Фантасма. Повести и рассказы

– Как и все, в меру, – замялся Самсонов.

Морозова достала из-под стола бутылку. Обтирая её фартуком, пояснила, что это собственного приготовления. Открыв бутылку, разлила по полстакана.

– За ваш отъезд, – предложил он.

– И за ваш приезд, – дополнила она, хитровато сверкнув глазами.

Тускло звякнули стаканы. Выпили.

– Крепкая, а пьётся легко, – заметил Виктор Сергеевич, похрустывая малосольным огурчиком.

– В магазине не покупаю. Она голову дурит, а эта настоечка, и вроде бы дурманит, и думать интересно заставляет. А какие сны после неё, ну прямо, как наяву. Кроме, как у меня, нигде такой настоечки не отведаете, товарищ писатель. Да вы закусывайте, берите, вон грибочки.

Морозова сообщила, что вернётся по осени, когда спадёт жара, что соседка Марья присмотрит за домом, попугаем и котом, когда уедет Виктор Сергеевич. Самсонов с аппетитом ел вкусную картошку с мясом, накалывал вилочкой маленькие, упругие грибочки.

(Ужин на свежем воздухе – это всегда хороший аппетит и приподнятое настроение.)

Они выпили ещё. Виктор Сергеевич стал воодушевленно рассказывать о своей Клаве. Он часто упоминал о её золотой душе. Хвастался, что Клава после техникума вполне могла бы поступить в институт, если бы не встретила его. Рассказывал о дочери, которая недавно вышла замуж. Не за кого-то там, а за лётчика. Морозова внимательно слушала его. Где надо иногда вздыхала, а где не надо – нет. Иногда что-то переспрашивала, понимающе кивала головой.

– Мы с Клавой душа в душу живём, соседям на зависть, – с довольной улыбкой сообщил Самсонов.

– А что соседи плохо живут?

– Представляете, плохо. Ругаются, всё что-то делят.

А иногда дело и до кулаков доходит. А мы с Клавой хорошо живём. Она на меня порою закричит, это так, не со зла: «Ух ты, негодник!», а я ей в ответ:

«Ух ты, мой Клавусёнок» и сразу ссоре конец.

– Так значит вы счастливый, товарищ писатель? -спросила хозяйка.

– Да, представляете, да. Вот люди-то гоняются за счастьем, а счастье-то оно рядом, смотрит на них и говорит: «Возьми меня, человек». – Виктор Сергеевич артистично повёл рукой.

– Счастье все по-разному понимают. Ваше счастье – это Клава. Моё счастье – это помощь несчастным. У некоторых счастье в богатстве, у других в избавлении от мук. Счастье – это чувство личное.

– А кто эти несчастные, которым вы помогаете? – не смог удержаться Самсонов.

– Как вам сказать – это больные люди, которых врачи считают безнадёжными.

– Вы лечите?

– Не совсем так, а в прочем, считайте, что лекарь.

– Вот уж не думал, что вы врач, – удивлённо протянул Виктор Сергеевич.

– Нет, я не врач, медицинским наукам не обучалась, и в аптечных лекарствах неважно разбираюсь. Вот моя больница. – Морозова показала на дом.

– А как вы лечите? Гипнозом? – осторожно поинтересовался он.

– Нет, гипноз, это – разновидность галлюцинаций. Я лечу тем средством, которое заключено в рамки вечной тайны Полярной Звезды. Это средство предназначено только для несчастных людей, которые потеряли реальное ощущение окружающего их мира, – Гармонии Жизни. Я не использую гипноз, я использую Холод, – низкую температуру, как лечебно – профилактическую среду. Я помещаю своих пациентов в Холод, если уж проще. В холоде у человека инстинктивно начинает срабатывать желание: согреться. Это – Движение к Теплу, к Жизни, а значит и к Свету. Это я так, вкратце, чтобы поняли, а то подумаете, что я – ведьма какая-нибудь, да еще испугаетесь меня. Если бы вы были несчастны, я непременно б вам помогла, – почти шепотом закончила хозяйка.

Сказанное, для Самсонова было так непонятно и далеко, что он, уже захмелевший от настойки, не стал напрягать свой мозг на эту тему и предложил выпить ещё. Морозова отказалась, напомнив, что ей завтра в дорогу, а ему охотно налила. Он вдруг заметил, что хозяйка – красивая женщина, даже залюбовался ею, но мысленно отругал себя, за собственное вольнодумие: «Я тут выпивши на красивых женщин заглядываюсь, а у меня дома жена. Я не имею права вести себя так непорядочно. Прости, Клав».

Рядом, в верхушках деревьев, захлопала крыльями невидимая ночная птица. Ночь звучала загадочными шорохами. Здоровенный жук, видимо летевший на свет, со всего маху ударился об оконное стекло и, отскочив на стол, обалдевший от неожиданного удара, пополз, подбирая крылья.

– Прохладненько, – поёживаясь, заметил Виктор Сергеевич.

– А здесь у нас так, – днём жарища, а как стемнеет – рай.

– Пойду-ка я, наверное, отдыхать. Глаза что-то слипаются, как ни как с дороги…

– Конечно, конечно, идите, отдохните, товарищ писатель. Приятных вам сновидений. Я вот приберусь тут, и тоже спать пойду.

Самсонов от души благодарил хозяйку за вкусное угощение, пожимая её прохладную ладонь, а уж потом пошёл наверх, в свою комнату.

– Мне завтра рано уезжать, так я к вам утречком забегу, Феоктиста принесу и сменное постельное бельё. Спокойной волшебной ночи, товарищ писатель.

Быстренько разобрав постель, Виктор Сергеевич юркнул под одеяло. Согреваясь от холода и вечерней влажности, сложился калачиком. «Что повезло, то повезло. Где бы я нашёл такие условия? Бывают же добрые люди на свете. Завтра непременно отпечатаю Клаве письмо, пусть там не беспокоится за меня. А постель- то, какая мягкая, с периной». Согревшись, он вытянул ноги, и приятная истома пробежала по телу. От выпитого чуть кружило голову. Сон настойчиво овладевал сознанием, придавая векам тяжесть, а мыслям – полную неограниченную свободу.

Самсонов никогда не видел снов. Он завидовал тем, кто ночью, вдруг, оказывался в невероятных ситуациях, встречался с несуществующими образами, а утром рассказывал об этом, как будто это был не сон, а интереснейший фильм. «Везёт же людям», – думал он. Но сейчас, засыпающий Виктор Сергеевич где-то ощутил, почувствовал о приближении Чего-то Таинственного. Да, он уже спал, подложив кулак под голову и сладко причмокивая, но, а сознание, бодрствуя, напоминало ему, что нечто таинственное непременно должно произойти в эту самую ночь.

Самсонов разделился как бы внутренне – на человека спящего и не спящего. Спящий человек спал, а не спящий чего-то ожидал, чутко прислушивался к таинственному дыханию ночи. Спящий спал, а не спящий настороженно озирался вокруг, стоя на полусогнутых ногах посередине комнаты. Взгляд застыл на окне, которое было чуть светлее темноты. Спящий спал, а не спящий на цыпочках осторожно приблизился к двери, неподвижно постоял к чему-то прислушиваясь, потом, тяжело вздохнув, подошел к спящему. Тот, видимо, крепко спал, но не спящему почему-то спать не хотелось. Он подошел к столу, на ощупь нашел пачку сигарет и закурил. Не спящий закашлялся и испугался, что разбудит спящего, и спешно загасил сигарету.

– Не спится, товарищ писатель? – Откуда-то снизу послышался голос Морозовой.

Не спящий, тяжело вздохнул и ответил в пол:

– Сновидений жду, всё никак не приходят. Уж весь извёлся в ожидании.

– Ну, хорошо. Сейчас я к вам приду, как сновидение. Только называйте меня Снежаной. Ладно? – послышалось снизу.

– Ладно, – согласился он. – Но ведь я не одет. Неудобно как-то…

– Не вздумайте одеваться, вы же сейчас как бы во сне пребываете, и не включайте свет, – таинственно предупредила она.

Не спящий, в ожидании сновидения, стал нервно шаркать по полу босыми ногами. Заскрипела лестница. Сновидение поднималось медленно, напрягая и без того тягостное время ожидания. Его сердце колотилось так, аж отдавало в голову. Сновидение тихо постучало в дверь.

– Не заперто, входите, – волнуясь, он еле выдавил из себя, боялся разбудить свою вторую половину.

Сначала в дверях появилась зажженная керосиновая лампа, а потом и сама Снежана Морозова. Не спящий так удивился её внешнему виду, что чуть не лишил сна спящего. Тот, что-то бормоча, с довольной улыбкой, повернулся на другой бок к стенке. Снежана Морозова была почти обнажённой. Что значит почти? – Это чёрные шёлковые трусики и того же цвета узенький полупрозрачный бюстгальтер.

– Не удивляйтесь, товарищ писатель. Это, чтобы вы себя чувствовали не скованно, ведь ваши одеяния, как я вижу тоже не парадные.

Он при свете керосиновой лампы осмотрел себя и охотно согласился с ней. Та поставила на стол лампу и недопитую вечером бутылку с настойкой.

– Вы вчера не были такой красивой и молодой, как сейчас. Такое только во сне бывает?

– И во сне тоже. Но он меня вчера не разглядел, – она кивнула в сторону спящего. – Сейчас ведь вы уже не он, вы стали другим. Вы интереснее, чем тот. И вкусы у вас с ним стали разные. А давайте будем на «ты», надоело «выкать», – предложила Морозова.

Не спящая половина Самсонова естественно же согласилась.

– Без закуски пьёшь? – спросила она.

– Пью, но у меня есть ливерная колбаса, батон хлеба и конфеты «Школьница».

– Богато живёшь, давай на стол.

Снежана вынула сигарету из пачки и, склонившись, подкурила от лампы. Сизый мистический дым завис над столом.

– Не проснётся? – испуганно спросил не спящий, показывая на спящего. – Он ведь не курит.

– Нет, не бойся, настойка чудодейственная, значит, спать будет без задних ног, до утра.

Виктор Степанович никогда не получал такого удовольствия при виде красивых женских ног, как сейчас. Она привлекательно сидела нога на ногу, как на обложке иностранного мужского журнала. Красивые чуть раскосые глаза этой женщины рвали его душу на куски.

– Во сне можно всё делать? – осторожно спросил он. – Абсолютно, всё что вздумается, – сладко ответила Морозова.

(Мы уже знаем, что наш герой представляет вторую половину сущности Самсонова, и что он уже находится в увлекательных событиях сновидений. Напоминать об этом в дальнейшем я больше не буду. Буду его называть так же, как и спящего – Самсонов Виктор Сергеевич.)

Самсонов вдруг сник и загрустил. Снежана нежно положила руку на его плечо, и заглядывая в его опечаленные глаза, тихо спросила: – Почему такой грустный, мой писатель? Тебе со мной скучно?

– Нет Снежана, наоборот, мне с тобой очень хорошо и мне не хочется, чтобы ты завтра уезжала, ведь ты – мой первый сон. Значит больше ко мне никогда не придёт такое сновидение.

– Не печалься, сны теперь к тебе часто будут приходить. Настоечка эта не простая, после неё долго ещё будешь по снам разгуливать. А хочешь, я тебе письмо напишу? Только дай мне свой адрес, если ты, конечно, этого желаешь.

– Ну, о чём ты говоришь, Снежана. – Виктор Сергеевич достал из чемодана лист и авторучку, быстро написал свой адрес.

– Ничего не напутал? – прочитывая написанное, спросила Морозова, – ведь ты же спишь.

– Нет, всё точно, буду ждать от тебя письма, с нетерпением. Самсонов поймал её руку.

– Можно поцеловать?

– Целуй, писатель, сколько угодно, если мои руки этого заслуживают.

– Почему они такие холодные? – поцеловав два раза, удивлённо спросил он.

– Я потомок снежных людей, так мне говорила моя мама, а у снежных людей всегда руки холодные.

Она наполнила стаканы и отломила кусок ливерной колбасы.

– Я «Школьницей» закушу, – отказался от колбасы Виктор Сергеевич.

А тем временем на кровати смачно похрапывала его вторая половина.

– А вы пили когда-нибудь на брудершафт? – осторожно спросил Самсонов.

– Да, пила, два раза. Один раз с Кобзоном, а другой с Кругловым.

– Это, который певец? Первый-то?

– Да, он самый, Иосиф. А второй – настройщик пианино из Кемерово, тоже хороший парень.

– Так давай на брудершафт, с Самсоновым, – предложил Самсонов.

– Давай.

Они приняли необходимые позы для исполнения брудершафта и с большим удовольствием выпили. Виктор Сергеевич хотел, было, высвободить руку, но Морозова вспомнила, что надо обязательно поцеловаться, иначе брудершафт будет не действительным. Она первая потянулась к нему для поцелуя. Он покраснел, застыдился, стал лепетать, что у него нет опыта в этих делах, но та, почти сердито сказала, что целоваться надо обязательно при брудершафте. Поцелуй длился «целую вечность», где-то около минуты. Когда Самсонов с трудом оторвался от её прохладных губ, она мечтательно произнесла:

– Какая всё-таки у тебя Клава счастливая женщина. Твои огненные губы прямо кровь зажигают. Вот чувствуешь, как моё тело загорелось?

Она взяла его руку и приложила к своему животу.

– Чувствуешь, а? Чувствуешь, как горит?

Виктор Сергеевич сосредоточился, пытаясь прочувствовать всё, коль уж представилась такая возможность. Он то холодел, то обливался жарким потом, его даже слегка знобило от внезапно подступившего возбуждения.

– Чувствую, – выдавил он из себя. – Тёплый вроде бы… живот-то.

При этом, вторая его половина в постели блаженно улыбалась во сне.

– Давай допьём и спустимся ко мне. Попросим Феоктиста, чтоб спел нам что-нибудь под настроение.

– Прямо так? – Самсонов показал на свой внешний вид.

– Прямо так. Чего здесь такого, на пляже их вон сколько голышом ходят, а нас только двое, ты да я. И к тому же, мы дома, – убедила его Морозова.

– На брудершафт больше не будем, – разливая оставшуюся настойку в стаканы и опуская глаза, предупредил он. – Я целоваться не умею. —

Выпили без брудершафта, как обычно.

– Ну, пошли, писатель. Гаси лампу.

– Я сигареты возьму?

– Обязательно, и колбасу для Феоктиста прихвати.

Они вышли в прохладную ночь, а вторая его половина в постели, съёжившись, подтягивала к подбородку одеяло.

– А совсем не холодно, – прошептал Самсонов, нащупывая босыми ногами ступеньки лестницы.

– Это потому, что ты во сне, – объяснила Снежана.

– А разве ты не во сне? – удивился он.

– Конечно, нет. У меня нет никакой второй половины, как у тебя. Сейчас сам убедишься. Я не раздваиваюсь.

– Странно, ведь ты не была вчера такой красивой, как сейчас.

– Я же тебе говорила, он просто не мог меня увидеть и понять, что свойственно для близорукого мужичка. И запомни, ты – это не он, а он – это не ты.

– Но разве можно во сне встречаться с настоящими людьми? Я же ведь сплю…

– Иметь контакты с реальными людьми куда интереснее, нежели с нереальными. Что ж это за сон, когда в нём всё нереально. Сон надо проживать так же, как и жизнь. Зачем терять драгоценное время. Порою, жить во сне куда интереснее. Можно делать всё, что твоей душе угодно, и никто твои поступки не осудит. Вот ты идёшь со мной в трусах и майке, думаешь, твоя Клавдия тебя осудит за это? Нет. Не осудит, потому, что ты во сне, а не наяву. Смотри, не оступись, здесь ступенька прогнила.

Они вошли в её комнату и включили свет. Виктор Сергеевич поразился большому количеству фотографий на всех стенах.

– Много фотографий? Объясняю. Это люди, которых я, можно сказать, спасла, вернула им чувство Реальности, – заметив его удивление, объяснила Морозова.

То, что в комнате было уютно, он заметил сразу. Она усадила гостя на диван и угостила его большим румяным яблоком. Самсонов с хрустом откусил и энергично задвигал челюстями.

– Вкусно? – спросила она.

– Как мёд. – С полным ртом, жуя, ответил тот.

– Теперь смотри, видишь, нигде моей второй половины нет, а это значит, что я не во сне.

Самсонов, на всякий случай, осмотрелся по сторонам, и соглашаясь, кивнул головой.

– Как же он тебя вчера не разглядел? Вот болван…

– Разглядеть человека нелегко, – стала его успокаивать Снежана. – Человек открывается в порыве откровения или вот как ты, – во сне. Запомни, что истинная половина – это ты, а не та, которая сейчас спит наверху. Она должна подчиняться тебе во всём. Ты есть – настоящий, а не он. Ты – одухотворенная сторона. – Снежана демонстративно подняла вверх указательный палец. – Твоя вторая сторона, вымуштрованная жизнью, тебя долго обманывала. Она заключила твое «я» в тюрьму, в темную бездну собственной души и томила там твою реальную духовную сущность до сегодняшней ночи. Скажи спасибо, но не против ветра, что мы с тобой как бы случайно встретились. Но иначе б, ты духовно погиб, не ощутив таинств Жизни, исполнения волшебных желаний и мятного леденца свободы. Не забывай об этом никогда. Впрочем, свой день рождения помнят все.

Феоктист спал, держась одной лапкой за решётку.

– Феоктист, спой нам что-нибудь задушевное, – ласково попросила Снежана. Попугай в недоумении посмотрел на полуночников одним глазом.

– Рррехнулись? – и клювом показал на стенные часы, которые показывали половину второго.

– А ливерной хошь дам? – подразнила Морозова.

– Спрррашиваешь, – Феоктист открыл второй глаз.

– А песни будешь петь?

– Спрррашиваешь.

– Только так, – поставила условия хозяйка, – одна песня – получаешь порцию колбасы, другая песня – порция колбасы. Договорились?

– Спрррашиваешь, – вздохнул попугай. – Какую петь – то?

Хозяйка очень долго выбирала песню для исполнения, а тем временем Феоктист готовился к выступлению. Он важно прохаживался по клетке, заложив крылья за спину, иногда прокашливался, как профессиональные вокалисты перед выступлением. Снежана спросила у Самсонова какая у него любимая песня.

– «Степь да степь кругом…», – подумав, ответил тот.

– Заказ понятен, это, где ямщик замерзал? Сделам. – сказал Феоктист. – Как Зыкина или как?

– Давай, как Омский Народный хор.

Попугай выдержал профессиональную паузу и запел, как Омский:

«Степь, да степь кругом…»

Потише можно? – попросил Виктор Сергеевич, – а то спящего Самсонова разбудим, – и показал пальцем на потолок. Феоктист недовольно посмотрел на него, но громкость уменьшил.

«…путь далёк лежит

в той степи глухой

замерзал ямщик…»

– Слышишь, как поет? Давай ещё выпьем. Больно уж хорошо мне стало. У меня тут винцо одно имеется, сестра когда-то с севера привезла.

Он охотно согласился, и даже обрадовался. Она налила из большой бутылки по полному граненому стакану. Вино было красное и непрозрачное. Снежана пила маленькими глоточками, оставляя на уголочках рта следы от густого красного вина. Самсонов одолел стакан одним махом и снова принялся за медовое яблоко.

– Я всё, – закончив петь, сообщил Феоктист, тем самым, напоминая, что пора бы и «расплатиться». Получив кусочек колбасы, он упрекнул хозяйку в скупости, но через минуту затребовал нового заказа. Хозяйка заказала ему «Сердце», как Утёсов, и Феоктист, подобрав нужную тональность, сиплым голосом начал петь:

«Как много девушек хороших…»

– Только куплеты не пропускай.

– Ладно, – между словами в песне, ответил попугай.

«Как много ласковых имён…»

– Давай потанцуем, – предложила Снежана, нежно беря Самсонова под руку.

Они стали танцевать, шаркая босыми ногами по полу. Несмотря на то, что трусы и майка на прихмелевшем «танцоре» смотрелись нелепо, даже смешно, Виктор Сергеевич всё же был достаточно собран и по-своему пластичен.

– Можно я буду тебя называть просто Витя?

– О чём ты говоришь, конечно, можно, даже нужно.

– Витя, – она застенчиво, опустила глаза.

– Что Снежана? – Самсонов прикоснулся телом к её животу.

– Витя, ты так элегантен в танце. Мне просто стыдно быть твоей партнершей, понимаешь?

– Ну, что ты, Снежана, – дышал ей в ухо партнёр, всячески маневрируя ногами. – Твоя фигура, – это мечта всех танцовщиц. Твои волосы, плечи и всё остальное, – просто, обалдеть можно. Разве есть кто-то прекраснее тебя?

Снежана набрасывала свои чёрные длинные волосы на его голову, и они оба, шаркая подошвами босых ног, счастливо кружились по комнате.

– Помнишь, вчера та половина говорила о счастье? – спросила Морозова. Не спящий обозвал спящего идиотом и попросил больше не напоминать ему о нём.

– Я всё, – объявил Феоктист.

– Давай ещё раз, эту же самую, – попросил Самсонов. Попугай пожаловался, что он вообще-то хочет кушать, и что такие трудные песни, как «Сердце» впроголодь петь очень трудно, потому, что сбивается дыхание.

«Заказчик» сунул ему здоровенный кусок колбасы и сказал:

– Будешь петь всю ночь одно «Сердце», а хорошо будешь петь, ещё столько же дам.

– Согласен-согласен, – поспешно среагировал Феоктист. – Только чуррр с перррерывами.

– Это, как хочешь, – ответил Самсонов и нежно обнял красивую, полуобнажённую женщину. Она с неудержимой дрожью в теле безропотно прильнула к нему.

– Давай ещё выпьем, – освобождаясь из объятий, предложила Снежана. – За нашу силу обоюдного желания.

Они выпили ещё по стакану красного, непрозрачного вина. В их буйных головушках закружились сказочные разноцветные карусели и они, нежно обнявшись, стали продолжать медленно танцевать. Как будто танцевальная пара фигуристов плавно скользила по бесконечному зеркальному льду в Бесконечном Пространстве Времени.

Оказавшись около кровати, она повлекла его за собой, и первая мягко легла в постель. Женские руки были слегка холодны, но её горячее дыхание обдавало, пышущую жаром, мужскую шею. Их руки всё плотней и плотней прижимали свои тела друг к другу. Мужчина и женщина, так внезапно ворвавшись аж в само Царство Любви, божественно наслаждались ею, забыв о том, что один из них соединил во Времени реальные и нереальные пространства воедино.

Виктор Сергеевич проснулся с непонятным ознобом в теле и, открыв глаза, боязливо осмотрелся. В комнате было темно, хотя небо уже начинало светлеть.

Приближалось утро. Сильно болела голова. «Ну и настоечка», – подумал он, ворочаясь в кровати и поправляя сползшее одеяло. Вскоре Виктор Сергеевич опять заснул, а Витя – другая половина, спустился по лестнице и тихо постучал в дверь хозяйки. Снежана впустила его и закрыла дверь на два больших крючка и на два засова.

– Товарищ писатель, можно войти? – услышал сквозь сон Виктор Сергеевич.

– Да-да, входите! – потирая заспанные глаза, крикнул он.

Вошла хозяйка, а вместе с ней в комнату ворвался поток свежего утреннего воздуха.

– C добрым утром. Как спалось? – спросила она.

– Спасибо, хорошо. Только видно вчера я перебрал, что-то голова побаливает.

Положив сменное пастельное бельё на стул, Морозова повесила клетку с попугаем на прежнее место, посередине комнаты, и протянула Виктору Сергеевичу ключи.

– Когда будете отъезжать, предупредите Марью, и отдайте ей эти ключи. Она вон там, через два дома живёт. Ну, до свиданья, товарищ писатель. Успехов вам и сладких снов.

Она протянула руку, и Самсонов где-то внутри ощутил знакомую ему прохладу женской ладони.

– До свидания, – сказал он, некоторое время, не выпуская её руку.

Виктор Сергеевич не заметил в её слегка раскосых глазах, оттенок неподдельной грусти, не заметил, что её веки чуть припухли от прошедшей бессонной ночи. Морозова изобразила воздушный поцелуй и скрылась за дверью. Заскрипела лестница, а в его сердце что-то непонятно ёкнуло. «Странная она какая – то», – подумал он.

Самсонов выбрался из постели. Голова трещала, мышцы болели. «Ну и настоечка», – подумал он в который раз. Натянул трико и, надев тапочки, с полотенцем в руках спустился вниз. Наполнил рукомойник холодной, колодезной водой. С неохотой протрусил два круга по двору. Помахал руками и ногами, имитируя гимнастические упражнения. Потом стал умываться холодной водой, покрываясь от холода «гусиной кожей». Ледяная вода придала некоторую бодрость, и настроение слегка изменилось в лучшую сторону. На ходу вытираясь, поднялся к себе в комнату.

На лице Виктора Сергеевича выразилось большое удивление, когда он заметил на столе керосиновую лампу, попавшую сюда непонятным образом; пустую бутылку от настойки, которая вчера осталась у хозяйки; кем-то разломанный батон хлеба; два недопитых стакана; окурки. Теперь Самсонов был точно убеждён в том, что вчера он набрался по полной программе. «Значит, мы ещё здесь и пили? Да и курили… надо ж…. А лампа пригодится для работы, экзотика», – подумал он.

Наведя в комнате порядок, он поставил на стол пишущую машинку. Рядом положил чистые листы. Феоктист с явным любопытством наблюдал за ним.

– Рррработать? – поинтересовался он.

– Работать-работать, мой друг пернатый, – ответил Самсонов, усердно копаясь в чемодане.

– Ррроман?

– Роман-роман, мой птенчик. Детективный роман.

Виктор Сергеевич взял в руку авторучку и склонился над чистым листом бумаги.

– Надо выбрать сюжет, – думал он, – да такой, чтоб мороз по коже.

Он стал что-то вспоминать из ранее им прочитанного, ворошить в памяти различные детективные истории, но всё смешалось в беспорядочный клубок мыслей. И идея, от которой можно было бы оттолкнуться, к сожалению, не приходила в его голову. Он напрасно давил руками свою упругую черепную коробку, напрасно машинально рисовал непонятные геометрические конструкции, напрасно возбуждённо ёрзал на стуле. (Но сюжет будущего романа знал только Феоктист, но он его выдаст только вечером. Так освободим же писателя от напрасной головоломки и отправим его отдыхать на море, так как настоящий творческий порыв придет к нему ближе к ночи.)

На берегу Самсонов разделся возле большого каменного валуна. (Это чтобы запомнить место, да и присматривать из воды за своей одеждой.) Поджимая пальцы ног, он спустился к морю по крупной гальке. Когда зашёл по колено, подумал, что водичка и не такая уж и теплая. Погрозил бултыхавшейся у берега детворе, которая намеренно пыталась обдать его брызгами. Собрав всё своё мужество в одном месте, Виктор Сергеевич всё-таки опустился на колени и, фыркая как морж, опираясь на руки, пополз в глубину Чёрного моря. Вскоре тело привыкло к температуре воды, и он ощутил себя в ней, как большая рыба. Самсонов неоднократно пытался сделать стойку на руках, несмотря на то, что в нос заливалась вода. Плавал многими стилями, правда, только передвигаясь по дну ногами, но зато уж стили все перепробовал, и брасом и кролем, «щучкой» и на спине, по-всякому наплавался. (Мы на море не часто ездим, но коль оказался на море, – плавай, ныряй, делай всё с запасом и впрок). Надув щёки Самсонов сидел под водой, отмечая в себе неплохие качества ныряльщика. Досыта накупавшись, Виктор Сергеевич стал загорать, не забыв прилепить на нос солнцезащитную бумажку.

Вокруг лежали люди с закрытыми глазами и неестественно откинутыми головами. У некоторых лица уже были прикрыты выгоревшими газетами, у некоторых мокрыми полотенцами. Загорающие лениво меняли позы для более эффективного солнечного обжигания и вяло переворачивались на лежаках. Они тяжело дремали под монотонный шум прибоя. Возле спящего полусгоревшего тела раскаленный на солнце транзистор сообщал последние новости. Кто-то пил тёплое пиво, а кто-то, наблюдая, думал: «Пивка бы». Между загорающими пробирался фотограф с потным лицом, обвешанный надувными игрушками. Уставший от жары, он уже не предлагал своих услуг. Да и так было видно, что фотограф никого не интересовал. В воде пожилой мужчина по-детски заигрывал, по-видимому, со своей женой. Он подныривал под неё, а она понарошку испуганно повизгивала, размахивая длинными тонкими руками, как бы отбиваясь. Муж выныривал, издавал угрожающий крик морского чудовища, затем погружался снова, при этом, с шумом выпуская воздух из непонятного места. Им было весело и свободно в необъятной фауне южного моря.

Дети лежали на животиках на берегу моря, и шлёпая ножками о набегающую волну, строили перед своими носами замысловатые песчаные замки. Четверо парней раскачивали над водой длинноногую визжащую рыжую девицу. Они дружно забросили её в воду, и та сразу притихла. Раскалённая галька жгла ступни желающим пойти охладиться в водичке. Они смешно поджимали ноги, и не выдержав, с воплями, вприпрыжку, бежали до самого Чёрного моря. Прошёл трёхпалубный прогулочный теплоход и все загорающие, в предчувствии большой волны, словно сговорившись, разом поползли в воду.

Виктор Сергеевич проглотил слюну, когда рядом стали ломать варёную курицу и нарезать колбасу. Он поспешно оделся и помчался в ближайшее кафе. Взял комплексный обед, который, на его взгляд, оказался прямо-таки съедобным. Плотненько пообедав, посидел на лавочке в тенистой аллее возле кафе.

Самсонов с детства любил стрелять в тире. И сейчас, зайдя в него, купил двадцать зарядов. Рядом, стрелял упитанный малец лет десяти. Позади него в покорном ожидании стояла, видимо, его бабушка – пышная толстощёкая дама в белой панаме и в огромных шортах.

По логике её шорты должны были вот-вот пойти по швам, потому, что они не были предусмотрены для такого изобилия человеческой массы. Малец, целясь, поправлял сползавшие на нос очки с толстыми линзами и, зажмурившись, давил на спусковой курок. Раздавался выстрел, от чего дама в шортах издавала поросячий, восторженный возглас и театрально хлопала в пухлые ладошки. И так повторялось после каждого выстрела. Хозяин тира несколько раз просил мальчика не целиться в него, а целиться в фигурки на стенде.

Самсонов, получив винтовку с прицелом «под яблочко», занял боевую позицию. Два раза сбил зелёного попугая, так как его прицельный пятачок был крупнее остальных. Три раза пытался сбить самолёт, который, при падении должен «взрываться», но, решив зря не портить патронов, открыл ожесточённый огонь по тому же самому зелёному попугаю. Тирщик с ватой в ушах уже дремал на своём стуле. Отстрелявшись, Виктор Сергеевич продолжил приём солнечных ванн на пляже. Закончив с ваннами и покушав в том же кафе, он направился домой. По дороге, он мысленно настраивал себя на предстоящую работу по созданию сенсационного детектива.

Наступающий вечер напомнил о себе резким спадом дневной духоты. Застывший знойный воздух быстро заполнился свежестью, и укрывшиеся от жары птицы стали вылетать на воздушную вечернюю прогулку. Белохвостая сорока, прилепившись на кончике колодезного журавля, так растрещалась, что Самсонов не выдержал и запустил в неё большим земляным комом. Та, на лету, оборачиваясь в его сторону, выпалила на сорочином языке, видимо, какие-то ругательства.

– Растрещалась тут, – пробурчал Виктор Сергеевич, поднимаясь по ступенькам лестницы.

Самсонов хотел, было, покормить Феоктиста, но колбасы в холодильнике не оказалось. Потом, заметив в клетке остатки от ливерной, он пришёл в изумление. «Как же он смог её стащить? Может, клетку наловчился открывать?

И надо ж, целый килограмм колбасы заглотил», – размышлял он.

Осмотрев клетку со всех сторон, он удивился ещё больше, – «тут её и человеку не открыть».

– Как же ты умудрился колбасу своровать? – спросил у Феоктиста Самсонов.

– Не воррровал, сам давал.

– А ты оказывается и врун.

– Не врррун, не врррун, сам давал.

– Но ладно, дятел, от тебя правды не добьёшься.

Как оказались остатки колбасы в клетке? – Это для Виктора Сергеевича так и осталось загадкой. «Уж не возвращалась ли хозяйка? Может быть, у неё есть второй ключ?» И решив, что так вполне могло и быть, он не стал зря ломать себе голову на эту тему. Но прожорливость Феоктиста не переставала удивлять Самсонова. – «Надо ж, целый килограмм сожрал. Скажи, ведь никто не поверит».

Виктор Сергеевич переоделся. На улице начинало темнеть, и он включил свет. Сел на стул, но сразу почувствовал, что на этом стуле сидеть не комфортно и потому заменил его на другой. Он вставил чистый лист в машинку и начал печатать: «Виктор Самсонов». (Название пропустил). «Роман – детектив». Ниже – «Крым. Посёлок Планерское». Вернувшись к названию, задумался: «Хотя бы от него оттолкнуться».