Я вышел из здания вокзала и удивился грязи и… пыльности, что ли. Не знаю, как это объяснить. Вокруг сновали люди, многие были в военной форме, многие улыбались, но даже улыбки были печальны и усталы. Недалеко от вокзала был кабачок. Я не помнил его, мне кажется, до Войны его не было. Я понял, что не проживу больше ни минуты без родного берлинского пива и зашел в этот кабачок. Это было не просто пиво. Я уверен, что Бог пьет именно это по вечерам. Я осушил кружку в считанные мгновения, даже не заметив, и тут же заказал вторую. Уже не помню, откуда у меня были деньги. Вторую кружку я пил уже медленно, растягивая удовольствие, и смотрел на людей. Ты видела меня в подпитии, знаешь, что я люблю иногда просто пялиться вокруг.
В пивную вошли несколько парней. Они были молоды – наверное, им было столько же, сколько и мне, но тогда мне показалось, что я старше лет на десять. У них были красные повязки на рукавах, а у некоторых они были прикреплены на грудь. Я не помню точно, сколько их было – четверо, может, пятеро. Они были безобразно пьяны. Начали шуметь. Один из них толкнул меня случайно, но отчего-то решил, что это я его толкнул.
Я был в лейтенантской форме. Он разглядел это и решил взять меня на испуг. Вытащил откуда-то Наган и начал трясти им у меня перед носом. У него руки ходуном ходили. Я пытался не реагировать, собрался уходить, но он сказал то, чего я не мог стерпеть – оскорбил моих родителей. Помню, его дружки захохотали.
Я резко развернулся и врезал прямо по его пьяной роже, а потом, пока они не успели прийти в себя, выхватил свой пистолет. Я разбил ему нос, на пол закапала кровь, а его дружки остолбенели. Я сплюнул и приказал ему петь «Der gute Kamerad»59. Кто-то из посетителей попросил отпустить их, мол, обычные пьяные дети, но я перегородил им выход и сказал, что пока он не споет «Der gute Kamerad», я никого не выпущу. Один из них, самый глупый, крикнул, что я не стану стрелять. Тогда я прострелил фотографию какой-то женщины, висевшую прямо за его спиной. Звук выстрела мог привлечь внимание прохожих, а женщина могла быть чьей-то матерью или супругой, но мне было плевать – эти ребята всерьез меня разозлили. После этого тот, с разбитым носом, начал гундосить:
Ich hatt' einen Kameraden,
Einen bessern findst du nit.
Die Trommel schlug zum Streite,
Er ging an meiner Seite
In gleichem Schritt und Tritt…60
Он пропел первый куплет, а дальше не смог. Я увидел, что у него намокли штаны, а на полу растекается лужа. Меня тогда передернуло от отвращения. Я отошел с их пути и велел им проваливать.
Через пять минут, расплатившись за пиво и за испорченный портрет, я тоже вышел на улицу. Я помню, что улыбнулся. Тогда мне казалось, что начинается новая жизнь…
Хольгер замолчал. Из окна дуло, и он закрыл его. Хелена искала своими глазами его глаза. Когда ей удалось их найти, он произнес:
– Наверное, я плохой человек.
– Нет, ты не плохой, просто ты видел слишком много плохого. Ложись и постарайся уснуть, до утра еще далеко.
Эпилог
Вена. 31 декабря 1939 года.
Падал снег. Венские улицы были припорошены им. Хелена держалась за локоть Хольгера, опасаясь поскользнуться. Они подходили к зданию Венского музыкального общества, где сегодня должен был пройти концерт местного симфонического оркестра.
Вюнш, всегда с любовью относившийся к музыке, решил приехать в Вену – самый музыкальный город мира – на Рождество. Они с Хеленой давно никуда не выбирались, и Хольгер чувствовал себя немного виноватым перед ней.
Неделя в австрийской столице пролетела как красивый сон. Они побывали в Хофбурге, где видели корону и меч императоров Священной Римской Империи Германской нации. Видели они и наконечник копья, которым, по легенде, была нанесена смертельная рана Христу. Вюнш долго вглядывался в него, но так и не смог избавится от сомнения, что этому наконечнику действительно было почти две тысячи лет. Не забыли они прогуляться и по знаменитому парку Пратер, а также осмотреть Собор Святого Стефана.
Вишенкой на этом торте, главной целью посещения Вены для Хольгера был благотворительный концерт, устраиваемый по программе зимней помощи бедным. Венский симфонический оркестр, Вильгельм Фуртвенглер с дирижерской палочкой, великая музыка семейства Штраусов, Моцарта, Шуберта, Николаи и многих других, многокрылые вальсы, стремительные мазурки, торжественные марши, наконец, сама Вена, ставшая южной жемчужиной в ожерелье городов Германского Рейха.
Хольгер был особенно рад, что хворь, навалившаяся на Хелену в последние пару дней, отступила, позволив ей составить ему компанию. Беременность давалась ей тяжело. Ее легкое тело с трудом справлялось с созданием новой жизни. Больше всего страданий Хелене приносили боли в спине. Вюнш как мог, пытался ей помочь, но силы его были не безграничны.
Они вошли в широкий холл и погрузились в мир мрамора, скульптуры и позолоты. Не обошлось, разумеется, без знамен со свастикой. Роскошная хрустальная люстра ярко освещала это интерьерное великолепие. Хольгер на мгновение остановился, чтобы окинуть взглядом узоры на стенах и потолке. Хелена тоже смотрела вокруг с изумлением.
Концерт вызвал большой интерес у публики. Вюнш видел как людей в форме, так и гражданских. Ему бросились в глаза Железные кресты на груди совсем молодых парней, стоявших небольшой компанией и заразительно смеявшихся над чем-то. Эти ребята были детьми, когда закончилась Великая война и никак не могли служить на ней. «А вот и первые плоды новой войны…» – подумал Хольгер с некоторой грустью.
Они сдали вещи в гардероб, и Вюнш в очередной уже раз залюбовался своей супругой. Хелена была в вечернем платье, которое получила из ателье аккурат перед отъездом. Вышло не дешево, но она заявила, что без выходного платья в Вену не поедет. Впрочем, Хольгер не особенно собирался с ней спорить. Платье, специально сшитое для того чтобы носить его во время беременности, было сработано настоящим мастером – оно не пыталось спрятать живот, а, напротив, подчеркивало его, делая частью образа. Вюнш не удержался и поцеловал ее.
– Ты чего?
– Ничего. Просто ты очень красивая.
– Лжешь…
– Нет, не лгу. Нравится платье?
– Да, удобное, а смотрится как?
– Превосходно!
Они прошли в концертный зал, называемый за обилие позолоты Золотым залом. Зал превосходил холл своим великолепием и роскошью, а венчали эту красоту трубы органа закрытого, правда, в значительной степени большим полотнищем со свастикой. «Жаль, что сегодня нет органной музыки…». Хольгер с превеликим интересом вглядывался в очертания этого могучего инструмента.
Ему не удалось достать билеты на балкон, поэтому пришлось довольствоваться местами в зале, но Вюнш не расстраивался по этому поводу, так как места были отличные – почти ровно по центру, не очень далеко, но и не совсем близко от сцены.
До концерта оставалось пятнадцать минут, но люди уже начинали занимать свои места. Хольгер узнал в толпе мужчину и женщину, пробиравшихся в их с Хеленой сторону, и не смог сдержать улыбку:
– Добрый вечер, Франц! Вот это встреча!
Майер ничуть не изменился за те три года, что Вюнш его не видел, разве что немного заматерел. Он принял предложение Гиммлера и перешел в ГЕСТАПО сразу с момента ее создания. Через год вступил в СС, а три года назад был переведен в Берлин.
Хольгеру до сих пор было немного досадно, что им не довелось больше поработать вместе. Репутация Майера крепла с каждым днем и шла впереди него, а его звание уже было выше, чем у Вюнша. «Ну и хорошо» – Хольгер искренне радовался успехам Франца и не без гордости вспоминал что, пусть и немного, но поучаствовал в его становлении как полицейского.
– Оберкомиссар Вюнш! Вы и впрямь счастливчик, хотя, в данном случае скорее я. И вы здесь, фрау Вюнш! Очень рад нашей встрече! О, да вы ждете пополнение! Примите мои поздравления!
– Добрый вечер, господин Майер. И вам, фрау Майер. Спасибо за поздравления.
Хельга Майер смотрела на мир все тем же пронзительным взглядом, как и в тот вечер, когда вымокшие под дождем Хольгер и Франц впервые ее увидели. Она улыбнулась Хелене и продолжила давний разговор:
– Когда вы уже, наконец, начнете обращаться ко мне Хельга, а к нему Франц?
Хелена тоже улыбнулась и достойно ответила:
– Когда вы станете обращаться ко мне Хелена.
Вюнш и Майер между тем жали друг другу руки.
– Три года?
– Чуть меньше, два с половиной.
– Как дела в Берлине?
– Много работы, много людей и совсем мало времени – все как всегда.
Хольгер молча кивнул, а затем предложил:
– Может быть, после концерта поужинаем вчетвером? Мы с Хеленой здесь уже больше недели и нашли неплохой ресторанчик. Там даже есть пиво, которое почти не кажется мочой, наверное, лучшее в Австрии.
– Договорились. С большим удовольствием.
– Не знал, что вы поклонник классической музыки, Франц.
– Я, скорее, равнодушен, а вот Хельга обожает вальсы. Она меня долго убеждала приехать.
– Как поживают фрау Лагард и юная Стефания?
В 34-м году Майер исполнил свое желание перевести сестру и племянницу в Германию. Хольгер пару раз общался с темноволосой – в отца – Стефанией и твердо уверился, что эта женская версия Франца имеет хорошее будущее. «Сейчас ей должно быть уже… шестнадцать…» – Вюнш провел в уме нехитрые вычисления.
– У Марии все нормально, а Стефания с головой погрузилась в дела Союза немецких девушек и на хорошем счету.
– Продолжает заниматься живописью?
Стефании Лагард очень неплохо удавались пейзажи и изображения животных.
– Да, но уже меньше – много времени уходит на учебу и на дела Союза… А вам скоро слать поздравительные открытки?
Хольгер недоуменно посмотрел на Франца, но быстро понял, о чем он:
– Через три месяца. Если, конечно, все будет хорошо.
– Имя уже придумали?
– Да. Решили, что если мальчик родится, Хелена имя выберет, а если девочка, то я. Она хочет имя Карл-Хайнц в честь Иберсбергера, а я думаю над именем Ида.
– Я слышал о смерти оберста Иберсбергера. Соболезную, вы ведь были друзьями.
Калле не стало год назад. У пышущего энергией сорокавосьмилетнего мужчины, храброго солдата и отличного друга не выдержало сердце. Вюнш вспомнил, как успокаивал на похоронах рыдавшего Зигмунда Шигоду.
– Ничего не поделаешь. Теперь он пирует в Вальгалле.
Установилось молчание, продержавшееся до начала концерта. Хольгер вернулся на свое место и следующие полтора часа прошли в музыкальном восторге.
Грянул Марш Радецкого. Зал начал хлопать в ладоши и топать ногами в такт музыке, написанной Иоганном Штраусом-отцом в честь победы в Италии австрийского маршала Йозефа Радецкого. Столь странное для воспитанной венской публики поведение было давней традицией. Когда Марш Радецкого исполнялся впервые во время триумфального возвращения маршала в Вену, народ хлопал и топал ногами. С тех пор исполнение этого произведения на концертах сопровождалось именно такой реакцией слушателей.
Музыка унесла Хольгера очень далеко. Ноты били его по голове, а перед глазами маршем шли его боевые товарищи – те, кого он потерял. Вюнш видел их всех: и тех, кто погиб на Войне, и тех, кто умер много позже. А еще он увидел Вольфганга Габриеля.
На лице Вольфганга не было трупных пятен. Его тело не раздуло от долгого пребывания в воде. Он почти не изменился за эти шесть лет, разве что седины стало еще больше. Он сидел на балконе справа от Вюнша и тоже слушал Марш Радецкого. Габриель был, как и Майер, одет во все черное, а на его плече была повязка со свастикой.
Хольгер застыл с удивленным выражением на лице, но через несколько мгновений удивление сменилось гневом. Вюнш понял, что Гиммлер просто его обманул: рейхсфюрер послал Вольфа не для того, чтобы убить Габриеля, а чтобы предложить ему работу. «Вот почему у штурмфюрера не было машины – он отдал ее Вольфгангу, чтобы я увидел автомобиль Габриеля и ничего не заподозрил…» Гиммлер с Вольфом придумали отличную комбинацию и блистательно ее разыграли.
Марш закончился. Он закрывал концерт. На сцену вышел тщедушный, худой человек. Его звали Йозеф Геббельс, и он был министром пропаганды. Все встали. Геббельс начал произносить речь, но Хольгер не слышал ни слова. Он ничего не слышал – в его мозгу все еще грохотал марш: «Пистолет остался в гостинице, так что застрелить его не получиться. Если забраться по той занавеске на балкон, то я смогу задушить его. Можно пройти на балкон и с другой стороны…»
Где-то на границе своего поля зрения Вюнш заметил объект. Хольгер старался не отвлекаться на него, но какая-то часть его разума твердила, что этот объект очень важен, что к нему нужно присмотреться всенепременно. Вюнш поддался этому стремлению, сфокусировал свое внимание на объекте и понял, что это вовсе не объект – это его жена Хелена, которая носит их общего ребенка и очень внимательно слушает Геббельса. Ее взгляд был устремлен на сцену, а на лице зависла торжественная улыбка.
Взгляд же Вюнша скользнул еще дальше и он увидел Майера и Хельгу, лица которых сейчас были так похожи на лицо его жены. Душа Хольгера металась между этими тремя молодыми людьми и Вольфгангом Габриелем. Он не знал, как ему поступить.
Геббельс закончил и вскинул правую руку. Хольгер, в голове которого продолжал звучать марш, посмотрел на Хелену и произнес одними губами:
– Зиг Хайль, Хелена!
А после этого громко и отчетливо вместе со всеми:
– Зиг…Хайль! Зиг… Хайль! Зиг… Хайль!
Примечания.