– Спасите меня, я буду вам служить, спасите, – умолял он, задыхаясь от напряжения и страха.
– Не надо! – зашептала Генриетта. – Сбрось его вниз!
– Тогда… чем я буду лучше него? – спросил Томаш как будто у самого себя.
Он подошёл к висящему человеку, уже готовому разжать пальцы. Однако тот оказался слишком тяжёл для обессилевшего мальчика.
– Помогите же мне, – шепнул Томаш.
Генриетта и Стефан тоже изо всех стали тащить несчастного вассала барона. Когда ему уже ничего не угрожало, щуплый человечек заговорил, с трудом переводя дыхание, но быстро и довольно визгливо:
– Спасибо! Спасибо тебе, мальчишка! Теперь я тебе помогу… помогу найти дорогу… назад… в подземелье! – с этими словами он бросился на Томаша, крича, – Стража, сюда! Побег! Пленники сбежали!
Мальчик еле увернулся от него. Дети бросились бежать, не разбирая дороги, они слышали за своими спинами топот железных башмаков стражи, ибо тщедушный человечек побоялся преследовать их в одиночку. Томаш чуть не пропустил заветную третью башню. Без лишних раздумий он кинулся в открытую дверь, держа Стефана и Генриетту за руки, Клаус держался за руку девочки. Спускаться было трудно, последние силы покидали детей. Между тем стража барона уже настигала их. Наконец показалась спасительная нижняя площадка, освещённая факелами. Но в этот же момент люди барона их настигли. В руках у стражников были луки и арбалеты, из-за их спин раздался дребезжащий голос щуплого прихвостня барона: «Убить беглецов! Смерть им!». Дети застыли в страхе на середине зала, освещаемые неровным пламенем факелов. Томаш сделал шаг вперёд, чтобы заслонить собой других. Стражник натянул тетиву.
– Я вижу! – вдруг крикнул Стефан, но тут же упал, убитый стрелой, попавшей прямо в сердце.
Маленький Клаус фыркнул злобно «брысь», и тут же две стрелы пригвоздили его худенькое тельце к полу. Томаш пытался закрыть собой Генриетту, но жуткая боль сразу в двух местах пронзила его тело. Он упал на холодный пол. Рядом упало тело девочки.
Когда Томаш вновь открыл глаза, стражи уже не было. Последний факел почти догорел, и в его слабом мерцающем свете мальчик увидел широко раскрытые глаза Генриетты прямо напротив своих глаз. Огонёк навсегда угас в них, они стали тусклыми, а лицо навеки побелело, и черты его заострились. Томаш смотрел на свою мёртвую возлюбленную, надеясь, что она просто спит, как и он спал только что. Но она так и не проснулась. Мальчик нежно поцеловал её остывшие губы в самый тот момент, когда последний факел погас. Ему показалось, будто тень прежней улыбки скользнула по её лицу, но больше ничего нельзя было увидеть в воцарившейся тьме.
Превозмогая нечеловеческую боль, Томаш встал и медленно побрёл к стене. Но брёл он очень долго, пока не сообразил, что идёт не по комнате, в которой остались его друзья и брат, а по узкому коридору, стены которого обильно покрывала склизкая плесень. Однако что-то мешало ему идти. Ощупав себя, Томаш понял, что в его теле застряли две стрелы. С превеликой осторожностью он сломал одну из стрел, засевшую в боку, оставив наконечник внутри себя, дабы не истечь кровью. До второй стрелы он дотянуться не мог, она прошла насквозь, чуть не задев сердце.
Он всё брёл и брёл, спотыкаясь о камни, ощущая, как крысы бегают у него под ногами. Усталость смыкала глаза и мутила сознание. Мысли путались, и если бы не жгучая боль в боку и плече, Томаш бы наверняка лишился чувств. Наконец он выбрался из подземного хода на белый свет. Занималась заря. Окрестности сплошь покрывал густой туман. Мальчик сделал пару шагов, но, оступившись, покатился на дно глубокого оврага. Он упал на кусты терновника и ядовитые растения, вызывавшие страшные ожоги. Стараясь не потерять сознание, он встал и начал продвигаться подальше от замка. Через пару минут всё его кожа покрылась язвами и волдырями, от которых всё тело горело, как в дьявольском пламени. Жажда и голод вновь обострились и мучили не меньше язв. Но вдруг что-то хрустнуло у него под ногой – это была человеческая кость. Томаш оказался в том месте, куда выбрасывали тела жертв баронов и их людей. Тут до его носа добрался страшный запах гниющей плоти, отравивший всю округу. Мальчик осторожно шёл вперёд по разлагающимся телам и неожиданно наткнулся на обезображенный труп Риты. Её нагое тело валялось среди обрубков и костей, почерневшее и изуродованное. Томашу от этого зрелища сделалось совсем дурно. Та, что ещё вчера была счастливой невестой, теперь была мертва, как и все, кто был ему дорог. Он поспешил покинуть ужасный овраг.
Солнце уже клонилось к закату, когда мальчик выбрался на проезжий тракт. За всё время пути ему не встретился ни один живой человек. Томаш дрожал в лихорадке, лицо и руки его затянулись волдырями и язвами, но боль куда-то ушла. Встав посередине дороги, он попытался вспомнить молитву, но ни одно латинское слово, произносившееся священниками, не пришло ему на ум. Тогда, упав на колени, Томаш взмолился, как умел, о том, чтобы господь даровал спасение ему и пленникам баронов де Виги. И свершилось чудо: вдали замелькали сине-зелёные одежды слуг графа Троквема. Это из очередного похода возвращался его сын, Троквем Младший. Томаш закричал изо всех сил и замахал руками. Подъехавший рыцарь грубо обругал его, но тут несчастный мальчик стал рассказывать, что бароны де Веги увели его и всех односельчан в неволю, что они убили и изувечили многих верных слуг графа, что только он смог убежать, и что земли Графа теперь захвачены. Всё это слушал и Троквем Младший, и вся его свита.