– Скажи, скажи! – закричал я. – Тот заветный рассвет, он действительно зовет меня к открытию? Он светит из особого места? Он был там? Но там, где ты его видел, абсолютный мрак.
И вот он отчасти отделился и переместился, после располовинился и исчез.
– Я потерял плоскость, в которой меня для тебя видно, – прозвучали его слова без него. – Ты видишь только малую часть реальности.
И больше я не услышал ни слова.
Я пошел дальше в раздумьях. И что же, если рассвет видим мной, тогда это все выдумка? Куда же я тогда иду? И начали мои ноги подкашиваться, а в небе вспыхнула звезда. Все стало синеватым. Затрясло меня. Как же так? Стало жарко. Потерял себя. Трава приняла меня мягко.
И вот я вижу тот самый серый снег. И идут те самые воинственные полчища. Все они, как и прежде, одинаковы, как братья-близнецы. Гибнут под их ногами все образы, превращаясь в серый снег. Короля их там не было, но он всем этим правил. Также видел других людей, в другой форме, другого цвета, с другим оружием, но суть их одна и разум один на всех. Разум повелителя, приходящего к ним в разных масках и говорящего им разные слова, – тем самым этот многоликий творит свою мистерию. Смысл ее в том, чтобы обезличить мир. Чтобы лицо было одно на всех.
И полчища эти идут и идут без конца и края, и из-под их ног слышны стоны и крики, дым и невыносимая боль. Процессия движется, передо мной является представитель их величайшего повелителя и говорит:
– Смотри, тут заложена великая идея. Пока существует разность, разность лиц, идей, образов, мировоззрений, они всегда будут конфликтовать. Если мы уничтожим эти разности, то исчезнет источник конфликта и наступит мир.
Он широко улыбнулся и ушел.
И вот я наблюдаю этот бесконечный марш. Время ускоряется. Вижу, как они истоптали все, и нет больше образов, нет противоречий, нет конфликта, и все эти орды людей еще больше сплачиваются в уверенности своей. И своей миссии. И они готовы убивать еще и еще. Они готовы топтать не таких, неправильных. Но уже нет их, все истоптано. Только груды мертвецов. Они достигли всего, что хотели. Эта огромная масса одинаковых людей так сплотилась, что вытолкнула меня как инородный элемент из себя, а я стал взлетать, это так страшно.
Я взлетал все выше и выше, а полчища становились все однороднее и однороднее. И вот смотрю издалека: это большой ком земли, как после засухи, а рядом еще несколько, все они поделили мир. И как после длительной засухи вдруг идет дождь, так и здесь начинает капать вода. И начали рыхлеть эти кома и разваливаться кусками. А куски превращаться в жижу. Они утекали, собираясь в густые лужи. И снова я стал приближаться к этим лужам, сошедшим с комьев. Все ближе и ближе. Снова вижу людей. И они уже не одинаковые, разные. И кто куда. Вижу большущие дома, и в них светящиеся точки. Каждая точка – это камера для нескольких людей.
Я приблизился вплотную и оказался в этом скоплении. Они жили очень плотно друг к другу. Но бились друг с другом. Какое разительное отличие от того бесконечного строя воинственных, сплоченных одним умом людей. Такая плотность, кучность людей в одном месте объяснялась тем, что каждый из них пытался взлезть повыше с помощью рядом стоящего. Из-за этого проявлялось неописуемое количество ненависти. Я шел по этому месту и, все время удивлялся. Все здесь поражало величием, но величие это создали те, кто маршировал. И держит их в системе еще та сплачивающая сила, как ось. А так бы разбежались давно. Прошлое величие силы дает им возможности. Любая гениальная идея ловилась и сразу же эксплуатировалась в основном на благо единиц и для угнетения основной массы. Множество возможностей дают лавину информации, в этой лавине тонет нужное, как здоровая пища в море сластей становится пресной для потребителя.
Я обнаружил, что мне интересно на себя взглянуть: кто я? какой я? И там, в блестящих витринах, я увидел себя. Мне неприятно было видеть это, хотя раньше я и не знал, кто я и что из себя представляю, мне было совершенно неинтересно. Именно сейчас это стало очень важно. Зрелище удручающее. Совершенно дикий вид, животный взгляд, неопрятная внешность. Все эти люди вокруг были сильные, друг против друга. Они выработали мышцы. Всегда сопротивляясь, они могли при этом производить уникальное впечатление. Они привыкли, научились жить в мире агрессии, и мне стало интересно, как это все работает, по каким законам. Ведь этот мир возник от силы, мне непонятной, он как неизвестный зверь.
Я изучал все надписи на домах. Потому что там были только дома, всюду дома. Света здесь как будто больше, чем в лесу, но он такой серый, что хотелось лесной тьмы. Хоть взгляды и похожи на хищников из леса, но опасность тут гораздо более изощренная. Здесь срочно нужно вырабатывать хитрость, нужно уметь плести сложные схемы поведения, чтобы не сгинуть. Мне как будто стала на долю нравиться эта серость, это бесстрастность в цветах.
Капал дождь, уличные светильники заменяли звезды. В темное время суток ночь и день разделялись на тьму и свет, но, по сути, их не было. Так же, как не было настоящих эмоций, в этом мире все было условно. Дымили трубы, стояли надменные и высокие дома, и было холодно. У каждого места есть назначение, нет пустых мест, все эти дома напоминали те бесцветные безжизненные формы из видения. Они как те одинаковые солдаты, строй в строй, лицо к лицу, как остаточная сдерживающая сила для разнородной толпы. Сдавливающая грудь тоска, от которой хотелось перестать чувствовать, превратиться в воду и растечься лужей, пропитаться в землю и уйти поглубже. Тоска и одиночество так пропитали здесь все. Интересно и невыносимо одновременно.
Начали посещать самые печальные мысли. Безнадежность появилась незаметно и теперь не хотела уходить. Все эти чувства постепенно усиливались, и я уже хотел выйти, но выхода не было. За домами стояли дома, а за ними еще и еще, я шел, потом бежал, но пейзаж не менялся. В конце концов дома кончились. Дальше непонятные виды.
Обессилел и замерз. Мой путь был неведом, мои цели смутились, и небо повисло так низко. Легкий туман, невероятно темная пасмурность. Все бесцельно, все бессмысленно. Каждое движение вызывало жуть от того, что я это делаю бессмысленно. Нужен был смысл, хоть какой-то, как капля воды в жажду. Ни единой души. Вой сердца – все, что слышалось. Какие-то редкие деревья. Капли дождя на лице, мокрые ноги, однообразие.
Вдалеке, среди редких крон появилось что-то выдающееся – серый геометрический камень, как в огромных домах людей. Длинное здание с высоким потолком, с редкими опорами. Полумрак, а под крышей почти совсем тьма. Зашел туда. Осколки стекла, обломки стен, ступить негде. Прошелся дальше: холод, холод, холод. В углу очертания чего-то. Темный силуэт. Недвижимый. Решил, что неживое, прошел. Вышел. Среди обугленных облаков – проблеск. Но временный и скромный, как я. Впереди сад, яблоки, такие спелые, мокрые, мягкие. Очень вкусно ел под деревом и мерз, что дальше? Смотрел на траву под ногами, тревожимую каплями. Смотрел вдаль безучастно. Холод. Собрал силы в пьяной надежде. Шел, утопая в грязи ногами. Утопил силу там. Найти не отчаивался. Шел, шел, не найдя сил, все равно шел и ступил на твердую почву без дождя. Радовался, капли перестали течь. Понял, что сильный. Поверил снова, что я есть. Один шаг был счастливым, а второй провалился в ручье. Весь мокрый стал. Переплыл на другой берег. А там поле. И коричневый туман. И вдалеке, очень далеком далеке я разглядел острие света на горизонте. Такое тонкое, что любой мастер заточки позавидовал бы. И поле не чистое: то закорючки виднеются, то фигурки. И какие-то даже движутся, приближаться стал.
Слева от меня был ряд высоких и стройных деревьев. Прям столбы зеленые. А внизу – кустами поросшие. За ними еще поле, а дальше еще поле. И что дальше, какие миры – жуть представить. Кусты поредели, а за ними коровы черного, смоляного цвета, ростом как два меня. Лежат, как будто загорают. Я подумал, что сейчас они поднимутся и побегут на меня, и ускорил шаг, но они и не шелохнулись. Из-за тумана все как будто плыло, как на дне реки. Я очень медленно приближался к фигурам. Маленькое деревянное здание. Ближе – женщина маленького роста с впалыми глазами. Набирает воду в ведро из железной колонки. Рядом еще одна женщина, пожилая, дородная, большая, с ребенком на руках, укутанным донельзя. Они о чем-то невнятно говорят. Я тоже пытался заговорить, но как только я это делал, я перемещался в ребенка на руках, и он начинал что-то еще более невнятно бормотать на непонятном языке, даже для них. Потом я и вовсе оказался этим маленьким на руках. А моего тела не стало. Я чувствовал, что меня прижимают и заботятся, но холод одиночества был неизменен. Объятия были теплыми, но холодными для сердца. Я пытался вырваться, мне не давали, но я упорно двигался. И вот я выпал и побежал. Меня долго преследовал женский вопль, а я убежал.
Долго шел, а потом, как ребенок, уснул и почувствовал любовь и тепло женской груди на спине. Убаюкивание и такие сладкие песни. Засыпая, видел грозди винограда, шатающиеся на ветру, думал, что это духи пришли забрать меня в мир мечты. Но утихомирился, уснул. Ночью меня украли волки, и я опять оказался один среди ночи в сыром объятии. Мама, где ты? Небо и светлая луна дали мне ласку. Очень ярко для бурной тьмы. Что я говорил и делал? Половина из этого для меня была непонятна. Собой я не владел и младенческими своими ступнями шагал неуверенно. И все шел и прислушивался, нет ли женских шагов сзади. А вот оклик имени своего слышал, как его… Забыл, да только не обернулся. Я не знал его ценности. Боялся подвоха. А он замолк навсегда.
И тут удар по спине – хороший удар. Опрокинулся. «Ой, извините, мы обознались», – прошли мимо трое вежливых незнакомцев. Один подал мне руку: «Дайте я вам помогу». На нем была шляпа, и он, как я понял, четвертый был и не принадлежал к той компании. Он ярко улыбался и обещал сладости. Я шел за ним. Но потерял. Какие-то серые стены, закоулки. И вот большое здание с хорошим освещением, всюду лед и мороженые туши. Я не знал этого, я был мал. Запах очень запомнился – никакой. Никакие запахи, да и цвета той комнаты. Потрясающие. Масса впечатлений. Только у туш глаза закрыты. Жаль, что они не видели. Но ведь за конфетами надо бежать. Где тот провожатый? Я добрел до какой-то двери, а там праздник. Все веселые. Кубки наполнены. «Ой, это же ты там упал? Это не мы. Не мы. Мы тут ни при чем. Проходи, раздели нашу радость, у нас сегодня день событий». Стол усыпан пробирками больше, чем яствами. Но я задыхался. Там было задымлено, но тогда я еще не знал, что можно позвать пожарных. Так что я даже не отведал главного блюда.
Я укрылся в пустом здании рядом. Тусклый свет фонарей, освещавших пустые дороги. Чувствительная лужа, то и дело разводящая панику от капель с крыши. И веселые пляски из окна напротив. Запах жирной жареной пищи, запах поддельных цветов, фруктов, дыма. Я прошел по комнате. А там лаз в подпол. Отблески фонарей помогли различить убранство и дизайн помещения. Опустился на пол, там были какие-то мягкие и грязные круги и палки, пыль и сырость. Скромно смотрел в одну точку и начал взрослеть. И отношение к главному блюду на пиру и к конфетам поменялось.
Разбудил резкий звук. Там, снаружи.
– Выходи, на хуй, – услышал я.
Руки в дрожь. Перед входом стоял мужчина. С напитком в руке и в опрятной одежде. Я вышел узнать, в чем дело. Он был очень смел.
– Позови ее, кого спросил я. Там она, я знаю. Зови, или я, на хуй, сейчас все разнесу.
Я ушел – как бы звать ее. И действительно: в углу лежала женщина, беспорядочно и мирно спавшая. Там, на пиру, они переругались, и она пришла сюда. Не нашли общий язык, разборки продолжились, а мое подполье осталось моим.
– И как же ты тут живешь? – зашел ко мне тот человек в шляпе. – Насколько здесь неуютно? Надеюсь, достаточно? Подрос ты, юноша. В конфликты не вступаешь. Стараешься быть над этим, а что же ты притворяешься?! – кричал он. – Добрый?! Устремленный повыше?! Нет доброты, юноша, ты должен быть сильным, без высоких дум. А сможешь крови выпить, если ничего нет?
Так задавал вопросы, которые смущали. Да с такой страстью, что слюна изо рта брызгала в лицо. Постепенно его голос перешел в рык. Я открыл глаза. Да я уснул! Я сидел в подполье. А слюна брызгала у меня. И рычал я. Так, что стены содрогались.
Тусклый свет фонарей, мрачные лица без цели, кроме как себе урвать побольше. И улыбаться поправдивее. А веселье в том, чтобы выделиться из толпы. А еще лучше – превзойти.
– Слышь, уебок! Съебись, на хуй.
На крыше, на самом верху. Он бежал и оступился. Я его схватил, но он выскользнул. По тротуару кого-то тащат. Белая пыль столбом. Он брыкается, но слаб. Обосраный кафель. Захожу в свой подвал, потом выхожу, захожу, выхожу, захожу, выхожу. Места себе не нахожу. Скитания вокруг да около.
Я в подполье своем, а наверху в комнате гости у женщины, такие же любители пиров. Дым. Обсуждения, как меня потеснить. Пепел в мой подпол. На миг видение – улыбка блестящая интеллигента в шляпе. Попытка обращения к тому, чего не знаю. К чему-то над этим. Просить помощи не хочу. Что сказать – не знаю. Что там, где рассвет? Надежда. А потом мысль: «Глупость».
– Выходи, на хуй, блядь! – пришел все тот же джентльмен опять.
Мой выход. Между пальцев переносица. Кровь из глаз. Хруст пальцев. Указательный, средний, безымянный, мизинец. До большого дело не дошло. Кровь как калина на вкус.
– Урод, блядь! – высказывание со стороны. Дама переживала за джентльмена.
Далеко ушел. Переживал. Длинные безжизненные заборы из серого камня. Каждый камень на дорогах помню. Я есть. Я хочу. Я чувствую. Но для чего я? Куда мне идти? Я ничтожество.
Я остановился в полуразрушенном здании, там еще были люди. Женщина в пальто лежала упершись головой в стену. Показывала в окно, говорила. А за окном обезлюдели строения. Все светло, всюду здания. Но мертво. Идти вдоль улиц? А если кого встретишь? Какие-то невнятные просьбы, высказывания, пустыня во взгляде, отчаяние такое, что миришься с ним. С бессмысленностью происходящего. Все наполнено созданием рук человеческих, но пусто, все здания пусты. Отдельные единицы ходят и не видят себе место. Главная цель – наслаждения, но как наслаждаться, не знают.
Я слышу писк и иду на него. Писк усиливается. Вот он – какой-то зверек. Шерстка. Он боится, лапки поджаты. Схватил его, как единственный оплот тепла, утонул. А он лапы свои грязные провел по моему лицу. Я его обнял как смог. Пришел к месту, где ночевал в подвале, наблюдая за праздником в доме напротив. Я знал, что мой кот уже болен. Я его положил на тряпки, чтобы согреть, а сам уснул. Пока я спал, женщина, ночующая иногда там, прячась от своего неспокойного мужчины, прогнала моего кота. Он создавал много неудобств. От этого его болезнь усилилась. Выбежал на холод. Когда я его нашел, он погиб, погиб как кот. Он стал диким и водным и поплыл по реке. Я наблюдал за ним, я дарил тепло, несмотря ни на что, но холод был уже в его нутре. Мы пошли с ним от этих руин бесплодия. Он был уже болен, и я не имею надежды и тепла. Прошел дождь, его капли было видно в свете фонаря ночи. Я почувствовал спиной его холодные покалывания. Мой кот провел лапой мне по лицу, как поцелуй, по-своему, по-звериному.
Мы дошли до развалин. А за ними – пляж залива. Множество костров, множество людей в одинаковых одеждах. Что это было, я в отчаянии особенно и не интересовался. Происходил некий ритуал, движения были синхронны, ритмичны. Все люди поделены на группы, сведенные в кругах. В центре каждого круга костер. По ритму круг людей то сходился, то раздвигался. Шаг ритма разделен на ритм звуков. На хоровом «па-а-а-а» круги сходились. На хоровом «ута-а-ас-с-с-с-с-с» круг раздвигался. Шаг назад, шаг вперед и монотонный звук. Искры костров взмывали вверх. Участники мистерии казались безликими, играющими свои роли куклами.
Был центральный костер среди всех этих кругов, большой. От него я почувствовал страх, то был конский зрачок. Черный, всепоглощающий, абсолютный. И вдруг все круги стали распадаться и формироваться вокруг этого центрального костра. И через время они уже стояли не в круге, а как бы в эллипсе, направленном в центральный костер. В ушах очерчивают пространство звуки «па-а-а-а», сужающие, и «ута-а-а-ас-с-с-с-с», разводящие. И вот я вижу, что нет моего кота. В растерянности. Мой единственный оплот любви. Больше ничего не осталось у меня. Смотрю, его несут на руках к главному кругу. Мой кот. Старый и больной. Мой любовный. И его подносит монах в черной одежде к костру. Другой монах его берет, и в свете костра я вижу, что это не мой кот. Я ошибся. Но там ребенок. А из костра смотрит большой конский черный глаз. И ритм звуков «па-а-а-а», «ута-а-ас-с-с-с» стал гулом, который замедлил все, что происходило. Люди в черных рясах вынесли мальчика в центр мессы, костер пускал искры в черноту небес к звездам, которым я задавал вопросы, а они молчали. Мальчика принесли к центральному костру. Один из мессы вышел с большой дубиной и с размаху ударил в затылок ребенка. Взгляд мальчика потупился. Руки опустились. Изо рта побежал ручеек крови. Тело пренебрежительно кинули в костер, отчего он вспыхнул облаком искр, осветивших все вокруг. Молчание, отчаяние.
Я упал на землю и заплакал, мои слезы не знали границ. Все продолжалось. Песок из-под двигающихся в ритм ног летел мне в лицо. Никто не обращал на меня внимания, но в какой-то момент один из участников службы подошел ко мне и дунул в засыпанные песком глаза. Глаза провалились в глазницы, через голову, грудь, живот и, выйдя через отверстие, потекли по воздуху. Я стал самим отчаянием без тела. Кричал, но не было крика, так как не было рта для него. Но рот у лежащего тела открывался, еще подчиняясь моим чувствам. Он открывался и приподнимался, хватая капли начинающегося дождя.
Потом я вновь обрел власть над своими движениями. Надо бежать, но куда прийти мне теперь? Где бы я забылся? Зная такую тяжесть, как обрести покой? Даже осознание себя приносит мне боль от того, что я существую. А ведь кто-то сейчас так же страдает в мирах. Я хочу закрыть глаза и отдать свое существование всем им. Я прошу отдать меня как плату в искупление всем плачущим. И вот передо мной тот, кто назвался Трижды Величайшим, он смыкает мне рот. И показывает знак пальцами: слишком мала плата. Не большими шагами создается великое, но маленькими и многими. Иди по своему пути.
Я стер грязь с глаз и открыл их. Все было темно. Догорающие кострища и никого нет. Я встал, не зная, куда направить шаг. Вышел на пустырь. Мой путь потерял смысл. Под ногами земля. Я целую землю и ее запах. Возьмите меня, возьмите меня, самые родные, заберите. И вот луч. Темный горизонт и луч. Это не луч, это яркая звезда. Бежит навстречу ребенок – тот самый, которого убили, как такое может быть?! Бежит мне навстречу и разводит руками, смеется. Незнакомый, но мне он рад, да кто же ты? Ты – это я! Я, только такой маленький. Он шлепнулся в мои объятия и утонул… Долгая тишина, счастливый шок. Потерялся и взлетел, как безумный ветер, ураганом.
Обретаю я себя, летаю в небе я. Летаю в небе я. Летаю в небе я. Новых горизонтов безмерная линия, принимай меня.
Глава 4
Я иду среди серых прямоугольников. В отличие от той военной массы людей, здесь были своевольные эго. Зачаточные проявления индивидуальности. В очень зачаточном состоянии. Некоторые из них разрезали сплошную аморфную массу своей агрессией особенности. В этом мире зачатки индивидуальности изливались через эго, которое должно обладать определенной агрессией, чтобы проявлять себя тут. Порой они отличались возмутительным себялюбием. Эго провозглашало себя. Выделиться могли только мощные эго. И в некоторых, кто понимал больше, были уже и зачатки творчества. Время – как полный энергии ребенок с пластилином, который никогда не задерживается в одной форме. Все изменяется, деформируется и перерождается. Тут все чаще проявляются эти личины. Эгоистические и со своей идеей. Они как таран. Тяжелый, деревянный, но он пробивает аморфность. Дамбу болота, через которую может поступить свежая холодная вода. Но это были мои предположения. Я не знал, к чему это все в итоге приведет. Мир этот странен и непредсказуем. Агрессия в этом мире всегда нарастающая. Агрессия передавалась по наследству. И кто больше скопит агрессии, тот большего удостаивается. Но кроме агрессии нужно иметь хитрость и силу применять их в нужных комбинациях. Это есть смысл этого мира. Потому, как я понял, история каждого мира идет к своему, может быть, неосознаваемому населяющими его идеалу. Этот мир искал сильнейшего эгоиста. Какой он? Физически сильнейший! Психически? Интеллектуально? Или, может быть, есть иной сценарий? Этого я не знаю.
На этой мысли время остановилось, и я начал расти. Все больше и больше. Сначала дома казались большими, потом с меня ростом, потом маленькие, потом размером с мои пальцы, потом с песчинку. Потом я увидел, что все это стоит на огромном шаре. Шар этот тоже стал уменьшаться, пока не стал светящейся точкой. Так я понял, что такое звезды. Это миры. Как же я был рад этому прозрению! Ведь я чувствовал, звезды – это не просто огоньки во тьме. Я стал необъятным, и казалось, я мог дотронуться до любой звезды. Одним махом изменить узор неба. Но я просто наблюдал. Дальше я перестал увеличиваться. Я понял, что такое пространство. Пришло время узнать, что такое время. Потому что звезды пошли вспять – туда, откуда они плыли. Начали разжиматься, некоторые рассыпались в светящиеся облака. Радуга собиралась в луч. И вот вдалеке я вижу фигуру среди тьмы и звездной пыли.
Он стоял на бездне, сыпал песок. Вот на этом месте будет звезд платок.
– Еще ничего не создано. И меня ты не разглядишь в недописанной картине,– сказал он.
Он назвался Трижды Величайшим. Он излучал бесстрастие. Но был открыт. И я понял, что могу спросить у него.
– Куда делся тот ком земли, что я видел? Он исчез навсегда?
– Нет, – ответил он. Ничто никуда не исчезает. Сейчас ты как раз на этапе создания их плеяды, – и он указал на темно-багровые скопления. – Там будет неимоверный душевный холод, будет красивейшая багровая туча. Дальше за ней разводы новых миров, которые суть перерождения первых. И так четыре предела.
Он брал от каждого облака, рассеивал надо мной, и меня обуревали разные настроения, противоречащие друг другу миропонимания. Потом брал части одних и смешивал с другими. И рождались миры абсолютно непредсказуемые. Брал вновь порожденные миры и, в разных комбинациях смешивая, создавал опять новые. И так до бесконечности.
– Ты видел воду, размывающую глыбы. Так вот, это всего лишь самая распространенная комбинация творчества моего. А я есть творчество более высокого. Но в данном случае комы были размыты для того, чтобы сплавить их в один. Но это безрезультатно. Ком уже отсырел.
Как сложно все. И тут я понял, что никогда не найду края вселенной, потому что его нет. Я спросил:
– Я видел случайность, это происходит как череда случайностей?
– Столкновения миров происходят в определенном месте, там создается последовательный упорядоченный узор из нитей разного происхождения, и за счет этого осуществляется рост духов, которые туда приходят. Там сталкиваются миры неистово. И духи проходят на пределе своих сил, но за счет этого растут. Или погибают. Там решается их судьба. Это игра, в которой кидается окончательный жребий. Восхождение происходит по типу кладки пирамиды. Ты есть множество внизу и есть единое вверху. Низ – это место разногласий и противоречий. Когда противоречия объединяются, они не прекращают существования, но прекращают быть противниками. Они удивительным образом расширили свои границы. Над ними становится третий кирпичик, объединяющий взгляды двух нижних. И так происходит со всем множеством. Этот новый кирпичик обнаруживает на своем уровне такие же новые мировоззрения и понимания, но уже на более высоком уровне. Начинает вмещать эти новые грани в себя. Либо не принимать и останавливаться в восхождении. И все это происходит на пределе сил. И так происходит почти бесконечно до полной структуризации пирамиды.
Он продолжал мне объяснять, но мы перенеслись на понятную поверхность. Силуэт его обрел ясность, но лица по-прежнему не было. Вместо него был провал. Почувствовал трансформацию в себе. Из меня стали исторгаться все мои малые «Я». Хотения, требования к жизни, страсти, состояния разного времени, настроения, убеждения, характеры. А я опустошался. И лицо мое стало провалом. Мы перенеслись туда, где происходят столкновения миров. Какие удивительные сказочные миры они в итоге создадут. Какие противоположности тут сходятся, переплетаются. И чтобы создать узор, они проходят через хаос. Они так чужды друг другу, что отталкиваются поначалу, а потом идет долгий процесс взаимодействия, и процесс этот жестокий. В нем отсеиваются духи слабые и неспособные к расширению. В узор вплетаются те, кто расширяет свои грани.