Приближавшегося худого подростка без труда схватил за грудки одной рукой и встряхнул, чтобы он не цапнул меня за руку. А прямо перед лицом возникла женщина… Какая-то женщина в серо-голубой лёгкой кофте, забрызганной грязными тёмными пятнами. Свободной рукой мне удалось схватить её за рыжеватые волосы прямо надо лбом. Её лицо оказалось сантиметрах в пятнадцати от моего. Она разевала окровавленный рот навстречу мне, и на какой-то долгий момент я уставился взглядом в этот рот. О, я очень хорошо успел его изучить. Так странно! Язык был покрыт белёсым налётом, сокращался и приплясывал, как щупальце осьминога. Я разглядел пломбу на нижнем боковом зубе, а один из нижних передних отсутствовал. И дыра кровоточила. Она совсем недавно слишком яростно кого-то кусала. Уже успела обронить свой зуб.
Момент иссяк, словно его и не было. Отшвырнув подростка, я ударил освободившейся рукой эту женщину по лицу со всей силы. Кулак вошёл в холодеющую скулу с мясным звуком, и женщина плашмя упала набок.
Я рванулся к выходу из переулка, но сзади на меня навалился кто-то, я так и не увидел, кто. Но это был кто-то тяжёлый. Мне не удалось его стряхнуть, как можно было бы стряхнуть того подростка. Он как-то так ухнул, навалившись. От этого вздоха стало мерзопакостно щекотно в затылке. И вот тогда меня укусили. Туда, где шея переходит в правое плечо. Такое укромное место. Куда вас целует любимый человек. Куда они обычно кусают в фильмах.
В фильмах персонажи зажмуриваются и кричат от боли. Не представляю, как я выглядел в тот момент, но, мне кажется, не бывает такого крика, чтобы передать, насколько это больно. Это было так, словно боль вытеснила мою личность из сознания и из тела. Накрыла непроницаемым полотном, как накрывают на ночь попугая в клетке.
Бывало раньше, когда мы с Ульяной баловались, хихикали, порой покусывали друг друга от переизбытка чувств. Так хотелось откусить кусочек от неё, аж до дрожи. Думаю, многим знакомо это чувство. Слышал, для него даже есть специальный термин. Иногда, бывало, она очень больно кусала меня за губу или за ухо. Я ощущал, что она как бы фиксировала челюсти в конкретном положении, чтобы не откусить от меня кусок на самом деле. И начинал подвывать от боли. Потому что, правда, бывало больно. Но это совершенно ничего по сравнению с тем, когда от тебя натурально откусывают кусок мяса. Впиваются зубами и тянут, тянут назад, на себя, продолжая придавливать руками твоё тело, как будто это зажаренная целиком баранья нога.
Когда смог немного совладать с собой, то рефлекторно прижался к лицу, перепачканному моей кровью, заполнившему собой мою шейную впадину, чтобы чуть умерить боль, чтобы он не тянул, сука, так сильно. Помните, как сложно бывает остаться собой, когда ешь дольку арбуза – только попробуй углубиться в мякоть – и все щёки перемазаны соком! Но тварюга держала меня своими руками за левое плечо и правую руку, как будто я был, в самом деле, не кем-то живым, а просто неудобным вертлявым хрючевом. И он надавил, и снова стал рвать зубами мою шею. Я теперь чувствовал рельеф его зубов – твёрдых таких камешков в моём мясе. Помимо боли, это было ещё и омерзительно. Я задержал дыхание и со всех сил рванулся вперёд. Это был самый болезненный оторванный заусенец, который только можно себе представить.
Когда боль слегка отпустила, чтобы я мог хотя бы осознавать свои страдания, то опять обнаружил себя бегущим. Ну, куда-то вперёд.
Не знаю, бывает ли так, вообще, должно ли так быть, но, кажется, вся правая сторона рубашки была залита кровью. Как оторвался от погони оторвался от погони, не помнил, но теперь зажимал впадину, РЫТВИНУ между шеей и правым плечом левой ладонью, ощущая пальцами, как перемешались в бесконечном кровяном соусе ошмётки кожи, мяса и ткани рубашки. По лицу текли сопли и слёзы. Взрослый мужик ревёт, как дошкольник, рассаднивший ногу, возможно, сказали бы вы. Изображение двоилось, троилось и расплывалось в глазах из-за слёз. Слева и справа мелькали фигуры. Я не узнавал местность, не мог сосредоточиться, чтобы понять, где нахожусь. Да и не пытался, конечно. Не знаю, обращал ли кто-нибудь на меня внимание. Или те улицы уже были охвачены каннибализмом и паникой, и каждый был занят решением своих проблем. В любом случае, мне не было никакого дела до происходящего вокруг. Было больно, очень больно. Но, как только сознание слегка приноровилось к боли, возникла мысль, что теперь эта хренова впадина, эти долбаные ошмётки так и останутся у меня навсегда. А ещё столько кровищи. У меня сильно кружилась голова. Наверно, из-за потери крови. И вообще, вообще, думал я. Этого не может быть. Такого не случается со мной. Я не из тех людей, которые выигрывают в лотерею или наоборот, в которых бьёт молния. Или даже сосулька зимой с крыши. Я же такой среднестатистический, обыкновенный.
Да, теперь мне не стыдно рассказывать обо всём этом. Это было очень больно и обидно. Очень досадно. Тогда я никак не мог поверить в произошедшее. Нет, со мной не могло случиться какого-то уникального несчастья. Сегодня я вышел из дома утром, а вечером вернусь обратно, и завтра будет новый день. Но, когда утёр слёзы запястьем левой руки (вся кисть была залита собственной, уже засыхающей кровью), посмотрел перед собой, то понял, что в тот день беда, постигшая меня, совершенно не была чем-то выходящим из ряда вон. А даже совершенно наоборот. Это была универсальная беда для среднестатистического человека.
Перешёл с бега на шаг. Лицо всё было перекошено, так я отчаянно боролся с болью. Кажется, ещё и слюни пузырились в уголках рта от натуги.
– Сука, сука, гадство, – стонал я, – Ну какого хрена? Зачем было именно сейчас писать-то? Ну на кой чёрт? Дура тупая. Блин. Безмозглая!
Сорвался на рёв. Бессильная ярость на Ульяну вылилась в размахивание кулаком здоровой левой руки в воздухе (правая отнялась и просто болталась вслед за движениями торса) и злостные подпрыгивания на месте. Чем сильнее ударить пятками в асфальт, вдолбить свою ярость, тем лучше. Только толку от этого не было никакого. Знаете про пять стадий, да? У меня было времени в обрез, чтобы успеть пройти их все. Скакал на месте, как сумасшедшая обезьяна, посреди улицы, посреди кричащего города. И совершенно никому не было до меня дела. Кого-то рвали на куски, кто-то бежал. Кто-то опять визжал от страха. Этот звук успел надоесть за день. Билось стекло, трещал металл бьющихся автомобилей – наверно, особо упоротые пытались прорваться на своих машинах сквозь заторы, пока их выковыривали из машин, как неандертальцы выковыривали костный мозг мамонта.
Достал мобильник, чтобы хотя бы узнать, что было такого, блллин, срочного, что именно в этот момент понадобилось писать.
Бывают в жизни моменты, когда чувствуешь себя дерьмом вне зависимости от ситуации. Имею в виду, как бы ни было тебе плохо, это не может тебя оправдать. Когда я увидел, что сообщение пришло с короткого номера, и банк предлагал мне кредит до пяти миллионов рублей под офигительно выгодный процент…
– Твою мать, – выдохнул я. – Какая удача.
Рана по-прежнему болела, но это почти не помешало почувствовать себя ещё более отвратительно, тоскливо и одиноко. Такое отчаяние охватило, что перехватило дыхание. Понял, какой я урод, что с такой готовностью проклинал Ульяну, даже не разобравшись, в чём дело. Поэтому, чтобы загладить вину, наверно, даже перед самим собой, ускорил шаг. Нужно скорее найти её и спасаться.
Иногда, когда мы ссорились, она упрекала меня в том числе и за то, что меня волнуют только внешние проявления её недовольства. Якобы, если она не показывает, что её что-то не устраивает, то я и счастлив. А если вижу, что что-то не так, то стараюсь всеми силами убрать расстройство с её лица, чтобы вновь засияло солнце, все были счастливы, и я сам, главное, беспечен. Может, так оно и есть. Я отвечал, что не владею телепатией, не могу угадать, что она расстроена, если она улыбается. Что, конечно, вижу только внешние проявления её настроения. Но так и не осознал, честно говоря, сути её претензии в полной мере. Может, в самом деле, я спешил всё исправить в первую очередь для собственного душевного равновесия.
Кровь вроде бы остановилась. Нужно просто идти, сколько бы ни потребовалось, не останавливаться. Найду её, и тогда мы непременно что-нибудь придумаем. Поедем на дачу, запрёмся там, переждём пару дней, посмотрим, что к чему. Будем сидеть тихо, как мышки. Как мышки.
Шёл теперь быстро, вышагивал как робот. Рана болела – словами не передать, как. Но эта боль теперь злила меня. Я злился на боль. На всё это вокруг. И был готов сделать всё, что нужно, чтобы насолить вообще сегодняшнему дню.
На ходу набрал номер Ульяны. Она не отвечала в течение трёх гудков. Мысленно я был занят как раз тем, что отгонял жуткие мысли, которые витали вокруг меня в течение этих трёх гудков.
Наконец, она ответила.
– Привет, зайчик.
– Привет, моя хорошая. Как у тебя дела? У тебя всё нормально? – с одной стороны стискивал челюсть, это как будто помогало терпеть боль. Зато другой стороной рта вроде как почти получалось говорить непринуждённо.
– Да, пока да. Большинство наших ушли. Они звали меня с собой, но я не пошла.
Надо было сказать слова ободрения, ведь она сделала так, как я велел, хотя, может быть, у неё были собственные соображения на этот счёт. Не может быть, а наверняка. Но слова застряли в горле. Я и не знал уже, правильно было то, что она осталась в офисе или нет.
– Молодчинка моя, – наконец, выдавил, сгорая от стыда и досады.
– А как ты там? Что там происходит?
– Я тоже хорошо. Немного заблудился. Прости. Сложно идти. Никакого тебе транспорта. Так что пришлось идти пешком. Тебе нужно будет ещё подождать. Обязательно приду. Потерпи, я тебя прошу.
– Да, конечно. Только ты приходи.
– Я приду.
– И будь очень осторожен.
– Да, моя сладкая. Я очень осторожен.
– Я тебя очень люблю.
– И я тебя люблю, нежность моя, – прикусил губу, чтобы не дрожал голос.
– Приходи скорей. И будь осторожен.
– Обязательно.
– Люблю.
– И я тебя люблю. Ну, я побежал. Нужно понять, где вообще нахожусь.
Звонок разъединился. Я убрал телефон и судорожно выдохнул. Сердце защемило так, словно сжалось в кулак и не желало разжиматься, чтобы идти дальше. Не могу говорить о том, что чувствовал в тот момент. Просто майское безоблачное небо стало ещё огромнее. Оно накрыло меня всей своей невесомостью. И в нём, словно в линзе, путь до офиса Ульяны увеличился до безобразных непреодолимых размеров, забирая всю надежду, все силы. Но я ещё прибавил шагу. Странно, так легко теперь давалась дорога, несмотря на то, что уже случилось со мной, и то, что происходило внутри. Может, это что-то вроде непринуждённости обречённого? Вокруг меня творился хаос. Ужас. Такой ужас, который даже не хочется представлять нормальному человеку. Это было так люто, как подёргивающиеся ноги человека, на чьих руках сидят, выгрызая мясо из его живота и впиваясь зубами в лицо.
Увидел лежащего навзничь милиционера. Просто шёл и увидел. Может, и раньше видел что-то подобное, но не обращал внимания. А тут обратил. Вот, он лежал себе. В голове щелкнуло, подобно условному рефлексу, надо посмотреть, есть ли у него оружие. Неужто от компьютерных игр вынес какую-то пользу? Очень вовремя. Ладно, потом посмеюсь над этим. Посмотрим, что дропнулось.
Подошёл к лежащему. Так по-особенному они, мёртвые, лежат. Не просто лежат, а это вот "навзничь". Так, что сразу всё понятно.
Совсем молодой парень. И лицо не дегенеративное. Так могли бы изобразить смертельно раненого солдата на патриотической картинке. Русые волосы, жалобно вздернутые брови, прикрытые глаза. Только уголок рта как-то изогнулся, отвис что ли, как-то по-дебильному. Младший сержант.
Я не разглядывал его специально, просто эти все детали бросились в глаза, словно рассказывая короткую историю, которая закончилась. Ещё кровь не совсем высохла. Мне подурнело от всего этого, затошнило от слабости и головокружения. Но я увидел пистолет в кобуре, сосредоточился на нём, и тут же полегчало. То, что паренек не успел даже расстегнуть кобуру, чтобы защититься, я воспринял уже без болезненной слабости. Это даже хорошо. Значит, все патроны на месте. И это увеличивает мои шансы и всё, блин, такое. Хотя, даже не знал, есть ли в обойме патроны. Может, их вообще таким пацанам в милиции не выдают? И, типа того, что они носят пушки в кобуре за так, чтобы устав соблюсти или что-то в этом роде.
Был только один способ узнать это, и, подкрадываясь к нему, как будто он спит, я подумал о том, как бы не лохануться. Я ведь никогда не стрелял из пистолета. В детстве, конечно, из пневматического стрелял. Был у нас такой пистолет, Байкал, со съемными барабанами, чтобы разными пульками можно было стрелять. Он мне внешне напоминал пистолет Робокопа.
Сосредоточься, мысленно прикрикнул на себя. Так рана болит. Как болит! И стоит только о ней подумать, как начинает болеть ещё сильнее.
А ещё в армии из автомата стрелял на стрельба. Уши закладывает. Хотя, какого чёрта? Я читал об этом и видел на экране бесконечное количество раз! Уж разберусь как-нибудь! А если с предохранителем не сразу совладаю или забуду патрон в патронник дослать, то это секундное дело. И потом никому не расскажу об этом.
Потянулся к кобуре, и парень схватил меня за руку повыше запястья. Но тут же снова отпустил и опять схватил. Цап, цап, цап, как будто не мог никак перехватить мою руку поудобнее. Я посмотрел на него. Он хрипел своим перегрызенным горлом и таращился на меня круглыми глазами. В правом лопнул сосуд, и белок глаза был как сплошная кровавая капля.
Даже не вспомню, что тогда подумал. И подумал ли вообще что-нибудь. Я только охнул, вырвал руку и удрал.