Этого генерал не знал, личное дело об этом умалчивало. Пришлось на ходу вносить изменения в сценарий.
– Но это же не военное ведомство. В любом случае считайте, что вам повезло. Жилье будет через год. Сейчас там закладывается целый город. Через год заберете семью. И по поводу вашей жены. Она у вас врач и тоже будет работать в госпитале. Это я вам обещаю. Абсолютная гарантия трудоустройства.
Владимиру не хотелось принимать решение сразу, и он решился спросить:
– Товарищ генерал, у меня есть время подумать?
– Конечно, Владимир Петрович, вам обязательно надо подумать, – генерал отечески заулыбался и перешел на покровительственный тон. – Предложение очень серьезное. Но имейте в виду, что такая удача два раза в жизни не выпадает, я вам как старый служака говорю. Я надеюсь, что вы здравомыслящий офицер. Завтра жду вас к десяти. Все вопросы мы с вами решим, не сомневайтесь.
Генерал доверительно протянул руку: «До завтра!», и они попрощались. «Равнозначная должность, неясные перспективы, без жилья…» – размышлял Владимир, направляясь к дежурному офицеру отметить пропуск. Какие еще вопросы генерал собирался решить, он так и не понял.
Выйдя из управления, Владимир вспомнил генеральское боржоми и первым делом напился газированной воды из автомата, а потом поехал на главпочтамт звонить жене на работу. Главврач больницы сообщила, что Шурочка ушла пораньше, чтобы забрать сына из детского сада. Приходилось принимать решение самостоятельно. «Да это и к лучшему, – подумал он, – ни к чему волновать беременную жену». Не сильно огорчившись, он отправился выполнять многочисленные заказы. Переезжая из одного центрального универмага в другой и сверяясь со списком, удивлялся богатой столичной жизни и одновременно не переставал воображать себе новый госпиталь и собственную квартиру в новом городе. И про себя уже решил, что согласится на новое назначение.
Из Заполярья – в Казахстан
Казалось, что пассажирский поезд «Москва-Ташкент» тянется еле-еле. В плацкартном вагоне ехал в основном среднеазиатский люд. Было очень шумно, очень тесно и грязно. Владимир вторые сутки маялся от безделья: про будущую работу он все много раз передумал, завести разговор было не с кем. Сидел, скрестив руки на груди, и вспоминал прощание с начмедом. Крепко напились они в последний день. Иван Леонтьевич расчувствовался, не хотел его отпускать, вспоминал своего брата Володю, сравнивал их. На прощание подарил немецкий медицинский саквояж из крокодиловой кожи. Расстались только под утро, когда кончился спирт. Так Владимир никогда еще не напивался.
Ехал он в купе в окружении многочисленного семейства со старой казашкой во главе. Подсели они на освободившиеся места в Актюбинске, явно в большем количестве, чем предписывалось билетами; плацкартное купе превратилось в общее.
Многочасового соседства хватило ему сполна, чтобы вкусить национальной экзотики. Он разглядывал торчащие из-под стеганого халата и обутые в мягкие хромовые сапоги с калошами старушечьи ноги в теплых штанах. Иногда поднимал глаза на ее морщинистое дубленое лицо, обрамленное плотным цветным платком, и, не обнаружив на ее лице ни бисеринки пота, втайне завидовал; казалось, что влага давно ушла из нее, как из сушеной груши. Когда старуха шла по вагонному проходу, смотрел ей вслед, на ее ноги невообразимой кривизны, и боялся, что они вот-вот подломятся в коленях. Он уже много раз наблюдал, как молодая казашка кормит младенца грудью, как все это семейство ест и что оно ест, и каждый раз, не выдержав картины купейного быта, уединялся в тамбуре и подолгу курил.
Надо было не пропустить разъезд Тюра-Там, остановка – две минуты. Проводница предупредила заранее: «Лейтенант, через десять минут твоя тюрьма там, ждать не будем. И так опаздываем». Владимир подхватил чемодан, перекинул через руку шинель и вышел в тамбур, где и простоял до остановки, всматриваясь во тьму за грязным стеклом и пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни. Заскрипели тормоза, поезд остановился, он спрыгнул с подножки вагона на насыпь. «Бывай, целка служивая», – бросила ему вслед проводница и захлопнула дверь. Почти сразу же поезд тронулся, стало темно.
Дул приятный прохладный ветер. Владимир глубоко вдохнул свежий ночной воздух и испытал облегчение после затхлого запаха вагона. Вокруг не было ни души. Метрах в ста он увидел низкие строения. Их едва освещал фонарь, раскачивающийся на деревянном столбе. Владимир пригляделся. Это были казахские мазанки с плоскими крышами. Рядом с одной из мазанок он различил лежащую на земле козу, привязанную к колышку. В голове промелькнула невеселая мысль, что это проделки проводницы. Эта немолодая шлюха с золотой фиксой и вызывающе накрашенным ртом всю дорогу делала ему недвусмысленные намеки, но он не удостоил ее даже разговором. И вот наступила расплата. Он почти поверил, что его высадили не на той станции, но было уже поздно: от поезда в ночи остались лишь едва различимые габаритные огни последнего вагона.
Вдруг он услышал чьи-то шаги, обернулся и увидел, что по направлению к нему идет человек с чемоданом в руке. Обрадовался и двинулся навстречу. Человек оказался подполковником. Владимир отдал честь и представился. «Вы без головного убора», – неодобрительно заметил подполковник. Владимир впопыхах надел шапку и отдал честь еще раз. В ответ подполковник назвал свое звание и фамилию. Вместе они прошли ближе к свету. Подполковник снял шинель, шапку сунул под мышку. Затем достал из кармана галифе внушительных размеров платок и принялся вытирать мокрое лицо и шею, предварительно расстегнув крючки кителя.
Владимир несколько успокоился, решив, что подполковника по ошибке высадить не могли. А с другой стороны, хотелось, чтобы это была ошибка. Гнетущее отсутствие признаков цивилизации и безлюдье вокруг радовать не могли. Лишь фонарь, со скрипом гоняющий по земле желтое пятно, свидетельствовал о том, что электричество сюда уже провели.
Подполковнику было лет сорок. Выражение его лица не оставляло сомнений в том, что он обескуражен увиденным и недоволен. Закончив вытирать себя платком, он спросил:
– Так вы медик?
– Так точно.
– Откуда прибыли?
Владимир, без всякого умысла, ответил лаконично:
– Из Кандалакши.
Недовольный подполковник оказался не силен в географии и в краткости ответа усмотрел непочтение. Не дождавшись пояснений, съязвил:
– Это что – деревня такая? Чем она знаменита?
– Это небольшой город на берегу Белого моря, – уточнил Владимир и спросил: – Товарищ подполковник, вы не знаете, как можно добраться… до места?
– За мной должны были прислать машину, надо подождать, – неохотно ответил тот.
Через некоторое время произошло чудо: вместо верблюда или сайгака, что было бы естественно для этих мест, из темноты, предварительно дав о себе знать нарастающим шумом мотора, неожиданно вынырнул армейский газик. Старший машины – молоденький лейтенант – представился и уточнил фамилию подполковника. На Владимира никакого внимания не обратил, старший лейтенант в его планы не вписывался. Но не подвезти попутчика было невозможно. Офицеры быстро загрузились, газик лихо развернулся и двинул обратно во тьму, рассекая ее светом фар.
Ехали долго и тяжело. Газик трясло и кидало из стороны в сторону. Разговаривать не хотелось. Радовал только встречный мартовский ветерок, усиленный скоростью автомобиля. Понять, где они едут, было невозможно: то ли по совершенно отвратительной дороге, то ли по бездорожью. Оставалось загадкой, как солдат умудрялся гнать машину в кромешной тьме без каких-либо видимых ориентиров.
Подполковника высадили около деревянного барака, освещенного болтающейся над крыльцом лампочкой. Он исчез внутри барака вместе с лейтенантом, но ненадолго, скоро вернулся, поинтересовался у Владимира его назначением, сказал: «Вас довезут» – и попрощался. Временно, на одну ночь, Владимира разместили в палатке строителей, лейтенанту пришлось подбросить его до места.
Первая ночь на Байконуре
Кровать была застелена грубым колючим одеялом, постельного белья не было. Содержимое подушки свалялось комом. От нее неприятно пахло гнилой сыростью. В галифе и свитере Владимир лежал на спине, заложив руки за голову. Тишину нарушал дружный храп обитателей палатки и скрип кроватей. От духоты, посторонних звуков и новых впечатлений никак не удавалось заснуть.
С соседней койки поднялся едва различимый силуэт.
– Что, не спишь?
– Не получается.
– По первости ни у кого не получается. Куришь? Пойдем, подымим.
Владимир спрыгнул со второго яруса. Они вышли на свежий воздух и сели на лавку перед входом в палатку. Силуэт оказался молодым офицером с взъерошенными волосами. На нем были спортивные штаны и армейская тужурка, наброшенная на майку. Владимир назвал себя. «Сергей», – представился офицер и пожал протянутую руку. Владимир предложил «Любительских», они закурили.
– Спать тут хрен заснешь, – начал Сергей. – Ничего, привыкнешь. Сначала сложно, все ворочаются, пружинами скрипят. Но после втянешься, никуда не денешься. За день так вымотаешься, что все по фигу будет, спишь как мертвый.
– А почему ворочаются? Клопы?
– Не без этого. А может, баб во сне тискают, – хохотнул Сергей. – Скоро комары подтянутся, мать их. Но главное, чтоб скорпион в трусы не залез.
– Это жук?
– Тварь ядовитая с хвостом. Да здесь этого дерьма, – Сергей махнул рукой, – фаланги, тарантулы. Абсолютно гнилое место. И без баб же с прошлого лета, – зло добавил он, – как на подводной лодке служим, бляха-муха. Обещали отпуск после сдачи котлована нашего, никак не дождусь. Как добрался, без проблем?
– Газик подвернулся, подполковника какого-то подвозил.
– Повезло, а то хрен знает, как добирался бы… на верблюдах. Зря ухмыляешься. Строитель? Откуда прибыл?
– Я врач. С севера, из Мурманской области.
– Понятно, там у вас еще холода. А здесь через неделю степь должна зацвести. Я сам не видел, но говорят, все до горизонта будет в тюльпанах.
– Подскажи, где тут туалет?
– Туалет… – плечи Сергея заходили ходуном от негромкого смеха. – Ты, случайно, не из интеллигентов будешь? Все туалеты остались на большой земле. А тебе, должно быть, нужен сортир. Сортир здесь везде, если тебе отлить. Вся степь в твоем распоряжении. В благодарность на орошенном тобою пятаке тюльпан вырастет в память о твоей щедрости.
Владимир при свете луны пытался разглядеть лицо своего разухабистого собеседника, но, глядя на него в профиль, можно было только понять, что он смугл и слишком зарос для офицера – волосы налезали ему на уши.
– Так все-таки? – переспросил Владимир.
– Иди вдоль палаток, – Сергей махнул рукой, – в конце увидишь. Ваши, между прочим, гоняют за использование степи не по назначению, особенно вблизи жилья. Правильно, конечно, всю же степь хлоркой не посыплешь. Но моим безмозглым сынкам разве что объяснишь.
– Это ты про кого?
– Это я про солдатиков моих, стройбатовцев, мать их, – сказал Сергей и смачно сплюнул.
– За что ты их так?
– Как так? Хреново, по-твоему?
Сергей щелчком отстрелил в темноту окурок, запахнул тужурку, чтобы было теплее, и перешел на сплошную матерщину.
– Док, ты с чем имеешь дело? Или с кем? С таблетками? Со шприцами, бляха-муха? С больными, от которых тебе по большому счету ни хера не надо? Так?.. А у меня сто пятьдесят рыл в роте, и большинство среднего образования не имеют. И половина по-русски ни бельмеса. При этом я за них отвечаю, мать их, и делать они должны так, как надо. Стоишь, бляха-муха, смотришь в эту бездонную ямищу и молишься про себя, чтобы никого не засыпало или плитой бетонной не захерачило насмерть. Просекаешь, док? Они у меня, бляха-муха, майну с вирой только после ебуков начали различать.
– Ты что так разошелся, разбудишь всех, – сказал Владимир.
У него от всего увиденного и услышанного совсем упало настроение. Он поддерживал разговор, а сам думал о жене и сыновьях, младшему из которых было три месяца. И недобрым словом вспоминал холеного генерала из медуправления.
Сергей немного успокоился.
– Разошелся… Я сейчас сижу с тобой, у меня передых этой ночью, а бойцы мои, ночная смена, вкалывают там. Вот и думай о них постоянно, бляха-муха.
– Как вкалывают? Ничего же не видно, – удивился Владимир.
– Так, вкалывают! Работа у нас такая, «круглосуточная» называется, слыхал? Мачт осветительных понаставили вокруг, от генератора запитали и вперед заре навстречу, бляха-муха. И выясняется опытным путем, что без моих малограмотных бойцов ни-ку-да. Пока мы из этой пустыни миллион кубов песка с глиной не вынем, а затем сотни тонн бетона в нее не захерачим, ничего здесь не полетит.
– А что должно полететь? – с интересом спросил Владимир.
– А, ну да… Здесь, Владимир, ракеты будут запускать в даль голубую, – Сергей опять недобро засмеялся. – Да ты не дрейфь, что ты напрягся? Бумаг, что ли, много подписал? Здесь каждый столько же подписал. В отпуске только не болтай лишку и письма пиши поаккуратнее.
Владимир не захотел продолжать эту тему и перебил Сергея:
– Давно здесь?
– Летом прошлого года мы сюда прибыли. Так что я, бляха-муха, ветеран.
– А солдаты твои где живут?
– Они еще из землянок не выбрались.
Сергей посмотрел на Владимира.
– Что, затянулся, а выдохнуть не можешь? И я в землянке жил, чему удивляешься? Здесь зимой холодища и ветер. Это сейчас уже тепло, можно в палатках перекантоваться. А летом наоборот будешь зиму добрым словом вспоминать, жара невыносимая. Здесь, бляха-муха, всем хорошо, кроме людей.
– Госпиталь отсюда далеко?
– Пара бараков у них, кажется, да палатки. Пешком не дойдешь, ехать надо. Но это не твои заботы, завтра довезут, успеешь насладиться местными прелестями.
– А стационарный госпиталь строят?
– Какой, на хрен, госпиталь! – возмутился Сергей. – Людям жить негде. Бараки бы к следующей зиме на всех построить. Деревянный городок – тот строят, около реки. Две линейки коттеджей наметили. Но они не для смертных, сам понимаешь. А пока начальство в вагонах живет в Тюре, но там тоже, я думаю, не сахар… А почему госпиталем интересуешься?
– Я же врач, – подавленно ответил Владимир, вспомнив генеральские заверения в том, что госпиталь строят.
– Ну да, забыл уже. Врачи здесь нужны. Солдат калечится – ты не представляешь, сколько. При таких масштабах и такой гонке по-другому и не может быть. Солдатики здесь как песок, расходный материал.
Владимир недоверчиво посмотрел на собеседника, но решил не уточнять и сказал о себе:
– Я инфекционист.
– Инфекционист? По всякой заразе, значит. Готовься поносом заниматься, док. Сейчас жара наступит, будет море мух и поголовная дизентерия. Здесь даже нормальной воды нет, питьевая вода привозная, на станции водокачка, оттуда возят. Да что я тебе рассказываю, через неделю сам все увидишь. Утром завтра приедет водовозка, постоишь в очереди на водные процедуры, умоешься сырдарьинской водицей с рисовых чеков, зубы почистишь, и будет тебе прозрение. Только челюстями не сильно работай, а то от песка без эмали останешься.
– Слушай, а где здесь попить можно? – вдруг спохватился Владимир, услышав упоминание о воде.
– Нигде. Завтра, когда привезут питьевую воду, советую напиться впрок, как верблюд. – Сергей невесело засмеялся. – И наполнить все сосуды, какие есть.
– Да ладно тебе нагнетать, – не выдержал Владимир.
– Нагнетаю, говоришь? Ну-ну, – ухмыльнулся Сергей, – завтра вспомнишь меня. Поймешь тогда, что я правду говорил, бляха-муха. Прошлым летом народ падал без воды. Но ты пока сам не увидишь – не поверишь. Солдаты водовозки самовольно останавливали и выпивали до капли, а ты – «нагнетаешь».