Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том 1

«При этом с самого начала в ЦК выразили желание выяснить лишь уровень жизни населения, его благосостояние, но Оников настаивал на комплексном исследовании (помню, он попрекал нас в то время, что каждый занимается „своим“ – Ядов трудом, Грушин сознанием – и никак это между собой не связывается). Пропагандистов волновала хозяйственная преступность, и самый первый проект в рамках „Таганрога“ был разработан как раз институтом по изучению преступности, который возглавлял В. Н. Кудрявцев.

Вторым стал проект ЦЭМИ и ИМРД по исследованию образа жизни (поскольку без этого нельзя было понять природу „несунов“ – расхитителей соцсобственности). Этот проект возглавляли Наталия Михайловна Римашевская и Леонид Абрамович Гордон (каждый в своем институте). Они составили очень удачный тандем, сделали хорошую программу и должны были произвести посезонные измерения одних и тех же показателей за год, чтобы получить некие модели образа жизни разных слоев населения.

Потом выяснилось, что отделу пропаганды не хватает „идеологии“ – связей всех этих явлений с партийной работой, решениями партийных органов и т. д. Была приглашена третья команда – социологическая – из Академии общественных наук, возглавляемая И. Г. Петровым. Однако вскоре выяснилось, что эти люди не очень умелы в исследованиях, что они ограничивают свои задачи анализом сугубо партийной работы. И тогда-то позвали нас», – вспоминал Грушин^[70].

На улицы Таганрога отправилась команда лучших ученых института и их коллег из других городов: Виктор Нейгольдберг, Тамара Дридзе, Александр Жаворонков, Владимир Ядов, Яков Капелюш, Георгий Токаровский, Вадим Сазонов, Вера Войнова, Наталия Римашевская, Леонид Гордон. За каждым закрепили свою область исследования. В Таганрогском проекте участвовали 50 специалистов, не считая многочисленных местных помощников.

По мнению Грушина, ему удалось убедить партийных кураторов не заниматься пропагандой, а использовать всю доступную информацию о контактах публики и власти. «Мы прибегли тогда к образу „волчка“ с четырьмя уровнями информационных отношений между населением и властью: 1) страна в целом, центральная власть и каналы центра; 2) область и каналы области; 3) город и каналы города; 4) подразделения города и каналы этого уровня», – писал он позже^[71]. Впервые исследование охватывало все уровни жизни советского города того времени. Изучались контакты населения с депутатами местных советов, партийными и хозяйственными органами, комсомолом, профсоюзами, судами и милицией.

Местных депутатов заставили ежедневно записывать информацию о контактах с населением в особый дневник, созданный Капелюшем и Нейгольдбергом. Таганрогские народные избранники старательно заполняли дневники, но результаты анкетирования 538 из них оказались неутешительными: большинство депутатов признались, что ни разу не выступали на сессиях местных советов, не обращались в советские и партийные органы, а также никогда не встречались с избирателями вне официальных дней приема. Александр Кинсбурский вспоминает, как перебирал анкеты, заполненные наблюдателями, находившимися рядом с депутатами во время приема населения: «Анкеты были однотипными, в основном речь шла о жилье, но это не была профанация. Ощущалось, что за всей этой информацией есть какой-то большой смысл, который не был мне до конца понятен»^[72].

C культурным досугом в Таганроге на первый взгляд дела обстояли вполне пристойно. В 1969 г., по данным исследования, в местном драмтеатре побывало на 19 % больше жителей, чем в 1966-м. Но многие другие показатели оставляли желать лучшего. Из вопросов и ответов жителей города социологи делали неутешительные выводы: «…некоторые случаи неудовлетворенности, иногда перерастающей в антисоциальное поведение, пьянство, бессмысленное хулиганство, в известной мере иногда являются подспудным следствием несовпадения уровня культуры и характера труда», – констатировали по итогам проекта его участники Гордон и Римашевская в книге «Пятидневная рабочая неделя и свободное время трудящихся»^[73].

Из подобных наблюдений следовали столь же нерадостные выводы, касающиеся не только Таганрога, но и всей страны. «И в результате заказчику наглядно показывали: депутаты не работают, СМИ нефункциональны, вся ваша работа – система кампаний. И так по каждому поводу», – писал Грушин^[74].

Наверху результаты трудов социологов не оценили. Грушин вспоминал, что в институте появились гонцы от секретаря ЦК КПСС по идеологии Петра Демичева и долго пытались убедить ученых в том, что советский народ «ничего не понимает»: «Это были сплошные нервы, нас все время тащили „на ковер“, потому что информация была неприятной, требовавшей каких-то действий и решений. А они там (в отделе пропаганды) сидели совершенно для другого. Они хотели не менять, а продлевать то, что имеют. Любые перемены для них были сопряжены с риском»^[75].

Перемен тогда не дождался никто: Таганрог, как, впрочем, и вся страна, продолжал жить обычной жизнью, медленно вползая в брежневский застой. Книга Грушина «Социологическая лаборатория», написанная по итогам исследования в 1972 г., была исключена из планов издательства «Наука» по решению нового директора ИКСИ Михаила Руткевича. Дело в том, что за время работы над проектом поменялась политическая картина: «Было заметно, как это движение повернуло вспять, на место прогрессивно мыслящих социологов начали приходить люди с другими ценностями, и это было печально. Перспективы смены этого курса не просматривалось. Все 1970-е годы социология лежала под каменной плитой»^[76].

Директор ИКСИ Руткевич все-таки добился увольнения Грушина из института под предлогом длительности Таганрогского проекта и «неторопливости» в подготовке публикации итогов исследования, которые, по его словам, устаревали. Методологические результаты данного проекта, сыгравшего роль учебного пособия для советских социологов, были большей частью опубликованы под несколько необычным названием «47 пятниц»^[77], так как семинар Бориса Грушина собирался по пятницам. Спустя десятки лет «47 пятниц» оставались настольной книгой социологов, изучавших общественное мнение.

Однако труд первых советских социологов не пропал даром: «Таганрогский проект заложил основы индустриальной технологии сбора социологической информации, которая, по сути, оказалась востребованной лишь через двадцать лет», – писал в своей книге «Отцы-основатели: история изучения общественного мнения» Борис Докторов^[78]. Для отечественных социологов Таганрогский проект стал одной из самых обсуждаемых тем. О нем спорили в курилках и столовых научных институтов, его обсуждали в близком кругу. Все понимали, что это был лишь разрешенный и, возможно, единственный в своем роде эксперимент, но надеялись на продолжение.

Значимость проекта оценили и на Западе, где внимательно следили за первыми шагами советской социологии. «Исследования, сделанные Грушиным в Таганроге, – писала американский профессор Эллен Карнаган, – показали, что, несмотря на авторитарный характер советского строя, его общество демонстрировало „существенную поддержку некоторых протодемократических ценностей“»^[79].

Таганрогский проект стал уникальным, аналог ему и сегодня трудно найти – жизнь в городе по сопоставимому инструментарию изучалась в течение полувека: с 1967 по 2016 г. После первого этапа замеры велись группой под руководством Натальи Римашевской: в 1978–1979 гг. (расцвет брежневского застоя), 1988–1989 гг. (зенит горбачевской перестройки), 1993–1994 гг. (шок ельцинских реформ). Далее волны проводились в 1998–2000, 2014–2016 гг. (шестой, заключительный, этап проекта)^[80]. Исследование позволило проанализировать процесс адаптации к новым реалиям, изменения в сознании людей под влиянием значимых социальных изменений, провести анализ образа жизни нескольких поколений позднесоветской и постсоветской России.

Сам же Грушин больше всего сокрушался по поводу полного отсутствия обратной связи от советского руководства и неиспользования собранной им уникальной информации при принятии решений: «29 докладных записок в секретариат ЦК КПСС – и ни „спасибо“, ни привета, ни ответа, ничего. На этом все кончалось»^[81].

Татьянин день в советской социологии

Первый директор ВЦИОМ Татьяна Заславская позже назвала Таганрогский проект «потрясающим для того времени». В момент запуска проекта она была далеко и от Таганрога, и от Москвы – она работала в Новосибирске, в знаменитом Академгородке, в Институте экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии наук.

Татьяна Заславская

Историк отечественной социологии Борис Докторов назвал жизнь Татьяны Заславской «основой для романа». Она согласилась с этим определением, уточнив: «социально-психологической драмы». В жизни Заславской было немало событий, которые вполне можно назвать драматическими. Переезд из Москвы в Сибирь, ореол диссидента после несанкционированной утечки и публикации за рубежом доклада «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» в 1983 г., неожиданное предложение возглавить ВЦИОМ во времена перестройки, приход в парламентскую политику и споры с первыми лицами государства.

Заниматься наукой Заславская стремилась с детства, во многом благодаря дедушке по материнской линии. Профессор-физик, Георгий Георгиевич де Метц, сын бельгийского подданного и представительницы дворянского рода, был редактором и издателем журнала «Физическое обозрение». Пока дедушка работал или готовился к лекциям, Таня листала книги о великих физиках. Даже в юном возрасте она выглядела серьезной, и гости дома в шутку называли ее профессором. По примеру дедушки Заславская вначале выбрала физику, поступив на физфак МГУ, но потом перешла на экономический факультет.

Любовь к учебе передалась Заславской и от родителей. Мать, Татьяна Георгиевна Карпова, владела несколькими европейскими языками. Она рано ушла из жизни, погибла во время бомбежек, когда Тане было 11 лет. Отец Заславской происходил из крестьян, воевал в Первую мировую, за храбрость был награжден Георгиевским крестом, а в 1941 г. стал профессором Московского педагогического института иностранных языков.

Заславская – представитель поколения, которое застало войну в подростковом возрасте. Из отрывочных воспоминаний того времени сохранились первые «полевые исследования», которые Татьяна проводила, слушая рассказы взрослых. «Дело в том, что во время войны наша московская квартира на Пятницкой стала одной из редких надежных точек, через которые родные и близкие могли находить друг друга. Поэтому все, кто ехал через Москву (обычно на фронт или с фронта), останавливались на пару дней у нас и рассказывали, рассказывали, рассказывали <…> То, что я слышала от этих людей, было до бесконечности не похоже на то, о чем писалось в газетах», – вспоминала она много лет спустя^[82].

Такой же контраст между газетными статьями об успехах советского села и грустной, а часто и пугающей реальностью она ощутила, когда писала кандидатскую диссертацию о трудоднях в колхозах. С полугодовалой дочкой, которую не с кем было оставить в Москве, Заславская обходила дома крестьян, слушала их рассказы, как когда-то слушала истории прошедших войну близких в родительской квартире на Пятницкой. Своими глазами видела тяжелый быт разоренных войной и сталинской аграрной политикой сел, совсем не похожий на живописные кадры «Кубанских казаков» любимого сталинского кинорежиссера Ивана Пырьева. В середине 1950-х в деревнях Черноземья колхозники еще жили в землянках, зимовали в хлеву, где спали вповалку вместе с овцами и курами. Еды практически не было, и чтобы хоть немного скрасить скудный быт колхозников, Заславская везла с собой купленные в городе продукты. Тушенку, например, приходилось вскрывать топором, потому что не было и консервных ножей.

В 1963-м Заславская приняла предложение Абела Аганбегяна переехать в Новосибирск – работать в Институте экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР. Здесь она задержалась надолго – на четверть века. Здесь же в 1983 г. ее «записали в диссиденты» из-за публикации на Западе написанного ею доклада «О совершенствовании производственных отношений социализма и задачах экономической социологии». Эта работа, также названная «Новосибирским манифестом», попала за границу без ведома автора. Несмотря на то, что радикально настроенные оппоненты обвиняли Заславскую в тайной «работе на Запад», та не мыслила себя без России: «Россия как ценность – она многогранна, одно из ее проявлений – то, что я не представляю своей жизни вне России. Мне всегда было не очень уютно за границей, я стремилась домой и свободно вздыхала только здесь».

Сама Заславская не была специалистом в области изучения общественного мнения, однако «смогла объединить вокруг себя коллектив очень разных, но интересных творчески мыслящих людей и привлекла во ВЦИОМ именно тех, кто умел или научился достаточно быстро этой профессии – изучению общественного мнения. Она стала не только „толкачом“, но и знаменем»^[83].

Экономист по образованию, Заславская стала активно интересоваться социологией в 1950-е. Она искала механизмы, позволявшие хотя бы немного улучшить оплату труда в колхозах, где люди все еще работали за трудодни и не видели реальных денег: «Тема моей диссертации относилась к самым закрытым, секретным областям экономики. Официальной статистики об оплате труда в колхозах не было, работать приходилось с данными первичного учета хозяйств, а для этого ездить в колхозы, приобщаться к сельскому быту»^[84].

На основе диссертации Заславская написала свою первую книгу: «Принцип материальной заинтересованности и оплата труда в колхозах»^[85], которая вышла в 1958 г., через пять лет после смерти Сталина. До отмены кабальных трудодней и перехода к нормальной оплате труда оставалось еще несколько лет, но, возможно, кому-то из тех, кто готовил это постановление ЦК, попала в руки книга Заславской. «Колхозная» тема не отпускала Татьяну Ивановну и позже, когда ей с коллегой по Институту экономики АН СССР Маргаритой Сидоровой поручили создать методику сопоставления производительности труда в сельском хозяйстве СССР и США.

Известный своими экспериментами в области сельского хозяйства Хрущев был одержим желанием перегнать главного противника по «мясу и молоку», но Заславская в своей работе показала, что советская колхозная система работает в четыре-пять раз хуже современной ей американской. Эти исследования завершились почти так же печально, как Таганрогский проект. Власть, как вспоминала Заславская, «приняла выводы в штыки», а все наработки были заперты в сейф^[86].

Именно тогда Татьяна Ивановна решила принять предложение заведующего сектором Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР Абела Аганбегяна и переехать в новосибирский Академгородок. Аганбегян, который много лет спустя стал советником Михаила Горбачева по экономике, не ошибся в своей протеже. В 1967 г. Заславская уже возглавила отдел социальных проблем института. Впоследствии он вырос в новосибирскую социально-экономическую школу, один из главных «моторов» советской социологии.

Несмотря на ореол «диссидентки», репутация Заславской как ученого была безукоризненной даже в глазах советских чиновников. В декабре 1987 г. ее пригласил на прием глава ВЦСПС (Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов) Степан Шалаев. Профсоюзный босс расспрашивал гостью о жизни в Новосибирске, вспоминал, как работал директором леспромхоза, но <…> было понятно, что пригласил он ее совсем по другой причине. К концу беседы Шалаев объявил: профсоюзам совместно с Госкомитетом по труду поручено организовать Всесоюзный центр изучения общественного мнения! Возглавить его предлагается ей – ведущему советскому социологу (к этому моменту Татьяна Ивановна уже год как стала первым президентом Советской социологической ассоциации).

Заславская оказалась на распутье: согласиться на предложение означало бросить Новосибирск, институт, коллег, друзей, проекты. Но в то же время она понимала, что именно в Москве происходят наиболее значительные события: «Я чувствовала, что пульс общественной жизни страны ускоряется, и ее центр перемещается в Москву. Как социологу, мне хотелось быть там, где происходили основные события, определявшие судьбы общества»^[87]. При этом было очевидно, почему выбор пал на нее: перестройка требовала новых людей, новых идей и новых подходов. Понятен был и главный риск: «Было очевидно, что создаваемый в нашей стране центр изучения общественного мнения будет испытывать политическое давление, способное подчинить его интересам власти и лишить действительной ценности. Поэтому руководитель этого центра должен обладать высоким и относительно независимым статусом»^[88].

Впрочем, была и другая, более житейская мотивация, на которой сыграл один из московских знакомых, заинтересованный в том, чтобы вытащить Заславскую в столицу: «У нее были две дочери, и они жили в Академгородке. Она совершенно отчаялась выдать их замуж <…> Совершенно гениальный манипулятор сказал: Танечка, ты понимаешь <…> Приезжай, мы здесь твоих девчонок замуж выдадим! Как-то с этого момента все пошло, и она реально приехала»^[89].

Наконец, еще одна версия приглашения Заславской делает упор на той тематике, под которую создавался ВЦИОМ. Ведь его исходное название – Всесоюзный центр изучения общественного мнения по социально-экономическим вопросам. «Вот эти слова – напоминает Елизавета Дюк, руководитель полевого отдела ВЦИОМ времен Юрия Левады, – “по социально-экономическим вопросам” – были страшно важными. <…> Главным специалистом в стране по социально-экономическим проблемам была Заславская – экономист, работающий в социальной сфере, и социолог, хорошо знающий экономику. Поэтому она была абсолютным лидером в этой области», к тому же хорошо известным за рубежом^[90].

Мучительное рождение и тяжелое детство

О причинах появления ВЦИОМ и назначении Заславской его первым директором лучше всего знал Грушин. Ведь именно он на протяжении большей части своей жизни добивался создания такого учреждения, где бы целенаправленно собирались и изучались мнения советских людей, на их основе делались выводы, предположения и рекомендации по самым разным темам для управляющих органов СССР. И именно Грушину по праву следовало доверить честь и ответственность создать и возглавить такой институт. Более того, так считала и сама Заславская, которая позже писала: «Вопрос о том, кто станет директором-организатором этого центра, казался ясным. В стране был лишь один человек, досконально знавший методологию изучения общественного мнения»^[91].

Почему же не Грушин, а Заславская? И почему именно в 1987 г., а не, скажем, в 1985 или не в 1989? Ответы на эти вопросы Борис Андреевич дал в своем последнем, незаконченном фундаментальном труде «Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения», в главе, названной им «Мучительное рождение и тяжелое детство ВЦИОМ».

Оказывается, впервые на самом высоком партийном – а это в советские времена означало, что и на государственном – уровне тезис о необходимости систематического изучения общественного мнения и специализированного органа, этим занимающегося, был высказан еще в 1983 г. То есть обсуждение проекта создания ВЦИОМ началось за четыре года до соответствующего решения. Июньский Пленум ЦК КПСС 1983 г. официально признал, что «в современных условиях назрела необходимость создания специальной системы изучения потребностей, мнений и настроений трудящихся масс, опирающейся на специфические методы выявления и анализа общественного мнения и позволяющей получать по любому вопросу, в любой момент надежную, представительную и в масштабах всей страны информацию»^[92]. Пленум признал необходимым создать Всесоюзный центр изучения общественного мнения и поручил Академии наук СССР и Академии общественных наук при ЦК КПСС внести предложения об организации этого Центра.

По оценке Грушина, большую роль в принятии такого решения сыграли «возникшие в начале 1980-х годов в ряде союзных республик и областей большие и малые региональные службы опросов населения. Наиболее квалифицированные из них весьма убедительно демонстрировали многие плюсы подобного рода информационного обеспечения управленческой деятельности органов власти». Среди таких центров Борис Андреевич называл прежде всего службы из Тбилиси (под руководством Т. Джафарли), Ленинграда (Б. Фирсов) и Свердловска (Л. Коган). Благодаря их эффективной работе было естественно ожидать, что «рано или поздно к осознанию необходимости создания такой службы, действующей уже в масштабах всей страны, придут и высшие руководители»^[93].

После решения пленума следовало предпринять конкретные шаги по созданию ВЦИОМ, а для этого подготовить концепцию Центра и определить, под чьим кураторством ему предстоит работать. Собрать идеи на этот счет работники Отдела науки ЦК КПСС, ответственные за реализацию решения пленума, попытались 8 сентября 1983 г. на встрече с ведущими советскими социологами. В ней приняли участие шестеро лидеров прикладной социологии того времени: Борис Грушин, Юрий Замошкин, Эдуард Клопов, Николай Лапин, Владимир Шубкин и Владимир Ядов. Перед учеными поставили задачу за пару недель подготовить проект постановления Секретариата ЦК КПСС о создании ВЦИОМ. Документ появился через 12 дней напряженных дискуссий, происходивших непосредственно в здании ЦК партии под присмотром сотрудников Отдела науки.

Итак, 27 сентября социологи выдали проект постановления, в котором предлагалось создать ВЦИОМ как «самостоятельное научно-исследовательское и информационное учреждение», но «при Президиуме АН СССР <…> под непосредственным контролем, в том числе по заданиям ЦК КПСС». На Центр возлагалась роль «головной организации в системе служб, изучающих общественное мнение в СССР, координация деятельности этих служб». Главной же задачей ВЦИОМ называлось «проведение научно обоснованных выборочных опросов, отражающих динамику массового сознания» по различным важнейшим темам. Предполагалось, что основной формой работы станет «проведение одноразовых оперативных “экспресс-зондажей“ и регулярных, прослеживающих динамику массового сознания, опросов», а также специализированных углубленных исследований. Не исключались также хорошо известные методы изучения общественного мнения через «анализ писем, выступлений трудящихся на собраниях, в печати и др.».

Принципиальным моментом социологи видели то, что результаты опросов будут представляться как в закрытом, так и в открытом режиме, в виде информационных сообщений для публикации в СМИ. Такое учреждение, полагали авторы проекта, потребует статуса научно-исследовательской организации первой категории и 150 ставок, которые следовало забрать у Института социологических исследований Академии наук. Политическим прикрытием для ВЦИОМ мыслилась «специально созданная группа из представителей соответствующих отделов ЦК КПСС во главе с одним из секретарей ЦК». Группа осуществляла бы общее руководство деятельностью ВЦИОМ, формулировала бы задания для него, утверждала планы работы и контролировала использование полученных результатов.

Всем авторам, как и их собеседникам из Отдела науки, концепция виделась вполне обоснованной, конкретной и реализуемой. Следовало ожидать ее быстрого утверждения и запуска в реализацию. Это ожидание, однако, затянулось почти на четыре года. Что же произошло? По версии Грушина, главным тормозом стало нежелание «верхов» создавать ВЦИОМ как автономное учреждение типа Статистического управления или Института метрологии. Раз так, то следовало определить куратора, без которого в сложной номенклатурно-иерархической системе СССР ничего ни возникнуть, ни долго просуществовать не могло. Куда вписать новый элемент, кто будет нести за него ответственность и в случае успеха пожинать его плоды, а в случае неудачи платить за нее собственной репутацией или даже креслом?

Увы, достичь согласия по этому важнейшему, с точки зрения советских бюрократов, вопросу так и не удалось. Единой модели, на которую можно было бы опереться в качестве примера, тоже не существовало: в тех социалистических странах, где такие службы уже работали, они были вписаны в систему гостелерадио (Польша, Венгрия, Румыния), в Академию наук (Чехословакия), подчинены правительству (Польша) или ЦК правящей партии (Болгария, ГДР).

По мнению Грушина, оптимальным было двойное подчинение ВЦИОМ: формальное – Академии наук и фактическое – ЦК партии. Его аргументация строилась на четырех главных условиях успешности Центра: профессионализме руководителей и сотрудников; объективности исследований; открытости их результатов; достаточности финансовой базы. Чтобы все их соблюсти, ВЦИОМ должен быть учреждением, чьи руководители а) понимали бы и ценили социологические исследования; б) не вмешивались в работу Центра; в) содействовали знакомству широких масс с данными исследований и г) были готовы платить за все это немалые деньги. Академия наук отвечала двум первым требованиям, а за два вторых должен был ответить ЦК партии.

В советских условиях ни один из возможных кураторов не освобождал ВЦИОМ от пристального внимания со стороны партийного руководства – так почему бы не признать это открыто, рассуждал Грушин. Все равно же Центру придется не ограничиваться только исследованиями массового сознания, но и «воленс-ноленс участвовать в формировании этого сознания, во внедрении в него норм и ценностей, прокламируемых Агитпропом». Он обречен быть учреждением не только исследовательским, но и управленческим, занимаясь «определением эффективных способов изменения <…> действительности в заданном институтами власти направлении»^[94]. А это уже требовало прямой связи с заказчиком – ЦК партии.

Как пишет Грушин, «судя по всему, именно этот пункт послужил главной причиной неуспеха». По слухам, помешать могла и внутрипартийная конкуренция – якобы за право курировать ВЦИОМ соперничали сразу три влиятельных отдела ЦК: науки, пропаганды и экономики. Как бы то ни было, ни Академия наук, ни Статистическое управление, ни сам ЦК партии не устроили аппарат в качестве куратора создаваемого Центра.

Почему правящая партия самоустранилась от контроля за созданием и использованием такого мощного инструмента изучения – а при некоторых условиях и изменения – социальной действительности, как служба опросов общественного мнения? Это действительно загадка. Некоторые связывали возникшую ситуацию с «нежеланием (в том числе в силу чисто житейских соображений) связываться с предлагаемой ему ролью в деятельности Центра – дабы не осложнять себе жизнь». Сам Грушин, однако, видел главной причиной провала своего проекта «извечное, уходящее своими корнями в далекое дореволюционное прошлое страны нежелание органов власти не то чтобы уважать, а хотя бы просто обращать внимание на интересы так называемой общественности, считаться с мнением народных масс»^[95]. Далеко не случайно, писал Грушин, в лексиконе партийных начальников все, связанное с понятием «общественность», практически отсутствовало.

Почти четыре года о ВЦИОМ никто не слышал, все переговоры и обсуждения прекратились. Решение июньского пленума как будто исчезло, о нем никто и не вспоминал. Эта ситуация хорошо иллюстрирует бюрократический паралич, в который все глубже погружался поздний СССР. И вот, наконец, летаргия закончилась: 29 мая 1987 г. Грушина по его просьбе принял секретарь ЦК КПСС Анатолий Лукьянов. И уже в самом начале беседы сообщил: «Принятие решения о создании ВЦИОМа – дело ближайшего будущего и состоится до конца лета»^[96]. Разговор сразу перешел в практическую плоскость: каким должен быть статус нового учреждения? «При ком» он должен быть создан? Должен ли ВЦИОМ быть учреждением открытым или закрытым? Какими будут его структура и штат?

После встречи Грушин подготовил записку на указанные темы, в которой повторил основные идеи документа 1983 года: автономия ВЦИОМ; работа под непосредственным кураторством одного из секретарей ЦК КПСС; формальная приписка к Академии наук или к Гостелерадио СССР; широкая публичность результатов опросов и закрытость специальной информации, также получаемой в ходе исследований и предназначавшейся для строго оговоренного списка учреждений. На таких условиях Грушин брался проводить 15 опросов в год, в том числе 12 экспресс-зондажей и три более глубоких проблемных исследования. Для этих целей он просил у Лукьянова 150 ставок сотрудников.

К радости Грушина от возрождения столь важного для него проекта примешивалась горечь: ответы на ключевые вопросы жизни будущего учреждения руководство партии видело иначе, чем он. В качестве кураторов ВЦИОМ было решено избрать Госкомтруда и ВЦСПС – советские профсоюзы. Таким образом, реализация грушинской идеи должна была состояться «отнюдь не в лучшем, а скорее всего даже в худшем из всех возможных мест». Советские профсоюзы по сравнению с другими кураторами были абсолютно несамостоятельны и неавторитетны, а в материальном плане – почти беспомощны. Такая «крыша» для ВЦИОМа была откровенно дырявой, сам Грушин считал ее «полным вздором»^[97]. Из четырех требований, которые он предъявлял к кураторам, в случае с ВЦСПС начисто отсутствовали три, да и четвертое (способность к финансированию в крупных объемах) казалось довольно призрачным.

Руководство ВЦСПС тем не менее начало переговоры об учреждении ВЦИОМ именно с Грушиным – признанным идеологом и «мотором» всего проекта. В переговорах, стартовавших 22 сентября 1987 г., участвовали три представителя профсоюзных верхов: сам лидер ВЦСПС С. Шалаев, его заместитель В. Ломоносов и ответственный работник В. Веретенников, назначенный «офицером по связям с социологами». Подход Грушина – жесткий, напористый, бескомпромиссный – неприятно удивил профсоюзных боссов. Уже в начале ноября им стало понятно, что с таким руководителем ВЦИОМ трудно иметь дело…

Как объясняла позднее Заславская, «Шалаев категорически не соглашался на те условия, которые ставил Грушин». Тот требовал, чтобы в штат ВЦИОМ набирались не сотрудники ВЦСПС, а ученые-социологи; чтобы ВЦИОМ сам определял необходимые методы сбора информации и распространял ее через СМИ. Роль ВЦСПС он сводил только к финансовому обеспечению. Руководство ВЦСПС вполне резонно «оценивало эти требования не только как завышенные, но и как политически опасные. Оно понимало, что за этим скрывается стремление Грушина к „свободному научному полету“ при минимальной зависимости от профсоюзной и политической бюрократии»^[98]. А отвечать за его опасное вольнодумство пришлось бы Шалаеву.