Витькины небеса

Деревенские блинчики

Раненый пожилой красноармеец смотрел на Витю добрыми глазами и приговаривал: «Береги себя, сынок, береги…» Витьке было хорошо и покойно. Вдруг, откуда ни возьмись, появился Гришка Булатов, оттолкнул доброго красноармейца и давай трясти Витьку за шиворот, крича: «Ты что же, брат, окочуриться захотел? А ну, вставай живо!».

Витёк с трудом разлепил глаза. Ночь, снежное поле. Добрый красноармеец и парень из Слободского исчезли, остался только его попутчик Мишка Зорин; он-то и тряс Витю. А когда растёр пригоршней снега Витькино лицо, парнишка и вовсе очухался.

– Смотри, пурга кончилась! – радовался Миша.

– Сколько же мы с тобой тут просидели? – Витя оглядывался по сторонам. Ночное небо выяснило. Снежное поле тусклым холодом освещала луна.

– Да неважно; туда гляди, за деревья. Видишь?

Всмотревшись, Витёк различил за перелеском уходящие ввысь тонкие столбики дыма. Повеселевшие мальчишки, собрав остаток сил, направились к деревне. Как же удивился Мишка, когда ребята добрались до этого населённого пункта:

– Климковка! Она самая! Вот мы и прибыли, Витюха. Только почему-то с другой стороны заходим… Ох, и дали же мы с тобой кругаля из-за этой пурги!

Деревенские собачонки перелаивались из тёмных дворов, провожая двух горе-путешественников, одиноко бредущих по широченной улице. Ну вот, даже не верится, тот самый дом. Довольный Мишка долго стучал в окно. Разбуженные хозяева устроили маленький ночной переполох. Шум, крики; наконец, зажгли свет, и мальчишки оказались внутри просторной избы.

Как же вся Мишкина родня обрадовалась появлению нежданных гостей! Изголодавшихся, чуть живых, ребят тут же усадили за стол и стали кормить деревенскими блинами со сметаной. Блины эти были толстые, как большие оладьи. Пока ребята доедали оставшееся с вечера кушанье, хозяйка начала печь новые порции – что называется, с пылу, с жару. Кажется, ничего вкуснее тех дымящихся, приготовленных в русской печи блинов с деревенской сметаной Витька в жизни не едал. Мальчишки трескали вкуснятину до тех пор, пока не упёрлось. А после, довольные, отправились спать.

Но сладкого отдыха не случилось. Полученное во время объедаловки удовольствие требовало расплаты. И у Витьки, и у Миши с непривычки так закрутило животы, что пришлось им всю ночь бегать до ветру.

– Прав ты был, Миша, когда говорил, что отъедимся так, что на всю жизнь запомним, – недовольно бурчал Витёк, возвращаясь под утро из очередного похода в нужник.

– Да, Вить, ты с виду такой маленький; не знал, что в тебе так много… отходов жизнедеятельности, – острил неунывающий Мишка, отправляясь по тому же адресу.

***

Лишь к полудню животы незадачливых едоков немного успокоились, и ребята отправились прогуляться. Экскурсоводом для них стала Мишкина двоюродная сестра Степанида, бойкая девчушка лет десяти от роду; звали её все просто – Стёпка. Повела она гостей осматривать местные достопримечательности. А посмотреть было на что.

– Какая необычная у вас деревня, дома совсем чудные, – удивлялся Витёк.

– Вот сам ты и есть деревня! Посёлок у нас, да и то недавно так называть стали, а раньше звали не «посёлок», а «завод», так-то! – отвечала Стёпка.

– И название чудное: завод какой-то, – продолжал Витя.

– Не какой-то, а Климковский Завод, – тараторила девчушка. – Здесь чугун аж с восемнадцатого веку плавили; вона, вишь, какие цеха тута?

Заснеженная улица вывела ребят на широкое место к плотине. Справа от дамбы раскинулся огромный замёрзший пруд, по берегам которого приютились деревянные дома. По заметённой глади пруда разбегалось в разные стороны множество тропинок. Слева же, в низине, и впрямь стояли непонятные сооружения из красного кирпича.

– Вот, глянь-ка, – начал объяснять Мишка. – Силой воды, падающей из пруда, приводились в действие водяные колеса, а от них – заводские механизмы.

– Вон печь доменная, – перебила старшего неугомонная девчонка, указывая на строение, окружённое высоченными горами шлака. – Её недавно, перед самой войной, закрыли.

Ребята прошли по дамбе мимо колхозной лавки и добротного деревянного здания с цифрами «1892» под крышей, в котором, как объяснила Стёпка, располагалась заводская контора. На следующем здании красовалась вывеска «Клуб». Девчонка тут же ткнула в него пальцем:

– Здесь при царе инженер Павлов жил, заводским управителем был, а потом в Москву уехал, академиком стал, – заявила она. – А сейчас мы тут в хоре поём. Знаете, какой у нас в Климковке до войны хор был? Сто человек! Нигде такого нету!

– Хор – это замечательно, – согласился Витёк. – Люблю, когда поют.

– У нас и больница своя, и школа, и политехникум есть. Вот и памятник, пожалуйста, мы к нему по праздникам цветы возлагаем.

Ребята приблизились к неказистому сооружению в виде столбика с красной звездой и надписью «Борцам Революции». Поодаль возвышался большой заброшенный храм. Неумолкающая Стёпка перехватила взгляды мальчишек.

– Спасская церковь это. Закрыли её. А раньше-то сюда каждодневно человек по пятьдесят, а то и по сто паломников приходило с разных городов и сёл. Да и сейчас ходют к горелым младенцам, не так много, конечно. А ещё у нас источник есть волшебный. Манигор зовётся. Туда тоже ходют. И там часовня была, да снесли её.

– Обожди, Стёпка, а кто они такие, эти, как их, горелые? – спросил Витёк.

– Как?! Ты не знаешь?! Их ещё пламенными младенцами прозывают, – девчушка, искренне удивляясь, таращилась на Витьку так, словно тот признался, что не знает, кто такой Стаханов или Чкалов, например.

А поглазев, принялась сбивчиво пересказывать жуткую историю гибели трёх маленьких братьев Димы, Илюши и Васи, возраст которых был от двух до семи лет. Их в 1883 году зарубил топором собственный отец, помутившийся рассудком от голодного плача детей. После того бросил истерзанные тела своих сыновей в огонь печи.

– Старожилы сказывают, что в момент сожжения младенческих тел из трубы выпорхнули три голубя; стало быть, знамение Божие, – округлив глаза на улыбающихся мальчишек, поведала маленькая сказительница.

Убиенных мальчиков стали почитать как святых мучеников. В их память соорудили три часовни, написали икону. К месту гибели детей начали приходить люди. Стали они молиться о своих нуждах, брать чудодейственную воду из колодца возле их дома. Каялись, да и получали исцеление от недугов. Но в предвоенные годы власть словно взбесилась: все окрестные церкви позакрывали, попов по лагерям за антисоветчину отправили, часовенки порушили, колодец тот закопали. Народ начал опасаться молодчиков из Союза Воинствующих Безбожников, и паломников стало совсем мало.

– Ну, и что? – возразил Витька. – У нас на Филейке тоже монастырь разрушили и церковь закрыли – значит, надо так. Мешали они, видать.

– Да кому же мешали-то? – вздохнула девчушка. – Ведь они за нас Бога молили.

Витёк твёрдо знал, что партия большевиков никогда не ошибается, но спорить не стал.

– А вон там у нас Веприково; знаете, почто местечко это так зовётся? – без перехода продолжала экскурсию Стёпка. – А пото что работали на Климковском заводе поначалу крепостные крестьяне, купленные или выигранные в карты капиталистами. Но работали здесь, особенно на рудниках, и свободные люди. И вот однажды один из работников выдал начальству, что трудившиеся с ним люди – не свободные, а сбежавшие от помещика крепостные. Хозяин распорядился засыпать беглых в шахте. Однако погибли не все. И те, что остались живы, наказали иуду: исщепали деревянный заслон и зажарили предателя, яко веприка. С тех пор это место Веприково и есть.

А ещё вокруг посёлка есть остатки рудников и куреней, где выжигали уголь. Название одного из них – Французский, потому что тут работали после Отечественной войны 1812 года пленные французы. А название другого – Австрийский, там во время империалистической войны трудились пленные австрийцы.

– Так, значит, скоро и Немецкий появится, когда наши фрицев победят! – подвёл итог экскурсии Миша.

***

Следующим утром Мишу и Витю посадили на «Красный обоз», состоящий из трёх саней с продуктами, которые регулярно отправлялись из колхоза рабочим кировских заводов. Проезжая мимо Климковского военно-учебного пункта, мальчишки видели, как местные ребята отрабатывают удары штыком под началом однорукого красноармейца.

Обратная дорога гораздо приятней. Пацаны отдохнули и были более-менее сыты. Конечно, жизнь в Климковке – тоже не сахар. И там излишеств на столе не водилось. Далеко до тех картин, которые рисовало Витькино воображение накануне путешествия.

Ближе к вечеру, проезжая через Слободской, вспомнили мальчишки их ночёвку здесь и бойкого паренька Гришу Булатова.

– Хвастун этот Гришка! Шоферская должность его, видите ли, не устраивает, в разведку захотел, – возмущался Миша.

– Да ладно тебе, у него отца фашисты убили. К тому же он парень настырный, как говорится, не промах, такой куда хошь пробьётся! – отвечал Витёк.

До Филейки добрались ближе к ночи. Пятидневный Мишкин отпуск подошёл к концу. Три дня они пешком сквозь метель добирались до Климковки, чуть живы остались. Только денёк там отдыхали. А весь последний день ушёл на обратный путь. Мишка спешил поскорее лечь спать, ведь с раннего утра его ждала тяжёлая работа у станка на заводе. А вот Витька домой не очень-то торопился. На него нахлынуло какое-то тревожное чувство. И чем ближе к дому они подходили, тем беспокойнее становилось на душе. Может, с отцом чего случилось? Витёк замедлял ход, будто это могло отвести беду.

– Ну чего же ты там копошишься; забуксовал, что ли? – ворчал впереди Мишка.

– Да иду я, иду, – бубнил себе под нос Витька, прибавляя шаг.

Миша дожидался товарища у двери. Он держал на плече мешочек с гостинцем из Климковки (крупа и немного сала) и пинал по стенке, чтобы стряхнуть с валенок снег.

– Что-то ты, Витюха, сам не свой. Не заболел часом?

– Да не, нормально всё, – неуверенно отвечал Витька. Лишь на мгновение задержался он у порога. «Эх, будь что будет!», – решил мальчишка и шагнул внутрь.

Весточка с фронта

Войдя в избу, Витька окунулся в привычную атмосферу. Мама стирала в тазике бельё, бабушка возилась у печки, а вокруг Витьки шныряли младшие братишки и сестрёнки. Все в приподнятом настроении. Не успела мама и рта раскрыть, как восьмилетняя Танюха выпалила:

– А от папки-то письмо сегодня почтальонша принесла! – сестра кивнула в сторону стола, на котором покоился мятый листок, исписанный мелким почерком. – Читать-то будешь ли?

– А то! – не раздеваясь, Витёк бросился к столу. Бережно держал он весточку с фронта, чая: «А ведь недавно бумажка эта была в руках бати!».

– Ты чего? Вслух давай! – потребовало всё семейство.

– Да вы и так читали уж не раз, поди? – голос Витьки дрогнул, он прокашлялся. В избе стало тихо-тихо. Дети умолкли, бабушка с мамой отстранились от работы, подселенцы навострили уши. Лишь за окном завывал зимний ветер, да в печи тихонько потрескивали дрова.

«Здравствуйте, дорогие мои мама, жена и дети! Совсем мало свободного времени стало у нас, некогда и письмо вам отправить. А всё потому, что наши доблестные войска без устали изгоняют фашистскую банду с нашей земли! Освободили мы за последнее время много сёл и городов: Клин, Можайск, Малоярославец. Видели своими глазами, как зверствовали гитлеровцы – сожжённые дома и множество расстрелянных советских людей. За всё это они ответят и уже начали отвечать! Наконец-то закончился наш так надоевший драп-марш и Красная Армия погнала фрицев на запад. Геройски воюют наши ребята. Да и меня к награде представили, дадут скоро, стало быть, медаль «За отвагу». А сейчас наша дивизия переброшена подо Ржев. Немцы тут, говорят, крепко окопались, да ничего! Денёк-другой пройдёт, и мы вышибем их из Ржева . Как вы там? Завод-то на Филейке уж построили, небось? Передавайте всем рабочим наш красноармейский привет, пусть делают больше боеприпасов, будем ими бить фашистов! Оставайтесь здоровыми! Ваш сын, муж, отец».

Ребята-подселенцы, работающие на 32-м заводе, переглянулись. В их блестящих глазах читалась решимость: ведь это к ним обращался солдат с фронта насчёт боеприпасов. Малышня, недолго думая, снова начала свою беготню. Мама с бабушкой, хлопоча по хозяйству, попутно выспрашивали Витьку про их путешествие в Климковку. Витька нехотя отвечал, а сам думал: «Письмо от бати получили, жив отец, воюет геройски. Отчего же так неспокойно на душе?». Он достал свой учебник по географии. Немного порылся… Вот он, чуть более 200 км к западу от Москвы, Ржев. Там сейчас папка!

***

Вот и отступила долго не желавшая сдавать свои позиции зима. Вначале робко, капля за каплей, затем всё уверенней, разливами рек – началось наступление весны.

Пережили тяжелейшую первую военную зиму. Наконец предали земле начавшие разлагаться трупы рабочих, умерших зимой на заводе от голода, холода и болезней. Снежной морозной зимой дорогу на кладбище перемело, не проехать. Да и земля промёрзла: долби, не долби. Хоронить погибших товарищей не имели ни времени, ни сил. Ведь всё время, все силы отдавались выполнению заданий Народного комиссариата авиационной промышленности. Поэтому останки усопших бойцов трудового фронта в течение зимы складировали штабелями в большом холодном сарае. Как только появилась возможность, их похоронили в больших братских могилах на Филейском кладбище.

На завод из города начал курсировать автобус. Из-за тесноты рабочие прозвали его «душегубкой». Этот автобус часто ломался, заставляя людей бежать на завод вприпрыжку, чтобы не опоздать.

Вновь приказом КГКО⁸ ввели уже отменённый было режим светомаскировки. По заводу и Филейским деревням вечерами ходили патрули, и за свет в окошке строго наказывали. На заводе вырыли щели⁹ – прятаться в случае авианалёта. Поговаривали, что немецкая авиация вовсю бомбит ближайший крупный город – Горький. Но, к счастью, в небе над Вяткой летали самолёты только советских ВВС.

Витёк подолгу любовался с голубятни, как заходят на посадку штурмовики Ил-2, прозванные за свою мощь «летающими танками». Они садились на Филейском аэродроме, располагавшемся прямо за 32-м заводом. Их тут же снаряжали, навешивали произведённое на заводе оборудование, и они улетали на фронт бить врага.

Мальчишки, те, что по возрасту не годились ещё к работе на заводе, вернулись к своему любимому развлечению – рыбалке. Только теперь это развлечение превратилось в способ выжить. Целыми днями рыболовы торчали на водоёмах, перегораживая корзинами речушки, загоняли в них усачей. Уловы, конечно, так себе, но хоть что-то.

В еду шли пестики – весенние побеги хвоща, которые в изобилии росли на болотистой почве. Набивали этими пестиками животы, чтобы голод заглушить. Пузо от них пухло, становилось, как футбольный мяч, а голод не проходил.

По вечерам Витька ходил к безногому дяде Филиппу учиться сапожному ремеслу. Тот часто, хлопая себя по култышкам, приговаривал: «Сапожник без сапог – это про меня!». Подшучивал и над пареньком: «Не собираешься ли снова на фронт податься? Ежели надумаешь, то и меня с собой возьми». Бородатый калека научил Витьку подшивать валенки и крепить подошвы к сапогам берёзовыми шпильками. Особого дохода это ремесло не приносило, но теперь для своей семьи Витёк чинил обувь сам.

Гораздо больше нравилось Витьке другое занятие – игра на гармони. Он долго мечтал об этом, но денег на покупку инструмента в семье не было. Тогда мама пошла к соседке, муж которой, гармонист, ушёл на войну. Спросила её, не даст ли она мужнину гармонь Витьке поучиться. Та, молвив: «Пущай играет!», отдала мальчишке заветный инструмент.

Витька быстренько освоил простейшие мелодии. И пошло-поехало! Жизнь хоть и была крайне тяжёлая, но и в то время случались у людей праздники. Да и требовалась народу хоть какая-то отдушина. Жили в филейских деревнях все очень бедно. Патефона ни у кого не было. Радио, появившееся здесь только летом 1941-го года, существовало лишь в виде огромного рупора, висевшего на столбе. Дважды в день из этого ретранслятора доносился раскатистый голос диктора, читавшего сводки Совинформбюро. Но люди хотели и музыки для души. Вот и стали звать Витьку и туда, и сюда – играть на гармошке.

Мама неохотно отпускала сына. Приходили люди. Подолгу просили, уговаривали. Как откажешь? И со словами: «Смотрите, не наливайте ему, он ещё ребёнок!», – мама сдавалась. Однако мамин запрет регулярно нарушался. Витька неумело наигрывал плясовую. Раздухарившиеся женщины, вытанцовывая, распевали частушки: «Игрок устал, материться стал. Принесите молока, молока варёного. Напоите игрока, игрока ядрёного!» – и тут же подносили Витьке стаканчик мутной бражки. Витёк иногда и делал пару глотков, чтобы жажду утолить.

А однажды на такой вечёрке подавали какую-то рубинового цвета жидкость, с виду словно сироп. «Вкусная, наверное!», – кумекал Витька и, наигрывая, всё ждал, когда же и ему дадут попробовать. Наконец одна из женщин пропела традиционную частушку и Витьке подали стаканчик с красивой жидкостью.

– Пей, только не нюхай и даже не дыши! – предупредили его. Но Витёк украдкой всё же вдохнул. Его чуть не вырвало, такой тухлятиной пахла эта жидкость! Пить ему уже не хотелось. Как потом выяснилось, это был спирт из бактериологического института. Говорят, им там промывали трупики грызунов после экспериментов. Потом требовалось спирт этот утилизировать. Но спрос рождал предложение. Жидкость сливали и по-тихому недорого продавали. Народ пил – и, вроде, никто не умер.

Меж тем, эвакуированные из разных городов на Филейку люди начали потихоньку обживаться. Никто не хотел повторения первой военной голодной зимы, поэтому, где только возможно, стали сажать картофель. Вся просёлочная дорога, называвшаяся Филейским шоссе, превратилась в один сплошной огород. Лишь по самому краю тянулась узкая колея для проезда транспорта в Киров.

***

Долго не было писем от отца. Витька постоянно донимал почтальона тётю Глашу, когда же она доставит им весточку. Та обычно отшучивалась. Но как-то раз тётя Глаша с каменным лицом велела позвать маму. Мама была на работе, вышла бабушка. Тётя Глаша что-то быстро сунула ей в руки и, не задерживаясь, пошла прочь.

Бабушка, недоумевая, проводила ту взглядом и принялась рассматривать то, что оказалось у неё в руках. А потом заохала, застонала и присела на лавочку, стоявшую тут же, у дверей.

– У-би-и-ли, и-ро-ды! – плакала она. – Маво сыночека убили!

Толком ничего не понимающий Витька подошёл к бабушке. «Какого сыночка убили? Это она про отца что ли?». Он взял из бабушкиных натруженных рук казённую серую бумагу с сиреневым штампом и печатью. Стал тихонечко читать типографский текст:

– Форма номер четыре. Извещение. Ваш… муж, сын, брат… в бою за Социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество был…

Это типографское слово «был» в казённой бумаге перечёркнуто было чернилами, а дальше от руки приписано: «пропал без вести».

– Не убили! – закричал Витька на всю улицу, сжав кулаки. – Не убили, жив папка, жив!

Как бабушка к дяде Коле ходила

После получения извещения с фронта о том, что отец без вести пропал, семейство Витькино пребывало в подавленном настроении. Мама подолгу сидела, отвернувшись к окну, и тихо плакала, плакала… Витька, как старший из мужчин в семье, пытался утешать и её, и своих братишек-сестрёнок, всё время твердя: «Батя жив, не убит, а пропал без вести, найдётся обязательно!». Эти слова стали его заклинанием, его молитвой, хоть в Бога мальчишка-пионер, конечно, не верил.

А вот малограмотная бабушка верила. Подолгу простаивала она, отгородившись занавеской, в своём углу перед иконой. Нашёптывала малопонятные Витьке молитвы, крестясь, клала бесконечные поклоны. Про эту таинственную икону, которую бабушка прячет в своём углу, все в семье давно уже знали. Были в курсе, скорее всего, и ребята-подселенцы, живущие в их избе. Но вслух, даже меж собой, про икону не говорили, словно никто и не догадывался о её существовании; не разглашали бабушкину тайну.

Последние недели бабушка была вся сама не своя из-за этого извещения с фронта, а в начале лета куда-то засобиралась. Усевшись с мамой подальше в уголочек, они что-то тихонько обсуждали. Из обрывков фраз Витёк понял лишь, что бабушка вознамерилась идти в гости на несколько дней к какому-то дяде Николаю, но они с мамой не хотят, чтобы ребятня об этом знала.

Витьке было всё же очень интересно. Поздно вечером, улучив момент, он спросил:

– Бабуш, а кто этот дядя Коля? Родственник нам какой дальний али так, знакомый?

– Какой дядя Коля?! – опешила бабушка. – Ах, да; знакомый, очень хороший знакомый.

Больше Витьке ничего выведать не удалось. Однако, проснувшись следующим утром и узнав, что бабушка уже ушла, Витька из любопытства проник в её угол. Захотелось пареньку получше рассмотреть бабушкину икону, но обнаружить её мальчишка не смог. То ли бабушка её куда-то перепрятала, то ли с собой унесла.

***

Погожим летним днём ватага пацанов по обыкновению направлялась к Курье. Были там и Витькины дружки Мирон да Кузя. Был с ними и Кузин старший брат Григорий, отработавший ночную смену на заводе. Ребята шли и обсуждали много раз виденный ими в клубе завода № 266¹⁰, который по привычке все называли КУТШО, документальный фильм «Разгром немецких войск под Москвой».

Затем хором начали горланить на ходу:

В атаку стальными рядами

Мы поступью твёрдой идём.

За нами родная столица,

Рубеж нам назначен вождём!

У Витьки голос срывался и слёзы наворачивались от этого не в такт распеваемого пацанами «Марша защитников Москвы». Ведь батька вставал перед глазами как живой, и мальчишка драл горло что есть мочи:

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,

нам родная Москва дорога.

Нерушимой стеной, обороной стальной

разгромим, уничтожим врага!

Стали делиться планами. Григорий, самый старший из них, очень ждал будущего года, когда он, наконец, сможет по возрасту быть призван в ряды РККА. Сам же, не теряя зря времени, проходил подготовку на военно-учебном пункте. Был Григорий также приписан к одному из истребительных отрядов, созданных в Кирове на случай немецко-фашистского десанта и для борьбы с диверсантами. В общем, молодец. Могли похвастаться и Мирон с Кузей. Планировали они подавать заявления в очередной набор в школу юнг на Соловецких островах. Там, в непосредственной близости от линии фронта, уже проходили обучение флотским специальностям наши вятские ребята. И только самому младшему из них, Витьке, возраст не позволял на что-то надеяться. В его планах значилось лишь одно: по осени снова попытаться устроиться на завод.

Потом мальчишки принялись рассуждать, как сильно изменилась их захолустная местность с началом войны. Ширился на глазах завод, работал вовсю Филейский аэродром, меж деревень росли бараки, в которых обитали эвакуированные работники и мобилизованная на завод сельская молодежь, размещались там и всяческие конторы. Таким образом, отдельные филейские деревни стали сливаться с бараками, образовав два больших заводских посёлка: Северный и Южный. Бараки Северного посёлка заселяли одинокие мужчины; в основном, подростки. В Южном селили женщин и семьи.

У ребят не было спичек. Увидав присевшего покурить на скамеечку возле барака пожилого мужичка, мальчишки бросились к нему. Устроились тут же на солнышке, раскурили самокрутки и продолжили свои рассуждения о том, как быстро растёт Филейка. А мужичок тот послушал-послушал, вытянул из своей папироски последнюю затяжку, растоптал её дырявым сапогом, да и поведал:

– Эх, ребятки, да знаете ли вы, что за завод к вам сюда эвакуировали?

– Как же не знать? – отвечали мальчишки. – Завод № 32, авиационный, из Москвы.

– Всё верно; а знаете ли какая у завода нашего история? Вот послушайте; я же на нём, почитай, всю жизнь проработал. Так вот, в конце девятнадцатого века, году эдак в 1893-м, один инженер из обрусевших немцев по фамилии Миллер организовал на тогдашней окраине Москвы, на Ямском поле, велосипедную мастерскую. А называлась она – общество «Дукс», – рассказывал своей неторопливой, акающей московской речью пожилой мужичок. – В ту самую пору совсем молоденьким ещё пареньком пришёл я работать в это общество подмастерьем. Вскоре производство разрослось. Стали выпускать там и автомобили, и железнодорожные дрезины. А в начале двадцатого века занялись самолётами. Так появился в России первый авиационный завод. Не случайно ему после революции, когда национализировали, присвоили название: Государственный авиационный завод № 1. На этом самом заводе строили мы первый серийный цельнометаллический самолёт конструкции Туполева АНТ-3, состоящий полностью из отечественных деталей и узлов, на котором наши лётчики, летая по Европе, установили тогда мировой рекорд. А ещё выпускали лучший в мире самолёт-разведчик Р-5 конструкции Поликарпова; этими самолётами экспедицию Челюскина со льдин арктических спасали.

Тут старый рабочий снял с носа видавшее виды пенсне и начал тщательно его протирать несвежим носовым платком.

– Так что же дальше-то, дяденька? – не терпелось узнать ребятам.

– А дальше в 1931 году правительство отделило часть завода ГАЗ № 1 в спецпроизводство по выпуску вооружения для самолётов, создали самостоятельный завод № 32, который и размещался на том же самом месте, в тех же цехах. Наш завод до войны был первым и единственным в СССР предприятием, оснащавшим отечественную авиацию стрелковым и бомбардировочным вооружением. Самолёты с нашим вооружением и самураев громили на Хасане и Халхин-Голе, и в войне с белофиннами себя показали. Недаром в 1940-м году заводу орден Красной Звезды присвоили. Ну а сейчас видите – новая страница в заводской истории началась, когда к вам сюда в Киров эвакуировались. Обождите, вот закончится война, увидите, как наш завод развернётся, таких ещё домов здесь понастроят!

– А что, думаете, будут для рабочих дома кирпичные строить, как в городе? – удивлялись филейские ребята смелости полёта фантазии пожилого москвича.

– Не сомневаюсь, – не моргнув глазом заявлял тот. – Более того, смею предположить, что со временем посёлки Северный и Южный соединят в один большой заводской посёлок, а в центре посёлка заложат площадь; может, даже и сквер разобьют когда-нибудь.

– Ну, это уж ты, дяденька, конечно, загнул! – не удержались ребята. – Знаем мы вас, москвичей, любите всякие сказки рассказывать. Ты скажи ещё, что Дворец культуры трёхэтажный построят да стадион с трибунами!

– А что? И построят, наверное, – не очень уверенно пробормотал старый рабочий, прилаживая себе на нос пенсне.

Но мальчишки его уже не слышали. Весело гогоча, убегали они от странного фантаста-москвича в сторону речки по бескрайнему – до горизонта – пустырю, превращённому эвакуированными рабочими в огромное картофельное поле¹¹.

***

Бабушка вернулась через неделю, исхудавшая, но словно ожившая. В глазах её светился огонёк.

– Ну, чем ты тут занимался без меня? – спросила она заглянувшего в её угол Витьку.

– Да всё как обычно, – отвечал внук, соображая, догадалась ли бабушка, что он тут без неё искал икону. – Рыбу ловил, купался вчерась, вода ещё не очень тёплая.

– Знаю, знаю, – хитро щурилась бабушка. – Я тоже тут на днях купалась.

– Да ну! И где ж ты, бабуш, купалась?

– А в реке Великой.

– Это в такую даль ты к своему знакомому дяде Коле ходила? – Витька скосил глаза на предмет, закрытый материей, который бабушка устанавливала на комод.

Вот она, икона, догадался мальчишка. Бабушка не спеша сняла материю. На Витьку смотрел добрыми глазами седобородый дед. Паренёк словно прилип к его лику взглядом. Не в силах оторваться, он тихонько неуверенно спросил:

– Бабуш, а кто твой знакомый, к которому ты ходила?

– Так вот он и есть, – отвечала бабушка, поклонившись образу, – Никола Великорецкий.

– Как же ты такую тяжесть, да в такую даль носила? – дивился Витёк, таращась на икону.

– Так ведь не одна я была, люди добрые помогали. Только не рассказывай никому.

А ещё бабушка удивила внука тем, что твёрдо заявила, что отец жив и вскорости даст о себе знать. Причём говорила она об этом не так, как Витька раньше: мол, жив и точка. Нет. Бабушка говорила об этом спокойно и уверенно, как о чём-то точно ей известном. Постепенно вера эта передалась всем домашним. Поэтому, когда радостная тётя Глаша принесла от папки письмо, очень она изумилась, что письмо то приняли с радостью, но не особенно ему удивляясь.

Отец нашёлся. Но то, о чём сообщал батя в письме, было воистину ужасно. Он рассказывал, как всю зиму наши войска пытались, но никак не могли взять город Ржев. На участке фронта, где воевал батя, тактика командиров Красной армии была предельно проста: бить в лоб. Практически каждую ночь на передовую перебрасывалось подкрепление. Поутру новобранцев строили в шеренги, зачитывали им приказ взять высоту N. И с криками «Ура!» те уходили по пояс в снегу под огонь фашистских пулемётов. Как правило, к обеду от пополнения ничего не оставалось. Всё это продолжалось день за днём, неделя за неделей. Рассказывали даже, что один немецкий пулемётчик сошёл с ума от такой мясорубки, принялся с диким хохотом бегать по полю, размахивая руками, пока его не пристрелили.

Так образовалась на их участке фронта одна из многочисленных «долин смерти»: поле, усеянное останками наших солдат. Когда по весне сошёл снег и трупы начали разлагаться, начался сущий ад. Зловоние, тучи мух. Батя служил связистом при штабе, ему приходилось регулярно ползать по этому месиву из распухших, лежащих в три слоя трупов, кишащих червями, под огнём неприятеля, чтобы соединять перебитые телефонные провода. А новобранцев всё гнали и гнали на штурм под пулемёты. Продолжалось это до тех пор, пока не прислали нового командира. Прежнего командира расстреляли. А новый отдал приказ обойти высоту с фланга и ударить немцам в тыл. К исходу того же дня с минимальными потерями высоту взяли.

Вскоре батина дивизия перешла в наступление, но оказалась в котле в лесах где-то между Ржевом и Вязьмой. Их бомбили и расстреливали. Кольцо постепенно сжималось. Шли долгие недели в окружении. Давно кончились продукты. Солдаты ели кору с деревьев и траву. Боеприпасы таяли, словно снег по весне. Поступил приказ бросить раненых и идти на прорыв. В том ночном бою мало кто выжил. Но папка выжил, он вообще вышел из окружения без единой царапины. А от их дивизии осталось лишь две сотни штыков.

Настоящее чудо, что батя выбрался живым и невредимым из этого пекла. Но все домашние, да и ребята-подселенцы были напуганы этим письмом. Страшно представить, что могло случиться с отцом, попади это письмо в НКВД. Действительно, много папке пришлось пережить, раз он об этом даже и не подумал. Видать, инстинкт самосохранения совсем перестал работать. Письмо это решили в тот же вечер сжечь и никому о нём не рассказывать. Но когда после ужина хватились, письма нигде не было. Его долго искали, но так и не нашли. Все терзались сомнениями: куда же оно могло запропаститься?