Легенды, рассказанные в пути

Гуру

К Гуру пришел его старый ученик, ведя за руку маленького мальчика.

– Учитель, – сказал он, – я слышал, что ты набираешь к себе теперь не только юношей, но и детей, и привел к тебе своего четырехлетнего сына. Пусть три дня в неделю он живет в твоем доме и начинает впитывать те знания и то искусство, которые ты давал нам, своим ученикам, с такой любовью и таким терпением. Согласен ли ты принять моего сына и помочь ему выйти на дорогу жизни?

– Спасибо за доверие, сын мой. Сейчас я начал учить своих внуков и ищу детей, которые могут быть их товарищами на трудном пути познания. Ибо трудно, очень трудно учить и быть строгим к отпрыскам отпрысков своих без товарищей, к которым ты можешь быть беспристрастным и которые могут служить для них эталоном сравнения.

И он взял ребенка и отвел его к другим детям играть на яме с песком, с кубиками, палочками и лопатками.

Через три дня ученик пришел за ребенком, и мальчик выбежал к нему и стал жаловаться, что каждое утро все дети должны мыться холодной водой и подметать место, где они спали, и делать физические упражнения, и носить палочки для всех членов семьи перед едой и туфли для Учителя, и даже веревочки, с которыми они играют и делают упражнения.

– Ты хочешь, чтобы я тебя забрал у Учителя? спросил отец.

– А ты у него учился? И он тебя так же гонял и заставлял все делать?

– Ну, гонял меня он гораздо сильнее и обращался со мной много строже, и не позволял мне, как тебе, кушать вкусные вещи, если я не сделал всех упражнений.

– И ты был доволен? И не ругался? И не хотел уйти от него в дом к маме, где всегда есть теплая подстилка и вкусная еда?

– Говоря честно, пока я учился, особенно в начале, мне не раз и не два хотелось уйти. Но потом я понял, что эта строгость для моего же блага, и ты помнишь, как много хорошего слышал ты от меня про Гуру Тань.

– Ну, если ты не ушел и стал сильным и взрослым, то, может, и я попробую потерпеть еще немного.

Отец и сын направились к калитке.

– Чень, – окликнул его Учитель, – я жду тебя сегодня на чайную церемонию. Мы породнились еще раз, и нам надо поговорить, ведь у тебя, наверное, есть вопросы.

Ученик поклонился в знак согласия, и потом у калитки он поклонился еще раз уже вместе с сыном, благодаря Учителя за заботу и науку.

Вечером, во время чайной церемонии, Ученик сказал:

– Гуру, ты учил меня, что ребенок до пяти лет – царь, с пяти до пятнадцати – слуга, а после пятнадцати – товарищ. А сейчас ты заставляешь делать вещи, которые им не нравятся, трех-четырехлетних малышей, включая своих внуков. Разве они не цари? Разве они не должны расцветать свободно, словно цветы, впитывая лучи любви и нежности и поклоняясь всему живому, как написано в наших книгах?

– Сильна любовь человека к своим детям. А к внукам еще сильнее и слабее. Сильнее, потому что ближе человек стоит к последнему порогу, и слабее, потому что нет сил требовать от внука и правнука того, что можно и должно требовать от завтрашнего хозяина жизни. Силен и слаб растущий человек, словно росток, пробивающий камень и окаменевшую почву, в неуемной жажде света и тепла тянется он к любви и к своим удовольствиям. Но так же, как росток, не ведает он еще иссушающей силы солнца и хлестких ударов ветра. И не знает, что прежде надо окрепнуть и выбросить боковые корни, чтоб потом без страха стоять над поверхностью Матери-земли. Мудрый садовник постригает кроны и подрезает верхушки деревьев, чтобы они ветвились и крепли. Мудрый Гуру не может обойтись без принуждения при выращивании детей и юношей. Только если есть Гуру или Учитель, который дает ребенку уроки силы по отношению к самому себе, уроки терпения и уроки строгости, только тогда и только мать может относиться к ребенку до пяти лет, как к царю, как я объяснял вам. А отец в это время должен его учить своим примером и своими рассказами, что всякое, даже неприятное, но необходимое, дело надо делать с таким тщанием и любовью, чтобы оно за счет терпения и старательности превратилось в необременительную и приятную привычку. Нет животных в мире, только лаской воспитывающих своих детенышей. Пример и любовь, строгость и снисходительность ты можешь увидеть в любом стаде и в любой стае, пришедших к месту водопоя, особенно в засушливую пору. Ты забыл, что вы, мои ученики, пришли ко мне и разделили со мной все заботы по ведению хозяйства и зарабатыванию денег для школы в возрасте пятнадцати-семнадцати лет. Вы пришли из теплых родительских домов, и первый месяц главное, чему учил я вас, это были смирение и покорность. Только с ними, обуздав вашу юношескую сексуальную невоздержанность строгостью и большими физическими нагрузками, я мог направить все ваши силы на совершенствование вашего духа, ума и тела. Более полугода каждый из вас жил без отдыха и домашних гостинцев в моем доме прежде, чем вы созрели для первого контакта с вашими домашними. Это можно было и нужно было сделать с подростками, с юношами, избалованными в своих семьях, для которых контраст между Учителем и родителями был дополнительным стимулом для успеха, позволял почувствовать самоудовлетворение от преодоления тягот поступления в школу одного из самых строгих учителей. Я не могу и не хочу вести точно таким же путем маленьких детей. Но и они, твои дети и мои внуки, должны едва ли не с молоком матери знать такие слова как «надо» и «нельзя», и такое чувство как преодоление. И горе тем из них, кому материнская любовь помешает понять это. Даже самые маленькие дети – это уже личности, и мое уважение к ним заключается в моей требовательности. А предлагаемая мной школа физического совершенства и игры позволит быстрее развить их ум и характер. И так же, как тебе казались вдвое теплее стены родного дома и объятия матери после месяцев, проведенных под моей крышей, для твоего ребенка слаще будут материнская кухня и плоды вашего сада после дней учебы. Но, как и ты, через несколько дней отдыха он тоже будет тянуться под крышу дома Учителя, чтобы снова и снова утверждать себя и оттачивать клинок своего характера и ума жестким оселком ученичества.

***

К императору пришла императрица и сказала:

– Государь, нашего двенадцатилетнего сына застали за подглядыванием за фрейлинами сестры в их туалетных комнатах.

– Что говорили по этому поводу фрейлины и принцесса?

– Они перешептывались и громко смеялись.

– Замечательно, с завтрашнего дня Джон должен перебраться в комнаты за дальними конюшнями, а с понедельника он приступит к занятиям в кадетском корпусе лейб-гвардии.

– Государь, но он так мал!

– Ну ведь он растет! Через три года он должен сдать мне и своему дяде, командующему и покровителю гвардейского корпуса, экзамен на младший офицерский чин, в шестнадцать стать командиром взвода гардемаринов, а в восемнадцать принять роту гвардии.

– Совсем мальчишкой?!

– К нему и придут такие же мальчишки. Только восемнадцатилетних можно полностью подчинить командирам и присяге, только из них можно сделать настоящих гвардейцев.Стоит только оторвать их от юбок и шляпок, вручить оружие и заменить погоню за красотками стремлением к славе… Потом взрослые мужчины становятся циниками и реалистами, их непросто оторвать от семьи, они могут великолепно воевать, но никогда не станут безупречно послушными солдатами.

– Ты хочешь сделать из нашего мальчика зомби?

– Нет, я хочу сделать из него отца-командира и будущего императора, который знает, как из мальчишек делать солдат и чем отличаются они от мужчин.

– Ты думаешь, что он сумеет это пройти и не сломаться?

– Как и я сам. Ну, будет скакать в день не две-три мили, как сейчас, а пятнадцать-двадцать, чтоб забыть всякие глупости и нижние юбки. Да, я забыл, скажи Кэти, что она и ее фрейлины должны поехать в госпиталь с подарками для раненых. И будет совсем неплохо, если они для начала помогут при перевязке легкораненых.

– Чего ты хочешь от девочки? Уж она-то точно не должна стать отцом-командиром?

– Ей тоже пора взрослеть, а не хихикать над всякими глупостями. Она должна увидеть людей и в страданиях, и в болезнях. Она должна увидеть тело человеческое, тело ближнего своего и в боли, и в отчаянии, и даже в смерти. Ей предстоит жить и давать жизнь, и провожать ушедших. И нет другого пути стать взрослой, кроме как научиться смотреть и сострадать и видеть людей не только в поклоне на паркетах и коврах дворца.

– Но она ведь может заразиться?

– Наш лейб-медик должен ей дать инструкции. Но разве какая-нибудь мать боится обмыть и обнять больного ребенка, чем бы он ни болел? Я долго не занимался детьми из-за болезни, из-за войны, и ты их избаловала. Они должны знать, что нет в жизни ничего, за что не приходится платить, и чем выше уровень притязаний, тем дороже плата, даже если реальная стоимость товара намного меньше. Ты же знаешь, насколько дороже стоят для всех прочих товары личных поставщиков нашего двора? Люди платят за марку, за фикцию. А ведь я предлагаю, я настаиваю, чтоб мои дети платили за опыт, за истинное знание, то есть за то, что цены не имеет. За что жизнью платят. Скажи своим, что это мое окончательное решение, и завтра же в конце дня я хочу видеть дочь после возвращения из госпиталя и хочу слышать доклад командира о первом дне кадета престолонаследника. Я знаю, что он сам и подхалимы постараются сделать его армейскую жизнь почти придворной. Я скажу своему брату, чтобы он позаботился о нем так же, как позаботился обо мне и о нем великий князь, наш дядя.

– А как он о вас позаботился?

– Ну, мы первые недели вообще не вылезали из нарядов, чистки конюшен и уборных, которые здорово помогли укрепить наше высокое достоинство.

– Вы пытались жаловаться, протестовать?

– Только по два раза.

– Почему по два?

– Первый раз нам дали недостаточно строгое дополнительное наказание, но после второго у нас отпало всякое желание обращаться с рапортами к начальству.

– А как ваша мама?

– Она пыталась нас пожалеть. Но когда ей объяснили, что за каждое проявление ее жалости наряд вне очереди получим мы, она расплакалась и сказала, чтобы мы потерпели.

– И ты хочешь сказать, что эти наказания и уборные сделали вас мужчинами?

– Конечно же, нет. Они сделали нас дисциплинированными солдатами, мужчинами нас сделали изнурительные марши, походы и война, на которой мы похоронили многих и многих, прошедших с нами полковую школу. Мужчину делают ответственность и опасность. А также люди, которые его окружают и с которыми он должен научиться жить и идти в бой, и хоронить друзей, и строить новый дом, строить государство, строить жизнь.

– Но ты же уже пятидесятилетний человек, и ты не должен забывать, что у твоего сына нет и десятой доли твоего опыта.

– И никогда не будет, если он всю жизнь просидит под твоей юбкой.

– Ну, давай завтра дочка пойдет в госпиталь, а сына отправим в часть после дня его рождения.

– И сын и дочка должны в один день и в один час начать новую взрослую жизнь, а точнее, выйти на дорогу к этой жизни. И пусть никто из них не будет опоздавшим. Я так решил.

***

Вечером перед костром, у которого собиралось все племя, выступил вождь и сказал, что сегодня после завершения танцев взрослые мужчины, охотники, должны остаться около костра, чтобы решить все вопросы предстоящего кочевья. После того как дети и женщины разошлись по своим землянкам и шалашам, перед костром поставили деревянный тотем, перед ним – чашку с жертвенной кровью, и мужчины стали обсуждать, как и в каком порядке племя перекочует на зимнее пастбище. Дело было привычное, дороги хорошо известны, и все уже собрались, поболтав пятнадцать-двадцать минут, с важным видом вернуться к своим женщинам и детям.

Внезапно вождь сказал:

– В этом году, как двадцать лет назад, в неделю перелета птиц тучи стояли над Манарагой. Это значит, что зимние пастбища в верховьях долины опять могут быть закрыты льдом и настом. Мой сын с тремя-четырьмя охотниками должен пойти вперед, проверить пастбища, и если беда пришла на наши стада, найти место для нового кочевья.

– Кто пойдет с твоим сыном?

– Он сам выберет себе товарищей и скажет об этом завтра у костра.

– Разве дело безусого мальчишки выбирать себе спутников для такой опасной и трудной работы?

– Только тот, кто пускается в дорогу и берет на себя все опасности и всю ответственность, имеет право выбирать себе спутников. И возраст тут не помеха.

Трудно спорить с вождем. И после коротких церемоний поклона предкам и духу племени все разошлись. Молодой воин и вождь остались одни у горящего костра, к которому подступал лес и дым от которого стлался между деревьев, поднимаясь к низкому серому небу с бегущими кляксами темных облаков.

– Отец, – сказал молодой воин, – я просил дать мне трудную работу и проверить меня в деле, потому что без этого нельзя быть воином и вождем. Но я бы хотел пойти один, потому что одному легче быстро дойти и также быстро вернуться. Один всюду найдет себе пропитание и неслышно и незаметно, словно волк на оленьей охоте, пройдет через тайгу, не сломав лишней ветки, не разбивая лишнего лагеря.

– А если ты погибнешь, кто принесет вести племени о пастбищах и о твоей смерти?

– Я не могу погибнуть.

– Все могут. Но если ты пойдешь не один, если ты будешь отвечать за других, путь твой будет труднее, но каждый шаг, каждый поступок ты обдумаешь гораздо лучше, потому что на твоей совести будут твои товарищи и их жизнь. Это увеличит шансы на твое возвращение.

– Почему ты мне не дал тогда в попутчики испытанных воинов?

Потому что в такой путь должны идти только те, кто вызовется сам.

– А как можно найти наиболее подходящих попутчиков среди тех, кто вызовется идти со мной?

– Ты должен выбирать прежде всего тех, кому гонор или плохой характер или избыточная храбрость не помешают быть хорошим товарищем в трудном пути.

– Как их можно выбрать?

– Тебе нужно три-четыре человека, подготовь восемь-десять тюков с грузом и скажи спутникам, чтобы каждый выбрал груз себе по вкусу. И тех, кто возьмет без разговоров наиболее неудобный и тяжелый груз, можешь брать с собой в путь.

– Но это могут быть не самые умелые воины?

Да, конечно, но это будут самые надежные товарищи, а это гораздо важнее.

– Скажи, а как мне объяснить людям, почему я должен вести их.

– Ты не должен говорить ничего. Ты должен вести. И своим поведением, своей заботой, своей ответственностью каждый день демонстрировать своим спутникам, что ты настоящий вождь и имеешь право на решение, потому что именно твое решение максимально соответствует обстановке и общим интересам. Здесь, у костра, перед лицом всего племени мне легко отстаивать твое право на руководство, но только ты сам, только твой характер и твое поведение могут сохранить это право в пути. Это трудный экзамен, и нет другого пути к месту вождя.

Все, что я могу сделать для своего сына, – это предоставить ему право пройти этот экзамен и показать всем, что забота об общем деле и о своих товарищах для него важнее, чем демонстрация собственной храбрости и игр самолюбия. Я надеюсь, что ты помнишь, как твой дед и мой отец объяснял всем перед началом охоты, что настоящий вождь и охотник все время учится у природы, у зверей, у леса и у своих товарищей. Даже самая слабая женщина, даже дети, собирающие личинки и коренья, могут найти, увидеть что-то такое, чего еще не встречал самый мудрый и старый охотник. Научись слушать и ценить всех. Научись быть взрослым. Я и мать очень верим, что ты вернешься намного сильнее и взрослее того смелого мальчишки, которого мы провожаем послезавтра в дорогу. Я верю, что ты найдешь на этом пути не только новые пастбища, но и себя и своих товарищей на всю жизнь.

Власть

Принц в сопровождении оруженосца-телохранителя скакал по лесу. Доехав до полянки с сочной высокой густой травой и маленьким лесным ручейком, он спешился. Бросил повод оруженосцу и упал ничком в густую траву. Оруженосец привязал лошадей к деревцу, стоящему возле ручья, и не спеша подошел к господину.

– Ваше Высочество, – начал он.

– Оставь, Филлип, – махнул рукой принц.

–Сэр Ричард, чем вы так обеспокоены и взволнованы?

– Ты-то откуда знаешь?

– Кхэ, да это знает любая лошадь, которая видела, как Вы обращаетесь со своим конем. А уж мне ли не знать, как вы ездите в зависимости от вашего настроения. Не я ли посадил вас на лошадь?

– Ну и что, ты разве можешь мне помочь?

– А кто может?

– Я думаю, никто. Я просто не знаю.

– Что вас мучает, расскажите, глядишь, и я на что-нибудь сгожусь. Я-то начинал службу у вашего батюшки.

– Да, да, я помню, и ты, и он мне сто раз рассказывали, как ты ему спас жизнь и после этого он взял тебя в оруженосцы старшего сына. Но, знаешь, мои брат и сестра сейчас ведут за моей спиной переговоры с руководителями парламентских групп и членами государственного совета для того чтобы отменить закон, признающий меня единственным живым престолонаследником.

– Но только ваш отец, только король может изменить закон. А он никогда этого не сделает.

– Как ты знаешь, мать всегда любила больше младшего сына, а она может уговорить отца, если будет уверена в согласии парламента и государственного совета.

– И что же Вы думаете делать?

– Сначала я думал пойти к отцу и поговорить с ним. Потом я побоялся прослыть ябедой и клеветником и хотел прямо поговорить с матерью. Но ведь я знаю, что она на их стороне и она сама стоит за этой интригой. Потом я хотел посоветоваться со священником и сегодня попросил у него аудиенции для исповеди. Что ты скажешь?

– Ваше высочество, вы можете пойти к священнику, но вы не должны говорить ему обо всей этой истории.

– Почему?

– Потому что он епископ и вхож в государственный совет.

– С кем же я могу говорить? С отцом? С братом? С сестрой?

– Нет, сударь. Мы сейчас поедем с Вами к отшельнику, живущему недалеко от монастыря Льежской Матери-Богородицы. Этот отшельник отказался от сана графа в пользу сына и много лет живет среди крестьян своих бывших деревень, помогая им в болезнях и заботах травами и советами. Он хорошо знает, и что такое власть, и что такое слава. Он не ищет никакой выгоды в этой жизни, кроме благословения Божьего, и ничего не просит за свои советы. Поедем к нему, беседа с ним утешила не одну душу и спасла множество христиан от геенны огненной.

– Хорошо. Едем немедленно.

Через несколько часов после привала в пути для отдыха лошадей и небольшой охоты принц и оруженосец вошли в хижину отшельника, неся двух убитых зайцев как подарок к обеду.

Сидя за столом и любуясь на огонь в гудящей печке, принц задумчиво произнес:

– Насколько здесь спокойнее, чем во дворце. Кажется, я понимаю, почему Вы оставили свой замок.

– Нет, милостливый государь, пока Вы не понимаете. Вы еще не прошли тот искус властью, славой и смертью, который прошел я и который проходят вместе со временем. Что вас мучает? Мы уже отдали дань вежливости и учтивости. Я весь внимание.

– Вы знаете, что мои близкие хотят лишить меня власти, которой я еще не получил?

– А чего хотите вы на самом деле в глубине души своей? Вы знаете?

– Не уверен. Но я очень удивлен и обижен враждебностью ко мне мамы и брата и сестры. Почему, за что? Что я им сделал плохого?

– Вот я и вижу теперь, что Вы не прошли искуса, о котором я говорил. Власть слаще женщины и дороже золота. Не о Вас, не о вражде к вам, не о злобе и не о вине вашей думают Ваши близкие, а только власти и силы власти для себя ищут они. Подумайте, ваша мать вкусила сладость власти, когда отец ваш уходил на войну или был в отъезде. И при слабом регенте она была фактически хозяйкой жизни и смерти всех своих подданных. Пока отец был здоров и бодр, вопрос о престолонаследнике не имел практической важности ни для кого и для нее в первую очередь. Сейчас она лучше всех знает, что отец ваш тяжело болен, и, возможно, ему недолго управлять государством. Если ей удастся отменить закон о вашем автоматическом вступлении на престол, она может получить время для регентства, для управления государством, для власти.

– Почему она больше любит младшего брата?

– Она больше любит власть, а он сможет реально получить престол на десять лет позже тебя. Перестань думать о себе как о центре Вселенной. Будь ты король или наследник престола, будь ты епископ или простолюдин, люди вокруг тебя думают прежде всего о себе, о своей жизни, о своих интересах, о своей власти, деньгах, женщинах. Ты их интересуешь только как средство достигнуть первого, второго или третьего.

– Ты хочешь сказать, что нет ни дружбы, ни любви? Нет ни искренности, ни привязанности, ни верности?

– Милостливый государь, и дружбу, и верность легче найти среди зверей и простых людей, которым нечем отплатить за помощь, кроме как хорошими чувствами и верностью, которым нечего предложить взамен, кроме хорошего отношения и человеческого тепла. Во дворцах, поверь мне, я там бывал, чем ближе к власти, чем ближе к кормушке, тем труднее найти честность и верность. Благодари Бога, что ты имеешь оруженосца, который любит тебя, как сына, за то добро, которое он сделал твоему отцу. Ибо люди гораздо лучше помнят добро, которое сделали они, чем добро, которое сделали им. Добро, которое мы делаем другим, позволяет нам чувствовать себя мудрее, красивее и достойнее, мы холим и лелеем эти чувства и легко любим тех, кто нам о них напоминает. Однако в то же время мы не можем спокойно смотреть на тех, кто помог нам в минуты нашей слабости и является живым свидетелем наших неудач. Еще больше мы ненавидим тех, кому сделали зло или по отношению к кому поступили несправедливо, потому что нехорошее изображение показывает нам это зеркало. Твой отец в тяжелых походах потом и кровью заработал понимание истинной подоплеки человеческих отношений и сам выбрал для тебя оруженосца. Ты сейчас видишь, как он был прав.

– Да, это оруженосец убедил меня прийти к тебе, и я вижу, что не напрасно.

– А чего хотел ты?

Я хотел идти к епископу, он мой исповедник.

– Много лет назад я понял, что власть важнее тайны исповеди. Королева, твоя мать, обещала сыну епископа титул графа. Она узнала бы о вашем разговоре в тот же вечер.

– Филлип, ты что, знал о сговоре епископа с мамой?

– Нет, конечно, но я знал, что он очень любит власть и деньги.

– А если бы я пошел к матери?

– Я точно не знаю, но, может быть, ты сократил бы жизнь своему отцу.

– Не может быть! Мама прожила с ним всю жизнь.

– Она бы сказала себе, что не может смотреть на его мучения.

– А брат и сестра?

– Они бы поняли, что в интересах страны и ее народа, чтобы престол получил менее эмоциональный и лучше подготовленный к делам управления младший брат. Уверяю тебя, они бы все совершенно искренне верили, что руководствуются только высшими интересами государства. А епископ благословил бы их на эти действия от имени Господа.

– Что же мне делать? Может, для того, чтобы не ссориться с семьей, лучше уступить им власть добровольно? Зачем она мне, если за нее надо заплатить любовью близких и покоем семьи?

– Ты еще не знаешь сладости власти. Но не в этом дело. У тебя меньше всего амбиций из членов твоей семьи, а значит, ты самый лучший государь для простого человека, который в конечном счете платит за все: и за власть, и за богатство аристократии, и за покой и мир в их семьях. Если ты уйдешь в сторону, мать будет воевать за власть со своим младшим сыном, используя твою сестру как союзника. Так что твое отречение не принесет мира ни твоей семье, ни государству.

– Что же мне делать?

– Ждать. Наблюдать. Думать. И искать союзников, тех, кто не заинтересован сейчас в смуте, то есть тех, кто удовлетворен своим сегодняшним положением и хотел бы получить гарантии его сохранения на будущее. Людские привычки и инерция – великая сила. Чем меньше ты будешь открыто бороться против отмены закона и больше будешь поддерживать контакты с сегодняшними министрами и приближенными своего отца, заверяя их, что ты будешь достойным приемником и продолжателем его курса, тем меньше шансов, что отмена закона получит большинство в совете и в парламенте. И тем лучше твоя мать будет заботиться о сохранении здоровья твоего отца, потому что пока он жив, она королева. А после его смерти она только мать короля, то есть лицо, не имеющее реальной политической власти и влияния. Ты не можешь, подобно мне, сложить с себя власть и уйти в монастырь, не нанеся при этом громадного ущерба своим подданным, за которых ты отвечаешь перед Богом. Мне было легче спастись, я мог уйти от мирской суеты, оставив власть своему сыну без ссоры и скандалов. Для тебя этот путь закрыт, ибо каждому из нас суждена своя судьба, свой крест и свои решения, которые каждый должен принимать, советуясь со своей совестью и долгом перед Богом и людьми. Нет путей без ловушек для совести, без боли за близких и за себя. Нет искуса страшнее и тяжелее, чем искус власти. И нет доли достойнее, чтобы использовать ее с тактом и честью, с минимальным злом и максимальной ответственностью. Не одну и не две ночи тебе предстоит провести, советуясь с Богом и своей совестью, в муках решая судьбы людские. Я не рад, что мне выпала честь благословить тебя на власть от имени Бога. Но пусть уж я, вкусивший этой власти и ушедший от нее, еще и еще раз повторю тебе: «Страшись искуса власти и всемогущества более, чем геенны огненной, и неси скипетр со скромностью и со знанием того, что не твоими заслугами, а только волей Божею поручена тебе эта тяжкая работа. Ступай с Богом».