В прошедшем веке Уайтхеду
Взбрело изобрести торпеду!
Он изобрел свою машину
Морскую движущую мину.
Снабдил ее рулем, винтом,
Зарядом, капсюлем, хвостом.
В баллоны воздух накачал.
Пустил, проверил и сказал:
«Друзья мои вот Вам торпеда,
Зовите «миной Уайтхеда».
Она Вам принесет победы,
Врагам же гибель, смерть и беды».
Но шли года, все изменялось.
Торпеда быстро улучшалась
Австрийским графом «Энжель –фон»
Подогревательный введен баллон.
Потом Обри в один из дней
Устроил мине ход ровней.
О ней и Содо не забыл
Новинкой химии снабдил.
Сто лет прошло и в наше время,
Для нас торпеда просто бремя,
Ее нам нужно изучать,
И досконально нужно знать.
В этом шуточном стихотворении курсант Виталий Лоза довольно точно передал устройство парогазовой торпеды.
Особенностью, если хотите спецификой курсантской жизни, было то, что приходилось осваивать науки с одновременным несением воинской службы. На младших курсах несли особенно много нарядов: суточная дежурная служба – дневальные и дежурные по ротам, дежурство по курсу, вахтенные у входа в училище, рассыльные дежурного по училищу, караульная служба – караул и боевой взвод, дежурство в рабочем взводе – тяжелая и неприятная работа по чистке картошки, мойке посуды и уборке в курсантской столовой. В месяц на каждого курсанта приходилось по три – четыре суточных наряда, не считая дежурной роты.
Кроме того, курсанты сами поддерживали порядок в классах и в ротных помещениях, следили за чистотой своей формы и своего оружия. Каждую субботу после занятий производили чистку личного оружия – палашей и винтовок. В училище курсанты постоянно находились под прессом приказов, приказаний, правил внутреннего распорядка и требований уставов: «Строевого устава», «Устава внутренней службы», «Устава караульной службы», в том числе и под прессом дисциплины внутренней, дисциплины самоограничений. Конечно, в период зимних и летних сессий, а, тем более, выпускных экзаменов, требования внутреннего распорядка в училище смягчались. Командование, как говорится, смотрело «сквозь пальцы», на то, что курсанты учили предметы в коридорах, в курилках, в разных подсобных помещениях, что некоторые курсанты задерживались с конспектом после «отбоя» или наоборот, вставали задолго до побудки.
Виталий Лоза в период сессии занимался подготовкой к экзаменам даже стоя дневальным по роте. Устав запрещал дневальному на посту читать, петь, спать, курить, но Виталий умудрялся читать учебник, быстро убирая его в тумбочку, при первых звуках шагов проверяющего офицера.
В семь часов утра горнист трубил «Побудку». Виталий навсегда сохранил в памяти щемящее ощущение горечи и досады, когда с командой: «Подъем!» чувствовал, как уходит, улетучивается блаженство, единственное доступное курсанту блаженство – блаженство сна на мягкой подушке.
После сигнала горниста роты строились на училищном плацу в местах, отведенных для физзарядки. Из курсантских стихов Виталия:
В семь ноль-ноль у нас побудка,
А за ней команда – шутка:
«Веселей «сачки», бодрись,
На зарядку становись!».
Кстати, флотское выражение «сачок» – обозначающее моряка, отлынивающего от корабельных работ, «сачкующего» матроса, в контексте стихотворения, отлынивающего от физзарядки – «сачкующего» физподготовку курсанта, произошло от названия в царском флоте матроса, единственной обязанностью которого, было ловить артиллерийские гильзы после выстрела орудия. Этого матроса и называли «сачок».
Вот так, даже в шуточной терминологии переплетались нити исторической памяти и преемственности Российского Императорского флота и Военно-Морского флота СССР.
Дежурный по училищу, в соответствие с погодой, назначал форму одежды на физзарядку. Если тепло – форма одежды – трусы, когда холодно – брюки и тельняшка. По окончании физзарядки проводилось «закаливание», то есть обливание холодным душем. Со временем это стало привычным и даже необходимым. После физзарядки и водных процедур следовал утренний осмотр. Старшины рот строили роты в спальных помещениях и проводили утренний осмотр. Командиры отделений осматривали прически и бритье курсантов, блеск латунных блях на ремнях и блеск ботинок, наличие пуговиц и бирок на обмундировании, чистоту гюйсов и отглаженность брюк. После утреннего осмотра роты строились на плацу и строем шли в столовую на завтрак. Двигались по территории и при переходе из одной учебной аудитории в другую курсанты строем. Передвижение по плацу разрешалось только по обозначенным осевым линиям. В обеденный перерыв дежурный по училищу и горнист располагались в центре плаца. Звучал сигнал горна, и роты строились перед учебным корпусом вдоль кромки плаца. По сигналу горна «Исполнительный» начиналось движение. Рота за ротой, дойдя до центра плаца, поворачивали и придерживаясь центра входили в столовую. Первыми входили младшие курсы, последними – четвертый курс. В училищной столовой стояли длинные, на роту, столы, вместо стульев были длинные скамейки. Рота заходила с двух сторон стола и поворачивалась к нему лицом. Садились и вставали из-за стола только по сигналу горниста «Исполнительный».
На столах уже стояли бачки с первым и вторым блюдами, один бачок на восемь человек, и чайник с компотом. Ближайший к бачку курсант становится «бачковым» и раскладывает еду по тарелкам. После обеда, первым выходил старший – четвертый курс, за ним младшие курсы.
По окончанию учебного дня, ужина и самоподготовки, проводилась вечерняя прогулка по территории училища. Шли на вечерней прогулке поротно, с песнями. Затем был вечерний чай, проверка наличия личного состава в ротных помещениях и полчаса свободного времени на личный туалет. В 23 часа проводился отбой. После этого всякие хождения по ротным помещениям прекращались. Только проштрафившиеся курсанты занимались приборкой в гальюнах, да командиры отделений некоторое время проверяли, как их подчиненные уложили на ночь на тумбочках свое обмундирование.
По субботам и воскресеньям, а для выпускного курса и по средам, разрешалось увольнение в город. Правда, курсант мог уволиться только тогда, когда у него не было учебной задолженности, если он не был назначен в наряд или в караул, если не имел дисциплинарных взысканий, содержал личное оружие в идеальном порядке, не имел замечаний по чистоте своего объекта приборки, и если, уже став в строй увольняемых, он не получал замечаний по своему внешнему виду или форме одежды от дежурного офицера.
Виталий Лоза любил курсантскую форму и гордился ею. После того как в октябре 1946 года им ввели золотые металлические якоря и белые канты на погончики, как у гардемарин Морского Корпуса, он с удовольствием щеголял с четырьмя золотыми шевронами на левом рукаве и золотыми якорями на плечах.
Форма его выглядела безукоризненно, но только на первый, неискушенный, взгляд. Особо была перешита у Виталия бескозырка – тулья была специально подрезана. Брюки клеш были без вшитых клиньев, но растянутые на фанерном клине, до требуемой курсантской модой ширины. Синий воротник – «гюйс» застиран до голубого цвета, что бы напоминал о долгом пребывании под морским ветром и солнцем. Вообще Виталька любил пофорсить.
Кстати, подобное отношение к своей форме было и у нас, курсантов Севастопольского ВВМИУ, в конце 60-х годов прошлого века. Хотя вещевая служба училища выдавала добротную и качественную курсантскую форму, сидела она на наших худощавых фигурах, мешковато, да и не всегда была по росту. Флотские традиции и мода заставляли изрядно потрудиться чтобы выданное обмундирование соответствовало флотскому «шику».
На бескозырке первым делом ломался каркас. Некоторые вынимали из бескозырки пружину, и она становилась «балтийской». Особо перешивались брюки. Они должны были быть возможно более узкими в верхней части, в бедрах, и иметь максимальную ширину внизу. Вшивание клиньев не поощрялось, потому что командование заставляло клинья выпарывать. Брюки смачивались водой и растягивались на фанерных клиньях. И у нас некоторые любители флотской романтики обесцвечивали «гюйс» в хлорке. Особым «шиком» были выпукло-латунные пуговицы, украшенные якорем. Хотя уже много лет как выдавались плоские анодированные пуговицы из легкого сплава, но латунные пуговицы передавались по наследству. Мне такие латунные выпуклые, пуговицы на шинель и на бушлат достались от отца. Пуговицы приходилось часто чистить полировочной пастой до золотистого блеска, что тоже было частью традиций. Скажу, что эти латунные пуговицы затем перекочевали на мой офицерский китель и тужурку, и я получал за них замечания, даже будучи старшим офицером обучаясь в стенах Военно-Морской Академии.
Каспийское Высшее Военно-Морское училище располагалось в 15 километрах от города Баку. Внушительный, четырехэтажный, с колоннами на центральном портике и полуколоннами на боковых выступах, учебный корпус, строевой плац, вокруг которого располагались казармы, были обнесены высокой стеной.
Курсант Виталий Лоза в стихах, очень точно описал расположение своего училища:
Словно маленькая птичка,
Там у черта на куличках,
Посреди бугров косых
Примостился скромно «ЗЫХ».
Что внутри никто не знает,
Ибо все от глаз скрывает
Величава и стройна,
Как запретов всех основа
Толщины полуметровой,
Штрих – китайская стена.
Это общая картина,
Но ни строй и не рутина
Не сумели до конца
Уничтожить всех талантов
И как прежде у курсантов Благородные сердца.
Настоящего клуба в училище не было. Под клуб был приспособлен одноэтажный барак, находившийся на «Зыхе» примерно в километре от училища. В клубе проводились вечера с танцами, куда приглашались и просто приезжали девушки.
Если кто-то из курсантов Каспийского ВВМУ оставался без увольнения, то мог пойти в училищный клуб. Кстати, в клуб курсанты младших курсов тоже ходили строем. Виталий вспоминал:
А теперь в разгар субботы
Топот поднимают роты
И, не разжимая губ,
Строем посещают клуб.
Преодолеть все трудности и получить увольнительную, для курсантов расположенного далеко за городом Каспийского училища, было лишь половиной дела. Потому что, чтобы добраться до города, до остановки городского трамвая нужно было идти пешком около пяти километров, через перевал «Курсантских слез». Основным способом передвижения курсантов до города был, как тогда говорили: «Даш-баш» – то есть поездка на попутных автомашинах, как правило, в кузове грузовиков. Уволенные в город курсанты поднималась на верхний контрольно-пропускной пункт и останавливали попутные машины. Если те не останавливались, курсанты становились «стенкой» поперек шоссе принуждая водителей тормозить. Иногда в кузов набивалось столько увольняемых, что ехали стоя, держась за ремни друг друга. Курсанты забирались в грузовик ловко и быстро, хотя им и мешали палаши. Большинство водителей всегда останавливались, так как знали, что «сопротивление бесполезно», а деньги курсанты собирали и платили честно.
В альбоме Виталия есть стихотворение, посвященное увольнению курсантов КВВМУ в город. Читая его, словно видишь все своими глазами, так емко и правдиво написано:
Встанешь в строй, как на мученье,
Проклинаешь увольненье,
А тебя как экспонат,
Ввертят целый час подряд.
И преодолев все сферы,
Всех дежурных офицеров,
Посылая к черту всех,
Ты шагаешь по шоссе.
А у КПП обычно,
Прибывая методично,
Собирается порой
Увольняющихся строй.
Городской томимый жаждой
Пред «союзниками» каждый
Вынимает свой палаш
И кричит: «Даешь! Даш – баш!»
Наконец у поворота,
Встречен криком целой роты,
И к шлагбауму спешит
Словно убежавший узник,
Запыхавшийся «Союзник»
Предвкушая барыши.
И, как символ беспорядка,
Начинается посадка:
Кто на крышу, кто куда,
На колеса, на кабину,
Облепивши всю машину
С завыванием звериным
Отправляется орда.
Прочитав эти строчки, я невольно вспомнил свои молодые офицерские годы, службу на Северном флоте, в теперь уже далеком 1973 году. Тогда тоже приходилось штурмом брать грузовые машины- «скотовозы», как называли их флотские остряки, военных строителей – «союзников», чтобы на этих попутках добраться из жилого городка до базы атомных подводных лодок.
Если машина была с открытым кузовом, то все делалось в три касания: первое – рука ухватывается за борт, нога на покрышке колеса, второе – подтягивание, третье – заброс ног и тела в кузов. У нас, лейтенантов, это получалось ловко, но вот заслуженные капитаны третьих и вторых рангов, осиливали эти приемы с трудом, вдобавок им мешали портфели «дипломаты» – непременный в те годы атрибут флотских офицеров, ну, как пистолетная кобура, у армейских офицеров.
Поездки курсантов в открытом кузове попутных машин были небезопасны. Трагический случай произошел в день сдачи последнего государственного экзамена. При возвращении из города, в перевернувшейся при аварии грузовой машине, погиб курсант четвертого курса, сокурсник Виталия. Виталий с болью писал об этой трагедии:
«… Да, Лидушка, вот мы и оставили одного нашего товарища, друга и брата здесь в Баку навечно. Какая злая и жуткая шутка судьбы, как будто в насмешку. Вадька (так звали его) сдал экзамен, последний…, дал телеграмму домой, что все мол, благополучно, порядок полный и уехал в город. И обратно он уже не приехал, а его привезли. Возвращались они домой около часа ночи. Все были довольно навеселе. Как никак сдали все экзамены. Произошла автомобильная катастрофа, столкнулись машины. Стукнулись здорово, так что машины перевернулись вверх колесами и жертвой оказался он. Остальные отделались ушибами и испугом… Вчера мы его хоронили. Хоронили всем курсом… Отсалютовали и похоронили на нашем курсантском кладбище».
Хоронили погибшего уже в офицерской форме. Виталий подробно описал «тернистый» курсантский путь из училища в город и обратно, в стихотворении «Перевал «Курсантских слез»:
Когда ты остановишься прохожий
Подъем окончив, дух перевести,
Почти слезою чистою и божьей
Мучение курсантского пути.
Ведь прежде, чем до города добраться
В обитель удовольствия и грез,
Приходится курсантам подниматься
На страшный перевал «Курсантских слез».
Когда курсант под дождиком и Nordom
Из города пробежечку дает,
Пред ним заманчиво и гордо
«Курсантских слез» страшилище встает.
И так года, так каждую неделю,
На камень сей курсанты слезы льют, -
От этих слез, в асфальтовые щели
Хрустальные источники забьют.
Табельным личным холодным оружием курсанта Военно-Морского училища, в те годы, был палаш. До революции морские палаши являлись принадлежностью формы гардемарин Морского Корпуса, Морского инженерного училища имени Императора Николая и Отдельных гардемаринских классов. В повести «Арсен Люпен», выпускника Морского Корпуса 1918 года С. Колбасьева, у которого, офицером воспитателем в корпусе был герой моей первой книги «Терновый венец офицера русского флота» мичман Б.Садовинский, есть строки говорящие об отношении гардемарин к палашу после его отмены большевиками в 1917 году:
«Бахметьев и Лобачевский из корпуса вышли вместе… – Холодно, – сказал Бахметьев, и Лобачевский кивнул головой. Потом вдруг остановился. – Знаешь, у меня без палаша такое чувство, как без штанов». Настолько привычным был палаш гардемаринам Морского Корпуса.
И вновь «судеб морских таинственная вязь» связала годы, людей, события. Историческая преемственность флотской формы Российского Императорского флота в советском военно-морском флоте, проявилась и в том, что как Бруно Садовинский и Сергей Колбасьев – выпускники Морского Корпуса, так и курсант советского военно-морского училища Виталий Лоза ощущали на своем левом боку тяжесть морского палаша. В советское время палаш вновь стал предметом снаряжения курсантов.
Историческая справка.
Палаш морской курсантский был введен приказом Народного Комиссара Военно-Морского Флота № 574 в 1940 году. Палаш предписывалось носить курсантам военно-морских училищ во всех случаях при нахождении за пределами территории училища. Ширина лезвия палаша была 29 мм, длина лезвия -730 мм. Общая длина палаша составляла 860 мм. Эфес имел форму широкой скобы из металла, ножны деревянные, выкрашенные в черный цвет с кожаным темляком.
Ношение палашей регламентировалось «Правилами ношения палаша 1952 года»:
«…5. Ношение палаша обязательно за пределами территорий училищ, как на службе, так и вне службы.
6. Палаш не носится в следующих случаях:
а) в здании на территории училищ, за исключением лиц внутреннего наряда, которым это положено (дневальная, дежурная и т.п.) и особых случаев, объявленных командованием училища;
б) при несении караульной службы;
в) при прохождении летней практики на кораблях и в частях Военно-Морских Сил;
г) при ношении огнестрельного оружия;
д) при рабочей форме одежды и при бушлате.
7. Палаш носится на соответствующей лямке, надеваемой на поясной ремень слева, немного сзади прорези левого кармана. При шинели палаш носится поверх нее, при фланелевой и форменной рубахах – по кушаку брюк сверху клапана.
Во всех случаях при снимании палаша с поясного ремня снимается и его снаряжение».
Палаши изготавливались разной длины, что позволяло подбирать их по росту курсанта.
Однокашник Виталия Лозы по Каспийскому Высшему Военно-Морскому училищу Виктор Владимирович Чайкин через много лет вспоминал об отношении курсантов к своим палашам:
«…с 1945 по 1949 мы были курсантами Каспийского училища, тогда еще не имени Кирова и не Краснознаменного. И выпускались на флот офицерами корабельной службы. Палаш был для нас обычной и непременной частью нашей курсантской формы, символом, отличающим нас от остальных носителей форменных воротников – «гюйсов» и лент с якорями. В форме первого срока ощущение его у левой ноги было настолько привычно, что отсутствие палаша воспринималось как некоторое неудобство. Уважение к этому оружию было особое. Применение его для каких-либо низменных целей исключалось. Могу сказать, что за все время нашего обучения не было случаев, чтобы палаш обнажался для драки. Да и для желающих войти в конфликт с курсантами само наличие палаша являлось сдерживающим фактором».
Учившийся в Каспийском училище в те же годы В.М. Грозный в своих воспоминаниях тоже отмечал особое отношение курсантов к палашу:
«Отношение курсантов к палашам было двойственное: конечно, мы гордились палашами, так как они определяли традиции еще дореволюционного кадетского морского корпуса и указывали на нашу принадлежность к гордому званию – курсанта высшего военно-морского училища. Кроме того, они требовали строевой подтянутости и улучшали осанку. Но во многом они мешали нам: мешали танцевать с девушками; брать на «абордаж» грузовики при увольнении в город, мешали такому грубому проступку как самоволка, ибо курсант в городе без палаша – прямая добыча любого патруля. А если взять в самоволку палаш, то любой старшина или офицер, видя пустое гнездо в пирамиде для палашей, сразу поймет, в чем дело».
Были и другие неудобства при ношении курсантского палаша: на косточке на левой ноге был постоянный синяк, при визите в гальюн всегда была проблема – куда пристроить «сбрую» (ремень с палашом). На дежурстве спать полагалось, не раздеваясь и, соответственно, не разоружаясь, и палаш мешал отдыху. Курсант Виталий Лоза в стихотворной форме тоже описал, и очень изящно, свое отношение к личному оружию – палашу:
Давно набросились поэты
На гардероб несложный наш,
Бушлаты, тельник воспеты
И бескозырки…, лишь палаш
Оставлен ими без вниманья,
Но все же, право, не шучу
Оружью должное воздам я,
Тебя, палаш, воспеть хочу.
Со мною ты всегда и всюду,
И на дневальство никогда
Одеть тебя я не забуду,
А в увольнении… когда,
Идешь с хорошенькой шатенкой
Тихонько под руку домой
Едва прикрытою коленкой
Она касается порой
Тебя палаш, – но ведь ты знаешь,
Что сам нисколько не мешаешь,
А служишь лишь наоборот
Предметом шуток и острот.
Подобно мне, ты так же знал
Все дыры, где с тобой бывало,
Я в самоволку проползал,
(А дыр таких я знал немало).
Но я отвлекся, свою оду
Теперь окончить поспешу
И, чтоб не лить напрасно воду
Воскликну: «Слава палашу»!
Номера палаша и винтовки заносились в «Курсантскую книжку» и были персональными у каждого курсанта. Винтовка курсанта Виталий Лозы, образца 1891-1930 года, имела номер 95-93. Личное оружие – винтовки и палаши, хранились в ротах, в специальных оружейных помещениях.
На парадах курсанты ходили с винтовками «наперевес» с примкнутыми штыками. «Наперевес» винтовки брались по команде «На руку!» при выходе на последнюю прямую, а потом поднимались по команде «На пле-чо!». Со штыком «наперевес» такое упражнение было небезопасным. Бывало, бескозырку сбивали штыком у товарища по строю, но многодневные тренировки с оружием позволили курсантам освоить навыки владения винтовками в строю. На последнем курсе курсант Лоза посвятил своей винтовке отдельное стихотворение, которое, так и называлось:
«95-93»:
Прощаюсь я с тобой, «подруга боевая»
Последний раз тру насухо канал,
А завтра, с облегчением вздыхая,
Снесу тебя, я на … в арсенал.
С тобой три года прожили мы дружно
И не невинную тебя я получил.
Как ты была побитая снаружи,
Такой тебя лелеял и хранил.
Скажи ж спасибо другу за заботы,
За то, что редко ржавою была,
За то, что в пирамиде без хлопот ты
Покрыта пылью – время провела.
Описывая в стихах училищный быт, курсант Виталий Лоза, отдал должное не только палашу и винтовке, но и не менее важному «оружию» в курсантской жизни – своей кровати – «койке», как называют на флоте кровать:
Люблю тебя, о, койка дорогая,
Когда устав в своем рабочем дне
В тебя ложусь, в простынках утопая
Я засыпаю в крепком сладком сне.
Люблю тебя за то, что отдыхая
Я на тебя могу спокойно лечь,
Себя тебе во власть предоставляя,
А мыслям дать спокойно течь.
Зимой и летом, в стужу и в прохладу,
В палящий зной,
в морозный зимний день
Я нахожу всегда в тебе отраду,
Всегда в тебя ложиться мне не лень.
Самым ярким и запоминающимся периодом курсантской жизни, являлась летняя морская практика. Летние месяцы для курсантов были временем встречи с морем, с кораблями, с настоящей флотской жизнью. Морская практика после первого курса проходила на Черном море. Яркие впечатления о этой практике на Черноморском флоте, курсант Виталий Лоза выразил в поэме, приводимой здесь со значительными сокращениями:
Одесса встала перед нами
В то утро с легким ветерком,
Она была еще в тумане
И объята глубоким сном.
Вот механизмы провернули,
Продраив, вымыли, продули,
И начался рабочий день…
Курсантам же учиться лень.
Теперь у нас одна мечта…
Скажи, что мог курсант мечтать?
Факт – пообедать и поспать.
Забравшись в шлюпку, под баркас,
(Где я и сам бывал не раз)
Храпит братва могучим храпом,
Храпит везде, где можно спать.
Но сон окончен, снова надо
Прокладывать, чертить, стрелять.
Вязать узлы и пушку драить
И вечно книжку заполнять.
Конечно, морская практика – это не только учеба, служба и морские походы. По субботам и воскресеньям были увольнения в город, походили на танцы в парк культуры и отдыха, знакомства с одесскими девушками:
В субботу выдраив ботинки,
Погладив клеши и фланель-
Курсанты станут, как картинки
Не удержать ничем теперь.
Спешим на берег в парк и клубы
Там танцы, музыка и джаз.
Там ждут нас аленькие губы
И нежный шепот в поздний час.
И вот бежим, бежим мы к парку
Надвинув бески набекрень,
И по дороге в забегалки
Нам забегать сто раз не лень.
Ведь там напитки, как известно,
Так чудны, вкусны, так пьянят.
А посему, весь день воскресный
К себе курсантиков манят.
Все заканчивается когда-то, закончилась и та, первая летняя морская практика в Одессе. И вот теперь, последняя практика-стажировка в Севастополе.
На стажировку на боевые корабли Черноморского флота в Севастополь, курсанты выпускного курса Каспийского Высшего Военно-Морского училища прибыли 8 июля 1949 года. Стажировка эта была особая, потому что во многом определяла будущие назначения молодых офицеров, при распределении из училища.
До начала стажировки курсанты четвертого, выпускного курса были заняты не столько учебой, сколько множеством предвыпускных забот. По графику ходили на примерки офицерского обмундирования, фотографировались на личные дела и удостоверения, писали подробные автобиографии и заполняли анкеты для отдела кадров училища, который готовил удостоверения личности и заводил офицерские личные дела. В общем, хлопот было много…
Перед самым убытием на стажировку, курсантам выпускного курса, присвоили звания мичманов. Виталий Лоза с гордостью писал об этих событиях:
«01. 07. 1949 г. г. Баку.
…Вот и все. Все пройдено, все осталось позади. Приятно чувствовать и сознавать это. Настроение самое что ни на есть «чемоданное». Кругом царит полнейший хаос и неразбериха, как обычно перед отъездом. Но мне все довольно-таки нравится. Люблю путешествия и дорогу. …Нам предстоит проехать весь Кавказ от Баку до Батуми. …Можешь поздравить меня с присвоением звания мичман».
Из Баку до Батуми курсанты добрались по железной дороге, а из Батуми до Севастополя шли на учебном корабле «Волга». «Волга» двигалась только днем, а ночью отстаивалась на якоре у берега из-за минной опасности, еще сохранявшейся тогда на Черном море.
«05. 07. 49 г. г. Батуми.
…Ну вот, наше сухопутное путешествие кончилось, началось морское. Какая прелесть. Нельзя даже сравнить с тем, что было до сегодняшнего утра. Ни пыли, ни тряски, ни духоты. Кругом простор. Вверху голубой, внизу иссиня-черный и только где-то там вдалеке виднеется берег. Как легко дышится, покой, хрустально-чистый воздух. Ну просто благодать.
Опишу тебе свое путешествие по берегу. Особых приключений не было, происшествий, которыми так богата дорога – тоже. Одним словом, ехали тихо, мирно, не спеша. Обычно я запасался куревом и вылазил на свежий воздух, подышать, покурить и полюбоваться природой, которая, кстати, сказать, здесь на Кавказе, довольно богатая. Вот так вот и ехал.
В Батуми приехали утром. Погрузили вещи на ожидавший нас «маленький» эдак с хороший трехэтажный дом, трансатлантический пароходик, который раньше назывался «Дон Хуан Себастиан Эльнано», а теперь просто – у/к «Волга» и пошли гулять в город. Побродили по городу, сходили на пляж, а в 12 часов уже отошли от берега и теперь вот «топаем» в Севастополь. Идти в Севастополь будем, наверное, дня три, ибо приходится двигаться только днем, а ночью становиться на якорь и ждать рассвета. Здесь недавно подорвался на мине один корабль, поэтому-то и введены эти предосторожности». Так прошли сутки…
«06.07.49 г. рейд Лазаревки.
…Сегодня целый день шли, кругом вода, интересного ничего не было, если не считать, что всю дорогу нас сопровождала целая стая дельфинов, которые, как пацанята резвились и игрались с нами наперегонки. И физиономии их были такие довольные, и, если можно так сказать, они даже улыбались от удовольствия. Сейчас снова остановились на ночевку около Лазаревки».
Потом вторые…
« 07.07.49 г.
…Сегодня оторвались от Кавказских берегов и идем к Крымским. Ночевать, вероятно, будем на Чауде (Гауде?) Есть такой мыс около Феодосии».
Затем третьи сутки…
«…Сегодня уже 8. Летят, летят деньки. Сейчас проходим мимо Ялты, но до берега сравнительно далеко. Сегодня вечером, часов в 20 пожалуй будем в Севастополе».
В это время определился корабль, на котором Виталий должен был проходить практику.
Вот, как он сам пишет об этом в одном из писем:
«… завтра я уже, наверное, буду на своем корабле, где мне суждено провести два с половиной месяца. Ох, и не повезло мне жутко. Попал на стажировку я на «кривую трубу». Может быть догадаешься, что сие значит. А это самый плохой и неприятный вариант, который можно только придумать. Ну да ладно, как-нибудь протянем. Одним словом, попал я в Севастополь – на «Севастополь».
На линкоре «Севастополь» корабельного курсанта мичмана В.К. Лозу распределили в артиллерийскую боевую часть, сокращенно – БЧ-2. Корабельные курсанты замещали офицеров – командиров групп. Виталий писал:
«…У меня в группе артиллеристов, находящихся пока под моим началом, служит один товарищ, который ходил в шлюпочном переходе и был в Кременчуге…
Медленно, но, верно, привыкаю к своему новому создавшемуся положению. Много приходится работать с личным составом. Проведение политзанятий, информации».
За время стажировки Виталий познакомился не только с офицерами – командирами групп и башен и со сверхсрочниками – мичманами- старшинами башен, но и со многими матросами своей боевой части.
Личный состав БЧ-2 уже несколько лет подряд был одним из передовых на линкоре. Башня главного калибра, которой командовал лейтенант А.С. Шемкевич считалась лучшей на корабле. Опытнейший специалист – мичман Виктор Киршак, служивший на линкоре с 1931 года, 14 лет бессменно выполнял обязанности старшины башни. Наводчик орудия главного калибра матрос Александр Ванюшкин был занесен на Доску отличников корабля.
13 июля 1949 года газета «Красная звезда» в передовой статье «Достойно встретим День Военно-Морского Флота» писала о экипаже линкора «Севастополь»:
«…На кораблях и в частях сейчас идет напряженная боевая учеба. В море личный состав кораблей в трудных походных условиях решает боевые задачи, поставленные Министром Вооруженных Сил СССР на летний период.
…Значительных успехов в выполнении поставленных задач добились экипажи крейсера «Молотов», линейного корабля «Севастополь» и других… Каждый советский военный корабль имеет свою замечательную историю. Сколько интересного и поучительного материала для молодых матросов может дать история крейсера «Молотов», который два года назад посетил великий вождь трудящихся И.В. Сталин! Выдающимися боевыми делами прославился линейный корабль «Севастополь» … Отвечая на заботу большевистской партии, правительства, советского народа и лично товарища Сталина воины Военно-Морского Флота приложат все силы к тому, чтобы встретить День Военно-Морского Флота отличным выполнением задач боевой и политической подготовки».
14 июля 1949 года линкору «Севастополь» предстоял выход в море. За три часа до выхода, командир башни главного калибра лейтенант А.С. Шемкевич еще раз проверил готовность людей и техники. В башне царил полный флотский порядок: матросы сосредоточенно работали на своих постах, проверяя материальную часть и готовя ее к выходу. Корабельный курсант мичман Виталий Лоза, находясь в башне, внимательно приглядывался к лейтенанту Шемкевичу. – Александр Степанович член бюро первичной партийной организации. Его башня несколько лет является передовой. Заслуга в этом, в первую очередь, командира башни, – понимал Виталий.
Накануне выхода в море, по указанию лейтенанта Шемкевича, мичман Гирник и главный старшина Подколзин, собрали личный состав, еще раз подробно рассказали об опыте передовых матросов, своей боевой части. Такую же работу провели со своими подчиненными и старшины отделений. Командир снарядного погреба член партии старшина 1-й статьи Михаил Малышев, награжденный за безупречную службу нагрудным знаком «Отличный артиллерист», провел беседу о приближающемся празднике «День Военно-Морского флота» и призвал матросов встретить его отличным выполнением учебно-боевых задач, поставленных перед их боевой частью.