– Высокий Сережа, вот допустим на моем факультете робототехники оснащение настолько передовое, что ты себе и не представляешь. Правда, я слышал, что и в России есть такие ВУЗы, но здесь я не специалист. А у нас и преподавать и учиться, конечно, интересно, кстати, самих американцев сейчас не так уж и много: азиаты, индийцы, есть русские – и среди студентов и среди преподавателей. Так что, Сережа, я к тебе приехал из самого лучшего ВУЗа мира, из самой лучшей страны мира – Америки.
– Ген, ну ты сам же говоришь, азиаты, индийцы, да вот и мы с тобой не были самыми умными на курсе, а вот, ты же оказался в этом, как его… МТИ. А помнишь Вальку Коноплева, Ваню? Кстати, они сейчас в России и, насколько я слышал, работают в серьезных государственных фирмах. Так что, я думаю, у нас не все потеряно.
– Там подход другой, ты можешь быть тысячу раз талантливым, как Валька, или Иван, но ничего не добиться здесь, а там они давно бы стали миллионерами. Тамошний народ не разбрасывается талантами, в отличие от нашего, поэтому, нам за ними не угнаться.
– А космос, а атомная энергетика? Мы же были первыми и в электронике – я не этого боюсь. Таланты у нас всегда были и будут, я боюсь, когда мы опять вернемся на свои рельсы, вести поезд будет уже некому – народ закончится.
– Дело не только в талантах, вот слушай : « есть зло, которое видел я под солнцем, – это рабов на конях, а князей ходящих, подобно рабам, пешком», знаешь откуда это?
– Екклесиаст.
– Верно… здесь говорится о том, что каждый должен знать свое место, а у нас, по словам товарища Ленина, каждая кухарка рвется поуправлять государством, а после нее, приходит кухаркин сын, а у них такая зависть и злоба, что никаким князьям и не снилась. А в Америке, как это не смешно – жесточайшая кастовая система, под песни о демократии для дураков. Поэтому, они вечны, кстати, обрати внимание, кто сейчас на бурном экономическом подъеме?
– Ну… Индия… Китай.
– Верно, абсолютно кастовые общества, но общества гибкие. Если ты умный и обладаешь знаниями, опытом, и чувством долга перед страной – перед тобой все двери открыты. А у нас? – он махнул рукой.
– У нас также было Ген… в царствование Николая II, – результат: невиданные темпы развития. Столыпин же просил двадцать лет мира, и мы были бы нынешним Китаем, но нас сбивают революция и война. Затем… сталинские темпы развития, примерно такие же, как во времена императора – и опять сбой. Хрущев, как война, и революция – напрочь сбивает страну, потому что от Запада глаз оторвать не может.
– Верно… именно потому… что раб сел на коня. У нас Серега – безнадежно. Тебе не дадут вылезти и помочь своим умом им же, потому что зависти много вокруг. У нас толковые мужики тонут в море зависти, когда по их головам наверх лезут те, кто этих мест недостоин. Поэтому Серега… оставь их своей участи, я тебя хорошо знаю, еще со школы, ты всегда был толковым, изобретательным парнем, пошли ко мне, в мою фирму.
– Ты с ума сошел, Ген, мне уже под шестьдесят, куда я поеду на старости лет из своей с мамой двухкомнатной квартиры, нет, даже не уговаривай.
– Ты чего, как ребенок за любимую игрушку… за свою двухкомнатную квартиру цепляешься-то? Через полгода у тебя будет такой же вот дом, как этот, в штате Массачусетс, на берегу Северного Атлантического океана, как я говорю.
– Нет, Ген, я тебе очень благодарен, если честно даже не ожидал, что ты так будешь обо мне заботиться. Мы ведь даже особо и близкими с тобой не были, хотя ты и прав, четверть жизни прошли бок о бок. Нет, правда, я очень тебе благодарен.
– Ты подожди, не торопись с выводами, ты же инженер – исследователь, анализируй спокойно, что я тебе говорю.
– Нет Ген, я же тебе не все рассказал. Меня вот недавно сделали начальником не то лаборатории, не то отдела, я тебе уже говорил, потом меня очень ценят, некоторые даже уважают, может, что-нибудь, и начнет меняться.
– Подожди, не сыпь, у тебя хоть отдельный-то кабинет есть? Ну, там секретарша, счет в банке, наконец?
– Нет, кабинета нет, но у меня есть прекрасная лаборатория, сухая между прочим… вот крышу недавно решили починить. Секретарша мне без надобности, ибо умные мысли не каждый час ко мне приходят, а счет в банке есть у мамы, ей на него пенсию перечисляют. Да, ты зря смеешься, у нас пенсионеры от государства всем абсолютно обеспечены и им, как видишь, даже счета завели и вообще, – Сергей зашевелил в воздухе пальцами.
В это время Геннадий ловко сунул ему в шевелящиеся пальцы бокал, на треть наполненный какой то жидкостью.
– Ром… попробуй, – и провозгласил, – ну, тогда… за маму… и ее пенсию.
Выпили, крякнули, задумчиво стали жевать.
– Давай так, Серега, – наконец снова перешел в атаку на непокорного однокашника Гена, – я устрою тебе ознакомительную поездку и в свой институт, и на мою фирму, заодно… и на океан полюбуешься и на девушек – в мини бикини. Честное слово… больше, просто не знаю, что тебе и предложить. У тебя есть какие-то изобретения?
– Да брось Гена, не надо ничего.
– Ты подожди, не сыпь, нам уже торопиться некуда. Слушай меня, двум моим студентам удалось довольно оригинально решить одну из сложных задач в робототехнике, это касается степеней их подвижности. Чистая механика, но решение было красивым. Я взял их к себе, довели идею до ума, подвели научную базу, изготовили конструкторскую документацию и первый опытный образец. Все, на этом моя задача заканчивается, дальше работает хорошо отлаженная промышленная система Америки. Смотри, как это там работает – я встретился с очень большими в этой области чиновниками, моими постоянными заказчиками и уже друзьями, и не прошло и полугода, эти штуки уже запущены в производство, а ребята, которые все это придумали, уже начали получать приличные суммы на свои счета. Вот так вот: такой короткий период от идеи, до готовых машин, ни одному русскому институту и близко не снился. Я, как преподаватель, считаю главной идеей технического образования, максимально быстрое воплощение идей студентов технических ВУЗов Америки в готовой продукции, пусть даже самой нелепой, самой ненужной, бредовой, поверь моему опыту, никогда не знаешь, что выстрелит, а что нет, впрочем, что я тебе объясняю, ты это и без меня знаешь.
– Нет, ты молодец, Ген, если честно, я тобой просто восхищен, жаль только, что это не у нас.
– Ты подожди, у нас, не у нас, я не о том, кстати, один из этих студентов был русским. Так вот я спрашиваю тебя, а если бы он нечто подобное изобрел у нас, смог бы этот парень реализоваться, ну ты что молчишь, смог бы, или нет, я тебя спрашиваю?
– Нет.
– Верно, а теперь то, что изобрел этот парень, ваши рабы на конях, будут покупать это у нас за большие деньги и еще восхищаться: « о это же иностранное», даже не подозревая, что этот парень пару лет назад ходил вокруг их, а они его не заметили.
Он набулькал по трети в оба бокала, лихо опрокинул свой, чем-то зажевал и продолжил:
– Так вот, мой удивительный друг, я отдаю тебе с мамой свой дом на берегу Атлантического океана на полгода, сам поживу на квартире, рядом с институтом, не благодари, потом расплатишься, запускаем пару твоих идей и, поверь мне, через полгода, максимум год, мои клубные друзья, будут аплодировать новоиспеченному миллионеру. Ну? Что не так-то?
Генка опять пикнул, через минуту в камине появился огонек и, быстро превратившись в пламя, охватил уже все заранее приготовленные в нем дрова. Друзья даже не заметили, что на улице уже давно было темно и комнату, освещал мягким светом потолок. Камин деловито затрещал и забросал все стены веселыми бликами.
– Еще раз повторяю, я уверен, что ты даром свой хлеб не ел, я уверен, что у тебя за всю твою жизнь накопилось немало изобретений, я уверен, что ты совался с ними, куда только мог и тебя пинала всякая ничтожная мразь. Я увожу тебя в государство, где таких как ты, не пинают, а превращают в таких, как я сейчас, что еще непонятного-то? Там у меня есть очень влиятельные друзья, поверь, очень большие люди. Эти люди очень быстро умеют оценивать таланты и запускать их изобретения в производство, и поверь мне, денег на такие вещи они не жалеют. Я тебе больше скажу, деньги для них – это мусор.
– Что же их интересует?
– Ну, я думаю, власть. Но это уже не наше дело, не лезь туда, куда не надо, зато, таких как ты, и я – они ценят. Ну?
– А Родина, а народ, а моя земля, могилы моих предков, мои березы, река вон моя, и твоя, между прочим тоже, помнишь, мы же здесь вместе купались – а ведь это все категории… смыслы. Нет Ген, не нужен мне твой океан, помнишь как в песне наших дедов: « не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна», а за предложение все же спасибо, ты оказался настоящим другом, а в институте ведь я тебя недолюбливал, прости меня.
– Поросенок ты, ну ладно, даю тебе три месяца, потом продолжим. Но к следующей встрече ты очень хорошо подумай. Теперь пора спать, да я слегка и опьянел.
На следующее утро Генка, намазывая толстый слой масла на хлеб и подавая Сергею сказал:
– На вот тебе, поешь, помогает с перепоя, давай доедим все остальное, а то наш астроном обидится. Кстати, я не сказал тебе еще одну важную вещь вчера.
– Какую? – спросил Сергей набитым ртом.
– Если у тебя есть работы, ты сможешь их совершенно спокойно опубликовать, я тебе с этим помогу, во всяком случае, тебя узнает весь мир. Если это будет что-то стоящее, то, гарантирую, тобой заинтересуются лучшие ученые, перед тобой распахнутся лаборатории всех научных центров.
– Ну-у, не пугай.
– Я тебе серьезно говорю, а в конце концов, что ты теряешь здесь? Вот ты мне вчера говорил : « Родина, народ… это категории», не скрою, зацепил, но я тебе отвечу на это вот что. А что тебе дала, родина-то эта… или, может, народ этот твой, чего-нибудь тебе дал?
– Да он, Ген, мне ничего и не должен, честно говоря, он и сам-то, еле концы с концами сводит.
– Верно, вот для того, чтобы он концы с концами не сводил, и надо было давать возможность тебе и мне себя показать, а то, я вижу, не те себя все показывают.
– Согласен Ген, я же с тобой не спорю. Можно, я вот еще черной икры возьму?
– Ну, ты что спрашиваешь-то? Я все-таки миллионер, надеюсь, после нашего с тобой застолья не обеднею.
– Правда? Ну, спасибо, а то я обратил внимание, что чем богаче, тем жадней.
– Во всяком случае, это не про меня. Слушай дальше мои размышления. Может, ты здесь боишься оставить свою известность? Так тебя здесь никто не знает. Меня вот, допустим, в наших научных кругах знают, и тебе я известность гарантирую.
– Можно еще икорки?
– Да, пожалуйста, я, пожалуй, тебе с собой дам.
– А вот этого не надо… зачем привыкать?
– Как хочешь. Может, ты свою двушку потерять боишься? Так у тебя там свой дом будет. Впрочем, это я тебе уже говорил. Может, ты боишься, что зарплату тебе бедному платить не будут и пенсию начислять? То-то я вижу, вы с мамой решили на две пенсии шиковать. Я конечно понимаю! Зачем российскому пенсионеру миллионы долларов, когда ему такую пенсию начисляют? Ну, извини, что могу, то и предлагаю. Или, может, тебя здесь любовь неземная ждет?
– Да ладно, Ген, скажешь то же.
– Что, то же? Я тебе там найду такую жену, что сам, может, еще завидовать буду. Во – первых, ты очень молодо выглядишь, что, кстати, очень подозрительно, на эту тему, кстати, можем субсидирование выбить и провести исследования, может у тебя сломалось что в организме. Непорядок, надо привести все в норму, чтобы ты не выделялся. А во-вторых, там модно выходить молоденьким девушкам за старичков-миллионеров. Да, не улыбайся, любить тебя будут за деньги, но там все за деньги, поэтому никто и не удивится. Вон Трампа возьми, это я тебе в качестве примера выкатил. В конце концов, твои исследования не уйдут вместе с тобой в могилу, что случается среди русских кругом, да рядом, а все-таки пойдут на благо цивилизованному человечеству.
– Ну-у, вот мы и пользе для всего человечества заговорили.
– А я уже и не знаю, как тебя убеждать, я тебя уже второй день, как маленького уговариваю.
– Ген, да с чего ты взял, что у меня есть изобретения, на которых мы с тобой можем что-то заработать? Я, честно говоря, ничего особенного из себя и не корчил и что заслужил, то и имею.
– Ну, так ты мне покажи, что ты имеешь-то, а я уж сам определю, заработаем мы что-нибудь, или нет – это уж моя забота.
Какой ты странный Генка мужик. Да ка же я тебе покажу? Я же тебе говорил, где работаю. Пусть я не очень секретный, но все-таки работаю на оборонном предприятии.
– Ну… хорошо, хорошо, не волнуйся, не буду к тебе больше приставать. Ну, покажи, что у тебя есть несекретного.
– Ты издеваешься что ли Генка? У меня все секретное, я же не в частной лавочке работаю.
– Ну, хорошо, хорошо, не волнуйся. А я тебя в Массачусетсе с профессурой познакомлю, введу, так сказать, в научную элиту. О таком обществе можно только мечтать.
– Слушай, я как Диоген хожу с фонарем по миру и ищу людей. Что, есть среди твоей профессуры такие, которые ради ближнего последнюю рубаху снимут?
– А не Платон с фонарем ходил?
– А какая разница?
Ты прав, никакой, а что касается профессуры, то я, конечно, не проверял… но рубаху, ради тебя, они снимать точно не будут. А зачем? Там это не принято. Если ты без рубахи ходишь, то это твой демократический выбор.
– У них всегда это было не принято. Короче, Ген, я там дышать не смогу… я там умру. Я не могу тебе объяснить, но оттуда мертвечиной пахнет.
– А у нас не пахнет, что ли?
– У нас свежий ветерок подул, а оттуда несет так, что дышать не возможно. Я вообще удивляюсь, как ты там живешь, а ты мне все: дом здесь, дом там, на берегу океана, девочки в бикини. Пахнет плохо, я здесь за тридевять земель, и три океана чувствую. Да и вообще, для меня Родина не пустой звук.
– А-а, так ты идейный! А я-то думал, что ты думающая, свободная личность, а я еще сижу тут этого поросенка два дня уговариваю, а он у нас идейный. Значит, по-твоему, я может еще и родину продал? Ты, может, на это намекаешь?
– Я ни на что не намекаю, я конечно с мамой посоветуюсь, но скорее всего, никуда я не поеду. Я еще икорки возьму?
– Клади обратно, поросенок. Я, профессор, миллионер, на него, на это ничтожество два дня потратил и кучу продуктов, на этого нищеброда. С женой, в Массачусетсе посоветуешься, придурок.
– Я у тебя еще и ром с виски и теилой пил.
– С текилой… деревня.
– Вот ты Гена, так меня по-разному сейчас обозвал, что я сразу представил себе, в какое изысканное общество американской профессуры я попаду.
– Извини, не сдержался. Короче, слушай меня, Серж, внимательно. Сроку тебе даю три месяца. Иди, советуйся с мамой, с кем хочешь, хоть с местным КГБ, но чтоб в конце лета, я лицезрел тебя, на берегу Северного Атлантического океана.
ГЛАВА 5
Одной своей стороной город выходил на реку, с трех других сторон его обступал лес. Сейчас была весна, первая зелень покрыла деревья, весь лес был наполнен шумом проснувшейся жизни, шелестом листвы под слабым ветерком. Вдоль проселочной дороги ветерок пронес паутину с прицепившейся к ней пауком, которая обогнула березу, пронеслась над кустарником, мимо стоящей на дороге золотистой Ауди, и исчезла среди деревьев. В знакомой машине сидел Геннадий и разговаривал с маленьким, толстеньким, одетым в дорогой костюм человеком.
– Да-а, – протянул толстяк, – откровенно говоря, жаль, вместо того, чтобы быстро решить проблему, придется рушить человеку жизнь. Ну что ж, если вы заинтересованы, чтобы он работал, то оно конечно, пусть работает, хотя, проще всего было бы отобрать у него лабораторию и дело с концом. Но я понимаю, если суть явления не понятна, то оно конечно, пусть трудится… стахановец. Не беспокойтесь, Геннадий Николаевич, клиента окружат такой заботой и таким толстым слоем ваты, что единственным его желанием будет уехать, куда глаза глядят.
– Только не переусердствуйте, мне нужно, чтобы он не на Колыму уехал, а на американский континент, и упаси Боже, если он на себя руки наложит, отвечать будете именно вы.
– Обижаете, вы все-таки имеете дело не с прощелыгой каким, а с профессионалом. Кстати, вы не уточнили, а на какой срок понадобится такая забота о клиенте?
– Я думаю, от трех месяцев, до полугода – а там посмотрим.
– Хорошо, что-нибудь еще, Геннадий Николаевич?
– Детали сами продумайте, а вот, что касается направления вашей работы, то подумайте вот о чем: круг общения – я имею в виду самые близкие люди. Я знаю, что он не женат, но проверьте, на всякий случай, может девушка есть.
– Слушаюсь.
– Нужно будет вокруг него незаметно создать такую, я бы сказал плотность трудностей, чтобы он в ней увяз, как муха в варенье. В общем, пусть поменьше думает о работе и побольше об окружающей его действительности. Пусть удивляется, поражается и подумывает о смене места проживания с дебилами, на места с нормальными людьми.
– Ну, вообще-то, не такие уж мы и дебилы, если вы, без таких Сергеев, у себя, в центре цивилизации, справиться не можете.
– Извините полковник, – косо глянул на него Генка, – погорячился. Ну, я в общих чертах вроде бы все вам обрисовал. Трудности на работе, трудности среди родных и знакомых, трудности в быту. Все должно быть, как бы само собой, не бросаться в глаза, но крайне эффективно. Через пару – тройку месяцев не я должен с ним «случайно сталкиваться», как в первый раз, а он должен меня искать и умолять об отъезде.
– Слушаюсь, Геннадий Николаевич… вопросик позволите?
– Вы, полковник, вопросов задавать можете сколько угодно. Для меня важно, чтобы вы все четко для себя сразу все уяснили, чем потом бегать и икру метать.
– Просто раньше мы работали с чиновниками несравненно более высокого масштаба и все получалось. Стоит ли этот инженеришка такого вашего внимания? Может пугануть его хорошенько и делов-то, потом пакуем его и на самолет до Майами, ну, или денег побольше. Ну, все же уже отработано… что с этим мудрить-то?
– Да нет, – раздражился Геннадий, – тут дело хуже. Мало того, что он честный, так он еще и идейный… подлец. Что же касается способностей этого инженеришки, то нам бы с десяток таких, весь мир бы нам пятки лизал. Потому и операция необычная, что человек попался настоящий, да еще и талант, с-скотина. Поэтому повторю еще и еще раз полковник – действовать нужно крайне осторожно, чтобы у него крыша не поехала, но настойчиво и главное – непрерывно. Он должен ощутить, что его жизнь из полосатой, как у всех, превратилась в одну сплошную черную полосу. Не мне вас учить, может он и на первой ступени споткнется и побежит маме жаловаться, а от нее ко мне. Я ему, подлецу, покажу любовь к родине… хочет по жизни чистеньким пройти и, нигде не испачкаться – чистоплюй. Может, и я так хотел бы… как хорошо: жены – нет, детей, наверное – нет, друзей – нет, врагов – нет, богатств, над которыми надо трястись – нет, ничего не надо – все кругом хорошо. Даже на машину не заработал, ничтожество. И почему Господь таким фраерам дает талант, а нам с вами, полковник, людям, умеющим радоваться жизни – нет, вот ответьте, где справедливость?
Полковник выбрался из машины, аккуратно хлопнул дверью и по мягкой земле углубился в перелесок. За перелеском, нахмурясь, пересек небольшую опушку, лесополосу из двух рядов старых тополей и вышел на гравийную дорогу к большому, черному, с тонированными стеклами Джипу, рядом с которым он казался просто карапетом. Хлопнула дверца, неслышно заурчал мотор и огромная, как броневик машина, мощно и резко набрав скорость, исчезла из виду. Остались только весенний, малахитовый лес, щебетанье птиц, порхающие там и сям разноцветные бабочки и умиротворение. Как хорошо, когда нет людей. Или, может… таких людей?
ГЛАВА 6
– Товарищ полковник, – докладывал молодой, красивый и здоровый, лет тридцати пяти сотрудник ФСБ в штатском, своему начальнику, – объект не имеет каких-то привязанностей личного характера. Нет ни жены, ни детей, ни любовницы, во всяком случае, при поверхностном его изучении. Встречается правда с девушкой, зовут Ольга, но отношения носят, с нашей точки, какой-то странный, платонический характер. Она в свободное от работы время занимается рисованием, ну, вот они и ходят в наш городской музей, либо на природу – она рисует… он смотрит.
– Он что, тоже рисует?
– Пока доподлинно не известно, но, по-моему, нет.
– Дальше.
– Мы за ней немного понаблюдали: у нее есть еще два ухажера, похоже, с серьезными намерениями, она девка красивая, но тянет, видимо выбирает, причем, мы навели справки, оба не бедные, поэтому, нашему, скорее всего, ничего не светит.
– Он что, ухаживает?
– Нет, по-моему.
– Дальше, – проговорил начальник, поглаживая пухлыми руками богатую полировку стола.
– Так, далее, м-м, вот, друзей значит у него нет. Вообще, товарищ полковник, в моей практике такое впервые, чтобы человека совершенно не за что было зацепить.
– Нас с тобой, майор, об этом предупреждали. Плохо, плохо, что ж это за человек такой, странно даже. Чем же он занимается-то целыми днями?
– Похоже только работой. Ему, видимо, интересна только она, не зря же он в институте часто ночует.
– Жаль человечка, ни сам радости жизни не понимает, ни другим радоваться не дает. Самые вредные люди на этой земле. Животное – только для себя живет.
– Так точно, товарищ полковник. В институте, в лаборатории, живет кот, но я не думаю, что у него к нему привязанность. Там все-таки окраина города – поля, лес, огороды, скорее всего, просто содержат как мышелова.
– Как звать?
– Кого, кота?
– Как меня звать – я знаю.
– Не знаю… узнать?
– Не надо, – полковник пожевал губами и слегка дернул головой, как будто ему мешал тугой воротник, – давай дальше. Какой делаешь вывод?
– Вывод, товарищ полковник не утешительный, – тяжело вздохнул майор, – видимо, у объекта нет настолько близких людей, через которых мы могли бы на него воздействовать.
– Либо есть, но мы его не знаем. Ладно, значит так, Шерлок Холмс, наблюдение продолжить, если что-то интересное, немедленно ко мне на стол… немедленно.
– Слушаюсь.
–Постарайся поглубже вникнуть в их отношения с этой, как ее, Ольгой. Не нравятся мне их отношения, это безобразие какое-то. Короче, я должен знать, о чем они говорят.
– Сделаем.
– Как наш сотрудник в институте?
– Тупой, на роль друга не подойдет, я с ним говорил. Кстати, он об объекте отзывается также, как я вам и доложил – то есть, с одной стороны общителен, не сухарь, не зазнайка, но новых знакомств не заводит, а старых не поддерживает, женщин сторонится…
– Животное.
– Да, так вот, сторонится…, кота кормит хорошо, гладит по голове, но привязан, или нет, – майор пожал плечами, – хрен его знает.
– А кот?
– Что… кот? Сторонится, или нет?
– Я тебя спрашиваю, привязан к нему кот, или нет? Чего ему его сторонится-то, если он его кормит?
– Не знаю. Узнать?
– Не надо, – полковник безнадежно махнул рукой, – ну что ж майор, придется тебе заняться созданием для нашего отшельника друга. Есть у тебя кто на примете?
– Товарищ полковник, я думал на эту тему и по зрелом размышлении пришел к выводу, что вопрос этот не простой.
– Неужели? – полковник иронически посмотрел на него.
– Да, не простой. Во-первых, мы не располагаем большим выбором среди наших сотрудников, которым мы могли бы довериться, из-за особой секретности проводимой операции.
« Хорошо излагает, – одобрительно подумал полковник».
– Во-вторых, – продолжал майор, – наш человек должен, хотя бы немного разбираться в технике, чтобы объекту было интересно с ним говорить, хотя бы на элементарном уровне. А мы даже не знаем, в какой области он работает, – майор вопросительно посмотрел на начальника.
– Да не знаю я… узнай ты.
– Слушаюсь. В-третьих, и это самое главное, объект должен абсолютно этому человеку доверять, а здесь и заключается самая главная заковыка.
Мне интересно, как я, за короткое время, должен найти для него друга, если он за шестьдесят лет своей жизни не удосужился этого сделать?
– Хорошо, не пыли, я от тебя же не требую костьми лечь в данной операции. Предположения же есть кое-какие, я же вижу.
– Ну что, предположения. Я тут почитал кое-какую нашу литературу, по психотипам людей и пришел к такому умозаключению. Получается, по всем раскладам, что наш подопечный нелюдим и холостяк не просто так, по свойствам характера, так сказать, и не потому, что он такой весь из себя трудоголик. Я вон тоже иногда по целым суткам из управления не вылезаю. А у меня, между прочим, товарищ полковник, семья, и я, даже премии за переработки не просил…
– Ты это чего? Это куда тебя понесло? Молодой еще, а, между прочим, благодаря мне, уже майора имеешь, да и в деньгах я тебя не обижаю, только уж, не обижайся, что не в белую. Или, ты уже на пенсию собираешься?
Обижается еще: недавно двухэтажный особняк отгрохал. Светишься там, в своем садовом товариществе, среди халуп одноэтажных, как дерьмо, посреди белой скатерти. Все туда же – денег ему мало. Идут пионеры, салют особняку майора, плывут пароходы, салют особняку, летят самолеты – продолжать?
– Не надо, извините товарищ полковник, понесло.
– Понесло… глаза бы мои на тебя не глядели, давай дальше, чудовище.
– Так вот, на чем это я остановился?
– На трудоголиках.
– Да, трудоголизм здесь тоже не причем.
– Неужели?
– Верно, среди женатых и общительных, трудоголиков тоже хватает.
– Это точно, если с женой повезет – станешь алкоголиком, не повезет – трудоголиком, давай, излагай дальше.
– С нашим клиентом, видимо дело обстоит таким образом, что он разочаровался в людях, ну, как в людях что ли. Видимо жизнь его потрепала прилично, много обид накопилось, ну и все такое. Невысокого мнения он о качестве человеческого материала. Хотя, возможно, предъявляет излишне завышенные требования к мужской дружбе и к чувствам женщин.
– Он что, из-за этого что ли, к Ольге прибился? Он там что, мужскую дружбу, что ли ищет? Она что… мужеподобная что ли?
– Да нет, говорю же – красивая. Хотя красота такая – необычная, такая – не броская, я бы сказал, такая…
– Не надо, давай закругляйся постепенно… философ.
– А я все вроде бы сказал.
– Вывод давай. Резюмируй свое выступление… Цицерон.
– Итак, если мои мысли верны, то наш сотрудник не подойдет.
– Конгениально, зал разразился громкими аплодисментами, переходящими в овацию.
– Да, не подойдет, – продолжал майор, стараясь не реагировать на такое невежество, – потому что наши хитры очень, меры не знают, границ не видят…
– Я о наших сотрудниках без тебя знаю, дальше давай.
– Вот я и клоню-то к чему – расколет он их.
– Ну не скажи, если с умением подойти, да густо ложь намазать, да сверху еще и лестью с горкой посыпать, такой бутерброд получится, что мало кто и устоит.
– Не знаю… не уверен. Мне кажется, именно этот и устоит, судя по тому, что я о нем узнал.
– Хорошо, давай закругляться, вон ночь уже на дворе… предложение.
– Остается только один вариант – Алексей.
– Охарактеризуй.
– Молодой, неиспорченный, наивный: я ему, недавно, рассказывал, где мне под пулями бегать довелось, как я в Африке воевал, ну так, решил пошутить – а он ничего, знаете, сидит, слушает, верит… ребенок еще. В армии он не служил. Только из-под маминого крыла вылетел. К нам попал по блату, говорят – по какому, никто не знает. Пришел честно служить России и этого не скрывает. Пока не выгнали, можем его использовать. Эти два дурачка, просто созданы друг для друга. Нашего… мы будем использовать в темную, вот в этой темноте пусть оба и плутают.
– Убедил.
– Остается решить, под каким прикрытием будет внедрение.
– Ни под каким. Все будет официально… от нашей конторы. Нас просили создать ему невыносимые условия для жизни, но так, чтобы он мог свободно работать – до поры, до времени, и чтобы ни один волос не упал с его головы. Вот и отлично, ты обеспечишь ему невыносимую жизнь, а Алексей смотрит, чтоб не застрелился.
– Правильно, заодно побудет и охранником.
– А от кого охранять-то? Мы же здесь.
– Ото всех, товарищ полковник.
ГЛАВА 7
На картине была изображена ветхая избушка, посреди дремучего, русского леса. Вышедший на крыльцо старенький монашек, согнувшийся в низком поклоне, пришедшим к нему за советом крестьянам, в количестве, примерно, душ двенадцати, и встающее над лесом яркое летнее солнце. Вот, пожалуй, и весь сюжет этой картины, висевшей в зале дореволюционной живописи городского музея, которая привлекла внимание Сергея. Он никогда не считал себя знатоком живописи и зачем приходил сюда – бог его знает. То ли атмосфера музейная притягивала к себе, то ли ему, жителю советских хрущевок, не хватало старинных, сводчатых помещений, то ли действительно, нравилось находиться среди произведений искусства, состоящих из куска холста и наложенных на него в разных направлениях мазков краски, умудрявшихся, подобно чуду, показать кусочки окружающей жизни. Эта же картина, попала сюда непонятно какими путями, сумев сохранится и в революцию, и в гражданскую войну, что для такого сюжета было поистине чудом. Вообще, висящие в этом зале полотна, в основном, видимо, были в свое время украшениями дворянских усадеб, разоренных в лихие годы, и являли собой, несомненно, отображение ушедшей навсегда эпохи. Видно было, что человек, отбиравший их для музея, сам обладал художественным вкусом и хорошо разбирался в живописи. Во всяком случае, Сергей любил посещать именно этот зал дореволюционной живописи, давно здесь примелькался и по именам знал всех старушек – смотрительниц и постоянно здесь ошивавшегося электрика дядю Колю, который всем помогал, что-то постоянно перевешивал и переставлял и даже пытался проводить экскурсии, что администрацией и старушками немедленно пресекалось. После чего, дядя Коля просто молча шел за группой, ухмыляясь и насмешливо смотря на девушку – экскурсовода, доводя ее к концу, до полной истерики. Располагался музей в старинном, каменном доме, с невероятной толщины стенами, мощными, такими же старинными, витыми решетками на окнах, смотрящих на высоченную, возвышающуюся над всем городом колокольню во дворе. Вся эта благодать устроилась на самом берегу реки посреди города и давно стала его визитной карточкой. Поэтому, нет ничего удивительного, что еще маленьким, а затем и юношей, Сергей довольно часто бывал здесь, благодаря своей учительнице русского языка и литературы и его бессменной классной руководительницы Юлии Васильевны, частенько приводившей сюда на экскурсии свой класс. Когда Сергей уже вырос, то ходил сюда по привычке и со временем, полюбил и этот музей, и его непередаваемый, специфический воздух, и картины русских художников XIX века, и несменяемого дядю Колю. Были в музее залы мастеров живописи и советского периода. Целый зал, правда, небольшой, был отведен даже для живописцев постсоветского периода, выставивших довольно неплохие работы, в общем, было заметно, что отбором картин занимается специалист. Сергей же, сам, будучи специалистом в своем деле, ценил этот качественный подход к делу и у других. Во времена перестройки выяснилось, что на месте музея, прямо в центре старого города, стоял монастырь, разрушенный в 30 –х годах, и был пощажен только братский корпус, для создания на обломках старой жизни музея октябрьской революции. Колокольня же была оставлена, видимо, в качестве пожарной каланчи. Когда новая власть сама превратилась в обломки и стали потихоньку возвращать старое, территорию вернули монастырю, который начал активно отстраиваться по старым фотографиям. Сначала, вывезли весь хлам и мусор, обнесли все белокаменной стеной с бойницами, на колокольню повесили колокола и над городом поплыли звуки колокольного перезвона. И только музей стойко держал последнюю революционную оборону, не желая сдаваться. Таким образом, получилось так, что после воскресной службы, под звон колоколов, Сергей, перейдя двор, торжественно вступал в бывший братский корпус. О чем он думал, бродя по нему, он и сам не знал: то ли картинами любовался, то ли представлял, как под этими сводами когда-то жили, молились и умирали монахи, то ли себя представлял монахом и выискивал себе на будущее келью. «А что, – думал он, – чем я не монах? Монах и есть. Молюсь, конечно, мало, это правда, но во всем остальном…», и он подходил к этой картине, внимательно вглядываясь в преклоненного старца. На всех картинах этого зала подписей художников было почти и не разглядеть, а на некоторых их и вообще не было, как, в частности, на этой. Часто, они были и без названий – зачем оно было барину, заказывавшего картину для себя? Вообще, на этой картине название было: «Встреча» – и все . «Какая встреча? – размышлял Сергей, – кто встречает, кого, зачем? С одной стороны, вроде бы все понятно, встреча и встреча, ясно же, к старцу пришли паломники, он их и встречает, как положено – поклоном. Ну, хорошо… к старцу пришли люди, каждый со своей бедой. Но почему, он-то им кланяется? Да вроде бы и не им, а, похоже, кланяется вроде бы лесу. Ничего не понимаю. Может, среди паломников важное лицо какое-то есть?» Сергей внимательно, чуть не с лупой изучал лица, но найти ничего не мог. Из двенадцати человек, пришедших к старцу, десять были женщины разных возрастов, а из мужчин – только мальчик подросток, да старик, с морщинистым лицом, явно крестьянского вида. Задача была абсолютно нерешаема. « Мне элементарно не хватает исходных данных. Как я могу решить ее, основываясь на таком неверном материале? Сейчас, у меня работает только интуиция – и я ей верю. Это, пожалуй, единственное, чему я доверяю в этой жизни – своей интуиции и маме, – размышлял он». Эта кочка на ровном месте, об которую он споткнулся, выводила его из себя. Он стал плохо спать, и весь изнервничался, привыкнув, что рано, или поздно, но решение приходит. Из неведомых хранилищ космоса он всегда получал ответ. Да, вариации этих ответов поражали воображение своим многообразием, но он научился их понимать. Здесь же произошел явный сбой. В конце концов, он же не может залезть в мысли давно ушедшего из этой жизни художника. Решение пришло к нему только после того, когда он окончательно расписался в бессилии своей логики, и вынужден был обратиться к другим людям, за помощью. Однажды, в очередное воскресенье он, уже взвинченный, подошел к своей мучительнице и с удивлением обнаружил примостившуюся напротив нее, на стульчике, симпатичную девушку с копной белых, стянутых резинкой на затылке белых волос, и копировавшую ее. Первым желанием нелюдима было развернуться и уйти, но усилием воли он сдержал себя, решив, что с этой загадкой надо кончать. Минут пять он угрюмо наблюдал за ней, как она лихо махала кисточкой туда-сюда по холсту. «Ну, если машет, значит, знает, что делает, – внезапно решился он и сделал шаг вперед».