Тогда то я и понял о чем речь, я вспомнил.. С тех пор я стал внимателен, много времени проводил среди людей. Вслушивался в разговоры и как только звучала эта проклятая фраза («Куда же ты, дурашка?»), срабатывал триггер. Во мне просыпался неустрашимый охотник-инквизитор, который не видел перед собой мужчину, женщину или ребенка, а видел суть – абсолютное зло в овечьей шкуре. И я наказывал зло. Решительно наказывал, ни разу не попавшись. Теперь мне нет нужды читать третий листок. Нет необходимости заканчивать недорисованные картины. Мне больше не нужны деньги на жизнь, мне не нужно думать о будущем. Вновь появилась цель. Нужно вернуться к первоистокам зла и покончить с этой затянувшейся охотой – раз и навсегда.
…
Я стою на пороге квартиры Генки, надо сделать десять глубоких вдохов и выдохов, пульс должен стать ровным. На мне вязанные перчатки с отрезанными пальцами, а в руке старый травматический ПМ, расточенный до боевого. Звонок в дверь. Тишина. Я слышу, что кто-то стоит и внимательно смотрит на меня сквозь глазок, но не решается открыть. Наконец ключ поворачивается, я решительно распахиваю дверь и прохожу внутрь. Навстречу мне выходит жена Генки – по ее лицу стекает черная нефтяная жижа, а глаза горят бронзой – я опоздал, он ее поразил злом, стреляю в лоб. Тут же обращаю взор на племянницу, именно она открыла дверь. Во мне теплится надежда спасти хотя бы ее.. Но нет, ее рот искажен ужасом и из него льется расплавленное олово. Выстрел. Легкая тень сожаления. Вдруг меня с силой бьют в плечо и я поскользнувшись на крови падаю. Кто-то выскочил в подъезд. Встаю и бегу следом, нельзя никого упустить. Любой росток зла даст приплод. Это мальчишка, он бежит босиком по снегу, целюсь и кричу ему вслед: «Куда же ты бежишь, дурашка?».
Внутри что-то екнуло. Нет, тысячу раз нет! Это сказал не я! Но голос то был мой! Падаю на колени и рыдаю. Меня засыпает снегом. «Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird1». Я сам пропитался злом. Оно уже во мне. Мальчик убегает, зло остается. Как в далеком детстве. Круг замкнулся. Пора его разорвать, я подношу пистолет к виску, жму на пусковой крючок и уже не слышу выстрела.
…
«Эти праздники так быстро проходят, моим друзьям совсем не хочется в школу. А мне хочется, там Сашка. Сегодня мы переписывались с ним до утра, мама поругала, что я сбила себе весь режим. Но ей этого уже не понять, ведь не ей 17, не она влюблена. Завтра мы с ним пойдем на каток. Это наша первая встреча за неделю. Ох, как все сладко сжимается внутри, мне кажется, что я недотерплю до утра. Папа пошел с братиком в магазин за тортом, он скоро придет. Люблю их. Кто-то звонит в дверь. Странно, за дверью дядя Игорь. Они ведь совсем не общаются. Папа говорит, что он псих. Я же помню, как он семь лет назад нам подарил свою картину и много сладостей. В глазок он не кажется опасным, да и как не открыть ему, ведь сегодня Рождество, праздник примирения. Пока-пока, дневник, завтра я напишу много интересного».
Имя ее – Карнавал.
Редкие листья грязно ржавого цвета все ещё цеплялись за ветви погрузившихся в сон деревьев. Приближался ноябрь. В воздухе витал снег, равнодушно и без спешки, но как-то неотвратимо оседал он на промерзшую землю. Он таял, но знал, что скоро возьмет свое. Во всем обнаруживалось предчувствие зимы. И вместе с ним к Толе возвращалась мигрень – старая подруга. Нельзя сказать, что добрая, но некоторых знакомых не выбирают.
Закончив смену, он плелся домой и мечтал лишь провалиться в глубокий сон, чтобы забыть все, что ему приходилось переживать изо дня в день. Холодный свет ламп дневного света, блеклый кафель с голубым отливом, запах формалина и… свиного мяса. Почему-то именно такая ассоциация у него возникла с первого рабочего дня и преследовала его до сих пор, ему какое-то время даже хотелось стать вегетарианцем, но человек такая тварь, что ко всему привыкает. И потому вид того, как очередной старушке скальп натягивают на подбородок перед вскрытием черепной коробки, стал для него, в общем-то, привычным. Но выпить после каждой смены хотелось, не мог он вытравить в себе человека, не мог. Потому среди друзей и получил он прозвище «Толик Блендер» – не было ни одной пьянки, чтобы он не смешал все, что горит.
«Иди в мед, говорили они, получишь уважаемую профессию. Ага. Такими темпами хронический алкоголизм меня настигнет раньше», ежась от осеннего ветра, думал он. Злая самоирония была его неотъемлемым компаньоном в жизни, не дающим опускать руки. А поводов к последнему выдалось много за последний год, поступив на медфак он надеялся, что наконец наступят те самые золотые годы, коими зовут студенчество, но счастье длилось всего один курс. Болезнь отца не позволила этим планам сбыться, возникла необходимость зарабатывать и взять академический отпуск. Вкалывая на двух работах, Толик пытался откладывать на учебу, а чтобы не потерять квалификацию устроился санитаром в морг. Так и жил в состоянии безнадеги изо дня в день.
Ныряя под арки, узкими, неприметными почти звериными тропами он пробирался сквозь постапокалиптические пейзажи спальника, в котором жил. Под очередным порывом ветра провода качнулись сильнее всего, пересеклись и с верхушки столба посыпался сноп искр. Фонари погасли, и единственным источником света стало окно первого этажа в подъезде. В него машинально и взглянул Толя. Ой, зря. У самых почтовых ящиков стояла фигура: высокий, даже несколько грузный мужчина, похожий на вздувшийся труп, в тренче и головном уборе, который он разглядеть не успел, потому что его привлекло то, что было под ним. Это была темнота, абсолютная, манящая и пугающая. Сделав по инерции несколько шагов, Анатолий от неожиданности остановился. В нем боролись два чувства: взять ноги в руки и бежать и инстинкт исследователя-скептика. «Да ладно, быть того не может, померещилось». Вернувшись назад, он взглянул снова в окно, почтовые ящики были на месте. Фигуры не было.
Ночь вокруг стала какой-то враждебной, темнота и сырость давили со всех сторон, он почувствовал себя маленьким и на ладони огромной невидимой силы, которая вот-вот прихлопнет тебя как букашку.
«Ну, на хрен. Домой. Спать. Сначала пить, потом спать». Удовлетворенный такой импровизацией, он ускорил шаг и нырнул в дверь своего подъезда. Двигаясь на ощупь, он пробрался к лифту, кабину безбожно трясло, привод выл и кряхтел так, что казалось, что в него насыпали ржавых гвоздей. Двери распахнулись, и перед ним предстал длинный коридор, тусклый свет, покрашенных, дабы не сперли, ламп, идеально подходил к обшарпанным зеленым стенам. «Зеленая миля» ни больше, ни меньше». На ходу пытаясь отыскать ключи в рюкзаке, он не заметил, что в коридоре не один. Хлопнувшая рядом дверь заставила его отвлечься и испытать на практике понятие когнитивного диссонанса.
Прямо на него двигалась, нет – плыла, невероятной красоты женщина в красном вечернем платье, она без интереса взглянула на него и также невозмутимо удалилась, лишь шелест ткани еще какое-то время звучал в коридоре и аромат горького шоколада стоял в воздухе как мираж. Подняв упавшую на пол челюсть вместе с ключами, Толик присвистнул про себя: «Какой интереснейший экземпляр посетил наш заповедник. Не может быть, чтобы у нее здесь были знакомые. Видимо навигатор подвел. Бывает. Или меня сегодня конкретно плющит. Надо быстрее лечь спать».
Открыв дверь, ведущую в малосемейку, он почувствовал, что оказался дома, тревога, терзавшая его, отступила.
На общей кухне сидел Васильич и ворчал на жену:
– Беспорядок навели! Посуда не убрана, пожрать не сготовлено, из квартиры сделали проходной двор!
– Уймись ты, – вспылила Валентина, – пить надо меньше, тогда и в быту все наладится.
– Да, что наладится? Что наладится? Я тебя в третий раз спрашиваю, что это за шаболда в красном платье на нашей кухне вторую неделю хозяйничает?
– Допился ты уже совсем, старый! Ровесники твои до зеленых слонов в лоскуты надираются, а ты баб каких-то видишь! Нет здесь никого, вон Толик подтвердит!
Внимание Васильича устремилось на соседа. Насупившись и грозно сведя брови, испытующе он посмотрел на арбитра. Валентина, подбоченившись, тоже ждала вердикта. Как никогда Толик ощутил значимость момента, но, будучи под впечатлением от недавней встречи с незнакомкой, только и смог снисходительно выдавить:
– Вы о той девушке, что к лифту прошла спорите?..
Валентина с досадой скомкала и бросила на стол вафельное полотенце:
– Да ну вас алкашей, один старый, другой молодой, а все на одной волне.
Сказала и ушла в свою комнату. Вообще тетя Валя была хорошей женщиной, работала в столовой, подкармливала Толика, видя в нем нереализованную мечту о сыне, и в свои «немного за пятьдесят» еще выглядела довольно бодро, несмотря на тяжелый ежедневный труд и мужа – водителя скорой помощи, который, получив долгожданную пенсию, стал часто прикладываться к стакану, разумеется, во внерабочие дни.
– Вооот!!! Наконец-то! Идиота из меня лепит, понимаешь!
– Васильич, да успокойся ты, все норм, я сам ее видел только что. Ничего такая, а кто это?
– Думаешь, я знаю? Я как увижу ее, все по квартире нашей шастает, вынюхивает что. Как меня увидит, сразу линяет. А сегодня включил телек, а там про нее говорят.
– В смысле, про «нее»?
– Ну, ты не смотрел что ли репортаж с выздоровевшими?
Толик не смотрел репортаж, но был как никто другой в курсе происходящего в стране и мире, работая на передовой – в похоронной команде. Внезапно возникший и стремительно распространяющийся вирус косил всех без разбора, несмотря на вводимые карантинные меры.
– В общем слушай, – озираясь по сторонам сказал Васильич, – сняли сюжет свободные журналисты, которые вывели закономерность – часть людей переносили эту заразу бессимптомно, других лихорадило, у третьих лопались сосуды в мозгу, на коже, в теле, да я сам это видел на вызовах – выглядело это все жутко, как менингоковая инфекция, только жестче. Но не в том суть, во всех историях общим было одно, и тем, и другим снился сон в период кризиса: красный карнавал. Ну знаешь там, венецианский карнавал, где все в костюмах – только красного и бордового цветов. Огромные площади, кружащиеся люди в чумных масках и голос, который призывно зовет тебя. Ты идешь за ним, идешь, а в конце баба в красном, прям как эта! И она тебе делает предложение, согласишься – будешь жить, отвергнешь – кирдык.
– Инфернальненько – прокомментировал Толик, как человек, столкнувшийся с фанатом ТВ-шоу про рептилоидов. – Так что за предложение?
– Да не колется никто, – не заметив насмешки, продолжил Васильич, – говорят, что помнят только, что соглашались. А на что их подписали – не помнят.
– Да уж, Васильич, поменьше смотри телек, там не такое наснимают ради рейтингов. А баба эта, может часть розыгрыша какого, ты лучше посмотри, не прикрутили ли тебе в толчке скрытую камеру, а то реально на всю страну обосрешься. – загоготал Толик и встал из-за стола.
– Да иди ты, – недоверчиво покосился в сторону общего туалета Васильич.
– Иду-иду.
Зайдя в свою комнатушку, Толик бросил рюкзак на единственный стул. Из-под кровати из нычки достал пузырь водки, налил себе половину стакана и натощак залпом опрокинул его в себя. Дыхание сперло, обжигающую жидкость желудок хотел отвергнуть, но опытный спортсмен на волевых обуздал стихию. Порывшись в рюкзаке, достал пузырек со спиртом – вот он «НЗ – неприкосновенный запас», поставил его на стол. Тепло растеклось по телу. Не раздеваясь, Толя плюхнулся на кровать и начал проваливаться в сон, глубокий как Марианская впадина, как он того и хотел.
Васильич шмыгнул носом, его колотил озноб. Простуда в межсезонье раньше не удивила бы его, но сейчас, когда в каждом чихе мерещился «Красный карнавал», он заставил себя подлечиться.
Насыпав черного молотого перца на дно стакана, плеснул в него граппу, которую хранил уже два года после давно позабывшейся поездки в Крым. Сделав глоток и зажав нос крепкой пятерней, он постоял некоторое время без движения. Вышибло слезы, лоб покрылся испариной, но нос задышал. «Вот тебе, зараза! Куда тебе тягаться с народными средствами!» Отчетливо понимая, что к жене лучше не соваться, он присел на кресло, накрылся старым фланелевым пледом и стал мерно сопеть. В полночь лихорадка вернулась, с трудом разлепив глаза, он тяжело встал и, покачиваясь, побрел по коридору в поисках аспирина. Таблетки были в комнате, где спала Валька. Отворив дверь, он не увидел ни зги. Наконец нашарил рукой выключатель. Добыв свет, он вздрогнул.
В комнате творилось что-то странное, она словно раздалась в размерах и представляла собой вместо привычных 12 квадратов просторный зал. Стены и пол были в нем загажены какой-то серо-коричневой порослью, которая представляла что-то среднее между высохшими кустами и ползущей слизью, одно слово гниль. И запах стоял самый прескверный, пахло смертью. Предметы обихода и мебель сплошь покрылись этой мерзкой массой и лишь отдельными очертаниями давали понять что есть что.
В самом центре этой уродливой инсталляции стояло существо: голое, наполовину вроде баба, на другую – мужик, оно постоянно меняло форму, под кожей бугрились и перекатывались то ли мышцы, то ли кости. Седые редкие волосы свисали длинными прядями с головы. Чудовище стояло спиной к Васильичу, который тут же забыл о своем самочувствии, страх сначала за себя, а потом и за супругу пробудил в нем неистовый всплеск адреналина, который купировал вопросы: как и почему? В этот момент все происходящее казалось кошмаром наяву. Он боялся зажмуриться и отвести взгляд. Существо, почуяв его присутствие, медленно стало поворачиваться. Наклонив в сторону голову, оно обнажило три ряда острых зубов, за которыми скрывались пульсирующие пурпурные жабры. Глаз не было. Вместо этого на периферии головы набухли шишки с углублениями, в которых быстро-быстро завибрировали перепонки. «Оно меня слышит и чувствует, черт побери!» – мелькнула догадка.
Тварь тем временем перестала быть бесформенной, напротив все ее тело сосредоточилось и очевидно приготовилось к броску. Васильич попятился, нащупав рукой торшер схватился за него как за спасительную дубинку. Рыкнув, чудовище ринулось к нему. Отталкиваясь поочередно мощными лапами, оно стремительно сокращало дистанцию. Защищаясь, он метнул в нее лампу, которая вдребезги разлетелась о голову, но не остановила, а лишь на мгновение замедлила существо. Вслед полетело все, что попадалось ему под руку, книжки с полок, пузырьки духов. Васильич вертелся как мог, уворачиваясь от ударов мощных лап, которые едва не снесли ему голову, размолотив в щепки шкаф.
– Что ты такое?! Где Валя?! – орал он, отступая к коридору, будучи уверенным, что пятился уже сотню метров, а порога все не было. Под руки попалась связка ключей от двери, в отчаянии он бросил и их, тварина как обученный пес перехватила их пастью и удовлетворенно сглотнула.
Отступая, он уперся спиной в кухонный гарнитур. Не сводя глаз с монстра, хаотично шаря позади рукой, Васильич нащупал нож. «Пропадать, так пропадать!»