Флотская Юность

Конечно, это было неправильно, это была глупость, но я опасался, что, загремев в госпиталь с почками, могу оказаться списанным с флота в чистую, поэтому терпел и приступы ,и боль… Обнадеживало то, что такие жестокие приступы были не часты – один, два раза в год.

Новый, 1976, год встретил в прочном корпусе атомной подводной лодки. Проводился ввод главной энергетической установки (ГЭУ) на минимально контролируемый уровень мощности, с целью расчета запаса реактивности, перед выходом лодки на полную автономную службу. Для того чтобы хоть немного, не «по-научному» понимать, что при этом происходит, представьте себе маленькую комнату в «хрущевке», в которой вдоль стены стоят два пианино, справа и слева – шкафы с аппаратурой, а в середине два кресла для двух операторов, если ГЭУ двухреакторная. В данном случае пианино – это и есть пульт управления. Они даже похожи по форме, только у пульта ГЭУ больше по ширине та часть, где у пианино клавиши.

На пульте управления главной энергетической установкой на вертикальной стенке перед глазами оператора расположена мнемосхема реакторной установки, где указаны все элементы системы: реактор, парогенераторы, насосы первого контура, сигнальные лампы открытия и закрытия клапанов и пр. Кроме этого, указатели параметров температуры, давления в контуре реактора и пр. То есть, глядя на мнемосхему, оператор оценивает состояние и работу ядерной установки. Вот почему первая заповедь управленца – «Мурло упри в табло!».

На горизонтальной части пульта расположены органы управления реактором – переключатели управления компенсирующей решеткой, стержнями автоматического регулирования, стержнями аварийной защиты и пр., а также стрелочные приборы, показывающие перемещение органов управления и другие приборы.

Ядерный реактор спроектирован так, что в любой момент времени процесс деления находится в устойчивом равновесии относительно малых изменений параметров, влияющих на реактивность. При этом при выдвижении управляющего стержня из активной зоны реактора коэффициент размножения нейтронов становится больше единицы, что при неизменности остальных параметров приводит к нарастанию скорости ядерной реакции.

Для безопасного управления ядерным реактором крайне важно, чтобы все коэффициенты реактивности был отрицательны. Процессы, протекающие в реакторе, работающем в стационарном режиме, вызывают ухудшение размножающих свойств среды, и без механизма восстановления реактивности реактор не сможет работать продолжительное время. Поэтому ядерный реактор может работать с заданной мощностью в течение длительного времени только в том случае, если в начале работы будет иметь запас реактивности. Первоначальный запас реактивности создается путем постройки активной зоны с размерами, превосходящими критические. Чтобы реактор не стал надкритичным, в активную зону вводят вещества – поглотители нейтронов, находящиеся в компенсирующей решетке и в стержнях управления, которые могут выдвигаться из активной зоны.

Я привожу здесь, на этих страницах, сложный для чтения неподготовленному читателю материал, лишь для того, чтобы пришло понимание, чем мы занимались, я занимался, и что было поручено молодым офицерам – мальчишкам, какой груз ответственности был на наших плечах с погонами старших лейтенантов, капитан-лейтенантов. Ответственность за жизни людей, за сам боевой корабль, стоимость которого не укладывается в голове обычного гражданского человека.

Продолжаю…

Регулирующие стержни предназначены для поддержания критического состояния в любой момент времени, для остановки или пуска реактора, или для перехода с одного уровня мощности на другой.

Выход реактора на мощность осуществляется поэтапно, шагами… путем выдвижения регулирующих стержней из активной зоны реактора.

Компенсирующая решетка постепенно выводится из активной зоны реактора, обеспечивая критическое состояние в течение всего времени срока службы активной зоны. Стержни аварийной защиты предотвращают катастрофическое развитие цепной реакции. Они изготавливаются из поглощающего нейтроны материала. В случае аварии они сбрасываются в центральную часть активной зоны, где поток наибольший, а значит, наиболее велика отрицательная реактивность, вносимая в реактор каждым стержнем аварийной защиты.

Знание фактической величины запаса реактивности реактора энергетической установки конкретной подводной лодки очень важно при планировании сроков и длительности ее очередного автономного плавания.

Этим я и занимался во время выхода главной энергетической установки на минимально контролируемый уровень мощности, с целью расчета запаса реактивности, перед уходом лодки в автономку.

Так вот… переодевшись в здании санпропускника в спецодежду, промаркированную «РБ», напоминающую госпитальную пижаму и получившую у матросов шуточное название «кимоно-то херовато», натянув сверху ватник, вышел на пирс. Валил снег. Запросив через верхнего вахтенного «Добро», поднялся по сходне, отдав честь военно-морскому флагу, через дверь в ограждении рубки лодки добрался до верхнего рубочного люка, по вертикальному трапу спустился в центральный пост и доложил дежурному по кораблю о прибытии. На пульте ГЭУ меня уже ждали…

Ночь, выход на минимально контролируемый уровень мощности, пульт атомохода… На пульте ГЭУ – трехлитровая банка со спиртом, вскрытая банка тараньки, нарезанный лимон, дольки и шкурки апельсинов и стаканы с коньяком… Телекамеру завесили фуражкой, чтобы замполит не мог видеть, что происходит на пульте…

Осуществляем физический пуск реактора в ночь на Новый год! Наши штабы планировали только так – в Новый год! И никак иначе. Чтобы служба раем не казалась!

Задницами опираясь на пульт атомной энергетической установки, подняли стаканы «За Новый год!», «За наших дам!», «За тех, кто в море!» и пошло…

…Ввод ГЭУ провели, по три стакана коньяку в каждом глазу, но без замечаний. Бог миловал!

Здесь, наверно, уместно сказать, что страха перед чудовищной силой атомной энергии не было. Была уверенность в себе, в своих знаниях и жесткая требовательность к подчиненному личному составу, участвующему в работах по перегрузке реакторов. Была постоянная личная учеба и личный контроль за исполнением инструкций. Была уверенность и свойственный молодости здоровый «пофигизм» – все будет нормально.

Точно скажу: «Страха не было». Молодость притупляла страх, а технические знания и опыт физиков-атомщиков, отработавших до нас на практике все эти ядерно-опасные операции, придавали уверенности в собственных силах.

Страха не было. Это сейчас, десятки лет спустя, я понимаю, что ходили мы тогда, что называется, «под Богом». Но все обошлось.

К сожалению, не всегда обходилось. Были на флоте и аварии. Одной из самых тяжелых была та, что произошла на востоке страны на Тихоокеанском флоте при перезарядке реактора на атомной подводной лодке. Перезагрузка ядерного топлива производилась с нарушениями требований ядерной безопасности и технологии, поскольку при этих работах использовались нештатные подъемные приспособления. В момент, когда начался подъем (так называемый «подрыв») крышки перегружаемого реактора, рядом с лодкой прошел катер. Поднятая им волна вызвала колебания плавучего крана, поднимавшего крышку. Компенсирующая решетка из-за перекоса вместе с крышкой поднялась выше критического уровня, реактор пошел в разгон… – в результате внутри лодки произошел мощный тепловой взрыв реактора, повлекший пожар. Взрыв привел к выбросу радиоактивного топлива. В воздухе оказались радиоактивные вещества: изотопы урана, цезия, стронция, которые были разнесены ветром. В центре взрыва уровень радиации составил 90 тысяч рентген в час. Выброшенные взрывом в атмосферу радиоактивные вещества выпали на местность, образовав радиоактивную полосу длиной до 30 километров. Погибло 10 человек, радиационному облучению подверглись 290 человек, многие из которых имели тяжелые и крайне тяжелые формы острой лучевой болезни. Атомная подводная лодка была полностью выведена из строя.

При перегрузке и первом физическом пуске реактора мы имеем дело со сложнейшими техническими системами. В целом, вероятность аварий на них меньше, чем у простых систем, но если что-либо случится, последствия, как вы понимаете, более масштабные и ликвидируются тяжелее.

Перед Новым годом вызвали меня и моего товарища капитан-лейтенанта в отдел кадров флотилии. Задали единственный вопрос: «Согласны ли мы с повышением уйти на другую флотилию?» На деле это означало бросить жилье, налаженный быт и начать все сначала. Капитан-лейтенант взял паузу, чтобы посоветоваться с женой. Я тут же четко ответил: «Согласен». Перевели с повышением только меня одного…

В конце темного, снежного, холодного февраля 1976 года я прибыл к новому месту службы на другую флотилию, в другой поселок. Он располагался недалеко от Ара-губы.

По прибытии представился своему начальнику – капитану 2-го ранга, недавно командовавшему электромеханической боевой частью атомной подводной лодки, а теперь – «Лабораторией физического пуска реакторов». Это был среднего роста, плотный с круглым лицом и носом-картошкой человек. Глядя на него, сразу начинаешь понимать, что флот у нас – «рабоче-крестьянский» и сами мы – дети «рабочих и крестьян». Лишь со временем я узнал, насколько опытным и волевым был этот человек, известный на флотилии балагур, в грош не ставящий вышестоящих начальников, но за своих подчиненных стоявший горой. Мы сразу стали называть его Шеф.

Шеф – приказал, Шеф – требует, Шеф – гневается…

Так случилось, что организовывать и начинать работы по физическим пускам реакторов атомных подводных лодок нам пришлось с ним вдвоем. В последующем на должность «научного руководителя» к нам прибыл офицер, за которым со временем закрепилась прозвище «Смельчак – всего боится», потому что он очень не любил брать ответственность на себя. Я же исполнял обязанности старшего инженера – физика. Были в моем подчинении еще два офицера – лейтенанты, которых предстояло обучить и ввести в курс дела.

Однажды Смельчак – всего боится, нервничая и напрягая без нужды обстановку, подлетел ко мне с вопросом:

– Когда будут предоставлены расчеты по последним замерам?

Я, намеренно выждав «годковскую» паузу – паузу человека, знающего о работе больше, чем он, наш «научный руководитель», с расстановкой ответил:

– Люди работают… Доклада не поступало.

Смельчак – всего боится буркнул что-то невнятное в ответ, но от меня отстал.

Расчеты результатов физических пусков выполнялись нами вручную и требовали значительного времени. В те годы электронных калькуляторов у нас не было, все математические расчеты делались вручную, с помощью логарифмических линеек. У меня была большая, как тогда в шутку называли «профессорская» логарифмическая линейка, длиной в полметра. Все расчеты приходилось проверять и перепроверять. Находились виртуозы, которые на логарифмической линейке проводили чудеса вычислений. Правда, во время моей стажировки в Атомном институте я видел и работал на немецком малогабаритном электронном калькуляторе, но то было в столице, в ведущем научно-исследовательском институте страны. Очень трудоемкими по времени были работы по построению и вычерчиванию вручную графиков и таблиц. Вообще, все вычисления требовали тщательности, ибо от их точности зависели конечные результаты и значения запаса реактивности активной зоны реактора, а в, конечном итоге, и сроки нахождения атомной лодки в море на боевом дежурстве. Как и в любом сложном деле, в нашей работе мелочей не было.

Основная задача, стоявшая перед нами – расчет запаса реактивности перед выходом на боевую службу. Эти данные позволяли командованию принять решение о возможности или невозможности выхода атомной подводной лодки в автономное плавание. На первых порах я был единственным офицером, прошедшим курс обучения в Атомном институте и имевшим официальный допуск к этим работам, поэтому основная рабочая нагрузка пришлась на меня. Я понимал, что, даже находясь далеко за Полярным кругом, необходимо быть в курсе последних научных изысканий в ядерной физике. Благодаря моей настойчивости к нам стали поступать специализированные научно-технические журналы «Атомная энергия», «Атомная техника за рубежом» и другие.

Разместился я на плавказарме. Пристроив в шкафу в каюте свой небольшой багаж, вышел на палубу плавказармы. Дул несильный, но острый, как нож, северный ветер. Хлюпала вода за бортом ПКЗ. Я смотрел по сторонам и понимал, что все это теперь надолго мой родной пейзаж.

На ПКЗ после обеда отдыхали. Я всегда спал в каюте у соседей, соблюдая старинный морской закон, которому меня учил еще отец: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». И что удивительно – этот закон всегда срабатывал. Если тебя срочно искали, то, конечно, искали в твоей каюте…

В свободные вечера много читал. Вообще я люблю читать. Читать быстро. Это у меня оттуда, из детства, из пятидесятых годов. Проглотил роман Валентина Пикуля «Моонзунд». На одном дыхании читал всю ночь… Бутылка вина – и читал, читал…

Это одна из самых жестких и многогранных книг Пикуля о флоте на переломе эпох. Это легенда о почти самоубийственной отваге русских офицеров в годы Первой мировой войны. Сильная вещь! Затем были ставшие любимыми романы «Три возраста Окини-сан», «Крейсера». Я просто заболел Пикулем.

В те годы флотилией атомных подводных лодок, на которую я прибыл, командовал контр-адмирал М-н. Опытный подводник, участник многих боевых походов атомных подводных ракетоносцев стратегического назначения. Ракетный подводный крейсер, где он был старшим на борту, всплыл из-подо льда в географической точке Северного полюса. Тогда об этом много говорили.

Внешне это был человек среднего роста, с красным лицом, крикун и матерщинник, со своеобразным пониманием путей повышения воинской дисциплины. Он мог остановить офицера за пустяковое нарушение и орать на него матом, невзирая на окружающих.

Вообще, матерщина в те годы на флоте цвела пышным цветом, может быть благодаря примеру таких личностей, как наш командующий.

Как писал епископ Североморский Митрофан (Баданин) в своей работе «Правда о русском мате»: «О какой молитве « За тех, кто в море» на кораблях и частях могла идти речь, когда в советское время… речь моряков отравлена словесной грязью – матом» и далее: «…этот лексикон (мат. – А. Л.) почему-то до сих пор не введен в официальный перечень командных слов и не закреплен в уставе, как официальный язык общения… на флоте». В этом сарказме епископа Североморского есть горькая правда.

Сам я не попадался под горячую руку командующего флотилией, но рассказывали, что частенько, когда офицеры шли пешком из базы домой в Городок, командующий подъезжал сзади на машине, останавливался и требовал от офицеров ответа, почему те не отдают ему, едущему в машине, воинскую честь. У офицеров, понятно, глаз на затылке не было… Командующий приглашал их в свою машину. Офицеры радовались, что быстро доедут до жилого городка к своим семьям, но командующий отвозил их в комендатуру и определял на 10 суток на гауптвахту. Привет семьям!

Не знаю, по какому случаю вице-адмиралом царского флота С.О. Макаровым было сказано: «Самодуры не создают дисциплины, а только развращают людей». Но сказано метко!

Так вот, командующий начал «закручивать гайки». В Городок в рабочее время не попадешь. Из зоны не выпускают без специальных вкладышей в пропуска, которые придумал командующий. Даже с отпускным билетом не пройти через КПП без специального вкладыша.

Наш Шеф, благодаря своим пробивным способностям, а проще говоря «связям», оформил нам эти вкладыши, и выход в город перестал быть проблемой. Мы могли выйти из зоны в любое время, что здорово упрощало нам, его подчиненным, жизнь. Отлично!

Время шло, я договорился с товарищем, экипаж которого переводили в другой гарнизон, чтобы временно пожить у него на квартире. Квартира была двухкомнатная. В одной комнате товарищ сложил свои вещи, другая была в моем распоряжении. Приходя после службы домой, я мыл и красил это временно перепавшее мне жилье, переклеивал обои…

В феврале кончилась полярная ночь. Над сопками ненадолго стало появляться бледное северное солнце, но это ни в коей мере не означало окончания зимы. Снег, пурга и мороз еще долго были постоянными факторами нашей жизни, нашего существования. Таков Север.

В конце февраля вся страна наблюдала на экранах телевизоров за происходившим в столице XXV съездом партии, провозгласившим девизом очередной пятилетки «эффективность и качество». Нам приходилось вечерами корпеть над конспектами материалов съезда, чтобы замполит имел возможность убедиться в нашей политической активности. Вообще, конспектирование первоисточников было любимой темой политработников. Особенно им нравились конспекты, украшенные с помощью цветных фломастеров разноцветными «петухами».

Съезд подтвердил приверженность нашей страны к миру и отметил рост ее политического влияния, особенно среди развивающихся стран. Да, на внешнеполитической арене наша страна усиливала свое влияние и могущество. Число наших друзей и союзников продолжало расти за счет стран «третьего мира», выбравших путь социалистического развития и рассчитывавших на финансовую и военную помощь нашей страны и всего соцлагеря. Именно в это время Л.И. Брежнев встретился с молодым ливийским лидером полковником Каддафи.

Пройдут десятки лет, и переориентация Каддафи на Соединенные Штаты и Европу дорого обойдется ливийскому народу и самому Каддафи, которого американские наемники зверски убьют, а Ливию разбомбят, превратив цветущее государство в территорию хаоса.

Чтобы с нашей страной не произошло нечто подобное, она должна быть надежно защищена, в том числе и с моря. Глядя на стоящие у пирсов гигантские атомные подводные лодки, любуясь апокалиптической мощью 16 баллистических ракет в шахтах, выступающих характерным горбом за рубкой, с непривычными рубочными горизонтальными рулями, понимаешь, что не все так просто в мире и здесь, на Крайнем Севере; наше присутствие необходимо, чтобы обеспечить мир на планете.

Скажу честно, такие высокие мысли приходили в голову редко. За чередой плановых и внеплановых вводных и мероприятий некогда было не то что поразмышлять вперед, некогда было просто остановиться и оглянуться…

Хотя наступил март, на Севере стояла самая настоящая зима. Я ходил в шинели с черным каракулевым воротником и в каракулевой шапке с «шитым» крабом, щеголяя в неуставных теплых туфлях и модном белом мохеровом кашне.

Слово «мохер», нынче совсем забытое, в те годы слышалось отовсюду. Шарфы из мохера носили мужчины, а женщины вязали из него шапочки, кофточки, джемпера. Мохер привозили из-за границы моряки торгового флота.

Нельзя сказать, что так ходить запрещалось. Нет. Но на флотилии было не так много подобных модников, рисковавших нарваться на командующего флотилией, который «каленым железом» выжигал подобных нарушителей формы одежды. Я был одним из них.

По календарю давно пришла весна, но для нас она наступала, когда приходила первая самоходная баржа «Военторга» с товарами и, главное, с бочками пива. В поселковом магазине продавалось вино, коньяк, реже водка, а пива не было вовсе. Так вот, мы брали бочку пива в складчину, объединившись по 4–5 человек. «Пивной фестиваль» длился несколько дней, пока не опорожнялась бочка.

Темные зимние сумерки ушли, словно наваждение. Дни стали длиннее и светлее. Невысокое солнце освещало холодными лучами сопки, дома Городка, которые после зимы казались грязновато-серыми, грязно-желтыми или грязно-синими. После зимних ветров и морозов штукатурка на многих домах осыпалась, краска выцвела… Не украшали пейзаж и «короба» теплоцентрали, которые на Севере нельзя было врыть в землю, так как кругом были гранитные скалы, и которые прокладывались от дома к дому, сверху, поднятые над поверхностью.

Накануне праздника Победы дорогому Леониду Ильичу Брежневу вручили орден Ленина, вторую медаль «Золотая Звезда» Героя СССР и присвоили маршальское звание. Среди офицеров, это награждение не вызвало восторгов, ибо хорошо воевавший, как и тысячи других полковников, полковник Брежнев никакого отношения не имел к деяниям, соответствующим статуту маршальского звания.

Надо сказать, что ни маршальские звезды, ни книги о войне не придавали «позднему» Брежневу уважения. О нем в народе ходил анекдот, подчеркивавший это: «Кто такой Брежнев? Брежнев – это известный государственный деятель эпохи Аллы Пугачевой».

Страна продолжала интенсивно развиваться и строиться. К празднику Победы был запущен автозавод-гигант «КамАЗ», выпускавший грузовые автомашины, а в Прибалтике начали выпускать новый микроавтобус «RAF», который продержится на конвейере двадцать с лишним лет.

Гуси потянулись на север, женщины из Городка потянулись на юг – лето наступило… Мы сняли шинели, перешли на плащ-пальто, но далеко в шкаф я шинель не убирал. Погода, по-северному капризная, могла измениться в любой момент.

Перед Днем флота замполит вручил мне ключи от однокомнатной квартиры со всеми удобствами в новом, девятиэтажном, единственном в поселке высотном доме с лифтом, на 6-м этаже. Этот высотный, как тогда говорили, «точечный» дом, военные строители сдали недавно и заселять его начали ко дню флота. Написал и сам удивился, как все просто – получил ключи. Нет, все было очень непросто. Надо было выйти на командующего Северным флотом, на Главнокомандующего Военно-Морским флотом и еще на множество других инстанций, чтобы заставить местных политработников, ведавших тогда раздачей жилья, в первую очередь своим, надавить на них, чтобы инженер-механик старший лейтенант получил квартиру.

Радости не было предела… Соседями по дому были начальник политотдела флотилии, начальник тыла флотилии и прочие начальники.

Расставил в квартире нехитрую мебель: платяной двухстворчатый шкаф, тахту, журнальный столик и «гордость» – цветной телевизор «Темп».

Установил книжный стеллаж. На полках расставил тома Станюковича, Новикова-Прибоя, Леонида Соболева, Бориса Лавренева, Валентина Пикуля… Вообще, книги – моя слабость. Но тогда я и представить себе не мог, что через сорок с лишним лет сам стану автором военно-морского исторического романа о судьбе офицера Российского Императорского флота, который будет издан тиражом в несколько тысяч экземпляров и получит широкую известность среди потомков русских морских офицеров за рубежом, будет высоко оценен парижским Морским Собранием, Главнокомандующим и Военным Советом нашего флота, а я стану членом Союза писателей России.

Постепенно жизнь моя в новом гарнизоне налаживалась. Благодаря пробивным способностям нашего Шефа мне в квартиру провели городской телефон. Провели, как говорили специалисты – «воздушкой», то есть телефонные провода протянули по воздуху, что требовало их постоянного контроля и проверки, особенно зимой. Но, главное, связь была.

К слову сказать, домашние телефоны были не у каждого старшего офицера. На флотилии связь осуществлялась с помощью рассыльных матросов, которые оповещали при необходимости офицеров, прибывая на квартиру.

Питался я в части, а по выходным дням в столовой «Военторга» в Городке. Иногда обедал дома: варил куриный бульон – на первое, а отварную курицу из него – на второе. Вечером, на ужин, отваривал картошку, перемешивал ее с тушенкой и ел с салатом из свежей мелко нарезанной и хорошо помятой капусты с репчатым луком, политым подсолнечным маслом и сдобренным каплей уксуса. Иногда баловал себя жареным картофелем, с зеленым горошком, соленым огурцом и нарезанной ломтями охлажденной тушенкой. Все это запивал запотевшей стопкой «Столичной». Объедение!

Вечерами, по настроению, возился с деталями модели парусника. То, что в период своей офицерской службы на Севере я выкраивал на это время, было своеобразной психологической отдушиной, защитой от маразма службы, от «черной» пьянки, сгубившей многих. Я скрупулезно изготавливал из дерева детали парусной модели. Не знаю почему, но из многих чертежей парусных кораблей разных времен я выбрал именно этот шлюп. Он мне нравился…

Иногда в выходной день, если позволяла погода, выходил на берег озерца, расположенного в центре Городка, садился на скамью и, повернувшись к солнцу, подставлял лицо его лучам.

По поверхности озерца, для красоты, плавали декоративные лебеди, выполненные из фанеры и раскрашенные местными умельцами, а рядом, на берегу, возвышалась декоративная каменная крепость, где возилась детвора… Идилия – однако!

Но такие дни были не частыми. И служба, и северная погода вносили свои коррективы.

План работ по физпускам реакторов был выполнен, и я засобирался в отпуск. До столицы Севера добирался на катере. По берегам залива над водой возвышались темные, почти черные скалы, в ущелья которых редко заглядывал свет. Чайки оглашали залив громкими, трескучими криками. На рейде в середине залива внимание привлекла громада тяжелого авианесущего крейсера, первого авианосца нашей страны. До этого в нашем флоте были только противолодочные крейсера – вертолетоносцы. И вот – авианосец!

Как потом я узнал, авианосец этим летом перешел из Черного моря через Средиземное на Север. В Средиземном море с его палубы, впервые за границами нашей страны, взлетели палубные штурмовики, а затем в зоне контроля Северного флота прошли успешные запуски ракет ударного комплекса.

Если такие гиганты строились в «период застоя», то я желаю, чтобы такой «застой» был в настоящее время.

…Наконец, в аэропорту. Слава богу, погода летная! Лечу на юг, в отпуск! Вообще, я начинал чувствовать себя по-настоящему в отпуске, только в аэропорту. Потому что в нашей базе даже сидя на катере, идущем в столицу Севера, ты еще не в отпуске. Тебя в самый последний момент могут снять с катера и возвратить в часть, а вот из аэропорта – уже вряд ли.

Отпуск – сколько в этом слове для меня радости! Радости встречи с родными и близкими. Наконец солнце и море!

На этот раз я летел через город, бывшую столицу империи, как тогда говорили: «столицу с областной судьбой». Мне доставляло удовольствие побыть несколько часов в городе на Неве, подышать его воздухом, выйти на набережную, окинуть взглядом ширь реки, увидеть шпиль Петропавловского собора и Ростральные колонны…

Город встретил меня синим небом и прохладным ветром с Финского залива.

И снова я в аэропорту. Характерное здание аэропорта с пятью прозрачными вертикальными башенками, которые местные остряки назвали «пять граненых стаканов», поражало внутри сверкающим мрамором, стеклом и никелем. Я уже прошел регистрацию и получил посадочный талон. У меня никогда не было особых забот с багажом. В дипломате: смена белья, зубная щетка, бритва, книга да небольшие сувениры родным.

Девушка в синей аэрофлотовской форме у турникета протянула руку за моим билетом и документами.

– Портфели, сумки раскрывайте! Ключи, металлические предметы – на столик! – слышался голос впереди.

…Я ступил на движущуюся дорожку горизонтального эскалатора, которая с легким гудением понесла меня долгим тоннелем к выходу на летное поле. Мерно покачивалась под ногами бегущая дорожка, подрагивал под пальцами резиновый поручень, а сверху лился бело-голубой искусственный свет, как в салоне лайнера, и звучала бодрая мелодия вокально-инструментального ансамбля «Песняры» из их альбома «Вологда».

…Пробежав под землей под летным полем, движущаяся дорожка вынесла меня к подножию крутого эскалатора, а тот поднял в зал ожидания – круглое застекленное сооружение, где через стеклянные стены открывался простор летного поля с поблескивающими серебристыми сигарами самолетов. Башенка быстро наполнялась и переполнилась людьми…

– Первый салон, с первого по девятый ряд, посадка! – прозвучал голос стюардессы.

– Быстрей, быстрей проходите! Занимайте места!

Пассажиры с билетами в первый салон, подталкивая друг друга, устремились вверх по трапу самолета.

У меня билет во второй салон. Наконец я в самолетном кресле, портфель-дипломат на полке ручной клади. Можно перевести дыхание…

Расстегнул тужурку и, потянувшись, защелкнул привязные ремни. Вспыхнула надпись: «Не курить. Пристегнуть ремни». Изящные стюардессы деловито сновали по салону. Их движения радовали глаз, потому что советские стюардессы были воплощением стиля.

Где-то в глубине огромного тела самолета послышались звуки захлопывающихся люков и дверей. Он начал оживать. Вот уже тонко запели в «корме» турбины. Вот они взвыли, разгоняясь, и заревели грохочущим ревом во всю мощь. Лайнер задрожал…

Рев турбин снизился до мягкого переливчатого гула. Самолет дрогнул, стронулся с места и покатился по бетонным плитам аэродрома. Затем затормозил, будто споткнулся, и застыл в напряжении… Но вот – чуть слышный шум двигателей стал разрастаться, достигая предельного форсажного рева… Отпущенный с тормозов, самолет ринулся по полосе. И вот – миг отрыва. Мое тело, прижатое перегрузкой к креслу, охватила легкость. Слава богу! Взлетели! Все, я в отпуске! Впереди южный приморский город, теплое море, жаркое солнце…

Стало закладывать уши от нарастающей высоты. Самолет, чуть проваливаясь и завывая двигателями, делал очередной плавный подъем вверх, как по ступенькам взбираясь все выше и выше…

Теперь можно и поспать. Натянув фуражку поглубже на нос, тут же уснул…

В отпуске Студент организовал мне путевку во флотский Дом отдыха в чудесный городок на Южном берегу, любимый многими русскими и советскими писателями. Именно здесь написал «Даму с собачкой» писатель, а по профессии врач, певец души русской интеллигенции…

И вот я на Южном берегу. Благоухающий, дурманящий запах реликтовых сосен и можжевельника, смешанный с запахом роз и цветущих рододендронов, доносится со стороны Ботанического сада.

Дом отдыха – старинный, начала прошлого века, уютный особнячок. Оформив документы, по ним я проходил, как капитан-лейтенант с большого противолодочного корабля Средиземноморской эскадры, и постучавшись, вошел в номер. В комнате никого не было, а дверь на балкон открыта. Я вышел на террасу, увитую виноградом, крупные гроздья которого спускались «зеленым водопадом на балкон». В виноградной тени расположились два человека, с загорелыми, как мне показалось, даже синими лицами. Познакомились. Это были два морских летчика…

Они предложили мне выпить «За знакомство!». В их стаканах оказался спирт – как они называли «ликер шасси». Я выпил, но от второй отказался. Очень хотелось на пляж…

Я спросил, в какую сторону идти к морю? Оказалось, что они не знают. Весь отпуск они пропьянствовали на балконе и морем не интересовались, объясняя это тем, что их аэродром вблизи нашего приморского города и море и солнце им уже осточертели… Вот такие крепкие люди служат в наших Военно-Воздушных Силах!