Они шли к «алтарю»: небольшой стенке из стеклоблоков, на которой висел портрет Ленина и цитата: «Каждому рабочему – царствие небесное». Стена переливалась слабым светом. Приведения таращились на них, стоя рядом с колоннами.
– И тогда, в обстановке строжайшей секретности, под бдительным надсмотром медиков и святых отцов, в Успенском соборе Кремля первыми лицами государства была совершена высадка. Воочию убедившись в том, что Рай действительно существует, они подписали декрет о создании программы советской Эденонавтики.
За алтарём храм оканчивался апсидой: полукруглой выемкой, посреди которой была купель из белого мрамора, утопленная в полу. По краям купели – семь бронзовых львиных голов, в центре – цилиндрический постамент с выбитыми на нём греческими символами. Вероятно, раньше там стояла чья-то статуя, но сейчас, громоздясь на неуклюжих распорках, возвышалась серая цистерна с торчащей из неё трубой и намалёванной красной краской надписью: «СВЯТ. ВОДА». Рядом же два безликих «респиратора» возились с чёрным мешком.
– Настал год великого переселения: потомственные дворяне, князья, графы, бароны, духовенство и бывшие жандармы – все они не желали мириться с новым порядком. Своими клыками, которыми только недавно пили кровь русских крестьян и рабочих, начали точить столпы советского строя. – в аспиде, отражаясь от каменных стен, голос партийца звучал словно из динамика мегафона.
– Но партия мудра. Партия великодушна. Даже таким чуждым элементам она даёт шанс искупить вину. Производство Соединения-25 отдали Токсикологической лаборатории НКВД. Пересыльные пункты открылись на территории почти каждого ГУЛАГа. Удобрив почву и подготовив новый мир, они тем самым искупили бы свой грех перед советским народом, и смогли бы жить в мире и согласии с уже бывшими классовыми врагами. Война немного замедлила программу. Но теперь взросло новое поколение. Инженеры. Строители. Агротехники. Они закончат начатое.
Только сейчас Платон заметил, что из мешка капает вода. «Респираторы» положили груз на носилки, и быстро удалились.
– Это…
– Всё верно: герой-покоритель нового мира. Ну а как вы думали туда попадают? – флегматично ответил функционер. – Не на ракете же, ей богу. Гагарин в космос летал и там бога не видел.
– Да их же просто накачивают наркотой и убивают! – Платон был больше не в силах слушать эту чушь.
– Добровольно пересылают без права возвращения, – спокойно поправил Платона бюрократ. – Зачем им обратный билет, если они останутся жить в лучшем мире?
– И вы во всё это верите? – Платон обернулся: обритые мальчишки в белых, почти до пола, свободных рубахах облепили купель со всех сторон и гвоздили его взглядами.
– Вы во всё это верите? – обратился он уже к партийцу.
– Вы всё поймёте.
Внезапно пара крепких рук заломала Платона и заставила склониться в вынужденном поклоне – шеи коснулось что-то холодное: щелчок, пшик, резкая, но не сильная боль. Его аккуратно отпустили – Платон обернулся и увидел богатыря, который, словно тёмная гора, высился посреди толпы «покорителей рая».
По телу вдруг разлилось воодушевление: он смотрел в эти глаза, в десятки этих глаз – во внутрь их, и его одолевало дурманящее чувство причастности, единения, близости. «Я» – это жалкое «я» осталось в панельном мешке, там, на Парнасе, вместе со страхом, непониманием, беспомощностью, сомнениями.
Растворилось в огромном «Мы» – стало клеткой могучего атланта, отчего билось в экстазе, страстно, до изнеможения желало бежать туда же, делать то же, мыслить так же, лишь бы впереди сияла, горела, шипя и искря, до рези в глазах и волдырей на коже – Цель. Он был осуждён быть свободным – наконец, оковы пали.
Окидывая взглядом десятки глаз, глаз, которые смотрели в одном с ним направлении, он вдруг оступился и упал спиной в купель. Брызги. А потом искра – воспоминание, одна лишь мысль: «Ася»
«Чёрное бельё. Молочная кожа… Да похуй на кожу. Глаза бы увидеть».
Эйфория испарилась – остался лишь холод. Вода сильнее сжимала его в своих трезвящих объятиях. Мгла пеплом замыливала взор: фигуры и огни становились мутнее и мутнее. Он погружался всё глубже.
«Прости».
Глава 6
– Ты помнишь, как убил меня? Ты похоронил меня, помнишь? – мужской голос гулом звучал из утробы. – Тогда. А сейчас сам начал сползать в могилу ко мне. И теперь мы лежим вместе, здесь, наши температуры сравнялись: 37 по Фаренгейту, помнишь? Сколько получил? Тридцать? Сколько за это? Больше? Больше, гораздо. Бесконечно тратил: свайпал, тратил, трахал… Бесконечно. Не в силах остановить. Этот воздух тебя отравлял. Отравлял. Что взамен? Получил? Хаос. «Всё ухудшается, до того как…» Что? Равновесное состояние. Негармония. И теперь мы лежим вместе, наши температуры сравнялись.
Платон медленно повернул голову, чтобы увидеть говорящего. И… нет, не увидел, но почувствовал: буквально каждый нейрон его мозга в панике сигнализировал о том, что перед ним был некто (нечто?) прекрасный – в прошлом —изъеденный и изуродованный временем, плотоядными бактериями и червями, и от того ещё более безобразный и омерзительный в настоящем. Куски плоти всех оттенков: от мертвенно-лилового, до болезненно-жёлтого, источая слизь и гной, были неряшливо налеплены на серый череп. Из пустых глазниц градом валились белые, упругие личинки. Овал лица лишился своей формы и был продавлен сбоку, как дешёвая китайская кукла. Лишь редкие, ещё не истлевшие пряди вьющихся волос, покрытых золотом – единственное, что говорило о том, что он когда-то ещё был наполнен дыханием жизни.
– Помнишь?
Платон начал стремительно захлёбываться в своей панике – попытался закричать, но грудь сдавил огромный пневматический пресс – в беззвучно раскрытую глотку посыпались комья земли. Земля же колола глаза, когда он попытался их открыть. Под черепом гулким эхом раздавались слова Хаски:
«Мне приснятся мои похороны
Ты в черном-черном-черном…»
Конечности слушались его, но с запозданием. Всё было слишком размазанным, слишком тёмным, слишком замедленным, будто бы мозг балансировал на границе сна и бодрствования.
«Черный-черный голос, черный-черный бит…»
Платон судорожно попытался встать – это далось ему на удивление легко. Тьма. Могильными червями в голову начали лезть мысли: «Мне выкололи глаза» – от этого паника только усилилась. Ртом он хватал спёртый воздух – из последних сил, будто преодолевая вязкую патоку, рванулся вперёд и тут же ударился.
«Черным-черно, черным-черно, черным-черно…»
Руками нащупал холод – глаза поймали едва уловимые нити света. Платон приложился к холоду – от нитей исходил едва уловимый сквозняк – судя по всему, это были трещины в стене. Что есть мочи, он ударил плечом – преграда удивительно легко, словно лист обоев, разорвалась по световым контурам.
Платон оказался в гроте: крохотном треугольном помещении. Свет. Живительный свет – он лился снаружи: там были сосны, чуть поодаль поблескивало озерцо. Между ним и свободой осталась лишь железная калитка, запиравшая вход в склеп. Удар ногой, ещё – ещё,ещё,ещё,ещё – сука, ещё! Плечом!