Амнистия
Tekst– Величественно! Ты прям истинная любовница!
Вряд ли сестричка понимала, что несет. Но она мало задумывалась над такими мелочами, как значение собственных слов.
– Большое спасибо, – растерялась хозяйка, сидя на краешке дивана в дурно пахнущей папахе.
Бурной благодарности не последовало, что нисколько не расстроило гостью, которая давно постигла, что все родственники – неблагодарные сволочи. Сестричка продолжила бесконечный монолог о вечной жизни:
– Сейчас прямо все валяется под ногами! Выбрасывают ценные граждане вещи с балконов!
Она была права. Теперь, когда объявили амнистию, можно было урвать товар на распродаже, а то и вовсе найти его на дороге (как случилось с папахой). Каждый день сестрица находила на помойке или покупала на базаре «клюзивную вещь» и тотчас напяливала ее на себя. Уже пара дней как в ее сознании поселилась дикая мысль о том, что можно пожертвовать родной матерью, лишь бы застрять в золотом веке распродаж.
– Только вот не знаю. Столько я вещей собрала. Как дотащу их до вокзала? Пустят ли в рай с этим?
– А зачем тебе столько? – машинально спросила Иванна.
– Как зачем? – в глазах сестрички вспыхнул ужас.
Щебет радио, тарахтение сестрицы, звуки насилия за окном умиротворяли. Иванна прикрывает веки и будто погружается в дрему. Перед ее глазами пляшут козы, папахи, дьяволята Бим и Бом. На несколько мгновений она напрочь потеряла нить разговора.
– Так вот! – продолжала сестрица. – И тогда нам можно будет обвенчаться. Как ты считаешь?
– Я считаю, почему бы и нет, – автоматически выпалила хозяйка, резонно рассудив, что если левой тетке хочется обвенчаться с мужчиной или ангелом, то почему бы и нет.
Вероятно, не этих слов ожидала сестрица.
– Ну, знаешь, милая! Могла бы и послушать! – обрушилась на Иванну родственница и ринулась в ванную, волоча за собой сумки. – Еще увидимся! – звучало сегодня как проклятие.
Иванна не знала, что ответить. Она продолжала сидеть на стульчике и пристально смотреть на электрическую розетку. В наступившей тишине стали различимы мужские голоса:
– Ты Апостола Петра знаешь?
– Нет…
– Я вот знаю. Подойду к нему и спрошу: почему вы так долго нас не забирали?
– Ну, Вася, ты крутой!
Смеркалось. Уставшая женщина почувствовала тот сладкий миг, когда можно спокойно полежать.
Пледы, подушки, одеяла – форму этой конструкции очень сложно определить на глаз. С предельной долей допущения ее можно назвать «диваном». Иванна ценила его за интимность: в диван можно зарыться от окружающих. Несмотря на природную аккуратность, хозяйка его не убирала: он напоминал ей гнездо симпатичной спятившей птицы.
Рука скользит под одеялом в робкой попытке найти утешение. Это не игрушка или сласть, а бессмертный шедевр Владимира Ильича «Еще раз о профсоюзах» – единственная книга, которую можно найти в аду.
О чем она, никто не знает. Очевидно только, что автор спорит с какими-то троцкими и бухариными. На страницах этого издания мирная дискуссия превращается в войну.
Кто такие профсоюзы, и почему они для всех так важны? Даже после многократного чтения она не смогла уяснить. Зато как прекрасен язвительный тон вождя! Он так легко и надменно спорит с коллегами! Временами кажется, что человек, ведущий себя подобным образом, не может быть не прав. Иногда ей хочется крикнуть: «Давай жги, крошка!».
На пике дискуссии Иванну клонит в сон, тело обмякает, лицо безо всякого стыда утопает в развороте, чтобы ощутить сладкий запах Ильича промеж страниц. Настойчиво скрипят качели. Но это даже приятно. Ей снится романтический сон:
Неистовый рев. В чрево механического кита с замирающим сердцем стекается пестрый поток пассажиров. Они не скрывают восхищения: корабль поражает благородством и размером.
Она – девушка из приличной семьи. Он – портовый бродяга. Пара неловких фраз, робкий взгляд, и они обречены. Иванна помолвлена с другим, но это не играет никакой роли в момент, когда ее преследует недобитый романтик с томиком «Капитала». Влюбленный Ильич – это фантастика! Она дарит ему поцелуй и с тех пор (о, счастье!) принимает решение быть с ним.
Пока пассажиры восхищаются искрометным романом, корабль входит в воды Атлантического океана. Но кого это волнует? Влюбленные шарахаются по чужим каютам. И, наконец, кульминация: Ильич рисует угольком ее обнаженный портрет. На прекрасной шее ожерелье – дар предков. Работа готова. Девушка поражена: вместо бесстыдного образа на бумаге манифест коммунистической партии. Пожалуй, она счастлива. А что же с ожерельем?
– Милая, его надо отдать на благо мировой революции, – мягко укоряет любимую Ленин и прячет драгоценность в карман.
Теперь как и положено: они оказываются на носу корабля. Он нежно обнимает ее за талию и шепчет на ухо глубокомысленный бред. Океан отдает красным. Из рупоров корабля доносится чарующе надрывная музыка.
В такие моменты появляется острая необходимость предаться любви. Впервые за долгое время их оставили одних. За влюбленными никто не следит. За исключением разве что Троцкого и Бухарина, что которые стоят за спиной. Но так положено: кто-то должен блюсти приличия! В обстановке нарастающей неловкости она слышит свое имя:
– Елизавета Ивановна!
И опять:
– Елизавета Ивановна.
Она открыла глаза. Из-за двери доносилось бормотание. Заспанное сознание баянистки ошарашено знакомым именем.
Женщина не спешит подниматься после опустошительного сна: руки, ноги онемели от романтики.
– Сейчааас, – прошептала она сухими губами и сползла с дивана.
Елизавета Ивановна ползет по холодному дощатому полу с одеялом в зубах. Осталось только впустить гостя.
– Пожалуйста, не надо…
Женщина села на пол, опершись спиной о дверь.
– Елизавета Ивановна, я вас давеча узнал.
– Где?
– В гаражах, когда меня били.
– Ах, это Вы! Больно было?
– Да, я уже привык.
От этих слов потеплело на душе: впервые за долгое время кто-то разговаривал с ней откровенно. Баянистка прониклась безграничной симпатией к паршивому интеллигенту.
Она так долго этого ждала и теперь могла ничего не отвечать, а просто слушать этот наивный голос, который (как и полагается) сомневался в справедливости мироустройства.
– А вы помните, как оказались тут?
– Нет.
– И я нет…
По тону голоса, неспешной речи не оставалось сомнений, что когда-то давно они встречались: гуляли, танцевали, читали какого-то бунина.
– Меня терзает крамольная мысль, Елизавета Ивановна. Мне кажется, что амнистия нас не спасет.
– Почему?
– Такое уже было. Мы заселяем рай, оскверняем его. Он становится адом, а мы двигаемся дальше. Ты меняешь прописку, но преисподняя следует по пятам, ведь она –внутри. Гражданам в гаражах я пытался это объяснить, но они меня не поняли.
– А я вот, – начала собеседница невпопад, – никак не могу собраться. Не хочу ехать. Нам дают шанс, возлагают надежды, а я слишком стара, чтобы оправдывать ожидания…
Понемногу, слово за слово их беседа увязает в тишине.
– Я, пожалуй, останусь, – после некоторой паузы заявил мужчина.
– Вы правы, ад без соседей – неплохое место, – она сильнее закуталась в одеяло.
В наступившем молчании прозвучало интимно:
– Дайте сигаретку.
Под дверью прошуршала мягкая палочка. Иванна затянулась. Умеренная доля саморазрушения – это так приятно.
На улице стояла тишина. Из всех чудовищных звуков этот самый страшный, что слышала Елизавета Ивановна. Ад замер в ожидании.
Девственные интеллигенты курили. Завтра их ждал рай.
КАЧЕЛИ
Беспощадный свет бил по векам. Она поспала бы еще, но ощутила невнятный порыв, мешающий вернуться в сон.
– О, боже!
Да, именно так Елизавета Ивановна начала этот день.
За тревогой накатило отчаяние. Двенадцать мучительных месяцев она ждала, что амнистию отменят или перенесут. В надежде женщина бросилась к окну: нечестивцы исчезли; по улице брели смиренные люди в белой одежде, прижимая к груди молитвенники и табуретки.
В порыве отчаяния у Елизаветы Ивановны возникает желание вернуться в постель и спрятаться под одеялом. Однако она сама знала, что это вздор: баянистки не любят полумер.
Посторонний голос мог бы внести ясность. Разваливая вокруг себя подушки и одеяла, баянистка бросилась к радио: Дьяволята Бим и Бом исчезли навек, оставив вместо себя шипение радиоточки, в котором чуткое ухо женщины расслышало «Шшш…подстава».
– Надо идти! – грозно буркнула хозяйка и направилась к умывальнику.
Зеркало никогда не было для нее союзником. Вот и сейчас оно сообщало о том, что этой нелепой женщине с зубной щеткой во рту не место на небесах. Ледяная вода приводит мысли в порядок. До сознания долетают тысячи запоздалых идей: нужно подкраситься, почистить одежду, найти паспорт.
«А где мой чемодан?» – подкошенная этим вопросом Елизавета Ивановна окончательно растерялась. В бессмысленной попытке собрать хоть что-то она запихивает тюбик с пастой в карман пальто: «Не помешает». Глупый поступок, но кто осудит человека, меняющего прописку?
Покидая ленинскую комнату, она еле сдержалась, чтобы не выкинуть какой-нибудь фокус: плюнуть, позвонить, поесть, учинить разгром, устроить пожар. Но это пустое: можно сколько угодно прятаться и ругать судьбу, но главное сейчас – вырваться из комнаты. Задержись она хоть на секунду – не сможет уйти никогда.
Женщина бежала по коридорам ДК, мысленно прощаясь с треклятыми кружками и ансамблями самодеятельности. Ну, вот и дверь, слава богу!
Не успев глотнуть свежего воздуха, Елизавета Ивановна наткнулась на незнакомца и свалилась со ступенек. Сидя на земле и потирая ушибленный бок, она услышала:
– Я так Вас ждал!
Директор помог подняться:
– Вы отправляетесь в рай. Хотел бы Вас поздравить, но, если честно, я опечален. Ведь вы поддерживали меня все это время.
– Поддерживала? – удивилась Елизавета Ивановна, поправляя папаху.
– Все разбежались. Было так грустно. Если бы не Вы, я бы даже… уволился.
Елизавета Ивановна ошеломленно слушала тираду и вдруг подумала о том, что никогда не смотрела директору в глаза. Но сегодня в его затуманенном взгляде она смогла прочесть: «За меня ведь все решили. Кого-то слепили для ангельской работы, а кого-то для бесовской. Нас собирают в одном цеху, только места службы разные. Неужели быть бесом грешно?».
Печально было расставаться, но протокол превыше всего. Немного помявшись, директор достал из дипломата картонку: «Грамота за необъяснимое чувство гордости» – написано детским почерком.
– Спасибо, – прошептала Елизавета Ивановна.
Вместо ответа черт невпопад произнес:
– Разве ад может оставаться пустым?
Елизавета Ивановна пожала плечами. Обнять робкого черта помешал баян.
– Пожалуй, он больше не нужен… – заметил директор.
– Действительно, – согласилась счастливица. Разгуливая по улицам ада, она держала баян перед собой, словно щит, но на новом месте жительства он вряд ли пригодится.
Спускаясь во двор, она кладет его на качели.
– Прощайте, – сказала бывшая музработница то ли бесу, то ли баяну и юркнула за ворота. Во дворе послышался жалобный писк.
Улица встретила насторожено. Сгущался туман, в котором с большим трудом можно различить граждан, смиренно бредущих в сторону вокзала. Говорливые жители ада как будто присмирели. Чего они опасаются: того, что их забросят в рай, или, что их туда не возьмут?
– Будь что будет! – буркнула Елизавета Ивановна, смешиваясь с толпой. Ей надоели пустые сомнения. Она оказалась в центре бури, где любой вопрос перестает быть существенным.
–Вон он! – зашипели в толпе.
На площади, погруженной в туман, вдалеке виднелась одинокая фигура в протокольном плаще. Крыльев не было видно, но каждому грешнику ясно, что это Полномочный. Изредка к нему подбегал угодливый гражданин и что-то шептал на ухо. Ангел снисходительно кивал. Поза и выражение лица выдавали полное равнодушие к судьбе людей: ему важны лишь поручения начальства.
У пришедших на площадь не было желания подойти к нему и завести беседу. К тому же, вскоре их вниманием завладело другое: желтыми крапинами на фоне грязного асфальта выступали маршрутки – множество ярких тел, рассеянных по площади. На секунду почудилось, что их небрежно высыпали из игрушечной коробки: одна лежит на крыше, другая завалилась на бок.
Машины трясутся. Тарахтение движка – давно забытый звук. С настороженными улыбками граждане расходятся в поиске свободных мест. «Спецобслуживание» – гласит надпись на бортах. Маршрут у всех одинаков: «Ад–Рай».
Елизавета Ивановна бродила вдоль неуемных бортов, словно покупатель в магазине поношенной одежды, пока ее сердце не защемило: перед ней красовался истинный шедевр постмодернизма: пошарпанный бок неестественно (и даже опасно) заваливался в сторону, ржавчина прихотливо покрывала окна, кривые двери приглашали внутрь.
«Такая же кривая, как и моя жизнь», – улыбнулась Елизавета Ивановна и сделала шаг навстречу.
Только сейчас она вспомнила о бессмысленном куске картона, зажатом в руке. Что с ним делать? Грамоты созданы, чтобы ставить перед человеком экзистенциальные вопросы. Но когда переселяешься в рай, они гроша ломанного не стоят. Елизавета Ивановна разжала кулак. Картонка зависла в воздухе и вместо того, чтобы упасть в грязь, устремилась к небесам, словно перышко, позабывшее закон тяготения.