Рассказы по пятницам. Литературный проект «Областной газеты»

Шафт

Александр Шорин

По земным меркам мой приятель с Тарахири безобразен настолько, что рядом с ним даже Квазимодо показался бы писаным красавцем. Насколько я помню, у Квазимодо один глаз закрывала огромная бородавка, и он был горбат. Мой приятель имеет на своем, с позволенья сказать, лице, штук пятьдесят безобразных бородавок, чудовищно изогнутый нос (кажется, две ноздри торчат из какого-то углубления) и рот такой величины, что он может спокойно целиком глотать апельсины или яблоки средних размеров. Из этого рта торчат во все стороны кривые клыки, чистить которые на Тарахири не позволяет религия, а поэтому они почти чёрные. Горба у него нет, зато он настолько толст, что кажется поперёк себя шире, что при его двухметровом росте не так-то просто. В Россию он приезжает исключительно за закупкой самой дешевой водки, которую потребляет в количествах, для человеческих существ абсолютно невообразимых: например, за сегодняшний вечер, по моим прикидкам, он выпил уже литров тридцать, причём на его состоянии это никак не сказалось. Если к этому добавить, что голос у него рыкоподобный, а наш язык он изучал по словарю русского мата, составленному еще в конце ХХ века, то несложно себе представить, что с друзьями у него здесь некоторый напряг.

Я – исключение, потому что знаю, что тарахирец (имя его состоит из 77 согласных, потому выговорить его нет никой возможности) – милейшее существо. Я однажды спас его от проблем, связанных с оптовыми закупками водки (тот умудрился поссориться с мафией, контролирующей этот рынок), и с тех пор он меня просто обожает.

История, о которой я хочу рассказать, произошла вот в этом самом баре. Приятель сидел напротив меня за этим самым столиком и поглощал все, что горит, рассказывая мне о том, что спиртное (в переводе на русский) «приятно щекочет ему внутренности». Я был уже расслаблен, и чёрт дернул меня за язык спросить его о том, много ли он зарабатывает на перепродаже водки. Удивлению тарахирца не было предела: оказалось, что водка – это его хобби, и закупками ее он занимается исключительно для личного пользования и угощения избранных друзей. Я спросил, чем же он занимается на своей планете.

– Шафтом, – ответил он скромно.

Теперь удивляться была моя очередь. Коллеги из аналитического отдела рассказывали легенды об этом самом тарахирском шафте. Насколько я помню из этих разговоров, шафт – это нечто среднее между предсказаниями и анализом. И если верить им, шафт дает куда более высокие результаты, чем любой продукт земных аналитиков. «Ноу-хау», недоступное землянам.

Я сглотнул слюну и выпил рюмку водки. Тарахирец в ответ опрокинул в свою глотку литровую кружку и спросил:

– Интересуешься?

Я кивнул и выдал первое попавшееся:

– У меня тут с женой… это. Семейные проблемы. Не мог бы ты помочь как-то с ними справиться?

– Почему нет? – спросил тот и тут же ухватил своими ручищами меня за голову. Шея у меня хрустнула, а тот зарычал: – О жене думай!

Сначала всё поплыло перед глазами, а потом я действительно начал думать о жене: о том, какая это была красавица и умница, когда мы познакомились, и вплоть до сегодняшнего дня, когда утром в меня едва не полетел чайник из-за какой-то мелочи.

…Лапы отпустили меня. Приятель хрюкнул удовлетворённо и заявил:

– Вероятность развода 55 процентов, убийства – 15 процентов, самоубийства – 7 процентов…

– А хороших вариантов нет? – пискнул я испуганно.

– Разве развод не хороший вариант? – удивился тот. – Вероятность полной гармонии две десятых процента. Вот смотри.

Он достал из кармана куртки жидкокристаллический блокнот и начал ногтем чертить в нем какие-то схемы, бормоча:

– Дерево вариантов сначала дает четыре ветви, затем 765 ветвей, затем три миллиона шестьсот тысяч ответвлений, затем…

– Погоди, погоди! – остановил я его, хлопнув ещё рюмашку. – Нельзя ли сразу тот вариант, который ноль два процента?

– Почему нельзя? Можно. Для этого нужно…

Дальше шло доскональное описание того, что я должен делать и чего делать не должен. Я только крякал и спрашивал время от времени:

– Во вторник, тридцатого, я должен проснуться в 7.30 и, уходя на работу, завязать шнурок только на левом ботинке… Да?

– Именно! Если завяжешь на обоих ботинках, начнёт действовать вариант миллион сто двадцатый, из которого будет ветвь…

– Не надо ветвь, я понял!

…В общем, для достижения искомого блаженства в личной жизни я должен контролировать не только буквально каждую минуту своего бренного существования, но и регулярно проводить корреляцию поступков в случае малейшей ошибки. Осознав сие, я перешел на русский матерный и только спустя несколько минут спросил у него нормально, по-человечески:

– Ты сам-то этим пользуешься?

Тот посмотрел на меня как на идиота:

– Нет, конечно!

– А… зачем тогда?

Тот многозначительно посмотрел на свою пустую кружку, наполнил её водкой, опрокинул и сказал медленно:

– Водка для меня – хобби, и я плачу за то, чтобы у меня её было в достатке. А есть те, для кого хобби – шафт. Они платят мне. Усёк?

– Усёк… – ответил я медленно.

И твёрдо решил никогда не рассказывать об этом разговоре нашим аналитикам.

Солидарность

Александр Шорин

Было жарко. Матвей остановил велосипед, чтобы смахнуть капли пота с большого, мясистого лица. Вытер руку о живот, прикрытый футболкой, и, достав телефон, сверился с картой. До нужной пятиэтажки оставалось еще три квартала. Тихо выругавшись, он неуклюже продолжил движение – левая его рука в гипсовом лубке здорово мешала. Время от времени он мысленно баюкал ее, успокаивая боль, словно младенца, невольно вспоминая свое неудачное падение во время велоэкстрима. Хорошо бы сейчас уже быть дома, Боня обещала свининку, ‒ подумалось ему, но он отогнал эту мысль: деньги с неба не падают, а заказ, хоть и пустяковый, пропускать нельзя.

Сжав зубы, он надавил на педали.

Лицо скромной женщины в простом домашнем платье, которая открыла дверь, показалось ему смутно знакомым – словно видел где-то ее фотографию или на видео. Секунду вспоминал, но, так и не вспомнив, отступился.

Голос у женщины был тихий, манеры – заискивающие.

– Проблемка совсем небольшая, молодой человек, – шелестела она, улыбаясь одними губами. – У меня дочка – подросток, слишком много времени проводит в Сети. Нужно поставить пароль, который буду знать только я. Вы понимаете, сама я не смогу. Конечно, могла бы попросить кого-нибудь из знакомых, но лучше, если это сделает чужой человек. Моя Зоя, она…

Матвей не стал дослушивать: буркнул что-то, типа: «Конечно-конечно», согласился на кофе, и прошёл в небольшой кабинет, где был установлен терминал. Ему не улыбалось, что благодаря его вмешательству девчонку перестанут пускать в Сеть, но желание клиента, как известно – закон, а сама девчонка наверняка несовершеннолетняя…

С другой стороны – работы на пять минут, а деньги, как известно…

…Она вошла бесшумно. И впрямь подросток – лет двенадцать, не больше. Тощая, с пучком светлых волос, вздёрнутых двумя косичками и очень похожая на маму. Все то же заискивающее, почти скорбное выражение лица. И только в глазах – зеленых, прищуренных, словно у кошки, готовой к прыжку, блестело что-то непонятное. Посмотрев на нее ошарашенно, Матвей поздоровался, и вдруг понял, что… возбудился. Ему стало так неудобно, что он вспотел ещё больше и смущенно отвел глаза.

Но от тощей оказалось не так легко отделаться.

– Ты кто? – спросила она.

Голос у пигалицы оказался хрипловатым, почти мальчишечьим.

– Матвей, – ответил он и попытался улыбнуться, но это почему-то не получилось. Он покосился на свои брюки, слегка оттопырившиеся в том самом месте, и понял, что совершил ошибку: она тоже быстро бросила туда взгляд, и двух мнений быть не могло – поняла его проблему.

Быть того не может, она же еще совсем ребенок….

Пока он копался в себе, вспоминая старика Набокова, она продолжила допрос:

– Зачем пришел?

– Чинить.

– Сама умею, – отрезала та. – Зачем она тебя вызвала?

В этом «она» было столько оттенков чувств, что впору было бы писать монографию, будь он психиатром… Он был простым системщиком, пришедшим немного подхалтурить, но даже его проняло.

– Попросила запаролить, – сдался он и покосился на дверь кухни, где уже слышен был звук закипающего чайника.

Глаза девочки стали совсем узкими, словно две щелочки, и она губами вытолкнула в него слова, словно дикарь, выплевывающий сквозь трубку ядовитый шип:

– Мне скажешь?

Он покачал головой и вновь попытался улыбнуться. И снова – неудачно.

И тут дверь кухни начала приоткрываться, послышался уже знакомый заискивающий голос:

– Черный или со сливками?

– …ливками, – отозвался он эхом, и в этот момент почувствовал на своей единственной здоровой руке совершенно не по-детски сильные маленькие пальчики.

– Я тебе вторую руку сломаю, с-сука, – выдохнула она, оголив зубки, отчего стала напоминать маленького, но очень опасного хищного зверька… но тут же вдруг ослабила хватку и отвалилась – мягко, безвольно, словно вся сила ее разом куда-то пропала. Матвей повернул голову и понял в чем дело: это мама вышла их кухни с подносом, на котором была кружка кофе, сахарница и вазочка с печеньем.

– Зойка, ты чего здесь крутишься? – шикнула она на девочку. – И та, словно кошка, пойманная за поеданием колбасы со стола, шустро шмыгнула куда-то и пропала, словно и не было.

Голос женщины тут же смягчился, вновь став заискивающим. Извиняющимся тоном она проворковала тоном взрослого человека, обращающегося к другому взрослому:

– Беда с ней – совсем не отлипает от машины. Книжки даже читать перестала… Еще немного – тройки из школы начнет приносить…

Матвею стало противно. Сердито глотнув кофе, он обжег нёбо и, быстро набросав на клочке бумаги логин и пароль, попросил проверить работу. Та улыбалась, близоруко щурилась и норовила обжечь не совсем чистым дыханием. Через пару минут Матвей понял, что еще немного – и он кого-нибудь убьет, прямо сейчас…

Но вместо этого он, конечно, долго благодарил за мятую купюру, улыбался (на этот раз получилось), и даже вроде бы немного отлегло… Но уже когда уходил, стукнуло решение. И он сразу, чтобы не передумать, выдохнул, словно в прорубь бросаясь:

– Можно я еще в туалет загляну?

И там, сидя на унитазе, он, уже осознавая, что делает, вырвал из блокнота крошечный листочек и бисерным почерком написал логин-пароль. Потом скатал бумажный шарик, и только тут задумался – как передать? Так и не придумал, разозлился на себя еще больше, да так и вышел, катая этот шарик двумя пальцами.

…Зоя появилась тенью за спиной мамы, когда он уже выходил за дверь. И снова без всяких размышлений, на чистых рефлексах, он пустил этим шариком пас – прямо между ног мамы, которая так ничего и не заметила.

И уже отстегивая велосипед, он услышал вновь ее голос – на этот раз из форточки:

– Мила! В Сети мое имя – МИ-ЛА! Спа-си-бо!

– Пожалуйста, – буркнул он под нос, и только теперь вновь вспомнил о свининке – от чертового кофе только сильнее забурчало в животе, а черствое печенье он ненавидел с детства.

Слишком идеален

Александр Шорин

Сняв пальто, Молодой, такое ощущение, оставил на вешалке и свою лучезарную улыбку – тут она была не нужна, и тут же стал значительно старше. Старый взглянул на него снисходительно – он давно был выше и дежурных улыбок, и даже пиджаков: засаленный халат, сигарета в уголке мятого рта.

– Проблема? – этот вопрос сразу заключал в себе утверждение, поэтому молодой просто кивнул.

Немного суетливо прошел к гигантской «плазме», вставил флешку.

– Сам взгляни.

Минут двадцать они сосредоточенно смотрели видео, временами нажимая паузу, прокручивая куски и обмениваясь короткими фразами.

Наконец, Молодой не выдержал – нажал «стоп», и человек на экране, которого они так тщательно рассматривали, окончательно замер.

– На видео все не увидишь. Знаешь, какая у него машина? Ламборджини! А запонки? Они настоящие! Этот парень просто набит деньгами. И куда он приходит? Ко мне, на дешевые курсы пикапа, где я учу молоденьких лохов, как правильно завалить девочку в постель. Да за такого как он, по идее, девочки волосы должны драть друг другу, выстраиваясь в очередь…

Старый жестом руки остановил этот поток слов. Прикурил от окурка новую сигарету и, посмотрев внимательно на ученика, спросил:

– И как? Не выстраиваются?

– Не то слово! Полевую практику он провалил с треском. Я вообще такого не припомню в своей практике: женщины обтекают его, словно неодушевленный предмет. Он им интересен не больше, чем фонарный столб!

– Та-а-ак, – Старый сузил глаза, сверля Молодого взглядом. – И почему это происходит? Твое мнение?

Молодой развел руками. Такое впечатление, что еще чуть-чуть – и расплачется.

– Ну не знаю я! Он… Он…

– Ну. Он?

– Он слишком идеальный! Ну понимаешь: ботиночки у него сверкают, рубашка белоснежная… Речь, даже запах… Да что там запах, он весь – словно манекен с витрины. У него, такое ощущение, даже прыщика быть не может. Такое впечатление, что, приходя домой, наверняка, в такую же шикарную, как он сам, квартиру, он подзаряжается в соседней розетке, рядом со своим айфоном, вместо того, чтобы спать…

– А экспресс-свидания? При непосредственном контакте?

– Ну это вообще ужас! Он пытается быть обаятельным: популярно рассказывает о кластерной экономике…

Тут Старый не выдержал: начал смеяться.

– Ну прямо робот Эр-два-ноль. Без паники, маэстро. Деньги-то он ведь платит?

– Ну конечно…

– Бери деньги и не заморачивайся.

– И это… все?

– Все. Свободен.

– Но…

– Никаких «но». Ты знаешь, у меня график. Дои корову и не парься. Иди. И не забудь надеть свою улыбку, тебе идет.

…Когда Молодой ушел, Старый еще долго крутил туда-сюда видео на забытой флешке, а затем зевнул и потянулся за телефоном.

– Седьмой? Первый говорит. Девятого снимай с серии. Испытания не прошел. Опять переборщили… Ур-р-оды.

…Молодой был не прав: от розетки рядом с айфоном Сергей Александрович, конечно же, не подзаряжался: его мини-реактор не нуждался в таких глупостях – он просто закачивал обновления, маскируя этот процесс под занятия йогой, когда в его квартиру (и правда – шикарную) ворвались чистильщики.

Старый, наблюдая за этой сценой по «плазме», саркастически хмыкнул:

– Напланировали опять… Кибернетики хреновы. Сколько раз говорить: идеальных нам не надо! Пусть хамит, пусть пахнет, пусть курит. Будет хоть на человека похож…

И пошел писать отчет.

Велосипед

Александр Шорин

Как так получилось, что Стаська – существо столь же очаровательное, сколь и безалаберное – решилась на одиночный велопробег Пермь-Екатеринбург, она и сама понять не могла. Как частенько бывало в ее жизни, все получилось само собой: человеку, приехавшему на байке в Пермь, вдруг надо стало срочно в Москву, и велосипед понадобилось доставить в Екатеринбург. А ей как раз надо домой… Срослось, в общем.

…Вот только никто ей не объяснил, как начинают с непривычки болеть ноги, когда начинаешь наматывать километры трассы на педали. И вот, где-то на середине пути, когда, наглотавшись уже вдоволь июльской пыли и проклиная байкеров вместе с ихними байками, она присела отдохнуть у обочины и обдумать, наконец, плачевность своего положения, вдруг послышался звук, будто катили железную бочку. Несколько минут – и из-за поворота показалось чудовище о двух колесах, на котором восседал мужичок в затрапезном кепи. Звук издавали колеса без шин, скрежетавшие по асфальту. Машины замедляли движение, чтобы получше рассмотреть диковину.

«Вот это штука!» – подумала Стася и помахала коллеге-велосипедисту рукой.

Тот, поравнявшись с ней, охотно спрыгнул со своей чудо-машины (та издала жалобный стон) и зачем-то снял с головы картуз. Оказалось, что, несмотря на редкую бороденку, это совсем молодой парень. Куртка, джинсы, а на ногах…

– Лапти это, – разулыбался он вместо приветствия. – Сам плел. Я вообще-то рукастый… Нравятся?

– Конечно, нравятся, – Стася уже и про усталость свою забыла: не каждый день такое увидишь, а она как никто умела ценить все необыкновенное.

А необычного велосипедиста и звали нестандартно: Артамон.

– Я из Суксуна, – рассказывал он охотно. – Велосипед? Нет, не раритет – сам сделал, по прадедовским чертежам. В Екатеринбурге-то, говорят, памятник открыли нашему с таким же вот лисапедом. Хочу поглядеть…

Слово за слово – стали попутчиками. И выяснилось, что старинный «лисапед» Артамон мастерил не просто так.

– Изобретатель – мой прямой предок, могилка его у нас, в Суксуне – старый крест и изображение самокатной машины. Мы его прячем от местных краеведов, никакого сладу с ними…

Скоро Стася поняла, о чем рассказывает ее новый знакомый. История, в общем, известная: на рубеже XIX века уральский крестьянин и механик Ефим Артамонов смастерил двухколесную машину – прообраз нынешнего велосипеда, совершил на ней автопробег в Москву, за что получил вольную от самого императора… Беда в том, что историки так и не смогли найти документальных свидетельств не только изобретения, но и личности самого Артамонова, в конце концов придя к выводу, что все это – не более чем мистификация.

– Я знаю настоящую историю, – сообщил Артамон доверительным шепотом, когда они в очередной раз присели отдохнуть.

И добавил, уже совсем тихо и торжественно:

– Семейная тайна.

По его версии и впрямь не было никакого Артамонова, а был Артамон Кузнецов, верхотурский крепостной мастеровой. И еще был велосипед, а вернее самокат. Артамон его придумал, а батя-кузнец помог смастерить.

– Вот именно такой, – он махнул рукой в сторону своего железного коня. – Я только педали приделал для удобства…

– А в Москве-то? В Москве-то он был?

– Велосипед – был. Но только без Артамона.

– Как так?

– Да так… Барин его, заводчик, приказал изобретателей бить плетьми за расход ценного металлу не по назначению, а лисапед забрал. И сам повез в Москву…

– И?

– И все. Не видали тут больше ни барина, ни лисапеда. Артамон с отцом сбежали сюда, в Суксун – от греха подальше. Жили себе, работали на кузне и мастерили, конечно, но уже тайно, потихоньку… Я так думаю, что немцы сперли наше изобретение вместе с барином. Немцы они такие… – он покосился на Стасин велосипед фирмы «Anlen».

– А от краеведов-то вы почему прячетесь? – не поняла Стася.

– Да… – Артамон отмахнулся. – Одни беды от них… Вынюхивают…

– Ну так и что, пусть вынюхивают. Надо все рассказать. Чтобы правда…

– Тсс…, – оборвал он ее. – Где краеведы, там и власть. Глядишь, снова до немцев дойдет. Опять сопрут…

– Да что сопрут-то?

– Что-что… Машина времени у нас в голбце. С отцом сделали. Думаем вот теперь: выпорют нас за нее или нет?

Время стервы

Александр Шорин

Я понуро шел по размокшей от мартовской грязи улице, и в голове стреляли маленькие салюты: злость, смешанная с отчаяньем и безумным любопытством…

Была пятница, и еще несколько минут назад я торопился домой: на ужин жена обещала блины, а на полке, только что закачанная в айпад, дожидалась новая книга. В общем, вечер обещал быть спокойным и тихим, как мягкие тапочки. И все это тихое спокойствие было нарушено очень коротким телефонным звонком: жена сказала всего одно слово: «Договор» и тут же отключилась.

Беситься, в общем, было бесполезно: договор есть договор. Перезванивать, в общем, тоже: сразу после звонка телефон она отключала – проверял уже… Тем не менее я, ясное дело, бесился.

А ты бы на моем месте?!

Странный этот уговор-договор мы с Лизой заключили, когда я предложил ей пойти в ЗАГС. А до этого были бесконечные месяцы ухаживания.

Ей-богу – славная девочка, но странная. Да что тут крутить – влюбился-то я с первого взгляда, да прям по Булгакову: ножом под сердце, обухом по голове. Увидел только фигурку эту точеную, лисью ее мордашку с родинкой на левой щеке, голос ее звонкий услышал – и все, пропал. А когда разглядел походку: идет, и вроде бы танцует – то окончательно обалдел. А главное где увидел – вот ни за что не поверите! – в библиотеке. Это в наше-то время, когда Гугл рулит, а молоденькие девушки максимум на что способны, так это досмотреть до конца какой-нибудь фильм, да и тому предпочтут ролики в Ютубе… А эта, понимаете, сидела и скромненько так читала «Характеры» Теофраста – старенькое такое издание. Не удержался я тогда, тихо так сказал: «Болтливость – если угодно дать ей определение – это, скажем, невоздержность в речи». Подняла она глаза – два огромных зеленых омута – и ответила, тоже тихо, но очень отчетливо: «А болтун вот какой человек…», указала на меня тонким пальчиком и засмеялась – переливчато так, колокольчиком. Тут-то я и пропал…

…В кафе – легко, в кино – запросто, на дискотеку – почему бы и нет? Все что угодно, кроме личной информации. Лиза – и все тут. За месяц знакомства даже не выяснил, где она живет. Общаемся, веселимся и – вдруг! – «Мне пора, пока», и будто не было ее. Позвонить ей можно хоть ночью, смс-ками – хоть рассказы пиши: ответит. Красота, образованность, манеры.

Однажды, купившись на теплоту в голосе, попробовал поцеловать. Посмотрела удивленно:

– Уверен, что тебе это нужно?

Кивнул: уверен.

– Не уверена, что это нужно мне, – заливистый смех. – Мне пора. Пока… любовник.

Еще через месяц, вконец измученный и заинтригованный, я предложил пойти в ЗАГС.

Посмотрела на меня – внимательно так, словно увидела впервые. Покрутила тонкими пальцами прядь своих светлых волос.

Подумалось: скажет сейчас, что я совсем ее не знаю, а она не знает меня… Ничего подобного!

– Я буду прекрасной женой, – сказала она серьезно, но как-то задумчиво – будто и не со мной разговаривала, а сама с собой.

И вдруг выпрямилась стрункой. Спросила:

– Значит любишь меня?

Нет, даже не спросила. Сказала это как утверждение.

Но я, конечно, закивал, начал что-то говорить возбужденно…

– Хорошо, будь по-твоему. Только я хочу, чтоб ты знал: для меня это очень важный шаг…

Я снова что-то начал говорить, но она мягко взяла меня за руку и продолжила цитатой из Теофраста:

– И пока собеседник отвечает, болтун перебивает его…

А когда я замолк, сконфузившись, продолжила с мягкой улыбкой:

– Я приду к тебе голой. Ни родственников, ни друзей, ни документов. Имя только… Имя оставлю. И – никаких расспросов о моем прошлом, хорошо?

– Конечно, я…

– И – главное! – договор: что бы ни случилось, если я тебе звоню и говорю слово «Договор», то ты должен на сутки исчезнуть из моей жизни. Не искать встреч, ни о чем не спрашивать. Могу поклясться, что это не будет часто.

Никогда раньше не слышал ни о чем подобном…

…Брел я, и мокрая снежная каша хлюпала у меня под ногами. Я знал, что дома меня ждут обещанные блины – понятно, уже остывшие – и холодная одинокая постель…

Лиза оправдала самые смелые из моих ожиданий. Она стала не просто хорошей женой. Можно сказать идеальной: дома она как гейша могла угадывать малейшие мои желания. Как-то выправила себе документы (я знал, что они поддельные, но не совался в это дело), стала работать переводчиком (сразу с нескольких языков) и очень хорошо зарабатывать. Мои друзья стали ее друзьями и порой казалось, что даже мои мысли – ее мыслями. Вот только…

Вот только этот проклятый договор!

…Если идти до дома пешком через весь наш огромный мегаполис – это часа два, не меньше. Пройдя километров пять, я устал, продрог, но так и не успокоился. Зашел в первое попавшееся кафе. Заказал чашку кофе, какие-то бутерброды, закурил.

Совсем незнакомое было кафе. Незнакомое и очень странное. Будто в другое измерение попал: официанты – во фраках, а официантки – в передниках прямо на голое тело и все – как подбор – стройные красавицы. Как будто частный клуб или элитный ресторан для избранной публики. Музыка – тихим фоном, на танцполе – смуглые девушки змеями извиваются. И как меня пустили сюда: в грязных ботинках, в джинсах, в свитере моем потертом? Я был так поражен, словно зайдя в деревенский сортир, оказался вдруг в ватер-клозете гостиницы «Хайят»… Разволновался, засмотрелся… Но успокоился понемногу: тоже я не лыком шит, много где бывал, просто вот так неожиданно…

И… Расслабился. Где наша не пропадала? Заказал еще кофе, коньяк, да и стал смотреть с удовольствием на танцпол. А там змей уже сменили негритянки, охотно демонстрировавшие свои большие черные груди.

А потом… Потом на сцену вышла Она. Вся в белом и прозрачном, вот только волосы почему-то синие. Вышла, и сразу ясно стало: и змеи эти, и прочие негритянки ей и близко в подметки не годятся – прима.

Смотрю на нее во все глаза, а кто-то во фраке шепчет в ухо: «Эта девушка желает с вами приват, пройдемте вон туда, за ширмочку». Берет меня под локоть аккуратно и ведет… Показывает неприметную дверцу…

И… снова я в каше снежной пополам с грязью, только вот метель началась и – город почему-то незнакомый. А еще: щека горит – то ли от поцелуя, то ли от удара. Не помню.

И имя свое не помню. И знакомых у меня больше нет. И истории моей личной тоже… Все, что помню: Теофраст, «Характеры».

Почему-то такая цитата: «А трус вот какой человек…»…