? Даже такой как я.

– Прекрати! – поспешил упрекнуть ее Санин.

– Извини, я просто смеюсь.

На пути неожиданно открылись величественные расписные купола местного храма, возле которого, наверняка, в это время не было посторонних глаз, и они, не сговариваясь, свернули к нему. Присели на лавочку и закурили.

– А если сейчас выйдет батюшка и заругается? – предположила Люба.

– Батюшки не ругаются, а наставляют на путь истинный. Так что скандала не будет. А как ты думаешь, курение это грех? – искренне поинтересовался Артем.

– Если грех, то небольшой. У меня отец, когда сильно напивался, то почему-то постоянно засыпал на лавочке возле церкви. Я тогда еще совсем маленькой была, и мы с матерью вдвоем его тащили оттуда домой. Иногда и сам отец Виктор помогал. А мать его упрекала при этом: «Грех, батюшка!» А он отмахивался и говорил: «Но грех-то небольшой!» Отец помогал ему по столярному делу, и то ли они вместе пили, то ли батюшка просто ему за работу наливал – по сей день не знаю. И спросить не у кого уже…

– Умерли? – ужаснулся Санин.

– Мать жива, но не общаемся мы с ней. Другая семья. Меня бабушка воспитывала. Она и в институт отправила учиться. Я хотела на фабрику устроиться, а она нет, говорит, тебе нужно на экономиста, чтобы интеллигентной стать и зарабатывать хорошо, а то пропадешь одна, когда меня не станет.

– А бабушка жива?

– Жива, здорова, слава богу. Только теперь расстроится, что не поступила.

– Так ты же еще не пробовала!

– Второй раз уже пытаюсь. Ничего, пойду в наш техникум Калининский на бухгалтера. Бухгалтера тоже неплохо получают, если в нормальную контору устроиться. Там моя родина, а своя земля, как известно, помогает.

– Может, позаниматься с тобой? Я в математике и физике кое-что соображаю.

– Да я тоже соображаю, только с русским языком не очень. В прошлый раз на сочинении и завалилась. Тем более что классику школьную не любила и не читала. Разве что про любовь несчастную. Могу трагедию Катерины из «Грозы» раскрыть или Анну Каренину по полочкам разложить, но даже если эти темы и попадутся, ошибок все равно наделаю.

– А я школьную классику тоже не люблю, хотя другими книгами с шести лет зачитываюсь. Поэтому свободную тему на экзаменах всегда выбираю. С грамотностью нормально – зрительная память.

– Здесь не советую.

– Почему?

– Или ошибок понаделаешь, или решат, что ты тему не раскрыл. Я вообще не понимаю, как можно писать на свободную тему? Из головы что ли?

– Да хоть из головы! Но можно и цитаты приводить. Зато из тех произведений, которые любишь и понимаешь.

– Верная двойка! Классику хотя бы списать можно, если повезет.

– Впрочем, это я так, на всякий случай решил. Надеюсь все-таки на «эксперимент». У меня аттестат хороший.

– Надеяться на лучшее, но готовиться к худшему!

– Ничего, как-нибудь прорвемся! И ты эти пораженческие мысли из головы выкинь.

– Да я, собственно, и не паникую. Просто реально смотрю на вещи. Как и на тот факт, что мы даже друзьями не сможем в будущем остаться…

– Ты снова за старое?

– Пацаны твои правы – слишком большая пропасть между нами. Но не сердись только! Я об этом сожалею, а не желаю. И давай больше не будем…

И словно прощаясь навсегда, Люба крепко обняла его и поцеловала, обильно обмочив слезами.