Страсти по Гоголю, или «Мёртвые души – 2»

– Так вот разработкой и изготовлением таких инерциальных систем и занимался после войны королёвский соратник и друг Виктор Иванович Кузнецов. На всех советских летательных объектах – на всех, без исключения! – стояли и стоят до сих пор изделия его института, знаменитые кузнецовские гироскопы-платформы, без которых не один корабль не взлетит, не одна ракета – потому что будут слепыми и неуправляемыми, без ориентира, который как компас указывает им путь, к цели с гарантией выводит…

5

– Я когда в его институт-то попал, – отдышавшись, принялся дальше мой учёный напарник меня, неучёного, наставлять, вводить в курс, так сказать, организации и устройства нашей бывшей советской ракетно-космической отрасли, в которой я, владимирский работяга с молодых лет, ни черта не петрил, естественно, не понимал, и рассказы про которую из первых уст были мне до ужаса интересны и поучительны, – так вот, я таким счастливым и гордым первые дни по Москве ходил – не передать. С гордостью всем рассказывал, в каком крутом месте я, простолюдин, сам того не ведая, очутился; какие немыслимые получки приношу домой; какими секретными темами занимаюсь, летательными приборами. И длился тот мой щенячий восторг с полгода, наверное. Может – чуть больше, не помню уже. До той поры, по крайней мере, пока я, освоившись и оглядевшись на новом месте, к ужасу своему ни стал сознавать, что мы, молодые сотрудники-специалисты, в своём институте хвалёном никому не нужны, совершенно; что старички-старожилы на нас как на дурачков малахольных смотрят. И это – в лучшем случае… А в худшем – как на конкурентов потенциальных, соперников-толкачей, охотников за “жирными пирогами”, что постоянно крутятся рядом и назойливо “толкают в бока и спины” – мешают им спокойно жить и дышать, сидеть на “тёпленьком месте”, “обильно рубить бабло” и при этом ни черта не делать.

– Как это “ни черта не делать”? – удивился я. – Не понял! А кто же тогда советские ракеты и космические корабли каждый год запускал, спутники?

– Рабочие запускали и запускают, Витёк, дорогой, которые те ракеты делают на заводах; военные, которые годами на полигонах торчат и следят за порядком на космодромах, за дисциплиной; ну и за самими полётами, главное, их качеством, оптимальным рабочим режимом и траекториями. А сотрудники институтов наших, учёные-разработчики так называемые, в это время сидят в столице и от скуки в носах ковыряются, книжки читают, чаи с бутербродами пьют да жирные пенки снимают с тех успешных пусков в виде огромных премий и надбавок. Однако же к самим пускам они давным-давно уже имеют самое отдалённое касательство, самое второстепенное.

– Как это? – пуще прежнего удивился я. – Учёные-изобретатели, разработчики – и “самое отдалённое касательство”, “самое второстепенное”, – как ты говоришь. Что-то не совсем понятны мне твои слова, Валер.

– А чего тут не понятно-то?! чего?! – высокомерно усмехнулся напарник, на меня снисходительно посмотрев. – Платформы, за которые наш институт отвечает, не изобретаются каждый день, пойми. И даже и каждый год не изобретают. Любое гениальное изобретение: и гиростабилизационные платформы здесь не исключение, – это товар штучный и редкий. Их когда-то после войны академик Кузнецов с товарищами придумал и сконструировал – ну-у-у те, которые сейчас на наших ракетах стоят, – так эти его изделия с тех легендарных пор особенно-то и не изменились, принципиально остались теми же. Улучшается качество их гироблоков, да! датчиков углов и угловых скоростей. Но это всё – мелочёвка, “вишенки на торте”, как в таких случаях говорят в наших псевдо-научных конторах. Сама же платформа, силовая и конструктивная её часть остаётся прежней, незыблемой и первозданной: принципиально в ней не меняется ничего, как и в велосипеде том же… И старики, которые в наших институтах сиднем сидят, соратники королёвские и кузнецовские, давным-давно уже ни черта не делают, не изобретают – на старых запасах живут, старых идеях и разработках, которые им Виктор Иванович в дар, в наследство оставил, низкий ему поклон. Их дело теперь – передавать накопленный опыт и знания, программы и чертежи подрастающим поколениям. Или, если перейти на метафоры, сиднем сидеть у костра и поддерживать тот огонь, который запалил своим гением славный наш академик. Чтобы от этого его “научно-космического огня” в перспективе – именно так – молодёжь загоралась святым научным горением, которая, может быть и когда-нибудь, придёт к ним на смену. И только-то…

– Но пока старики-кузнецовцы здоровы и живы, молодёжь им категорически не нужна – вот в чём проблема-то вся, в чём беда. Нас, молодёжь, они и на пушечный выстрел к работе не подпускали, боясь подсидки и конкуренции, гноили и травили нас всеми возможными способами, про которые тошно, совестно говорить… Поэтому ты даже помыслить и представить себе не можешь, Вить, что в нашем элитарном космическом институте творилось, чем я, молодой специалист, все десять лет занимался, пока там инженером числился. Всем чем угодно, поверь, любой ерундой посторонней – но только не наукой, не космосом, не прямым инженерным делом. Всё лето, представляешь, мотался в колхозы подмосковные, подшефные, – “пахал” там разнорабочим на фермах и в поле вплоть до крушения СССР. А осенью, зимой и весной – на плодоовощных базах фрукты с овощами сортировал и перебирал, которых, баз то есть, было не счесть в Москве и Московской области, и которые мы, молодые столичные инженера, в основном и обслуживали. И вместе со мной там “пахали”-ишачили подавляющее большинство московских молодых сотрудников – и наших, и не наших, всяких. Почитай – вся советская образованная молодёжь, надежда и опора общества, как нам по телевизору в новостях байки красочные рассказывали товарищи коммунисты, там прозябала и деградировала. Ужас!… А к этому ещё надо добавить участие в ДНД и ДПД, в спартакиадах и конкурсах, в комсомольских делах обязательных. Так что в институте у себя первое время я появлялся изредка, от случая к случаю, можно сказать, – чтобы там отдышаться перед очередной командировкой в колхоз или на базу, языком почесать с мужиками в курилках, почитать журналы с газетами, горячие новости обсудить, получить причитающуюся зарплату и премии. И потом умотать на какое-нибудь очередное общественно-полезное мероприятие, которые с нетерпением меня поджидали, прямо-таки в очередь ко мне выстраивались, помнится, как погорельцы… или же знаменитые “ленинские ходоки”. Ну и какая научно-исследовательская работа при таком-то напряжённом графике и образе жизни, даже если б она и была?! Да начальство к нам, молодым спецам, первые три года и не подходило, месяцами не видело нас, забывало начисто про наше существование! Представляешь?!

– Да! Интересная, Валер, у тебя была служба, – недоверчиво улыбнулся я. – Прямо-таки и не верится даже, что в принципе такое возможно. Да ещё и в правительственной Москве, где беспорядков и бардака по определению быть не может, или не должно было быть – рядом с Центральной-то властью. Так нам в деревне кажется, по крайней мере. Мы у себя в глубинке в это свято верим все.

– Да конечно не верится! Ещё бы! Я хорошо понимаю вас! Я тоже бы не поверил, если б своими глазами изнанку научную не увидал, собственнолично б не поварился в нашей звёздно-космической каше, будь она трижды неладна, мерзость этакая.

–…Круто ты про свою работу бывшую, очень круто! Достала, видать, тебя крепко! И что, действительно вся молодёжь там у вас только и делала, что по колхозам и базам годами моталась? А по возвращении баклуши била и по чердакам бегала, от скуки крутила любовь?… Или же ты преувеличиваешь многократно? меня, провинциала, стращаешь! Непонятно, правда, – зачем.

– Не преувеличиваю, Вить, не преувеличивая, клянусь! Зачем мне тебя стращать-то, подумай?! смысл-то какой?! – горячо затараторил Валерка, за живое задетый моим к его словам недоверием. – Колхозы, если хочешь знать, были главным, но не единственным бичом нашего славного некогда предприятия, доведшим его до ручки, до крайней черты. У нас в институте во второй половине 80-х годов, когда Горбачёв, если помнишь, у власти встал и провозгласил свою знаменитую перестройку, у нас тогда целые “клубы по интересам” образовываться стали один за другим; или “мафии”, как их сотрудники-острословы в шутку между собой прозвали. “Мафия колхозная”, “мафия пионер-лагерная”, “мафия торгово-закупочная” и “книжная”; а ещё – “партийная”, “комсомольская”, “профсоюзная” – всех и не перечислишь и не упомнишь, запутаешься в названиях. И эти “мафии” так называемые стали делить единый некогда научно-производственный организм на многие-многие части, в некое подобие СНГ его превращать задолго до Беловежской пущи, отвлекать молодёжь от праздности… но и от работы тоже… Представляешь, что происходило у нас, какой неслыханный бардак творился. Наш сверхсекретный некогда институт стремительно и неоправданно разрастался и делился на части, каждая из которых жила уже собственной жизнью как бы, далёкой от жизни целого. Но хуже, но печальнее всего было то, что эти самопроизвольные части, не принося пользы, от целого-то не отделялись, а продолжали сосать его изнутри как клещи, доводя институт до банкротства, развала и гибели… Я ежедневно в течение десятка лет был и очевидцем и свидетелем того, как вырождался и погибал наш кузнецовский НИИ – и от бездарности руководителей СССР, и от безволия и никчёмности собственных своих начальников…

6

– Ну что, паря, не надоело ещё слушать мои околонаучные байки? Интересны они тебе? или пора заканчивать и водку оставшуюся допивать, пока она не прокисла? – остановившись и прокашлявшись в руку, поднял на меня глаза мой охрипший напарник, пытаясь в густом табачном дыму разглядеть моё настроение.

– Не надоело, не надоело, Валер, клянусь! – тут же выпалил я. – И слушать мне тебя до ужаса интересно и познавательно! Особенно, про эти твои “мафии” поподробнее хотелось бы ещё узнать: что это за чертовщина такая! С ДНД и овощными базами-то мне всё более-менее ясно.

– Ну-у-у, тогда слушай и запоминай, коли так, коли такой любознательный, – усевшись поудобнее на табуретке, с ухмылкой самодовольной принялся Валерка дальше меня просвещать, видя во мне самого благодарного собеседника. – Сперва поясню тебе на примере “колхозной мафии” степень гниения и разложения нашего института. Мне это будет проще сделать: колхозные воспоминания и поныне остры и свежи, саднят душу. А потом и про все остальные “мафии” коротко расскажу, времени у нас много… Так вот, тут всё просто, Витёк, на самом-то деле, – по-детски улыбнулся Валерка, густо дым из себя выпуская, – если принять во внимание тот общеизвестный факт, что к началу 1980-х годов в большинстве советских колхозов, и в подмосковных в частности, уже некому стало работать, урожай собирать и складировать, сберегать его и государству потом продавать. Молодёжь оттуда бежала быстрее ветра на предприятия в города, а одиноким родителям их в одиночку тащить воз колхозный становилось уже не под силу. Посадить-то картошку ту же, свёклу или овощи стареющие колхозники ещё как-то могли, а вот пропалывать и удобрять, плоды пожинать ближе к осени сил у них уже не хватало. Ты же ведь из провинции, Вить: получше меня, поди, знаешь все эти беды колхозно-совхозные, из-за которых Советский Союз и рухнул по сути. Так ведь? Из-за отсутствия в магазинах необходимой жратвы и диких очередей за продуктами питания. Чего мне тебе прописные истины-то говорить, мужику владимирскому, деревенскому!

– Итак, колхозы наши дышали на ладан. Стремительно сокращались и вымирали колхозники. И что было делать властям? как спасать положение на селе, выполнять продовольственную программу?… Вот ушлые коммунисты в Кремле, задолго до Горбачёва ещё, и придумали прикреплять каждый такой горе-колхоз к какому-нибудь столичному институту. Молодые сотрудники которого были просто обязаны, именно так, летом колхозы подшефные посещать и приобщаться там к нелёгкому крестьянскому делу, помогать колхозникам решать продовольственную программу страны, посильную лепту в неё вносить, весомую и регулярную… Но для того, чтобы парни и девушки приезжали и плодотворно трудились в деревне несколько летних недель, им, естественно, надо было создать там условия. Для чего в институтах заранее кадровиками и профсоюзами сколачивались бригады из добровольцев во главе с каким-нибудь ловкачом-прохиндеем, оборотнем в белом халате, неучем, бездарем и бездельником как правило, любителем лёгкой наживы, от которого на работе в Москве не было никакого толка, но на которого почему-то рассчитывали, что уж в деревне-то от него будет толк: ведь на что-то же он да годен. Да и сам он, этот ловкач-прохиндей, всех старался уверить, прямо-таки клялся-божился перед начальством: только доверьте, мол, только пошлите – не прогадаете; наизнанку вывернусь – но не подведу, мамой клянусь; помочь престарелым колхозникам – это моё призвание, это, мол, дело святое… Начальство может и сомневалось в лицемерных заявлениях сих, да выбора-то у него всё равно не было. Хороших и честных на всё лето ведь не загонишь в колхоз: хорошие, честные, трудолюбивые парни от этого левого дела как черти от ладана обычно шарахались, ездили туда из-под палки и со скандалом…

– И вот бригада добровольцев-помощников в полном составе уже в апреле месяце начинала готовиться к отъезду, бегать по бухгалтериям и руководству, по кладовщикам – запасаться деньгами, вещами, инструкциями и всем тем, что будет необходимо в деревне. Во второй половине мая они уезжали туда квартирьерами и обустраивали отведенную под общежитие школу или же старый клуб: кровати туда таскали со склада, матрацы, постельное бельё, лопаты с граблями и тяпками – всё то, что требовалось, одним словом, что выделял колхоз в их полное распоряжение. Потом они на прикреплённой колхозной машине мотались за продуктами по магазинам, возили продукты в столовую, складировали, отвечали за них, снабжали продуктами поваров, прикреплённых баб деревенских.

– А когда всё было готово, они звонили в назначенный час в Москву, прося присылать работников, которых они регулярно встречали и расселяли, командовали которыми, направляли в столовую и на работу в поле. В общем, превращались на последующие четыре страдные месяца в этаких колхозных начальников-корольков, которые жили как у себя на даче всё лето и половину осени, были, что называется, при еде, при питье и не в обиде. Да и какая обида? за что? – когда казённых денег у них без счёта было, за которые они лишь формально отчитывались осенью в Москве липовыми ведомостями; в холодильниках – горы еды, под койками – ящики с водкой. Да ещё и куча молоденьких девочек-инженеров под боком, сменявших одна другую в течение всего лета, в колхозной общаге скучавших без дела по вечерам. Красота! Только успевай выбирай любую, и потом пускай слюни и всё остальное, что внутри кипело и мешало жить… Они и пускали, не церемонились и не ленились, шакалы, умело совращали соплюшек зелёных, доверчивых, склоняли к пьянкам ежевечерним, к сожительству и разврату. И спрятаться от них было сложно, циничных и бессовестных прилипал. У девчонок, что в лапы к ним попадали по слабости и по дурости, шансов чистыми и непорочными выбраться обычно не было. Всё они там этим похотливым пошлякам оставляли до капли – девственность, чистоту, кошельки…

– Зато бригадир и компания были на седьмом небе от счастья, от сладкой и привольной жизни такой. Всё лето и осень никакого надзора и дисциплины, никакой тебе проходной. Единственный начальник – инструктор столичного горкома партии, тихий и неприметный мужичонка пред’пенсионного возраста, неграмотный и потому некичливый. Он учёных инженеров сильно побаивался, не вмешивался в их дела и всё лето только и делал, что валялся на койке в своей пропахшей табаком комнатушке, беспробудно спал – потому что не просыхал от водки. Так что де-юре начальник на сельхоз-работах был, а фактически его там не было. Чем не рай для пьяниц, развратников и лежебок, к которому некоторые человекоподобные существа всю свою жизнь стремятся…

– Сами они, эти прожжённые мафиози, на полях не показывались, естественно, граблями и лопатами не махали, мешки с картошкою не ворочали, с удобрениями. Упаси Бог! Их делом было встретить командированных сослуживцев, разместить где положено, распорядок дня рассказать и обеспечить постельным бельём и инвентарём рабочим. Да ещё утром всех разбудить в назначенный час, накормить, посадить в полевой автобус и отправить к бригадирам-колхозникам, которые на сельхозугодиях всем заправляли. Отправил всех в поле, сам позавтракал поплотней в опустевшей столовой – и потом целый день отдыхай: ходи-посвистывай только, слушай птиц, дыши свежим воздухом. А вечером и всю ночь водку пей, развлекайся с девочками… Правда, за порядком в школе надо было следить, за трудовой дисциплиной. Но и тут им, засранцам, фартило, ибо дисциплину, помимо них самих, мало кто нарушал. Потому что мало кто мог сравниться с ними по количеству выпитого… Единственной их работой в колхозе, фактически, было бумагу каждому командированному под конец выдать о количестве трудодней – в институтскую бухгалтерию для отчёта. За которой, бумагой, ещё надо было побегать да перед ними, алкашами, покланяться. Ведь дело-то касалось отгулов и премиальных, из-за чего даже и некоторые сотрудники-“старики”, ведущие инженера со стажем, в колхоз на уборку ездили. В общем, работа у этих ушлых парней была воистину райская. Всё лето в деревне баклуши бьёшь, сыт и пьян, нос в табаке; да ещё и сам себе голова, что главное. Чем тебе не пансионат или дом отдыха подмосковный!…

– Осенью, когда уборочная заканчивалась, они, эти колхозные мафиози во главе с бригадиром – толстым, потным, вонючим, хитрющим и злобным евреем по кличке “Партос”, у которого, как у хорошей бабы, задница была гораздо шире плеч, рыхлые дряблые ляжки и зенки прищуренные как у жулика, который по слухам пидаром был, – так вот эти отожравшиеся на вольных хлебах “хомячки” устраивали прощальный банкет с колхозным начальством на оставшиеся казённые деньги – не просто так остававшиеся, разумеется, с умыслом. Потом делили между собой и развозили по московским квартирам закупленные про запас продукты: тушёнку ящиками, сахар, картошку и крупы мешками, – прихватив для кучи лагерное новое постельное бельё, матрацы, подушки и одеяла. Всё это подпоенными колхозными кладовщиками безжалостно списывалось как утиль и уходило налево – продавалось, как правило, столичным соседям, родственникам и друзьям. После чего на колхозном же автобусе эти “герои-целинники” с шиком возвращались в Москву – их “благотворительная трудовая” миссия на этом заканчивалась…

– В Москве они оформляли себе отпуска и отгулы аж до Нового года за летнюю переработку, получали в кассе огромные деньги – скопившиеся многомесячные зарплаты и премиальные, – после чего начинали опять гулять. Теперь уже дома, в столице… В институте появлялись после новогодних праздников, где про них почти уже забывали. Несколько месяцев на предприятии проболтаются, языком в курилках почешут, анекдоты потравят между собой – и потом опять к колхозу готовиться начинают, по бухгалтериям бегать, по руководству и кладовщикам. Это у них очередной жизненный цикл или круг начинается. Но не ада, а рая, естественно, советского, коммунистического…

– Начальство с научно-исследовательской работой к ним даже и не подходило, не пробовало. Какая от таких прохиндеев работа! какой прок! – когда они только про колхоз, про деревню ежедневно и думали… К тому же, у педрилы-“Партоса” этого, как я слышал, даже и высшего образования не было: какой-то техникум только. Может быть даже и кулинарный: не удивлюсь. Он к нам в НИИ по блату попал: родственники какие-то у него в нашем институте работали. Крутые! Они его, упыря, и пристроили, и опекали все годы. Оттого он у нас королём себя всю дорогу и чувствовал, фигурой воистину неприкасаемой. А сейчас, по слухам, и вовсе должность инженера себе получил, гнида. Это с дипломом кулинарного техникума-то!!!…

7

– Подобным же образом, – откашлявшись и отдышавшись в очередной раз, и новую запалив сигарету, стал рассказывать мой уже заметно уставший напарник следующую историю-байку про бывшую свою контору, которая в нём один лишь сплошной негатив вызывала, заметно портила ему настроение, – подобным образом у нас в институте успешно существовала все перестроечные годы и “мафия пионер-лагерная”. Которая прикрылась сама собой лишь при президенте Ельцине, после развала СССР, когда молодые сотрудницы, малолетних детишек имевшие, от нас разбежались быстренько; а добротные подмосковные пионерские лагеря тихой сапой приватизировать начали ельцинские подельники и сторонники, в бордели и притоны их превращать, в элитные кабаки и клубы…

– Возникла же она, эта “мафия”, ещё при Леониде Ильиче Брежневе, опять-таки, но силу и размах набрала уже после него. Причиной же возникновения стали следующие обстоятельства: расскажу тебе и про это, Вить, коли ты ещё не устал меня лицезреть и слушать. На нашем предприятии в середине 1970-х годов был построен в Московской области, на реке Истра, пансионат для сотрудников, летом использовавшийся как пионерский лагерь по просьбам трудящихся, которым очень хотелось, естественно, вывозить своих детишек и внуков на воздух, подальше от душной Москвы; да и самим от них отдыхать, шумных и непоседливых. И поначалу, как мне институтские старожилы рассказывали, весь обслуживавший персонал лагеря набирался из жителей Подмосковья – и технические работники, и повара с сантехниками и уборщицами, и воспитатели с пионервожатыми; был даже конкурс. Но потом стали возникать проблемы с набором молодых местных девушек-пионервожатых, студенток различных педагогических и медицинских техникумов по преимуществу: работа в лагере становилась для них не престижной, не привлекательной, и они подрабатывали уже в Москве, где были большие возможности и большие заработки, и домой приезжали редко… И тогда руководство НИИ решило набирать пионервожатых из числа собственных молодых сотрудниц, которых становилось всё больше и больше из года в год, а работы для них не было, и которым сулили за это целую кучу выгод: бесплатно поить и кормить все три летних месяца, давать отгулы за летнюю переработку, сохранять оклады и премии; но главное – позволять брать с собой на всё лето собственных детишек в лагерь, у кого они были, конечно же, и бесплатно проживать там с мамами в одной комнате, как и дома, в семье.

– Предложение оказалось очень заманчивым, и на него откликнулись многие. «Уж лучше в деревне у речки сидеть, чем тут в духоте и без дела всё лето», – быстро смекнули девчонки, после чего бежали в профком записываться; расстраивались даже, когда кого-то не брали по причине отсутствия мест… Да что там девчонки! – тем сам Бог повелел с детьми возиться! У нас даже и молодые ребята-инженера с удовольствием ездили туда работать – кто физруками, кто массовиками-затейниками или ещё кем. Для них там и вовсе была лафа: работы – минимум, а удовольствий и развлечений всяких – вагон и маленькая тележка. Да ещё и сытная, обильная кормёжка, плюс ко всему, свежий подмосковный воздух, собственный пляж и речка. А по возвращении – сэкономленная трёх-месячная зарплата в полном объёме и куча отгулов: месяца два набегало дополнительно к отпуску. Парни там наливались соком буквально за несколько дней и чувствовали себя всё лето как петухи в курятнике. Некоторые наиболее резвые привозили себе оттуда будущих жён, как правило уже беременных.

– Так вот и образовалась у нас в институте “мафия пионер-лагерная”, тлетворно-разлагающее влияние которой я, пришедший на предприятие в 1985 году, мог наблюдать воочию – уже по тому хотя бы, что некоторых своих молоденьких и симпатичных сотрудниц я, появившийся в отдел в середине августа, увидел лишь ближе к Новому году. Представляешь себе, работнички-итээровцы!… Они, пионервожатые-совместители, тогда только-только, помнится, из положенных им отгулов вышли – с мыслями летом опять в лагеря побыстрей умотать, от института, от науки подальше. Эта “мафия” крепко подмяла под своё крыло большинство молоденьких девушек-специалистов, среди которых были и техники, и инженера. И заставить девчонок-пионервожатых после этого работать ещё и в отделах, то есть заниматься своим прямым инженерным делом, прямыми обязанностями, было очень и очень сложно. Поверь. Невозможно даже…

После этого Валерка на “торгово-закупочную мафию” перешёл, которая у них, по его рассказу, образовалась так – передаю слово в слово, как слышал. Два предприимчивых парня из профкома однажды внесли на рассмотрение руководству НИИ следующее предложение: организовать доставку продуктов питания для сотрудников института прямо на предприятие – чтобы экономить их время и силы, освободить всех желающих от утомительного вечернего стояния в очередях в переполненных столичных торговых центрах.

«Посмотрите, что сейчас в наших магазинах-то делается! – не протолкнёшься нигде, к прилавку близко не подойдёшь в любом гастрономе, – резонно убеждали они одного из директорских замов, что за общие вопросы у них отвечал и транспорт. – Приезжие из областей всё как метлой метут, с утра там очереди за колбасой занимают, за мясом свежим, кофе и сыром. А нашим женщинам бедным, что весь день на работе сидят и пыхтят, космос вперёд двигают, ничего уже вечером не остаётся – одна ерунда и отходы, кости и требуха… Вот и давайте мы им поможем, мол, договоримся с магазинами, с директорами их, которых мы чуточку знаем. И будем потом за небольшие проценты продукты самые ходовые прямо в институт доставлять и тут распределять всё спокойно по отделам и по желающим. Представляете, какую услугу великую мы женщинам нашим окажем, как они будут дружно нас за это благодарить. Наценка самая что ни наесть пустяшная, а польза – во-о-о какая! – широко размахивали они руками перед носом растерянного руководителя, зомбируя и убаюкивая того. – Позвольте хотя бы начать, а там-де посмотрим…»

Заместитель директор подумал-подумал – и согласился. По словам Валерки, он, как и Кузнецов Виктор Иванович, тогда уже старым был, больным; и соглашался со всем, что ему подчинённые предлагали, лишь бы самому никуда не вмешиваться, в своём кабинете тихо сидеть и Бога молить, чтобы подольше с насиженного места не выгнали…

Ну и начались у них в институте дела: профкомовские деятели взялись за работу круто. Для начала договорились, чтобы им выделили машину, институтский РАФик с шофёром, да ещё и двух крепких мальчиков в помощь придали, приятелей-инженеров. После этого, собравшись у проходной, они вчетвером поехали утром по магазинам, с директорами которых предварительно установили связь. И те им под завязку забили машину продуктами за какой-то процент: колбасой сырокопчёной, сыром, консервами рыбными и мясными, сгущёнкой, чаем индийским и кофе, деликатесом короче, – которые в институте пошли на “ура”: выстроившихся в очередь сотрудников не смущали даже наценки.

Эксперимент удался на славу, и бригада, по рассказу напарника, стала мотаться по магазинам раз в неделю сначала, потом – когда два, когда и три. Закупала продуктов всё больше и больше, которые тут же и раскупались на предприятии, едва машина пересекала ворота их проходной… Довольные начинанием организаторы потребовали себе ещё людей из молодых сотрудников – в помощь. И люди пошли к ним охотно. Да и как не пойти-то, когда в рабочее время официальным порядком мотаешься по магазинам и всё себе там закупаешь, что только душе угодно, а уж потом остальным. Про магазины можно было забыть, которые становились для работавших коренных москвичей всю вторую половину 80-х годов проблемой.

Человек восемь, в итоге, как наседка цыпляток собрала под себя “торгово-закупочная мафия”; и не каких-нибудь старых “трухлявых пеньков”, слабоумных и бесперспективных, а здоровых молодых парней, инженеров-конструкторов по диплому и образованию, которым, опять-таки, уже не до работы стало, не до чертежей и программ. Торговля и левые деньги их как гнилое болото засасывали, как мясорубка, из которой выскочить и вернуться к профессии было уже тяжело. Все эти парни в начале 90-х в бизнес скопом рванули, в коммерцию; плюнули соответственно на космос, на институт, на обороноспособность страны, её благополучие, престиж и крепость, и не жалели об этом…

По похожей же схеме, по Валеркиному рассказу опять-таки, возникла и глубоко и надолго пустила корни у них и так называемая “книжная мафия”, отцом-вдохновителем которой, как Валерка, сам тому удивляясь, мне передавал, стал аж начальник сектора из отдела конструкторов, некто Александр Семёнович Слуцкий. Не последний человек в институте, если из должности исходить, не пустозвон, которому, как говорится, сам Бог повелел безвылазно сидеть за столом и руководить работой сотрудников… Но вот, однако ж, и он, прирождённый делец-махинатор, всегда напряжённо державший нос по ветру и почувствовавший уже во второй половине 80-х годов грядущие спекулятивно-торговые перемены, – и он также сумел убедить слабохарактерного заместителя директора, что неплохо было бы сотрудников института регулярно и художественными книгами снабжать, за которыми, мол, им ещё надо было бы по магазинам помотаться-побегать, ножки свои помять, в очередях попотеть-потоптаться. А он-де, добрая душа и за здоровье коллег-сотрудников неутомимый печальник, обязуется облегчить их труд и утомительную беготню отменить, – обязуется организовать, если коротко, бесперебойную доставку редких и дефицитных книг прямиком из магазинов на предприятие.

«Вы даже представить себе не можете, – лукаво и страстно убеждал он одного из руководителей НИИ, – как изголодались наши служащие по редким хорошим книгам, которых днём с огнём не достать и которые они все готовы по ночам от руки переписывать. Они ведь у нас не простые рабочие с заводов ЗИЛ или АЗЛК, а научные сотрудники и инженера, до знаний, до большой литературы охочие. Журналы, вон, газеты и брошюры разные прямо из рук друг у друга рвут, я же вижу, каждый новый номер до дыр зачитывают, до проплешин. Сколько им можно, в конце-то концов, скажите, ответьте по совести, как на духу, по публичным библиотекам бегать да в очередь там записываться за томиком Шолохова и Булгакова, за Есениным тем же – Поэтом милостью Божией, книжки которого там посетители изодрали и замусолили так, что и читать невозможно? А я им всё это достану, облегчу труд: у меня в книжных магазинах связи имеются. И ничего плохого здесь нет: куда сейчас денешься, без связей-то?! Согласитесь!… Да люди нам с Вами только спасибо скажут за это, поверьте, любые деньги заплатят за Шолохова и Есенина – уверяю Вас! Это такие кудесники и мастера великие и бессмертные, за творенья которых людям ничего не жалко будет отдать, ничего… Я, товарищ замдиректора, – итожил он, – настроения наших работников хорошо знаю: сколько лет уже с ними бок о бок тружусь…»