Ремесла и судьбы
Что-то мы отвлеклись. А что же там Баклажанов? Университетская жизнь тем временем бежала вприпрыжку. Студентом он был не из прилежных и часто поддавался юношеским соблазнам. Жизнь эту он жаждал вкусить в полной мере, рассмотрев все ее грани, и частенько прогуливал лекции в угоду пивным посиделкам в Румянцевском саду или в каком-то из баров на Съездовской линии. Борух был из простой семьи, и тогда многого позволить себе не мог – стипендия была чисто символической, и хватало ее разве что на пару блоков сигарет, а желание носить модные в ту пору кожаные «косухи» и «казаки» было огромным, но с неба они не падали. «На заводе ты уже в детстве отработал, – размышлял Борух, все чаще задумываясь о трудовой деятельности параллельно учебе, – может, еще где сгодишься?!».
– На, почитай! – как-то сказала мать, положив перед ним газету с объявлением.
Популярная в ту пору молодежная программа «Полосатая лошадь» набирала новый состав ведущих. К тому моменту она уже существовала пару лет, но первый состав повзрослел и несколько выбивался из формата. «Ленинградское телевидение» – как звучит! Это было не просто сочетанием слов, в нем было что-то манящее – этакий сгусток сдержанно деликатного вольнодумства той короткой эпохи. Знаете, когда стоишь под холодным душем и чуть добавляешь горячей воды – этим чувством и был тот миг, когда чопорная советская школа входила в доселе неведомые ей двери. Этот симбиоз прежнего с грядущим был недолгим, но успел породить массу идей для воплощения.
– А что? Чем не идея? – чуть ли не вслух подумалось в ответ Боруху.
В ту пору жизнью он был побит еще не сильно и был относительно хорош собой, а лицо как раз зажило после культовых «жестковских» гуляний. К тому же он был наделен неким артистизмом и умением располагать к себе людей не без помощи чувства юмора. Он всегда был тонок и тонок на грани. С ним он открывал многие двери, но чувство то виделось ему лишь как инструмент или средство для чего-то большего, нежели чем просто брошенное на алтарь лицедейства.
«Ничем я других не хуже, все также горшки обжигаю», – подумал Борух тем воскресным утром, глядя на себя в зеркало. «Да я просто туз!» – уже вслух взбодрил себя Баклажанов. Он уложил гелем пышную в те годы шевелюру, надел кремовый плащ и отправился к телецентру на Чапыгина. Там еще с самого утра стояли бесчисленные толпы вожделеющих, и к входу было решительно не пробиться. «Я не тороплюсь», – подумал тогда он и, встретив в толчее каких-то знакомых, начал болтать с ними в сторонке о всяких пустяках. Тем временем редакторская группа окончательно решила взять бразды правления в свои руки и пошла в прямом смысле в народ, выбирая из толпы подходящих на их взгляд кандидатов. Видать, было в Борухе что-то этакое, посему кто-то вдруг резко схватил его за руку и, как гулящую девицу, увлек внутрь телецентра.
Борух прошел череду нехитрых конкурсов, где с хохмами и анекдотами, а где и без оных, но от танцев воздержался, ибо, как помните, танцором был неважным. Ведущим он в итоге стал и даже принял участие в съемках пары-тройки выпусков, но дальнейшего хода делу решил не давать. В народе часто ходила молва о разных мелочных подковерных интригах в артистических кругах, там же он столкнулся с ними лично. Тут же многое, как и в семье. Говорят, семейные склоки зачастую подогревают отношения, его же они ничуть не вдохновляли, а наоборот, наводили на него скуку и апатию, да и не барышней он был, чтоб искать достойную партию, подавая себя через экран. Всех тогдашних телевизионных небожителей он повидал, «внутрянку» понял, в буфете отмечался и через некоторое время как-то органично оттуда испарился.
И вновь разброд и шатания в мыслях, и вновь поиск. Как-то один приятель нашептал ему о курсах гидов при тогдашнем «Интуристе». Тот к тому времени сам их уже закончил и вовсю работал. Рассказывал он о них так красочно, как сектант трубит о своей церкви очередному пойманному у метро «лопуху», что Баклажанов волей-неволей всячески проникся. Тем более одет он был в «косуху» и «казаки», чем уже окончательно убедил Боруха, что это был верный путь к сладкой жизни.
«Гидовство», назовем его так, вообще ремесло великое. Во-первых, оно отчасти путешествия заменяет, просто в поездки едешь ты сам, а тут весь мир у себя принимаешь. Со всего света люди к тебе едут со своими обычаями, культурой, манерами и историями, и ты, считай, за один день в десятке стран побывал. Одни тебе про тонкости родео и фастфуда доложат, другие про то, во сколько и как чай пить правильнее и газоны стричь, третьи – откуда на внедорожниках «кенгурятник» взялся, а от четвертых что-нибудь про наркобаронов выведаешь. Ты же в свою очередь их живописью и архитектурой попотчуешь и «окультуренными» восвояси отправишь. Вот такой бартер, в чем-то равнозначный, в чем-то нет. Всяко интереснее, чем по ларькам пивом торговать или по «стрелкам» ездить.
Мысли эти часто посещали Боруха в минуты ожидания. В них же он был и тем ранним утром, когда ждал прибытия очередного круизного корабля на 33-ий причал торгового порта. Эти ощущения трудно передать, когда солнце только встает над тихой гладью воды, и вот вдалеке появляется он – белый лайнер. Сначала он маленький, как дитя в колыбели, но с каждой минутой растет ввысь и вширь, как человек с годами набирается мудрости, и вот ты уже смотришь на него снизу вверх, как на купчинскую девятиэтажку.
– Вы Борух Баклажанов? – раздался сзади голос, вернув его из минутного забытья.
– С вечера как минимум!
– Я Ирэна, мы с Вами в паре гостей в Эрмитаж повезем. Автобусы под завязку грузить будут, а в музее наш уже на две части разделим, чтоб работать легче было! – сказала она.
– Родители Ваши легких путей не искали, смотрю, могли б и на «Ирине» остановиться, – с улыбкой бросил Баклажанов.
– Странно это именно от Вас услышать, Борух! – парировала та.
– Принимается!
– По пути, – продолжила Ирэн, – говорить будем поочередно, но если я почувствую, что чаевые уплывают, как говорил коллега Бернблит, я буду вынуждена забрать микрофон и включить резерв.
– Приятно, что цитируют великих! – послышалось сзади.
Это и был Миша Бернблит, который случайно услышал их разговор. «Мишей» он, правда, был единицам, поскольку Михаил Владимирович был из старожилов. Отрасль эту он двигал еще со времен Батыя, снискав недюжинное уважение, и всяческих вольностей себе не позволял – на работу выходил исключительно в костюме, как парторг на собрание, и с дипломатом, чем поначалу Боруха несколько насторожил, поскольку одного человека с дипломатом он уже знавал. Роста Михаил был невысокого и чуть полноват, что отнюдь не мешало ему носиться по причалу как метеору и раздавать ценные указания молодежи, для коей он уже тогда был ходячим монументом. В общем, он был еще той старой «интуристовской» выучки и школы, а та ковала знатно.
Время пролетело довольно быстро. После Эрмитажа был тур по городу со всеми известными фото-стопами, и вот они уже прибыли обратно в порт. День к тому времени уже клонился к закату, но то было время белых ночей, да и погода радовала как никогда.
– Может, в кафе каком посидим в центре, если время позволяет? Я угощу чем-нибудь, а потом по набережной прогуляемся за те же деньги? – предложил Борух.
– Только не виски с содовой, а то от них уже изжога моральная!
Ирэна Вески была определенно интересным человеком и как-то сразу Баклажанову понравилась. Замужем она была лишь в студенчестве, выйдя за свою институтскую любовь Сережу Содового, и какое-то время даже носила двойную фамилию, посему моральную изжогу ту не ветром надуло. Союз тот, правда, был менее крепким, чем напиток, и через пару лет приказал долго жить. В итоге Ирэн вернулась к девичьему варианту и уже лишь отбивалась от вопросов, а не сестра ли она той самой? Называла она себя барышней молодой, но пожившей, характера была легкого, посему они быстро перешли на «ты» и задорно болтали о всяческих разностях.
– А как тебя, молодого да раннего, в эти гидовские дела принесло? Ты вуз какой-нибудь языковой заканчивал? – спросила Ирэн.
– Учусь еще. На филфаке!
– По диплому-то кем будешь?
– Филолог-германист!
– Филолух-гармонист?
– Филолог-германист, говорю! – улыбнулся Борух.
– Ааа, послышалось просто! – съязвила та.
– А ты какими судьбами в профессии этой оказалась?
– Ой, да это история в полжизни длиною. Я долго в одном забавном НИИ работала – бумажки перекладывала там. Рутина и тоска смертная. Каждое утро в автобусе битком набитом через полгорода туда, а вечером обратно. Вишу на поручне каждый раз и думаю: «Менять что-то надо – не по нутру моему это все!».
– А что по твоему нутру?
– Мне кажется, я учитель в душе, хотя все мы друг другу учителя. Моя задача в передаче информации – в этом и мое назначение. Где-то узнала что-то, обдумала и под своим соусом дальше передала.
– Так ты, получается, на своем месте сейчас?!
– Получается, что да, но путь этот трудным был. Надо было всю эту рутину и тоску «ниишную» пройти и шишек набить, чтобы в итоге на своем месте оказаться, так что масло еще тогда разлито было! Все через поиск и преодоление, коллега! Как говорится, вход в рай через узкие врата!
– Ну, мы с тобой стройные – ужмемся! И ты можешь сказать, что ты сейчас счастлива?
– Пожалуй, да, – чуть помолчав, сказала она, – работу я свою люблю, ей и живу!
– Типа, как девка продажная – и при деньгах, и при деле любимом?! – улыбнулся Борух.
– Пример не лучший, но верный! – засмеялась та. – Все тонко и по делу – это вам, Водолеям, свойственно!
– А что, прям так заметно, что Водолей? Вроде, на лбу не написано?!
– А мне и писать ничего не надо, я это все насквозь вижу – недаром в детстве следователем хотела быть! В каждом из нас все стихии живут, но одна всегда превалирует. Вы экстравагантны зачастую, но меру знаете; планами и идеями живете, которые системе и анализу всегда придать пытаетесь; упрямы часто, но я бы это упорством назвала. А, главное, свободу любите, от того и женитесь последними, если сподобитесь вообще!
– Мда, «следак» в тебе явно помер – рисуешь как в чистовик! – усмехнулся Баклажанов.
– Рисую далее! – улыбнувшись, продолжила Ирэн. – Женитьба вообще штука сложная. Тут, Водолей – не Водолей, а если человек сложный, ему и с этим сложно. Простые – что?! Познакомились, на танцы сходили – и на тебе – ячейка общества. А ты не из простых, это видно!
– Да и с танцами беда одна! – подумалось Боруху. – А Вы, барышня, замуж опять не особо торопитесь, как я погляжу? Видать, Содовый окончательно у тебя к этому охоту отбил? – через некоторое время сказал он.
– Ну отчего же, вера в мужчин подорвана, но еще жива! – засмеялась Ирэн. – Ухлестывал тут за мной иностранец один, Водолей, кстати. Ну, как ухлестывал? Присватал мне его один из туристов. Говорит: «Есть у меня по твою душу кандидат достойный». Расписал он мне его во всех красках – родственником ему каким-то приходился, вот и решил пристроить его. Долго мы с ним переписывались, а потом он и приехать созрел, да в лошадях тут запутался!
– Это как? – улыбнувшись, спросил Баклажанов, явно заинтригованный таким поворотом.
– Все просто довольно. У «Медного всадника» я ему встречу назначила, только иностранцы же они – природы дети, названиями их особо не надо утомлять. Вот и говорю: «Подходи во столько-то к конной статуе царя у реки – в отеле тебе любой подскажет!». Ну, он же самый умный – ни у кого спрашивать не стал! Выходит из «Астории», а тут Николай I прям на него с коня и смотрит!
– Так ведь у реки же! – едва сдерживая хохот, сказал Борух.
– А Мойка тебе чем не река?! Вполне себе – вот она! Как два дурака так в разных местах и простояли. Он обиделся и первым рейсом домой укатил. Тебе смешно, а у меня счастье женское лошади под хвост!
– Вот царизм этот, скажи, и тут от него боль головная! Дааа, Вески, так ты, выходит, «Динамо-Ставрополь»; хотя, может, оно и к лучшему. Значит, не твое и было!
Просидели они долго, а затем прошлись по набережной, бредя нога за ногу сначала по Адмиралтейской, а потом, выйдя на Английскую, почти дошли до моста Лейтенанта Шмидта. Ирэна что-то рассказывала, Борух же слушал ее, молча уставившись на уже темнеющую гладь Невы.
– А ты ленинградец или петербуржец, Борух? Кем ты себя ощущаешь? – вдруг спросила она, вернув его из собственных мыслей. – Мы же с тобой люди двух времен, как на перекладных ехали. Вот и интересно, где больше по душе было?
– Вопрос интересный, но по мне, так поставлен неверно. Ты во главу угла времена ставишь, я же хочу пройти сквозь них, оставаясь самим собой. Времена разные бывают, а надо почаще в нутро свое поглядывать. Вот я и поглядываю, я – Борух Баклажанов.
Было уже довольно поздно. Борух посадил Ирэн в подъехавшее такси, а сам еще долго стоял, чуть облокотившись на гранит набережной. Он пристально смотрел на тот берег – на Академию художеств и Румянцевский сад, и на сфинксов у спуска к воде, будто пытаясь разглядеть там что-то. Он стоял и на разные лады повторял про себя свою мантру, суть которой и была его естеством.
Часть третья. Ленинградец в Петербурге
Тёплый ветер из метро…
Кофе… эскимо… ситро…
Шпиль, колонны, «Стрелка», шар.
Мост, гранит, вода, бульвар.
"Климат", ЛДМ, "Балты".
Эрмитажные коты.
Двор Гостиный, ДЛТ.
Дом Фонтанный, БДТ.
"Катькин садик", арка, львы.
Медный всадник. Лёд Невы.
"Исаакий", «Спас», "Казань".
Летний сад…
Твои глаза…
Р. Р. Евтюков“Мой Ленинград”
Зазвонил мобильный – такси прибыло. Баклажанов накинул плащ, проверил наличие денег и собрался было уже выйти из квартиры. «Потеря связи – потеря управления!» – мелькнуло у него в голове, и, глянув на состояние зарядки телефона, он вышел на улицу.
Машину подали весьма приличную. Откровенно говоря, Борух часто заказывал таксомоторные компании вразнобой от достаточно дорогих до, скажем так, уровня «эконом». Поездки, а зачастую и дальние путешествия на такси в состоянии жесткого подпития всегда были для него особым культом. Многое в них зависело от самого таксиста. Баклажанов давно понял, что таксист – это больше, чем профессия, это должно быть состоянием души. Есть масса занятий, где требуются лишь четкие профессиональные навыки и грамотное выполнение задания, зачастую связанные с монотонностью. Но есть профессии, которые обязаны забрать часть тебя. Истинный эскулап не сможет не прогнать через себя боль пациента, мало кто видел непьющего бармена, а спортивный тренер в момент игры в мыслях сам находится на площадке. Таксист же должен быть не просто хорошим водителем, он обязан быть немного психологом. Дорога и люди – вот два столпа, симбиоз которых дает в итоге более или менее ясное понимание жизни. Прокручивая перед собой ту пеструю галерею лиц и характеров, уже потом в одиночестве, в пути на следующие заказы таксист сравнивает и анализирует их, становясь чуть мудрее и находя ответы на многие вопросы.
Заказывая такси разного уровня, Баклажанов пытался добиться того же самого, но уже со своей стороны. Он видел и наемных водителей на своем транспорте, пришедших в эту сферу не от хорошей жизни, и достаточно солидных людей на собственных дорогих авто, занимавшихся этим скорее от скуки. Они были разных национальностей, вероисповеданий и судеб, местные и приезжие, мужчины и женщины. От каждого из них Борух узнавал что-то новое – то, о чем не прочтешь ни в одной книге и не увидишь ни в одном фильме. Он внимательно наблюдал за каждым из них, подмечал какие-то тонкости не только в содержании их рассказов, но и в их форме. В них, словно в тысячах кусочков зеркал, он видел и изучал самого себя, собирая воедино. В этих коротких мимолетных встречах люди раскрываются как-то по-особенному, как два пассажира в купе поезда, зная, что с утра они расстанутся и навряд ли увидятся впредь. Иногда было просто интересно «громко» помолчать, послушав истории кавказцев о борьбе диаспор за рынки сбыта овощей и фруктов, а бывало, завязывались и долгие дискуссии на вечные темы.
– День добрый! – сказал Баклажанов, садясь в машину.
– Доообрый дееень! – благодушно ответил водитель, как-то нарочито приятно растягивая слова.
Это был совершенно русский мужик лет 55-и с пышной бородой и огромными ручищами, чем-то отдаленно напоминавший служителя культа.
– Не пристегивайтесь, не нужно, – продолжил он.
– Обычно же, наоборот, водители настаивают, чтобы пассажир пристегнулся?! – недоуменно с улыбкой спросил Баклажанов.
– Впрочем, сами смотрите, – продолжил он. – Судьба она сама накроет, когда время придет – помните, как у Пушкина в «Песне о Вещем Олеге»?
– Помню-помню, – ответил Борух, – мы с Вами еще люди того поколения – читали, разумеется.
– Вот именно, а у меня дочка хоть и взрослая уже, но не учила ничего, в голове ветер один!
– Тяжеловато ей в жизни придется, – сказал Баклажанов, поймав себя на мысли, что начинает втягиваться в разговор.
Он вспомнил, как неделю назад, сам того не замечая, стал обсуждать с дагестанцем вопросы Ислама, что делать нужно в высшей степени аккуратно и тонко, как он, собственно, и делал.
– Да не думаю – в нынешней жизни многого знать и не нужно, тем более она девушка – замуж за богатого выйти хочет.
– Ну, так это мечта любой современной девушки, благо, телевизор все это лишь подогревает!
– Может, оно сейчас и так, а вот моя жена не хотела. Вышла за меня, нищего!
– Да какой Вы нищий, – улыбнувшись, подбодрил водителя Баклажанов, – вон машина какая хорошая.
Борух немного покривил душой, ибо в машинах знал толк. Автомобиль был действительно неплохой, но далеко не самой престижной марки.
– А машина – это все, что у меня есть, – ответил таксист, – я за нее долгое время кредит выплачивал и до сих пор плачу и использую очень бережно.
И действительно, мужик ехал аккуратно, хоть и быстро, грамотно читая дорогу, держа дистанцию и объезжая неровности.
– У нее жених есть – сбагрить дочку хотим! – продолжил он.
– Богатый, наверно? – улыбнулся Борух.
– Да я особо не вникал – это ее жизнь. Главное, чтобы на квартире ее не оставалось – менять ведь будем.
– С чего это? Совсем край настал?
– Я же «бюджетник», – продолжил мужик, – у нас на работе дела давно из рук вон – все стоит. Начальство только помещения в аренду сдает, а нам с этого ни холодно ни жарко. Зарплаты сократили, да и не выплачивают толком – я и уволился. Вот таксую теперь. Хорошо, хоть жена в магазине работает – тащит оттуда все, что можно, чтоб семью прокормить.
– Ну, вроде ни шатко ни валко, но идут дела, получается?
– Это у нее идут, а я как будто на иждивении. Приезжаю в 2 часа ночи, чтоб в глаза ей от стыда не смотреть, а с утра она уж уходит – вот и получается, что живем как соседи. Денег на ремонт машины у нее одолжил, а отдать вот уж как полгода не могу. Смотрит на меня она и так и хочет сказать: «Не мужик ты!».
– Ума-то хватило не ляпнуть?
– Да молчит, конечно, но терпение на исходе! А мне что делать? Я хороший специалист в своей области, учился долго, опыт богатый, а вот не нужно это все сейчас – вот я за бортом жизни и остался. А что я еще умею? Такая жизнь настала, что хоть из окна выходи!
Мужик замолчал. Чувствовалось, он был где-то далеко в своих мыслях, обдумывая все сказанное и еще больше выжигая себя изнутри.
– А тут еще прошлый год выдался – не приведи Господь, – продолжил он, – почти всю свою и жены родню схоронил.
– Да, високосный год! – согласился Баклажанов, вспоминая всех давеча ушедших знакомых.
– Сначала матушка умерла, – продолжил таксист, – а потом и батя за ней. Отец умер там, на родине у меня, в доме с тоски. Соседи говорили, что не ел ничего, у окна сидел – у окна и помер. Зашли они к нему, а он уж окоченевший сидит.
– Страшные вещи какие-то говорите!
– Ну что Вы, не страшные! Страшно потом было. Я в деревню погнал на машине – так дешевле. Ехал быстро, чтоб успеть с отцом проститься, половину подвески в машине и разбил. В деревне-то у нас морга нет – хоронить сразу надо, долго держать нельзя – лето ведь на дворе было! Приехал – а денег-то у меня нет, чтоб за похороны заплатить – вот сам могилу и копал, даже гроб сам смастерил!
– Сами гроб сколотили? – удивился Борух. – Это ж целое искусство! Он же формы непростой?!
– Коль жизнь заставит – любой разберется! Надо было обмыть еще батю. Пока я могилу копал, соседи ему ноги и руки выправили кое-как – к печке прислоняли ненадолго и выправляли. Только после этого быстро надо все делать, а то запах идти начинает. Захожу я в комнату – свет горит, и отец лежит посередине. Я водки маханул немного и мочалкой его вымыл, как смог. Потом нашел его костюм праздничный, одел его и окна открыл, потому как весь дом уж покойником пропах.
Баклажанов слушал молча, оставалось еще пара кварталов пути. Мужик как-то хитро вывернул нижнюю губу и, закусив часть волос с бороды, стал жевать их в задумчивости, но через мгновение пришел в себя и волосы отпустил. Волосы еще топорщились, но мало-помалу расправлялись, принимая прежнее положение.
– Так мне тоскливо и страшно стало, – продолжил он, – что я решил дома не ночевать, а пошел по селу бродить. Встретил соседей по пути, а они говорят, что я окна в хате закрыть забыл. Вернулся я к дому обратно, а ночь уж на дворе и тишина звенящая. В хату зашел, свет не зажигая окна закрыть, а отец лежит в лунном свете и как будто ртом шевелит, словно сказать мне что-то хочет. Я окна закрыл и убежал опять – так всю ночь по селу и проходил. Утром в доме пахло сильно, когда отца выносили. Я его сам закапывал. Тяжелый это труд, скажу я Вам, и физически, и морально, особенно когда батю своего вот так вот…
Загорелся зеленый.
– Вы вон там остановите, я пройду пешком метров триста, – аккуратно прервал его Баклажанов, понимая, что мужик переживает это все в себе заново.
Таксист кивнул.
– Дом пропах, что я потом туда зайти не мог, а ведь я там родился! Что с ним делать сейчас – ума не приложу. Продать его некому – местные же все про него знают. Забил я дверь и окна досками да уехал – так и будет стоять, пока не сожжет его кто-нибудь. Такие, брат, дела…
Машина остановилась. Баклажанов расплатился, щедро дав сверху на чай, немного посидел и молча вышел. Он не знал, что сказать этому человеку, да и нужно ли ему это было? Все, что он мог сказать, могло быть противоречивым, но очевидным было лишь то, что жизнь идет вперед. Стояла не по-февральски солнечная теплая погода, все таяло, и воздух был влажен и свеж. Прохожие, как муравьи, бежали по своим делам, а где-то по улицам ехал дальше этот самый человек, в голове которого было вот это все. Баклажанов постоял немного в мыслях о нем и спустился в подвал в рюмочную «Мятеж».
Он любил эти простые заведения, любил, разумеется, не из-за доступных цен, а за ту простоту и возможность побыть без маски, которую зачастую надевали в заведениях иного толка. Борух вспоминал бурное недавнее прошлое конца 90-х и начала «нулевых», кутежи и массовые ночные объезды дорогих клубов и ресторанов, эти томно-ястребиные оценивающие взгляды тамошних завсегдатаев женского пола, а иногда и пола мужского. Ему даже иногда казалось, что они сидели с калькуляторами и подбивали сальдо внешнего антуража вновь прибывших. В простых заведениях можно было побыть самим собой – это была та редкая блажь, которую изредка можно было позволить себе. Посещение этой рюмочной было неким ритуалом в загульные периоды по пути в баню, чтобы хоть как-то прийти в себя. Состав «мятежников» был крайне постоянен, и Борух помнил их всех в лицо.
– Вам как обычно? – спросил Баклажанова хозяин заведения.
Здесь разливали бутылочный армянский коньяк, который хозяин получал, видимо, откуда-то напрямую с родины, посему качество было неплохим.
– Да, «два по пятьдесят» и ту маленькую шоколадку, – улыбнувшись, ответил Баклажанов, понимая, что уже примелькался. – И 50 отдельно Галине за мой счет, – добавил он.
Галина, она же Галина Александровна, была иконой заведения. Это была сухонькая старушка ближе к 80-и, но лошадиного здоровья. Сколько бы Борух там не бывал, он каждый раз пересекался с ней. Летом Галина носила помпезную фетровую шляпу, а зимой оригинальную шапочку. Сидела она всегда за угловым столом на одном и том же месте. Иногда Баклажанову казалось, что она пребывала здесь еще со времен Достоевского, а рюмочная эта была впоследствии построена вокруг нее. Галина была одинока и жила где-то неподалеку. Дети с ней отношений не поддерживали, поэтому приходила она сюда за общением, тихонько коротая время. Владелец часто угощал ее за свой счет, да и таких доброходов, как Борух, тоже было немало, но ее никогда не видели пьяной. В рюмочной Галина сидела почти весь день, но феноменально держала удар. Одета она была всегда опрятно, и рассудок ее был трезв каждый раз.
– Я Вас категорически приветствую! – фирменно поздоровался с ней Баклажанов, протягивая ей коньяк.
– Рада Вас видеть, молодой человек, – ответила она, улыбнувшись, – какими судьбами тут?
– Ну, человек я уже не молодой, а судьбами все теми же, что и раньше, – тепло ответил Борух, чокнувшись с ней.
Галина пригубила полстопки, Баклажанов же первый полтинник опрокинул одним махом. Он выдержал паузу – коньяк начал разбегаться теплом по телу, и Боруха начало отпускать. Проговорили они минут 10–15 и, выпив вторую стопку на ход ноги, Баклажанов попрощался с Галиной и ушел. Через пять минут он был уже на месте.
«Отдушинские бани» – было написано при входе. Баклажанов открыл дверь и вошел.