Позднему времени отвечают сложные эпитеты, сокращенные из определений (болг. кравицы бѣлобозки, коньовци лѣвогривки и др.) и сравнений, как у Гомера (волоокая, розоперстая), в «Ригведе» («сильный – как – бык» и др.), нем. blitzschnell ‹…›, – и описательные определения французского эпоса, например для храброго витязя: en lui a chevalier molisme bon, vaillant chevalier, miudre de li fu adonc trovê ‹очень хороший рыцарь, доблестный рыцарь, лучшего, чем он, никогда не бывало› ‹…› и т. д. Бог вседержитель, господь всемогущий и т. д. – эти выражения развились в целую фразеологию: эпитет забыт за описанием, внушенным данными евангелия и церковными представлениями о божестве, но личный элемент сдерживается не ими одними, а и пределами древнего эпитета. Сл. следующие старо-французские определения при боге и Христе: Damnes Deus… le magne rei de Trinitat ‹…›; la grant vertu souvraine ‹…› ‹Господь Бог, великий царь Троицы; великая всемогущая добродетель›; ‹…› vrai père poesteis, ‹…› qui le mont doit sauver ‹…›‹истинный могучий отец; который должен спасти мир…› и т. д.
Так разнообразятся эпитеты и определения при Франции (douce France, le bon pais proisiê, la garnie, la loêe, la jollie, la bêle ‹фр. – милая Франция, добрая почитаемая страна, украшенная, достохвальная, веселая, прекрасная› и др.), императоре (frans, loieuz ‹благородный, верный›), Карле Великом: le fiz Pepin… nostre avoê… à l'adurê coraige, au cuer franc… ‹сын Пепина… наш защитник… со стойким духом, благородным сердцем…›; le guerrier, qui tant fait a proisier… ‹воин, который столь заслужил похвалу…› à la barbe canue… и т. д.
Накопление эпитетов и их развитие определениями я объясняю себе наступлением личной череды эпического творчества. Иные из эпитетов Карла принадлежат к древним и постоянным при витязе, герое il ber, il frans ‹могучий, благородный› и др.); emperère, le viel, à la barbe canue ‹император, старец, с седой бородой› характеризуют точнее; описания развивают это впечатление, обращаясь нередко в общие места, дополняющие недочеты стиха. В середине развития, между постоянным, так сказать, видовым эпитетом и наплывом описаний стоит выделение личного, характеризующего историческую особь, вошедшую в оборот народнопоэтической памяти: Карл à la barbe fleurie ‹седобородый› не совсем то, что «ласковый» Владимир князь, в последнем есть элемент желаемости, идеальных требований от царя, как в сербском – честитый; в первом – остаток портрета. Таким же образом отлагались в предании, при разнообразных условиях подбора, образы гомеровских героев, Илья оказался навсегда старым, как и Вейнемейнен, Ильмаринен молодым, как наш Добрыня, и т. п.
Представим себе, что одна из описательных формул, на которые разложился эпитет, показалась характерной, приглянулась и, вошла в частое употребление – и мы объясним себе некоторые явления гомерической речи и северного поэтического языка. У Гомера корабли сравниваются с морскими конями (‹«Илиада»›, IV, 708 след.), веялка или лопата для веяния хлеба зовется истребительницей ости ‹…› (‹«Одиссея»›, XI, 128 = XXIII, 275); греческие определения для царя: пастырь народов, богорожденный, кормчий и т. д.; у Эсхила корабли: колесницы мореходов, плавающие по морю с полотняными крыльями; улитка – носительница дома; полип – бескостный (Гесиод); плащ: защита – от холодного ветра (Пиндар). Сюда относится простейшая группа так называемых северных kenningar; разница та, что северная поэзия последовательно разработала то, что в греческой осталось частным явлением и разработала как средство риторики: определение или аппозиция выделена как самостоятельный показатель лица или предмета, к которому она относилась, а лицо и предмет умалчиваются. О буре, например, говорили как о «ломающей ветви»; это определение («ветви ломающая» ‹…›) и становится вместо «бури»; или король, конунг щедр, щедрость выражалась тем, что он раздавал, ломая их, запястья, служившие на севере выражением денежной ценности; коли он того не делал, он оказывался не щедрым, не ломающим запястья. Так явился ряд выражений – эпитетов, возведенных к значению нарицательных: baugabroti – ломающий запястья (cл. Англосакс. beaggiefa – раздающий их), baugskyndir, baugskati – и baughati: ненавидящий запястья, то есть золото; во всех случаях в значении короля. Таким же образом создались эпитеты-образы: кубок ветров = небо, путь чаек = море, путь ланей = горы и т. д. ‹…›. Их обилие и чрезмерное сочетание затрудняет чтение скальдов, это сторона искусственности; в основе эпитет = образ принадлежит естественному развитию народноэпического стиля; сравнение с параллелями греческими и описательным приемом французского эпоса подтверждает общие отношения народнопоэтической эволюции к инициативе личного поэта или поэтической школы.