Путь «Черной молнии». Книга 2

– Ах ты сученок! – взвыл от боли амбал и попытался достать Воробьева кулаком слева. Но Александр поднырнул под руку и смачно припечатал капитану кулаком в левый бок. Офицер охнул и, схватившись за ушибленное место, в растерянности отступил назад.

– Ты что, спортсмен или служил где-то? Ну, ничего, сейчас я тебя достану.

Амбал подскочил к стене и, схватив дубинку, ринулся на противника. Воробьев мгновенно отреагировал отработанным приемом: парировав левой рукой дубинку, с силой двинул ногой капитана в пах. Не давая амбалу опомниться, ударил кулаком в подбородок и, применив подсечку, свалил на землю.

Дубинка выскользнула из руки офицера и Воробьев, подняв ее, поднес к лицу ошеломленного Бражникова, с иронией в голосе, сказал:

– Дурак, чему тебя только в армии учили? Дать бы тебе по соплям, да срок получать за тебя не охота.

Отбросив дубинку в угол дворика, Александр подошел к двери, и крикнул:

– Старшой, веди меня назад в камеру.

Прапорщик, увидев поднимающегося с земли капитана, изумленно раскрыл глаза и, недоуменно пожав плечами, безмолвно проводил Воробьева до двери карцера.

Когда дверь захлопнулась, Александр все еще был возбужден, но душа его ликовала. У него все получилось, он сдержался во время острого разговора с Кузнецовым, а теперь не дал избить себя этому Шифоньеру. Но, радость быстро сменилась тревогой, он прекрасно знал, что просто так, от него не отстанут, и был прав. Он отчетливо услышал, как по коридору забегали люди, как кто-то с дежурки вызывал по телефону дополнительный наряд контролеров. Александр приготовился обороняться, прижавшись спиной к торцевой стене. Послышался шум открываемого замка, дверь распахнулась настежь… И… Мощная струя воды, выпущенная из пожарного рукава, захлестнула Александра. Воспользовавшись замешательством заключенного, контролеры навалились на него скопом и надели спереди наручники. Били дубинками и кулаками по корпусу, по почкам, стараясь не наносить удары в лицо. Александр, скорчившись, лежал на мокром полу. Расслабившись, он не сопротивлялся, а только прикрывал голову руками.

Заслышав возню и крики в карцере, арестанты из соседних камер подняли шум, дружно поддерживая заключенного Воробьева. Контролеры угомонились и, захлопнув двери, оставили лежать его на бетонном полу.

По изолятору разносились матерные возгласы:

– Твари позорные! Козлы вонючие!

Пожилой старшина, дежурный по ШИЗО, спокойно отвечал на оскорбления:

– Козел не козел, а сто пятьдесят получаю и вас охраняю.

На следующий день в ШИЗО заявился Кузнецов, сопровождаемый двумя прапорщиками, видимо вчерашний «урок» Воробьева кое-чему научил их. Они не решались встречаться с ним поодиночке.

– Ну, что Воробьев, допрыгался, капитан сейчас пишет на тебя заявление, и администрация колонии даст ход бумаге, и опять новый срок за избиение человека при исполнении.

– Не смеши начальник, такого дуболома, пожалуй, изобьешь, я только оборонялся от его дубинки, а вот он неправомерно применил техническое средство. Я ведь могу обжаловать его заявление у прокурора по надзору или, в крайнем случае, написать встречное заявление о моем избиении. Смотри, что твои псы наделали, – Воробьев задрал полу куртки, показывая покрасневшие от ударов бока, веди меня в санчасть, будем побои снимать.

После подлости Кузнецова, с культурного обращения Александр перешел с ним на ты. Подполковник внимательно взглянул на Воробьева и с сарказмом произнес:

– Ишь, какой грамотный. Ну, ладно, будем считать, свое ты получил сполна. Но запомни, станешь применять недозволенные приемы, закуем в наручники.

– Да ладно начальник, не мети пургу, говори, чего хотел и веди назад в камеру.

Подполковник кивком приказал прапорщикам выйти из кабинета, и обратился к Воробьеву:

– Парень ты молодой, да вижу слишком шебутной. Ты бы не борзел сильно, а то ведь я другие меры приму. Со мной надо дружно жить, я на своем веку разных уркачей повидал, еще круче тебя были, и тех обламывал.

– Да, конечно, – произнес с сарказмом Александр, – я видел, как ты на общаке нас обламывал, прячась за спинами вояк. Ломай – это твое дело, только покорности от меня не дождешься, не на того нарвался.

– Воробьев, «Пятерка» это тебе не общак, а строгая зона, и за тобой никто не пойдет. Здесь сами себе головы, и твоя бравада и зазнайство, что ты бунтовал, никого не тронет, а если я, хоть краем уха услышу, что ты подбиваешь мужиков к неповиновению администрации колонии – жди неприятности. Запомни, у меня есть все полномочия: тебя, как опасного преступника, содержать в строгой изоляции от остальных заключенных. А теперь иди и думай, надеюсь, четырех месяцев ПКТ тебе будет достаточно, чтобы поумнел.

– Начальник, я считаю ниже своего достоинства просить у тебя снисхождения. Не дождешься! Возмущаться и оскорблять тебя, тоже не буду, мне лишний срок не нужен. Но, предупреждаю, время нас рассудит. И напоследок хочу напомнить: был один такой – майор Ефремов, ты помнишь, как он закончил свою жизнь.

– Угрожаешь?

– Нет, боже упаси, излагаю факты.

– Ну, Воробьев, ты меня достал! Заруби у себя на носу, я найду способ, как обломать тебя. Будешь ползать у меня в ногах, и просить пощады.

– Да не тешь ты себя несбыточными мечтами, дальше слов у тебя ничего не выйдет, а будешь прессовать меня, получишь ответку.

– Пугать меня вздумал, щенок! Пошел вон в камеру. Дежурный, – крикнул Кузнецов, – до перевода в ПКТ запри его в карцер.

– Не обольщайся, «Кузнец», что на тебя погоны подполковника навесили, – Александр напоследок решил немного подразнить офицера, – бывали случаи, когда генералов в рядовые разжаловали, а то и того хуже, садили на нары.

Кузнецов с опаской отнесся к словам заключенного, тем более «Кузнецом» называли его только люди, приближенные к авторитетным ворам. «Откуда ему известна моя кличка? Надо срочно что-то решать. Обращусь к Крутову, пусть они этого „жулана“ по-своему прижмут».

Глава 8 Смерть за смерть

Спустя время, после того, как Воробьева Александра посадили в ПКТ, Сергею Брагину пришло обстоятельное письмо из колонии строгого режима от агента. Он сообщал, что Кузнецов предпринимает против Воробьева репрессивные действия: его избили в изоляторе, грозились добавить срок и ко всему прочему, поместили в БУР.

«Достал этот Кузнец, пора его на место ставить» – решил Сергей. Открыв заветную папку, разложил перед собой компрометирующие документы и внимательно изучил. Один лист с очень важной информацией отложил в сторону, по мнению Сергея, его будет достаточно, чтобы у Кузнецова вспотело заднее место, когда он ознакомится с данными о своей кипучей деятельности. Брагин хорошо подготовился и изучил дела подпольных расхитителей государственного добра и, на какие рычаги надавить, тоже имел представление. Ирощенко знал многое о нелегальном предприятии Говорова и Кузнецова, и потому обстоятельно изложил все на бумаге. В принципе – это был с ног сшибающий компромат на подполковника, которого хоть сегодня можно пустить под пресс в отдел ОБХСС. Но Брагин был дальновидным человеком и, имея свою точку зрения на таких типов, как Кузнецов и Говоров, ждал удобного случая, чтобы напомнить им, кто они есть на самом деле. Завтра же подполковник получит конверт, содержащий взрывоопасную информацию и, ознакомившись, будет вынужден выпустить Воробьева из ПКТ. Сергей прекрасно знал, что постановление о водворении Александра было подписано начальником колонии, а так как Кузнецов трус, то на коленях будет умолять начальника, выпустить Воробьева в зону.

Сергей на днях встретился с Екатериной и передал ей коротенькую записку от сына, объяснив, что Александр какое-то время не сможет писать письма. Естественно, Екатерина забеспокоилась и засыпала Брагина вопросами,

– Сергей, Саше положено свидание, но почему он ничего об этом не пишет? Может, ты знаешь, что у него случилось? Почему ему не дают увидеться с родными?

– Катя, колония – это не изолятор, у тамошней администрации свои порядки. Но ты не расстраивайся, на днях я все улажу, и ты увидишься с Сашей. У меня есть хороший знакомый в управлении ИТУ, он поможет. Не беспокойся, эта схема действует.

Екатерина отнюдь не была слабой женщиной, но когда разговор заходил о сыне, глаза ее начинали поблескивать. Чувствовалось, что она не может сдержать эмоции. Потому Сергей с трепетом и смущением наблюдал, как меняется ее настроение и как только она начинала переживать, ее лучистые, красивые глаза, становились влажными от слез. Они редко виделись, но уходя после каждой встречи, он испытывал волнение. Сергей чувствовал, что с ним происходят странные вещи, которые случались с ним в детстве, когда влюблялся в какую-нибудь девочку. Или в более поздний период, например в юности, когда вздыхал по девушке и ухаживал за ней.

Сдерживая волнение, он, молча, сам себя успокаивал: «Это нормально, когда красивые женщины смущают и волнуют нас. Катя… Просто она мне симпатична, – вздыхая украдкой, он продолжал мыслить, – к тому же она замужем, а это о многом говорит».

Попрощавшись с Екатериной, Сергей заспешил на квартиру к брату Анатолию, приехавшему ночью из Михеевки от Сергея Ирощенко. Вероятно, он привез много новостей. Брат, проснувшись от звонка, встретил его заспанным, но ополоснув лицо водой, поставил чайник на плиту и пригласил Сергея за стол.

– Ну, не тяни, рассказывай, как там Сергей.

– Все отлично. Они с дедом Михаилом нашли общий язык и почти не вылезают из тайги. Сережка побывал на дальней заимке, от которой был в полном восторге. Если коснется чего-то серьезного, никакая милиция не найдет к ней дорогу, добраться туда без проводника невозможно. Серега рассказывал, что перед возвращением домой, оставил на едва заметной тропе, недалеко от избушки пару армейских «сюрпризов». Если кто-то захочет нахально вломиться в избушку, получит столько всего, что пропадет желание еще раз совать свой нос, куда не следует, – радостно, рассказывал Анатолий.

– Ты сказал Сергею, что Сашку скоро придется «освобождать» досрочно.

– Конечно, я объяснил ему, что урки совсем оборзели, пора их урезонить. Так же предупредил, что Сашку надо спасать. Братишка, Сереге не терпится приехать в город, сам понимаешь, его помощь здесь нужна.

– Передай ему, пусть немного потерпит, без особой нужды появляться в городе слишком опасно. Следствие по делу о побеге продолжается, и чтобы Серегу не обнаружили, нам нужно обезопасить его. Думаю, он не станет спорить по этому поводу.

– Скорее бы собраться всем вместе. Планов-то у нас полно, – тяжело вздохнув, мечтательно произнес Анатолий.

– Скоро, Толя, скоро. Вот вытащим Сашку и «Черная молния» кое-кому даст о себе знать.

Подполковник Кузнецов после работы, зайдя в свой подъезд, по привычке проверил почтовый ящик и обнаружил в нем запечатанный почтовый конверт без обратного адресата. Переполненный любопытством, вскрыл конверт и прочитал содержимое. По мере прочтения кровь сходила с лица. От внутреннего напряжения ноги и руки слегка задрожали. Качнуло в сторону. Кузнецов оперся о стену. От волнения перехватило горло. Ослабив галстук, расстегнул ворот рубашки. Еще раз, но уже медленнее прочел от начала до конца. В письме отражались по порядку поэтапные шаги его нелегальной деятельности, а точнее функционирование подпольного производства, начиная с самого его зарождения и заканчивая сегодняшним днем. Так же упоминалось, что кроме строительства дач и коттеджей, он занимается тайным производством мебели для кафе и ресторанов, налаженное совместно с директором предприятия Лисовым Михаилом Петровичем в промышленной зоне колонии строгого режима. В конце сокрушающего для него документа инкогнито приписал постскриптум:

«Таким компетентным органам, как ОБХСС и УГРО было бы интересно узнать, с какими преступными элементами Вы связаны в своем подпольном производстве. Всего вышеперечисленного Вы можете избежать, только в том случае, если Воробьев Александр будет выпущен из ПКТ, и в дальнейшем Вы оградите его от своего чрезмерного внимания. Надеемся на ваше понимание и в том числе, благоразумие. Срок исполнения – два дня. В противном случае Вас ждут крупные неприятности».

Забыв в горячке, что хотел обратиться к Крутову, Кузнецов, не откладывая, созвонился с начальников колонии Причаловым и договорился о неотлагательной встрече. Вернувшись в колонию, он спешно явился в кабинет начальника и стал сбивчиво объяснять о целесообразности выпуска Воробьева из ПКТ. Но из боязни не стал говорить про угрожающее письмо, а то Причалов, чего доброго, может прикрыть производство.

– Ты же сам настаивал, чтобы мы закрыли его. В чем дело, почему ты резко принял другое решение? – спросил Причалов.

– Борис Николаевич, просчитался я немного, вспылил, а нужно было Воробьева с оперативной точки зрения постепенно вести к другой части задуманного плана.

– Так нужно было согласовать свои действия с начальником оперчасти Цезаревым, а не ломать дров. Я ведь доверяю тебе, надеюсь на тебя.

– Николаич, я же тебе объяснял, что не хочу я подключать Цезаря. Лисов тоже просил, чтобы о нашем предприятии знало как можно меньше людей.

– Тогда сам решай проблемы. Что будешь делать дальше?

– Воробьева необходимо выпустить.

– Повторяю вопрос, с какой стати?

– Проследить за ним нужно, кое-какие люди в зоне за ним стоят, и они готовы подключиться для помощи, чтобы вытащить Воробьева из ПКТ.

– Замучаются вытаскивать. Назови фамилии этих людей.

– Надо его выпустить, тогда всю цепочку раскроем.

Кузнецов лукаво взглянул на начальника и, сунув руку под отворот кителя, достал конверт из внутреннего кармана.

– Николаич, зарплата подоспела,

– Что-то рано, вроде бы на той неделе была.

– Лисов премиальные выписал.

Причалов убрал конверт в сейф и, смягчившись, сказал:

– Сформулируй правильно постановление о смягчении наказания Воробьеву и отдашь мне на подпись. Пусть еще недельку посидит, и тогда выпустишь…

– Что ты, – перебил его Кузнецов, – здесь нужно ковать железо, пока горячо. Выпустим его завтра, а послезавтра уже будем знать всю цепочку.

Причалов согласно кивнул и махнул рукой, давая понять, что очень занят и времени для дальнейшего обсуждения нет.

Александра выпустили из изолятора на следующий день и уже к вечеру Брагины знали, что выиграли небольшое сражение за спокойствие и относительную свободу своего друга. Но впереди, если судить по надвигающейся грозе со тороны Садовникова – Аркана, Воробьева ждала коренная ломка. Но пока Кузнецов и Садовников готовились обрушить на него свой гнев, у Александра в жизни приключилось весьма радостное событие.

В один из погожих летний дней, Волков предупредил Воробьева, что в промзоне на углу столярного цеха будет осуществляться перекид. Со стороны свободы к забору должны подойти парни. После обеда трое знакомых Волкова заняли свои места у тыльной стены цеха. Александр присел на корточки на крыше, как раз над ними и закрыл свое лицо повязкой. Заключенные, принимавшие перекид, чтобы не стать добычей надзорной службы и активистов, прятали свои лица под повязками. Иногда приходилось отбиваться от них, но подобные стычки, как правило, заканчивались изолятором. В окружении Волкова всегда были дерзкие парни, и они категорически отказывались отдавать полученный грев и, чтобы не быть наказанными, принимали меры безопасности. Волков – сообразительный мужик и на рожон никогда не лез, но и отступать не привык, поэтому у него под рукой всегда была команда надежных получателей грева.

Вдруг со стороны свободы, за невысоким забором, откуда не возьмись, появилась девушка со светло-русыми волосами. Она помахала рукой, предупреждая человека на крыше, чтобы заключенные были готовы принять грев. Александр отчетливо разглядел ее фигуру и черты лица, она показалась ему очень симпатичной. С часовым угловой вышки заключили договоренность, чтобы во время перекида, он прогуливался по тропе нарядов и отошел, как можно дальше от вышки. Естественно Волков заплатил за его безучастие. Наконец раздался предупредительный свист, и полетели небольшие пакеты. Бросали четверо парней, да так далеко, что приходилось бегать вдоль цеха и собирать пакеты по всей территорией столярного цеха. Когда парни закончили бросать грев, Воробьев осмотрелся вокруг и, убедившись, что все разбежались, громко обратился к девушке:

– Красавица, можешь подождать пять минут?

– Зачем? – ответила она вопросом на вопрос звонким, приятным голосом

– Я тебе пару строчек черкану.

Девушка согласно кивнула и отошла от забора.

Александр, пулей спустился с крыши, влетел в ворота цеха и, забежав в каптерку, принялся писать. Начертал пол-листа, предлагая девушке заочное знакомство, и в конце приписал свой адрес. Сложил записку вчетверо и, сунув в кармашек самодельного фартука, сшитого в швейном цехе по заказу, с трепетом в груди проделал обратный путь. Александр свистнул и запустил сверток на свободу. К забору подскочили парни и, подняв пакет, передали девушке. На прощание она приветливо махнула рукой и направилась к девятиэтажному зданию, расположенному недалеко от зоны.

Прошло три дня. Александр, не особо веря, что девушка ему ответит, уже перестал думать о мимолетной встрече. Завхоз, раздавая письма, протянул Воробьеву два конверта: одно письмо было от мамы, а другое, непонятно от кого, в поле обратного адресата стоял прочерк. Но достав письмо, Александр мило улыбнулся. «Ответила все-таки. Подписалась Аленой, и адрес даже оставила! Ну, теперь не спугнуть бы ее какой-нибудь несуразицей» – и пошел в свой проход между шконками, писать ответ.

Буквально через два дня он снова получил письмо от Алены. Вот так началось их увлекательное заочное знакомство, сопровождающееся десятками писем.

Заметив, что Воробьев стал получать много писем, некоторые зэки догадались, что у Александра появилась девушка. По этому поводу он получил несколько язвительных и недоверчивых замечаний от бригадников, к примеру: заочное знакомство недолговечно, а если ему суждено развиваться дальше, то женщины на свободе не в состоянии ждать своих мужчин, потому как природа берет свое. Но когда разгорелась дискуссия на эту тему, нашлось немало сторонников заочной дружбы. Волков поддержал Воробьева, отстаивая обоюдную точку зрения.

– Если кто-то из вас сомневается, что заочница – это бесполезное времяпровождение, тот и никогда не узнает настоящей, романтической любви.

Знакомые Волкова захихикали и с сарказмом заметили:

– Опять Волоху потянуло на житейскую философию.

Но, чтобы дослушать Волкова, некоторые соседи по койкам зашумели на мужиков, мешающих дальше развивать сокровенные мысли о любви.

– Любовь накрывает, как волна. Сердце рвет на части. Спасения нет и только нежные, и ласковые слова действуют, как бальзам на душу, излечивая этот недуг. Мы отдаем себя без остатка, так как верим, что заочница, поступает так же. Тоскуем, переживаем, а порой даже крышу срывает, но получая письма, радуемся и чувствуем себя счастливее всех на свете.

Трудно было не согласиться с его словами, а особенно тем, кто уже испытал в своей жизни подобное явление.

– Я как-то по молодости сидел в Краслаге, – продолжал Волков, – и заочно познакомился с одной женщиной, а жила она тогда в Томске. Запала она мне в душу, захотелось чего-то нового, светлого в жизни, а не серых тюремных будней. Я пообещал, что после освобождения завяжу с преступным прошлым и приеду к ней. Я по началу, как мыслил, так и поступал. Плюнул на все и к ней. Встречала она меня на вокзале. Эх, как же было романтично. Ветер играл с ее вьющимися волосами, и задирал подол платья. Она высматривала меня среди людской толпы, держа в руках мою фотографию. Наконец, мы встретились, чуток приобнялись, правда, целоваться сразу постеснялись.

Среди слушающих зэков послышалось хихиканье.

– А что, мужики, мы реально комплексовали, хотя в письмах уже давно награждали себя поцелуями. Короче, тормознулся я у нее на месяц, даже мыслишка возникла, остаться насовсем. Да видно не судьба, опять черт попутал, на толкучке по привычке занесло мою руку в чужой карман. За мной уже баллоны пасли, в общем накрыли с поличным и впаяла мне тогда судья очередной срок.

– Вот видишь, чем закончилась твое заочное знакомство, баба сейчас с другим мужиком свою жизнь налаживает, а ты здесь паришься, – шутя, подковырнул его сосед по шконке Карпенок, которого, в отличие от Волкова, на свободе ждала жена.

– Не о том ты говоришь. Ты весь цимус в этой истории усек? – пытливо спросил Волков Карпова и, не ожидая ответа, как по напечатанному, заявил, – мужчине в его жизни отводится пять-шесть химических циклов. Если ты не полюбишь женщину в один из этих моментов, хотя бы заочно, захиреешь, и свою следующую возможность упустишь.

– Лишь бы этот момент не возник, кода ты в зоне сидишь, – смеясь, вставил один из зэков. Мужики поддержали его дружным смехом.

– Так что Санек, влюбляйся в женщин и никого не слушай, – обратился Волков к Воробьеву, – но готовься к душевным мукам, так как твоей заочницы рядом нет. А любовь, это дело хорошее, она очищает наши мозги от накопившейся трухи.

Конечно, Александр быстро усваивал такие уроки, потому как сердце подсказывало ему, что идет верным путем. Порой он места себе не находил от ожидания, но получив очередное письмо, радовался как ребенок. Сразу же садился отвечать. Да вот беда, заключенному на строгом режиме полагалось отправлять всего два письма в месяц. Маме в обязательном порядке, оставалось одно письмо Алене. Но существовал другой способ – это обращение через знакомых к вольнонаемным людям, нелегально отправляющим письма на свободу.

Из писем он узнал, что Алена живет с мамой в двухкомнатной квартире, учится в медицинском институте, пошла, так сказать по ее стопам. Девушка писала часто, много и красиво, легко подбирая нужные слова. По всему было заметно, что она скучала по общению с парнем. Только одно настораживало Александра: «Неужели на свободе такой красивой девушке трудно найти себе парня? Хотя для этого у нее могут быть свои причины».

После расставания с бывшей девушкой Наташей, прошло немало времени. Боль разлуки постепенно утихла, но всегда в голове крутился один и тот же вопрос: «Была ли у нас любовь?» С его стороны – пожалуй, да и после воспоминаний, он каждый раз убеждался, что до сих пор не мог ее забыть. Потому постоянно хотел и искал знакомства с девушкой, чтобы уйти с головой в заочное общение. Случай с Аленой стал тому подтверждением.

Александр иногда вспоминал Ларису, с которой случайно встретился на Тарбазе, но к ней в его сердце ничего похожего на любовь не шевельнулось. Наверняка он считал себя однолюбом, и к тому же сказывалось воспитание матери, показавшей на собственном примере, как должна любить женщина. Мама столько времени надеялась и ждала, когда ее муж одумается, покончит с разгульным прошлым, но оказалось, что она ошибалась и все ее старания оказались напрасными. Он поступил со своей семьей, как последний подонок и, променяв на бутылку «султыги», бросил в тяжелый момент. Мама для Александра была подобна путеводной звезде, направляющей его к осуществлению желания встретить девушку, схожую по характеру. Только не мог Александр пока понять, как такая видная и правильная в своих мыслях Алена, оказалась в день знакомства рядом с зоной у забора? «Придется спросить ее об этом при случае, – улыбнулся Александр, посылая Алене очередное письмо.

Вот так, неспешно, от письма к письму, их заочная дружба стала перерастать в более серьезные отношения.

Прошел месяц, после того как Воробьева выпустили из ПКТ. С самого начала он догадывался, что сподвигло Кузнецова на такой нежелательный шаг. Находясь на расстоянии от братьев Брагиных, он замечал их участие в своей жизни. Они помогали ему, чем только могли. Тайно делились новостями, информацией о положении дел, как своих, так и разбойной шайки аркана. Нелегально переправляли посылки с продуктами и одеждой, иногда через знакомых передавали деньги, в том числе и от мамы. На строгом режиме осужденному была положена одна передача и посылка в год, да и тех Александра лишили права получения. Две килограммовые бандероли в год погоды не делали: носки, нижнее белье, шарф, вот, пожалуй, и все, что могло войти в общий вес. Свиданий, кстати, он тоже был лишен. Но, как оказалось позже, это был решаемый вопрос.

В один из июльских дней к Воробьеву подошел завхоз и объявил, что его вызывают на КПП. Почему-то Александр подумал, что в Спецчасть пришел документ по поводу уголовного дела, посланного в Верховный суд для пересмотра. По прибытии на КПП, Воробьева без всяких проволочек проводили в помещение для общего свидания, где располагались телефонные секции. Александр был весьма удивлен, когда увидел через стекло свою маму.

Екатерина очень обрадовалась встрече с сыном, пусть даже отводилось полчаса на переговоры по телефону. Она объяснила, что первый раз ее не пустили, сказали, что он лишен свидания. Неделю назад она встретилась с их общим знакомым и поделилась своей печалью, но он успокоил ее и заверил, что в следующий выходной можно смело навестить сына. Александр сразу понял, что речь идет о Брагине.

– Сашенька, а когда тебе разрешат личное свидание, мне так хочется тебя обнять.

– Мама, наш знакомый наверно тебе рассказывал, что я не особо «вежливо» повел себя с администрацией, придется немного подождать, пока все уляжется.

– Сдерживай себя, я очень тебя прошу.

– Я постараюсь.

– Саша, я все хотела спросить, ты переписываешься с какой-нибудь девушкой?

– Ну… – ответил он намеком и улыбнулся.

– Правда?! У тебя кто-то есть?

– Ее Аленой зовут, хорошая девушка.

– А как вы познакомились?

Александр сделал знак рукой, показывая, что бросает что-то вперед. Он, конечно, имел в виду письмо, переброшенное через забор.

– Не совсем тебя поняла.

– Ладно, мам, не важно, главное, что мы с Аленой понимаем друг друга и любим писать письма.

– Сыночка, я рада за тебя.

Глаза Екатерины наполнились слезами.

– Мама, пожалуйста, не нужно плакать, мне самому нелегко.

– Хорошо сынок, я постараюсь.

Не успели они, как следует поговорить, а дежурный офицер объявил, что свидание закончено, но прежде, чем отключили телефоны, Александр успел сказать:

– Мам, ты прости меня за все.

Екатерина успела расслышать его фразу и молча, кивнула. Они стояли друг против друга, устремив взгляды через стекло. У обоих глаза блестели от слез. Пришло время расставаться, и никто из них не знал, когда снова предстоит встретиться. Жадно ловя взгляды, мать и сын часто оглядывались, пока оба не скрылись за дверью.

Ожидая решение Верховного суда, Воробьев сгорал от нетерпения, активно включиться в работу организации. Он понимал, что его друзья на свободе готовятся к осуществлению разных акций. Конечно, он переживал, что разлучен с ними и здесь – в зоне, ограничен в действиях. Но однажды, подвернулся случай и он внес свою лепту в общее дело.

Как-то внимание Александра привлекло поведение одного человека. С виду это был суховатый, невзрачный и неряшливый мужчина, а прославился он тем, что систематически употреблял «гомыру». Среди заключенных его так и кликали – «Гомырщиком». Доставая в зоновских условиях нитрорастворитель, методом перегона изготавливал своеобразный алкогольный напиток, что было строго запрещено режимом. За подобное нарушение он неоднократно попадал в ШИЗО. Шел слух, что он отбывает срок за изнасилование, не то своей дочери, не то малолетней девочки, но когда его конкретно спрашивали об уголовном деле, он постоянно отмалчивался. Казалось бы, зачем этому Гомырщику на свободе женщина, для него бутылка водки дороже любой постельной сцены.

Александра заинтересовали слухи о Гомырщике и, собрав на него кое-какую информацию, переправил братьям Брагиным. Вскоре братья прислали ответ, удивив Воробьева объективными данными: за личиной тщедушного мужичка скрывался не только насильник, но и убийца девочки-подростка. История его уголовного преступления была настолько цинична и подла, что заставила Александра включить Гомырщика в разряд лиц, преследуемых организацией. Освободившись в очередной раз из колонии, Гомырщик познакомился с женщиной, которая приняла его и пустила к себе жить. Женщина воспитывала восьмилетнюю дочь, которой почему-то сразу не понравился новоиспеченный «папа», но спустя некоторое время девочка перестала относиться к нему настороженно и даже привыкла к отчиму. Она всегда его слушалась и не перечила. Мать, видя, как они нашли общий язык, была довольна гражданским мужем и благодарила судьбу, что ей встретился такой внимательный мужчина и положительный отец ее ребенку. Так как совместных детей они не планировали, свой брак не спешили регистрировать, и Гомырщик прожил у женщины около пяти лет, и еще бы жил, пока она не обнаружила страшную тайну. Отчим с восьми до двенадцати лет втайне сожительствовал со своей падчерицей. В первый раз все произошло как бы случайно: девочка простудилась и заболела, и он за ней ухаживал. Падчерица, ничего не подозревая, позволяла прикасаться к себе. Его возбуждало это прикосновение, особенно, когда он растирал ее тело лечебным раствором и, не сдержавшись, принялся покрывать тело девочки поцелуями. Сначала она противилась и боялась интимных проявлений отчима и, как свойственно провинившемуся ребенку, боялась признаться матери в домогательствах «папаши». Затем он запугал девочку и принудил удовлетворять свою похоть, заставляя ее ложиться с ним в постель. Конечно, связь с девочкой была довольно редкой, а не то бы его сожительница догадалась по поведению дочери, что здесь что-то не так. В конечном счете, мать застукала его с дочерью в одной постели. Вот тогда девочка и призналась маме, что отчим уже несколько лет заставляет ее заниматься «этим», держа в постоянном страхе. Женщина собралась пойти в милицию, но Гомырщик правдами и неправдами уговорил ее принять свою историю. По глупости она поверила словам сожителя, который клялся и божился, что он просто лежал с девочкой и ничего плохого ей не делал. Что, мол, дочка, испугавшись наказания мамы, выдумала все, и наговорила на него. После разговора женщина не стала пока заявлять в милицию, а решила отвести дочь к гинекологу. Но вскоре с дочкой что-то произошло, ей становилось все хуже и хуже, девочка жаловалась на сильные боли в животе. Скорая помощь увезла девочку в больницу, где в реанимации через два дня она скончалась от отравления.

После вскрытия у следователя возникла версия: девочку отравил кто-то из близких людей. По подозрению в убийстве арестовали отчима и взяли под стражу. Во время плотных и грамотно проведенных допросов, Гомырщик сознался: ради того, чтобы скрыть свою интимную связь с падчерицей, он подлил ей в лимонад щелочь, а после таким же способом хотел расправиться с сожительницей, чтобы присвоить ее имущество.