Кстати, а почему «меланхолично спокойный», а не флегматично спокойный? Читатель, вы в состоянии определить, какое в данный момент у человека спокойствие: флегматичное или меланхоличное? Нет? Вот и выходит, что к определению «спокойный» автору просто захотелось чего-нибудь добавить для утяжеления фразы.
«…Мне есть куда ходить! Есть чьи пороги коленями отирать! Есть лестницы кроме музейных, с которых меня спускают!!» (31-я стр.)
Это криком кричит наш герой Петя.
Достопочтенный читатель! Возможно ли пороги «отирать коленями»? Попробуйте себе это представить. Можно предположить лишь, что если «коленями» и «отирают пороги», то не в русском языке, потому что в русском языке есть замечательный фразеологизм «обивать пороги».
Странно, что наш образованный герой, мечтающий стать завлитом, не знаком с этим устойчивым выражением. Хотя чему удивляться: вспомним, что не так давно на 7-й странице романа он сомневался, по плечу ли ему работа мозга.
«А ты стой… и воровато подглядывай, как ходит незнакомая непринужденная женщина…» (33-я стр.)
Не поленитесь, читатель, выгляните, пожалуйста, в окно. Дождитесь, когда на улице покажется какая-нибудь женщина, и попытайтесь определить: она – эта идущая мимо вас незнакомка – принужденная или «непринужденная». Если вы решите, что незнакомка принужденная, – попробуйте угадать, кем она принуждена и к чему.
«Не разнимая век, повернулся на спину, и боль ядовитыми ручейками перелилась в виски. Он тихо замычал и открыл глаза». (34-я стр.)
«Он» – это главный герой романа, человек, и зовут его Петя. Непонятно, почему он «замычал», а не застонал, как обычно делают все люди. Разумеется, человек может наедине с собой, уподобившись корове, вдруг замычать. Но для этого он должен предварительно слегка тронуться умом или находиться в состоянии жуткого похмелья. Но Петя до этой страницы был трезв и более-менее нормален, разве что однажды засомневался, по плечу ли ему работа мозга.
Теперь о веках. Петя не смог бы «разнять» веки, даже если бы захотел. Дело в том, что «не разнимать» можно только руки и пальцы. Веки можно только разомкнуть.
«Не шевелясь, он повел взглядом по стенам. Темнота скрадывала убогую колченогость набранных по знакомым или подобранных где-то вещей». (35-я стр.)
Разберемся с вещами нашего героя. Итак – «колченогость». «Колченогость» – то же самое, что и хромоногость, означает физический дефект, заключающийся в разной длине ног. Заметим, что «ноги» могут принадлежать не только человеку или животному, но и стулу, например (ножки стула). Далее – определение «убогий». «Убогий» – значит нищий, бедный, неимущий, скудный. Соединим определения вместе: «убогая колченогость». Теперь представьте себе, что человека в темноте (слава богу, что в темноте!) окружают вещи (с ногами и без ног), которые объединяет одно общее отличительное свойство: «убогая колченогость». В такой обстановке действительно впору не застонать, а «замычать» от безнадежности и страха.
«Он был готов к драке, совершенно готов. Как обычно, старуха добилась своего несколькими словами – она любила жрать человечину». (44-я стр.)
«Жрать человечину» – надо же!
Автор, по-видимому, хотел высказаться предельно экспрессивно, но не знал, как. В итоге сделал из старухи людоеда. А может быть, всего лишь потому, что ничего не слышал о чудесном фразеологизме «есть поедом»?
«Он молча сцеплял и расцеплял кисти рук. Хотелось истошно мычать». (45-я, 46-я стр.)
О русском языке: «истошно» кричат, а не «мычат». Хотя начинаешь уже сомневаться: на 34-й странице Петя, если вы помните, именно «мычал».
«Да, я ему позвонила, – продолжала она, разглаживая блестящую обертку ногтем большого пальца и машинально мастеря из нее фантик». (46-я стр.)
Хорошо, что автор в своем стремлении к определенности не дошел до абсурда, ограничился лишь уточнением, что «разглаживание» выполнялось «ногтем» и что ноготь принадлежал «большому пальцу». А мог ведь разгладить обертку ногтем большого пальца левой руки, например.
Без этих совершенно ненужных деталей из-под пера автора могла бы выйти замечательная неопределенность: «…разглаживая блестящую обертку и машинально мастеря из нее фантик». Уверяю вас, читатель сам бы как-нибудь догадался, что разглаживание выполнялось не носом, не локтем и не коленом.
«Мадам Веретенко, приподняв пудовую левую грудь и почесав под нею, сурово спрашивает у желтой и голенастой, как высушенный кузнечик, Марии Семеновны…» (55-я стр.)
Помните, как на 7-й странице автор просил дать герою возможность «хоть левой ногою нащупать твердь»? Теперь он непонятно с какой целью акцентирует наше внимание на «левой» груди мадам Веретенко, вместо того чтобы без ненужных уточнений сообщить нам, что мадам почесала под «пудовой грудью».
На первый взгляд может показаться, что сделанный на левой груди акцент безобиден. Но, как и в случае с ногами на 7-й странице, это не так. Автор указывает нам именно на левую грудь, тем самым намекая, что правая грудь чем-то от нее отличается. Например весом, то есть она, возможно, не пудовая.
(Читатель, вы напрасно смеетесь, парные внешние органы человека на самом деле не являются зеркальным отражением друг друга.)
Пару слов о «голенастости» Марии Семеновны. Имея в виду эту самую «голенастость», автор совершенно к месту вспомнил о кузнечике. (Сами посудите: ну кто может быть голенастее кузнечика?) Но почему автору приглянулся именно «высушенный кузнечик»? Почему ему не сгодился живой – голенастый от рождения – кузнечик? Потому что автор считает, что «высушенный кузнечик» голенастее живого?
Вы можете мне возразить, обратив внимание, что Мария Семеновна желтая (смотрите текст; всякое в жизни бывает, последствия желтухи там и прочее), и поэтому понадобился высушенный кузнечик, ведь живой кузнечик – он зеленый. Пусть так, читатель, но высушенные кузнечики не бывают желтыми, они бледно-песочного цвета и никак не ярче!
(Признаюсь: совершенно утомили эти две моющиеся в бане бабы из воспоминаний главной героини романа.)
«Вы же собираетесь одолжить у него денег. А он, похоже, теперь при кошельке». (65-я стр.)
Странный какой-то у автора главный герой, странно ведет себя, мычит. И говорит странно. В общем, герой-Петя, будущий заведующий по литературной части, имеющий красный диплом и ставящий спектакли в драмкружке (а по молодости писавший статьи в журналы), у автора романа какой-то безграмотный.
Судите сами: старуха собирается взять взаймы денег на ортопедические ботинки, а Петя говорит – «одолжить» и при этом – «у него». Но «одолжить» – значит дать взаймы ему, а не наоборот. Петя не знает значение этого глагола?
И изъясняется Петя как-то не по-русски. По-русски говорят, что человек при деньгах, а у Пети человек «при кошельке». Откуда образованный человек набрался этой тарабарщины?
«Забавно, что… старуха… живет в ком-то под уютным, детски-домашним именем Саша…» (69-я стр.)
Помните, на седьмой странице Петя боролся с искушением «уютно посидеть с тем и этим инструктором» и я предупреждал вас, что с «уютом» нам еще предстоит не раз столкнуться?
Мы с вами уже обратили внимание на неистребимую любовь автора к сложным прилагательным (вспомним «тускло-жестяной» чайник). Тут та же история: «детски-домашнее имя». Может быть, автор всерьез полагает, что имя «Коля», например, «взросло-домашнее»? Или «взросло-недомашнее»? А какое из имен «уютнее»: «Саша» или «Маша»? В каком из них больше уюта?
«Дочь во всем получилась другой: комфорт, уютная благопристойность, отреставрированные комоды и буфеты, неизменная процедура обеда». (69-я стр.)
Вновь «женская» крайность в определениях: «во всем»! Ну и уют тут как тут, куда же без него.
В чем во всем? В комфорте, благопристойности, комодах и процедуре обеда? Нет? Тогда какой же другой – во всем! - получилась дочь, как вы думаете, читатель? Добрее? Злее? Веселее? Счастливее? Умнее? Коварнее? Удачливее? Смелее?
Может быть, автор имел в виду всего лишь заведенный порядок в доме дочери? Похоже, что это так, но тогда напрашивается вопрос: какой же это должен быть заведенный в доме порядок, чтобы на основании этого можно было сказать, что дочь «во всем получилась другой»?
«Саша замуж вышла рано,… брак получился… уютным, благопристойным…» (69-я стр.)
А не кажется ли вам, что вся 69-страница получилась какой-то, говоря в любимом авторском стиле, «уютно-благопристойной»? Сначала мы познакомились с «уютным именем», затем с «уютной благопристойностью», теперь вот с «уютным, благопристойным браком». Явно не хватает уютной старости и уютных похорон, господи прости.
«…мой ребенок, мое милое дитя – о, как рвалось, как надрывалось сердце!» (70-я стр.)
Так «рвалось» или «надрывалось»? Надо же с этим определиться, это не шутки. Обычно ведь происходит надрыв, а затем разрыв, а здесь все вместе – просто жуть! Наверное, в каких-то областях сердце сразу «рвалось», а в каких-то – сначала «надрывалось». Правое предсердие, например, разрывалось, а левый желудочек – надрывался.
«Приходили люди: …студент Саша, от которого на версту разит здоровьем и силой». (70-я стр.)
Во-первых, устойчивым выражением в русском языке считается «разит за версту», а не «на версту». Во-вторых, разить может перегаром, лицемерием, фальшью, дрянным одеколоном, наконец. Подобные фразы всегда имеют негативный оттенок благодаря несимпатичному глаголу «разить» (несимпатичному в данном контексте, потому что можно, например, разить врага оружием). Может ли за версту «разить здоровьем и силой» – судить читателю. Если может, тогда с таким же успехом «за версту» может разить добром, справедливостью, красотой, молодостью, умом, порядочностью.
«В тот раз к Саше ее отвозил биолог Сева, забавный субъект… вислоухая борзая по музеям и премьерам». (71-я стр.)
Что «вислоухая борзая по музеям и премьерам»? Носилась по музеям и партерам? Может, этот субъект Сева и есть борзая? А что он делал с музеями и премьерами, будучи борзой? Нет, увольте, читатель, разбирайтесь сами.
«…Тетрадка затерялась, как множество живых человеческих судеб …» (74-я стр.)
Судьба человека не может быть ни живой, ни мертвой, это очередная «находка» автора. Судьба просто есть или была (если уже завершила свое существование вместе с хозяином) и «затеряться» нигде не может. Человек может затеряться в джунглях Амазонки или в толпе, а судьба лишь может его в эти джунгли или в эту толпу привести.
«Как странно вспоминать – все ускользает, и прошлые лица, слова и жесты всплывают порознь и вдруг, как обломки кораблекрушения, не сразу и сообразишь – когда что было, чьи это слова пришли в ум…» (74-я стр.)
Здесь стоит заметить, что у «кораблекрушения» не может быть «обломков», обломки корабля могут появиться в результате кораблекрушения. И еще: обломки корабля не могут всплывать «порознь и вдруг», как это может происходить с воспоминаниями человека. Те из обломков, плотность которых выше плотности воды, навсегда уходят под воду, остальные плавают на поверхности. (Простите за ученое занудство, без него никак не обойтись.) Автору в очередной раз захотелось красивого сравнения, но получилось как с эскалатором в качестве карьерной лестницы.
Но самое удивительное открытие приготовлено нам в конце абзаца: «слова» у автора «приходят в ум». Здесь необходимо со всей ответственностью заявить, что «слова», если говорить по-русски, «приходят на ум» и никак иначе приходить не могут.
«Опрятная дрессированная домработница открывала обитую вишневой кожей дверь». (75-я стр.)
Помните зверя Шарика, с которым мы познакомились на 10-й странице? Мы еще гадали с вами, не человек ли он? Теперь вот пришла пора гадать, не зверь ли домработница, открывающая дверь.
«Эта сорочья страсть к пустякам – от отца. Тому тоже в придачу к жизни совершенно необходимы были запонки, заколки,… и прочая собачья чушь. (Потом, после ночного сдержанного звонка в дверь, когда вдруг жизнь его навсегда закатилась за глухие кожаные спины, вся эта милая чепуха тоже закатилась…)» (75-я стр.)
Для начала заметим, что «в придачу к жизни» человеку невозможно ничего дать – ни «запонки», ни «заколки», если только автор под жизнью человека не подразумевает исключительно его существование как биологической (белковой, если угодно) субстанции. Но в этом случае абсолютно все, кроме плоти, вытолкнутой на свет из утробы матери, дается человеку в придачу к его жизни, а не только «запонки и прочая собачья чушь».
Вообще-то можно было не рассуждать так серьезно. Представьте себе: приходите вы в гости на день рождения и говорите: «В придачу к вашей жизни я от всей души дарю вам…»
Далее поясним, что речь в тексте идет о муже главной героини романа, которого когда-то давно подняли ночью с постели и навсегда увели люди из компетентных органов, видимо из НКВД.
Чтобы читатель не очень сильно переживал за давно сгинувшего в застенках чекистов мужа старухи, автор придумал бесподобную метафору, не содержащую и намека на страшную судьбу, предначертанную арестованному. Жизнь мужа, оказывается, всего лишь «закатилась за глухие кожаные спины», будто он колобок из сказки. Туда же, надо полагать, закатились и запонки с заколками.
Метафора настолько же сомнительная в художественном отношении, насколько безупречно нейтральная – в политическом.
«…в последний раз, в этот самый последний визит, после прекрасного уютного обеда…, – дочь повела ее в гостиную…» (78-я стр.)
Помните, читатель, на 69-й уютной странице нам повстречались «уютное имя Саша», «уютная благопристойность» и «уютный брак»? Теперь вот «уютный» обед.
Обед бывает званым, обильным, сытным, долгим, вкусным, но чтобы обед был «уютным»? «Как вам мой обед?» – спрашивает вас хозяйка дома перед расставанием. И вы отвечаете: «Уютный… особенно десерт…» Какой, по-вашему, будет реакция хозяйки?
«…Саша умерла давным-давно, а вместо нее говорила и двигалась рыжая высушенная кукла, дохлая и благовоспитанная». (78-я стр.)
Только что, на 55-й странице, автору для сравнения понадобился «высушенный кузнечик», помните? Здесь же, на 78-й, мы с вами узнаем, что «высушенными» бывают и куклы. И еще мы узнаем, что «рыжие высушенные куклы», оказывается, все «дохлые», но при этом ведут себя благовоспитанно. Надо сказать, что автор ломится в открытую дверь: читатель и так понимает, что если куклу высушить, то она станет «дохлой».
Никак не может автор обойтись без вычурных сомнительных сравнений. Ведь был уже «эскалатор с ошметками сохлой грязи», были «обломки кораблекрушений», всплывающие, когда им вздумается, был «голенастый высушенный кузнечик». Нет, теперь вот еще «дохлая высушенная кукла».
«Молча откинув голову, он рассматривал жену, как смотрят на незнакомку в вагоне метро». (80-я стр.)
Нельзя «смотреть на» кого-либо, как «рассматривать» кого-либо, равно как нельзя рассматривать кого-либо, как смотреть на кого-либо. «Он рассматривал жену, как рассматривают незнакомку» – вот и вся недолга.
«Весь этот загадочный обмен представлялся Нине туром старинного менуэта: роскошный трехкомнатный кооператив уплыл в туманное отдаление, там распался на две и одну, обернулся тремя коммуналками… и в конце концов из… хитросплетения обменов выплыл к Нине этот обломок, за который она и уцепилась помертвевшими руками…» (81-я, 82-я стр.)
Заметим, что Нина менуэтами никогда не увлекалась, не по этой она части, она переводчик с испанского языка. Автор наделил ее невероятной образностью восприятия действительности. Судите сами: чтобы усмотреть в обмене кооперативов, коммуналок и прочих квартир разного достоинства что-либо, напоминающее «старинный менуэт», в котором пары – всего то! – иногда менялись партнерами, надо иметь весьма изощренное воображение. Посмотрите, что у нас с вами творил «трехкомнатный кооператив», главный герой, так сказать, менуэта. Уплыл черте куда, затем распался, после обернулся (оборотень, не иначе!) и в итоге откуда-то выплыл.
«… из … хитросплетений обменов выплыл к Нине… обломок…» Кажется, в воображении своем автор не отстает от героини. «Хитросплетение обменов» у него – прямо пучина морская, из которой «выплывает… обломок». Морская тема близка автору. Вспомните хотя бы «обломки кораблекрушения» на 74-й странице. Там их было много, и они всплывали, когда им вздумается, а здесь обломок один и он «выплывает». Там они были обломками воспоминаний, а здесь обломок – однокомнатная квартира, за которую Нина «уцепилась помертвевшими руками». Почему «помертвевшими»? До настоящего момента автор ни разу не обмолвился о том, что у Нины серьезно нарушено кровоснабжение верхних конечностей.
«Судьба столкнула их в трамвае…» (84-я стр.)
Речь идет о героях романа Матвее и Нине. Судьба, по версии автора, «столкнула» их в трамвае, не в буквальном, разумеется, смысле. Правда, сталкивают людей обычно лбами. Судьба же этим старается не заниматься, даже в переносном смысле: для знакомства она сводит людей.
«Она висела над могучим невозмутимым дядькой в затертой тирольской шляпе с двумя эфирными перышками на боку. Дядька величественно смотрел в тряскую книгу. Нина сверху заглянула в страницу. «Ложись, Роза, – сказала мать. – Ложись и отдохни. Тебе нужно обсохнуть…». (84-я стр.)
Далее, сразу же после знакомства с Розой из тряской книги, Нина увидела в трамвае Матвея.
«Дядька», над которым «висела» Нина, был незнакомым ей человеком и просто ехал в трамвае. То, что дядька был «могучим», наверное, можно было увидеть, «вися» над ним. Но вот загадка: как она узнала, что он «невозмутимый»? Может быть, пассажиры в трамваях всегда невозмутимы? И как Нина умудрилась, глядя на дядьку сверху, определить, что он «величественно» смотрит вниз в книгу? С какой стати он делал это величественно? Может быть, величие распирало дядьку оттого, что у него на голове была тирольская шляпа и из нее торчали перья? И даже если бы она видела его глаза, как бы она распознала в них величие? Хотя со способностями как у Нины возможно многое. Например, совсем рядом на 82-й странице обмен московских квартир представлялся Нине старинным менуэтом.