Марина

Не могу сказать точно сколько времени прошло. Всхлипывания понемногу прекратились. Я тоже взял себя в руки, а потом вспомнил о том, что она говорила про своего парня.

– А что твой парень сказал? Он вообще знает?

– Нет, – она слегка встрепенулась, – он ничего не знает. Я ему сказала, что заболела, и мы месяц не виделись. Не хочу ему ничего говорить. Я теперь даже прикасаться к нему не могу. Страшно и противно, понимаешь? Я не смогу больше никому этого рассказать.

– Но мне же сказала, – я возразил.

– Да, тебе смогла, хотя и боюсь тоже. Кому-то другому уже не смогу точно. К тебе я даже прикасаться могу. Вот видишь, сидим же, – мне показалось, что она улыбнулась.

– Но надо же как-то дальше жить. Надо что-то делать. Нельзя же только об одном и думать, – мне казалось, что я говорил какие-то очень мудрые и важные слова, но сам понимал, что совершенно не знаю, как и что надо говорить в таких ситуациях.

Вспоминались какие-то отрывки из фильмов, где героиню утешают подруги, а она на них смотрит и сквозь слезы кивает головой, а потом принимается реветь с новой силой. Но это было не кино и даже не выдумка. Это была реальная жизнь, как она есть и, что с ней делать никто из нас тогда не знал. Мы были слишком юными и наивными, а жизнь была злой и жестокой. Впрочем, другой она никогда и не была. Другой она могла быть только в наших юношеских представлениях о жизни, составленных из книжных романов, художественных фильмов, рассуждениях взрослых о том, что мы должны, что-то хорошо делать (умываться по утрам, учиться, делать зарядку, слушаться старших) и тогда всё в нашей жизни будет так как мы только пожелаем. К сожалению, не будет. Жизнь всегда будет жестко хлестать нас по самым уязвимым местам. А самым уязвимым будет всегда то, чем больше всего дорожишь.

Я сидел на пляже, погруженный в рассуждения, полные боли и отчаяния. Впервые оказавшись в ситуации, где не знал, что делать, как поступить, но самое главное, я не мог ни у кого спросить даже совета, что делать. Ещё хуже было думать о том в каком положении сейчас Марина. Ей не у кого было спросить, не к кому было обратиться за помощью и даже просто советом. Я же понимал, что тоже плохой советчик и что любое моё действие и даже слово могут всё только испортить. Это была первая по-настоящему безвыходная ситуация в жизни.

Голос Марины неожиданно вывел меня из ступора:

– Я знаю, что делать, – сказала она.

Я поднял голову и увидел, что она стоит прямо передо мной, абсолютно голая, с красными распухшими глазами и стыдливо, прикрывает одной ладонью промежность, а другой груди.

Опешив, я сидел молча таращась на неё.

– Возьми меня, – она с нервной улыбкой смотрела на меня, а затем медленно, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, убрала руки, опустив их вниз, но тут же, скрестила на груди, а затем вновь так же медленно и нерешительно опустила. Лицо её было красным от смущения, а глаза от слёз, – я же нравлюсь тебе, да?

Я встал прямо перед ней. Всё то, что я чувствовал до этого куда-то ушло. Да, она была по-прежнему красива, её длинные стройные ноги, округлые бедра и высокая грудь могли свести с ума кого угодно. У меня самого ещё недавно темнело в глазах от желания. Сейчас же она была полностью доступна, и я мог делать всё, что хотел. Но я уже не хотел. В голове у меня возник противный, никуда не исчезающий образ как толпа мужиков трахает её на капоте старой «Шестёрки». И что бы я ни делал потом, как бы ни старался, невольно мотая головой из стороны в сторону, картина в голове не только не исчезала, но и обрастала новыми красками и подробностями. Сперва их было двое, потом четверо, затем их становилось всё больше и больше, они уже стояли в очереди, каждый ожидая своего веселья, а она лежала перед каждым из них на капоте, закрыв глаза и широко раздвинув ноги. Потом, они уже одновременно делали то, что хотели, шлёпая при этом её ладонями, а она уже смотрела на них… Эти картины не выходили никак из моего воображения, сменяясь одна другой, как бы я ни старался. И в конце концов, я понял, что ничего между нами не будет. По крайней мере не здесь и не сейчас.

– Прости, я не могу, – сказал я, отходя от неё. Я надеялся, что желание ещё вернётся, глядя на её обнажённое тело, но ничего не происходило, проклятые образы из дешевых фильмов для взрослых, которые мы смотрели в тайне от своих родителей, теперь не выходили из сознания, только главной героиней там уже была она.

Марина молча и быстро оделась и через мгновение уже шла назад по тропинке от пляжа. Я догнал её, и мы пошли вместе. За всё время она не сказали ни слова. Так же пропуская её вперёд, я смотрел на неё, но сколько ни старался, ни желание, ни возбуждение при этом так и не почувствовал. Как будто что-то оборвалось во мне самом. По-человечески её было очень жаль, конечно. Она, действительно, не заслужила такого. Но заставить себя полюбить её я тоже не мог.

У меня не было сомнения, что это было заранее спланировано и подстроено её подружкой. Но зачем? Неужели только из зависти от того, что она более талантлива и у неё, что-то лучше получается рисовать?

Я попрощался с ней, подходя к нашему району и пошёл к своему дому в обход. Мне снова не хотелось, чтобы нас кто-то видел вместе. И я сделал так же, как и раньше, когда мы возвращались из школы вместе. Подходя, я просто уходил в сторону и обойдя несколько домов, шёл к своему с другой стороны, как бы делая крюк. Идти приходилось дольше, но зато никто на районе не мог сказать, что я шёл вместе в Воробьихой.

Через неделю в нашем дворе произошло известие о котором я узнал от родителей. Марина Воробьева, из двадцать третьего дома, умерла. Её нашли мертвой где-то на каком-то заброшенном берегу. Я сразу понял где, именно. Причина – отравление большой дозой таблеток.