По сеням таскали,
Своим называли.
Посадим дружку за стол,
Пришибем его пестом;
Скажем, – по воду ушел,
Скажем, – под лед пошел.
Мы еще дружку потешим:
Среди горницы повесим —
Пусть качается – величается.
Как у нас про тебя
Есть лохань киселя,
Да корыто молока,
Еще криночка медку
Во чужом погребку.
Дружки дают денег; если мало, то девицы поют:
Как у дружки на носу
Ели черти колбасу.
Общий смех; дружки дают еще и в честь их поют:
Уж ты, дружка наш, богат-богат:
Миллионами по городу швырял,
По пяти сот из окошка выкидал,
Солдат горьких из неволи выкупал;
Ты над Питером – смотрителем,
Над Москвою – губернатором,
Над своей женой – хозяином….
Уж ты, друженька, послушай-ка:
За бумажничек пощупай-ка!
Делать нечего: приходится адреснуться к бумажнику и дать сколько-нибудь; затем поется следующая песня, тоже имеющая значение «восхваления»:
Через реченьку рябинушка лежит,
Через нее никто не переходит;
Петр Сергеевич переходить,
Свою Машу[317] переводит;
Переведши, ее целует
Через пуговки золотые,
Через петельки шелковые.
Переходят к свахе, которой, в конце концов, достается больше всех:
Ты, злодей, злодей свахынька!
Ты ходила почастехоньку,
Говорила потихохоньку,
Ты хвалила чужу сторону:
«Чужая-то сторонушка-
Она сахаром посыпана,
Сотою поливана,
Виноградом огорожена;
Васильев (женихов) двор на 7 верстах,
На 7 верстах – на питерских
Посреди двора-то – горница».
А чужая-то сторонушка —
Она горюшком посеяна,
А слезами-то поливана,
А кручиной огорожена;
У Василья двор на 7 шагах,
На 7 шагах – на куричьихь;
Посреди двора шалаш стоит…
Чтоб тебе, свахе-своднице, —
Лихорадка тебе с болестью,
На печи лежать под шубою,
Умереть тебе без ладону,
Схоронить тебя без савану,
Положить тебя поверх земли,
Кто не пойдет, – запинается,
Всяк над свахой насмехается.
Энергичнее выразить чувства к «свахе – своднице», по нашему мнению, вряд ли возможно…
Сваха, как и другие, откупается, – дает денег девицам, но, должно быть, они не удовлетворены, потому что продолжают петь:
Свахынька – разъезжий человек:
Любит по чужим пирам ездить,
Любит чужих детей женить,
Чужу дочку замуж отдать,
Воспоену – воскормлену,
В цветно платье уряжену…
Свахынька! догадайся:
За карман похватайся,
Золотой казной поделися.
Делать нечего: приходится «за карман похвататься» и дать что-нибудь; девицы благодарят:
Благодарим тебя, свахынька!
Уж какая ты у нас хорошая:
В ушах у тебя соловьи поют
На макушке-то они гнезда вьют.
Время становится поздно—за полночь, а еще предстоит ехать к жениху в дом, вести туда невесту, а оттуда – в церковь. Приступают к одеванию невесты под венец, что лежит на обязанности свахи, которая с невестой и уходить в чулан. Убравши все, кроме косы, обе выходят из чулана, и сваха для проформы приступает к уборке косы, а девицы в это время поют:
Не златая трубынька трубит по росе;
Настасьюшка плачет по русой косе:
Вчера мою косыньку матушка плела,
Вечор мою косыньку подружки плели,
Подружки – голубушки золотом вили.
Крупным жемчугом унизывали.
Бог судья тебе, Василий Романович:
Прислал ко мне сваху немилостиву,
Немилостиву, безжалостну:
Начала она косыньку рвать, порывать,
Золото с косыньки долой сбрасывать,
Крупный жемчуг разнизывать;
Положила косыньку поверх головы.
В это время сваха, отдавая одной из подруг, которая держит в руках тарелку, ленту, говорит: «прими девичью красоту и подай бабью»; подруга на той же тарелке подает свахе «бабью красоту» – «повойник», завернутый в платок. Когда подруга принимает от свахи ленту невесты, последняя обращается с такой речью: «подруженька, голубушка! ты прими мою красоту; ты носи ее, не жалеючи, по дождям, по метелицам. И уж я ли дура-глупая, берегла я свою красоту: не давала я ветру дунути, не давала я дождю капнути».
Невеста садится за стол; рядом с ней – с одной стороны сваха, а с другой – брат, если есть – подросток, со скалом в руках; против брата – стакан с водой. Выступают дружки:
– Что ты тут уселся? Вон из-за стола!
– Сестру продаю! отвечает брат.
– Пошел вон, говорят тебе, а то вот тебе! замахиваются дружки кнутовищем.
– а вам вот (брать показывает скало). У меня сестра не по полю ходила, не свиней пасла, а веретеном трясла, пряла, да ткала и в коробочку клала и вам все повезет. Выкупайте – накройте стакан!
Дружки кладут в стакан деньги, брат выходит из-за стола, и родители вместе с крестной или крестными благословляют иконами невесту, дружки же отправляются за имуществом невесты, которое, уже уложенное в сундуки, обыкновенно находится в задней половине, но здесь встречают препятствия: подруги без выкупа не отдают сундуков. Дружки платят и только тогда сундуки выносятся и ставятся на особую подводу.
Невеста, одетая по-дорожному – закутанная в шаль, увозится в дом жениха, где и находится до поездки в церковь, под наблюдением своей свахи; перед тем, как уехать из деревни невесты, поезд осаждается парнями и мужиками, требующими выкупа за невесту – жених дает на ¼ ила ½ ведра – иначе не выпустят из деревни.
Чтобы покончить с предбрачными обычаями, нам необходимо отметить еще один из них, довольно характерный. Обычай этот носит название «плаканки», и как показывает самое название – невеселый. Дня за 2–3 до свадьбы в дом невесты собирается почти вся деревня, заранее оповещенная, что сегодня будут «плаканки» – сходятся и стар, и млад, кроме, впрочем, мужиков, послушать и посмотреть, как будет невеста плакать. Невеста садится на лавку и начинает плакать с причетами, адресованными по порядку к отцу, матери, братьям и сестрам, а также и к подругам. Хотя причеты эти – и импровизация невесты, но вообще у всех очень похожи и могут быть сведены к следующему. К отцу («плакать на отца, на мать» и т. д. здесь выражаются): «Родимый мой батюшка! зачем ты впустил к нам гостей непрошеных, незваных? Зачем ты впустил их на широкий двор? Не отпирал бы ты им замков железных, не отодвигал бы запоров дубовых, не зажигал бы ты свечу воска яраго пред иконой, не давал бы гостям молиться Господу! И жила бы я у тебя, моего радельника! Или я тебе чем не потрафила, или я, глупая, чем тебя прогневала?!» Затем благодарит отца за то, что он вскормил и вспоил ее и «учил уму-разуму». К матери: «Родимая моя матушка! Спасибо тебе, радельница, на твоем раденьи отменныим, на державе твоей материнской. Уж жила я у тебя, как в гостях была: никакой-то заботушки не ведала! Уж жила я у тебя, как цветок цвела, – добры люди мной любовалися; наряжала меня ты в цветны платьица. И уж как же мне позабыть тебя?! И уж как же мне позабыть житье девичье счастливое? Попаду теперь я, горькая – горемышная, попаду я к чужим отцу с матерью! а чужие-то отец с матерью неласковы: полом-то я пройду, скажут, проступилася; слово молвлю, – скажут промолвилася, взглядом взгляну, скажут – не ласково!». Далее плачущая просит свою мать, чтобы она по-прежнему принимала ее дорогих сердцу подружек. – К подружкам: «Уж вы, милые, мои подруженьки – голубушки! Не певать мне с вами больше песенок громких, не играть с вами в игры веселые, не цвести с вами, как маков цвет! Отдают меня на чужу сторонушку, к чужому отцу, к чужой матери! Уж вы, милые подруженьки! Что вы раньше в гости редко ходили, моего батюшку не сговаривали, мою матушку не журивали: на годок дельцо отложили бы, – погуляла бы я с вами, милые!» В общем причеты по адресу братьев и сестер – те же. Нередко эти плаканки кончаются полной истерикой невесты, что в глазах присутствующих заслуживает полной похвалы: «ну и гоже же Настасья плакала! Замертво ее уволокли в чулан». Глядя на горькие слезы молодой девушки, плачут нередко вместе с ней втихомолку, конечно, и чувствительные, сердобольные старушки, вспоминая больше свое прошлое, – свою безвозвратную «девичью пору».
V
Свадьба
Часов в 8–10 утра снаряжается свадебный поезд, который обыкновенно состоит из 5–8 подвод – чем больше лошадей, тем почетнее, важнее; выбираются, конечно, лучшие лошади и их убирают лентами.
Для невесты нередко устраивается кибитка и под дугой ее лошади – колокольчик. Помолившись Богу, выходит из дома и размещаются по экипажам в определенном порядке: впереди – дружки с перевязанными через плечо полотенцами, за ними – жених с одним из ближайших своих родственников, а чаще всего с крестным – отцом, далее – более отдаленные его родственники и, наконец, в хвосте – невеста со своей свахой. Кроме свахи, больше из родственников невесты в церковь никто не ездит. По приезде в село жених высаживает из саней невесту и отправляется с ней, в сопровождении всех поезжан, или в церковную сторожку, или в дом кого-либо из членов причта, где приводится в порядок костюм невесты, и, если невеста венчается в вуали, что бывает очень нередко, то здесь же приспособляется и вуаль.
Церковь отперта, невеста приведена в должный порядок. Жених и невеста, взявшись за руки, идут вместе с поезжанами в церковь, при этом дружки идут впереди и платками разметают дорогу. В церкви свахи становятся близ жениха и невесты, наблюдают за порядком – указывают, когда надо молиться, наблюдая при этом, чтобы венчающиеся делали поклоны вместе; свахи же подают подножье и повойник для прочтения над ним священником установленной молитвы.
Венчание кончено. После него обыкновенно служатся молебны – храмовому празднику, Спасителю или Николаю Чудотворцу и затем выходят из церкви. Жених сажает невесту в ее сени и поезд направляется в дом жениха в том же порядке, в каком ехали в церковь. Почти всегда по дороге встречаются деревни, и крестьяне имеют обыкновение загораживать путь, требуя на водку. Во избежание этих расходов, иногда очень чувствительных, если на пути, например, предстоит проехать 3–5 деревень, приглашается причт провести новобрачных в венцах. Тогда священник едет с женихом и вдоль каждой деревни с крестом в руках и положенным пением проводит молодых в венцах. Видя идущего впереди священника с крестом, преграждать путь свадебному поезду считают, конечно, неприличным, и поезд пропускается без задержки.
По приезде к дому, новобрачных на крыльце встречают родители жениха с иконами, хлебом и солью: «Вот вам, милые детушки, хлеб, соль и Божья милость! Друг друга любите и нас, стариков, почитайте и утешайте!» Затем все садятся за стол – молодые, конечно, на почетном месте, и начинается «пир на весь мир». Тотчас по приезде, односельчане – мужики поздравляют новобрачных «с законным браком», и им необходимо дать, по крайней мере на ¼ водки – иначе не отделаешься. Свадебный пир до того хаотичен, особенно когда подопьют, а водка на свадьбах льется рекой, что решительно не поддается никакому описанию: кто поет, кто пляшет, кто пьет, кто кричит «горько: засластите», кто вступает в спор и т. п., словом – кто во что горазд; особенно отличается женский персонал: бабы пищат, верезжат, размахивают платками, вертятся, отпускают такие прозрачные, недвусмысленные, цинические намеки и выходки, что становится стыдно и совестно за присущую вообще женщине скромность, мужчины ведут себя не в пример приличнее, скромнее и солиднее. Изба, сени, около окон – полно народа; мужики не пропускают ни одного из гостей – где придется – в сенях, на дворе, на улице непременно поймают каждого и начинают «тютюшкать», т. е. качать, и за это каждый гость должен дать самое меньшее – гривенник: эти гривенники, двугривенные, а иногда и полтинники идут, конечно, на водку; к вечеру вся деревня – пьяна; нередко к набранным таким образом деньгам прибавляют свои – делают складчину.
Напившись чаю и закусивши, новобрачные на непродолжительное время – на час – не больше оставляют гостей и уходят в заднюю половину «отдохнуть».
Часа через два после начала свадебного пира являются на свадьбу «последние»[318], т. е. родственники невесты, кроме ее родителей, впрочем, отец иногда приезжает, но во всяком случае, как общее правило, родители в свадебном пиршестве не принимают участия, оставаясь дома, равным образом остаются дома и незамужние сестры молодой, что, без сомнения, весьма и весьма хорошо. К приезду последних молодые, отдохнув, сколько им нужно, появляются из задней и принимают поздравление от вновь прибывших. Опять чай, выпивка, закуска, песни, пляска, хороводы и так до глубокой ночи, когда пьющие доходят до такого состояния, что никуда, кроме постели, не годятся.[319]
Наступает время ложится спать. Дружки и свахи отправляются к приготовленной для молодых постели и продают ее жениху; обыкновенная плата за постель: дружкам – бутылка водки, а свахам – пряники и орехи. Этим заканчивается первый день свадебного пиршества.
Второй день открывается поднятием с постели молодых; обе свахи будят молодых, приглашая их к чаю, причем с молодой снимается сорочка и взамен ее дается другая. Святая сорочка исследуется свахами и о результатах исследования сообщается родителям жениха. Это сообщение и само исследование в настоящее время, не как бывало, производится секретно; вообще этот акт, некогда игравший громадную роль, утратил свой первоначальный откровенный, крайне циничный и непозволительный характер. Исследование сорочки служит последним актом удостоверения в нравственной порядочности невесты.
Напившись чаю и поправившись, как говорится, надлежащим, основательным образом, молодую заставляют мести пол, на который бросают битую посуду, разный сор и тут же мелкую серебряную и медную монету. Брошенные на пол деньги подбираются молодой и идут в ее пользу. Пирующие стараются всевозможным образом помешать работе: на выметенное место снова кидают сор и т. п… Все это проделывается, якобы для того, чтобы узнать, во-первых, умеет ли молодая работать и, во-вторых, хорошо ли она видит – вот именно для последней цели и бросается в сор мелкая монета. Эта процедура с разными остротами, прибаутками и всевозможными замечаниями занимает собой довольно значительное время.
Убедившись, что молодая пол мести умеет и видит хорошо, ее заставляют носить воду; все выходят на улицу, где уже собралась вся деревня. Труд этот разделяют с молодой две девицы – обыкновенно золовки, если они есть; все они обязаны вместе три раза сходить на колодец или речку и каждый раз принести по ведрам; принесенную воду обыкновенно разливают по улице и льют на стройку. После этого молодая оделяет деревенских баб «кокурками» – булками домашнего изготовления и просит их (баб) принять ее в свою среду.
В то время, как молодая носит воду, один из молодых мужчин с мужниной стороны наряжается женщиной (новобрачной) и как только окончится ношение воды, взяв под мышку веник и подушку, убегает из деревни в дом невесты, если только последняя, конечно, не из дальней деревни, в противном случае добегает до ближайшего кабака. Завидев бежавшего, вся деревня кричит: «молодая сбежала! Догоняй ее – должно ей плохо живется на новом месте!» За беглецом снаряжается погоня: отправляются все гости: для них у родителей молодой заранее приготовлено угощение; если же сборным пунктом служит кабак, то, угостившись здесь, возвращаются обратно. Молодые, равно и родители жениха в погоне не принимают участия и остаются дома. Веник здесь играет ту роль, что молодая будто идет только топить баню – старается обмануть домашних, но захваченная ею подушка выдает истинное намерение молодой.
Остальное время 2-го дня также, как и первого, проходит в выпивке, закуске, песнях, пляске – с песнями и пляской ходят вдоль деревни и т. п.
Вечером молодая преподносит своим новым родственникам (свекору, свекрови, деверьям и золовкам) выговоренные ранее – на сговорах дары. Эта церемония состоит в том, что молодая кладет на тарелку или поднос подарок и, подойдя к каждому, кому предназначен подарок, низко кланяется и говорит: «подарочек от меня примите, на мне не взыщите и меня от себя подарите!» Принявший дар целует молодую и кладет ей на поднос деньги. Где свадьба «поважнее», церемония эта проделывается несколько иначе, именно с той разницей, что раньше молодой подходит дружка со стаканом пива или браги и говорит: «ноги с подходом, руки с подносом, голова с поклоном, сердце с покором; дарочек примите, на пряже[320] – то не взыщите и нас подарите». После этого и вручается подарок.
В этот вечер, а уж на следующий день непременно, гости разъезжаются и жизнь вступает в обычную колею.
В ближайший следующий за свадьбой праздник молодые едут к родителям невесты. Здесь собирается почти вся деревня, и молодые обязаны обделить всех пряниками и орехами – это как бы последний выкуп за невесту. Обычай этот носит название «отводы».
Участие в свадьбе всей деревни невольно бросается в глаза, так как проявляется она постоянно. Мы не сомневаемся, что этот факт указывает на то, что во время оно вся деревня, как происшедшая от одного родоначальника, была связана узами кровного родства; и в настоящее время сплошь и рядом в деревнях можно встретить ту или другую преобладающую фамилию.
В заключении не можем не отметить, что браки по любви, вопреки желанию родителей, в крестьянской среде явление далеко не исключительное: нам известны даже такие браки, против заключения которых были родители с обеих сторон вместе, т. е. со стороны жениха и невесты. Очевидно личное начало, стремление к индивидуализации берет свое; и не удивительно: не с нынешнего дня оно ведет упорную борьбу с началом семейным[321], стесняющим личность – борьбу, которая сильнее всего выражается в увеличивающемся изо дня в день числе семейных разделов. Ни законодательные ограничения, в весьма неблагоприятные последствия разделов в хозяйственном отношении не могут остановить это течение.
Нечего, конечно, и говорить, что при браках по любви неукоснительно соблюдаются те же обычаи и те же порядки, с которыми мы уже познакомили читателя.
Николай Сперанский
Баглачево, Подольской волости.
Какие песни поет современная деревня?[322]
«Как кому на свете
Дышится, живется —
Такова и песня у него поется».
Суриков.
Примечание автора к заглавию: Мы не могли придумать более соответствующего содержания предлагаемой статьи заголовка; если озаглавить ее «крестьянские песни», то такое заглавие, как увидит читатель, не будет соответствовать содержанию предлагаемого материала.
На страницах Влад. Губ. вед. мы уже писали об упадке народного песенного творчества, при этом указывали и причины, вызвавшие этот упадок[323].
Мы указывали, между прочим, на то, что прежняя песня, под влиянием новых, весьма разнообразных воздействий на деревню, вытеснена в значительной степени «припевами», «куплетами» или, как их называют в настоящее время «частушками» (они поются очень «часто», быстро).
Хотя эти «частушки» и играют первенствующую роль на гулянках современной деревенской молодежи, но было бы, конечно, ошибочно думать, что деревенская молодежь не знает песен в собственном смысле – поются и песни, но какие это песни?! Их репертуар еще лишний раз подтверждает то положение, что чисто народная песня отжила свой век и народное песенное творчество иссякло.
Быть может, такое смелое заключение, такой категорический приговор покажутся односторонними и возбудят сомнение в справедливости.
Чтобы не быть голословным, мы приводим целую серию песен, собранных и записанных нами во Владимирском уезде, распеваемых молодежью в часы отдыха и досуга, и эти песни вполне докажут справедливость нашего мнения.
Следуя Шейну, известному неутомимому собирателю народных песен, о труде которого будет речь ниже, мы приводим песни целиком, несмотря на то, что многие из них общеизвестны: полный текст их покажет, насколько даже общеизвестные песни подверглись искажению, извращению; из нижеприводимых песен можно ясно усмотреть, что две, три, а иногда и более из них, не имеющих между собой ничего общего по содержанию, складываются в одну, и таким образом получается, конечно, один набор слов, без всякого внутреннего содержания. Странно и в высшей степени прискорбно – этими песнями, не имеющими решительно никакого отношения к крестьянской жизни, удовлетворяется деревенская молодежь, сплошь да рядом не понимая их содержания, не отдавая себе отчета в том, что поет.
Естественно, возникает вопрос: откуда могли взяться эти песни и каким образом они свили себе гнездо во Владимирском уезде? Ответ прост и понятен. Взялись они со стороны, со всех концов как Европейской, так равно и Азиатской России, благодаря сильному развитию отхожих промыслов. Где вы только не встретите владимирца? На берегах Ангары, Амура, на Китайской границе, в Астрахани, Бессарабии, на протяжении всей Волги, Камы, Вятки, всюду косник-владимирец свил себе гнездо, не говоря уже о таких центрах, как Москва, Одесса и т. п., где владимирцы-каменщики, штукатуры, кровельщики играют среди рабочего люда первенствующую роль, прилагая всю силу своего разумения к тому, чтобы зашибить копейку помимо земли, обработку которой, за неимением лишнего члена в семействе, поручают обыкновенно односельчанам, посвятившим всю свою жизнь матушке-кормилице земле (такие изредка еще встречаются). Благодаря отхожим промыслам, крестьянин Владимирского уезда утратил настоящий тип истого крестьянина-землепашца, усвоив на стороне привычки и наклонности, чуждые исконному деревенскому общинному духу; и не удивительно: возьмите косника; он, по крайней мере, ¾ года «на стороне», появляясь в своей деревне лишь «на годовые праздники», т. е. Пасху, Рождество Христово и т. п… Кстати, самая домашняя обстановка косника совершенно не деревенская: у него отдельная кухня, хотя иногда и очень тесная, чистая передняя с мебелью, если не венской, то на подобии ее, раскладной стол, накрытый чистой скатертью, на окнах цветы и занавески, буфетный шкаф с посудой, среди которой можно встретить по случаю купленные бокалы и разные безделушки, в отдельной от зальца спальне – кровать с пышной пуховой периной и целой горой таких же подушек, взятых где-нибудь в Сибири за долг; стены украшены олеографиями. Очевидно, вы имеете дело с лицом, которое совсем не может питать симпатии к сохе и бороне, все его стремления сводятся к тому, как бы легким способом зашибить копейку и устроиться на купеческий или барский «манер». Крестя вдоль и поперек Россию, он имеет столкновение и с барином, и с попом, и с сибирским поселенцем как по своим торговым делам, так равно встречаясь с ними в вагоне железной дороги, в гостиницах, на постоялых дворах и т. п. Молодежь – приказчики-косники отовсюду приносят чужие нравы, вкусы и т. п., в том числе и новые песни, доселе неведомые деревне. Понятно, такого всероссийского вояжира исконная деревенская, чувствительная задушевная песня удовлетворить не может – в ней нет «шика» и, если так можно выразиться – мишуры. Кроме отхожих промыслов, на весь склад крестьянской жизни оказала свое влияние и фабрика[324].
Под влиянием этих новых условий, в деревне появились и новые песни, заимствованные на стороне. Частью потому, что эти песни переносились изустно, а частью и вследствие того, что некоторые из них выше понимания среднего крестьянина, они, как мы уже сказали, подверглись ужасному искажению и своеобразной переделке, так что иногда довольно трудно отыскать первоисточник той или другой песни.
После этих, по нашему мнению, не лишних, общих замечаний, переходим к самим песням.
Песни, по своему содержанию, разнообразны: среди них встречаются романсы, идиллии, даже баллады, арестантские песни и т. п., и только редко-редко услышишь песенку с чисто народным мотивом, и затем она живо теряется в ряду других, не имеющих с ней ничего общего.
Вечером, в часы досуга, деревенская молодежь собирается около излюбленной избы, размещается на лавке или на завалинке и начинается пение.
Летает по воле орел молодой,
Летавши по воле добычу искал;
Нашедши добычу, он в клетку попал.
Сидит за решеткой орел молодой,
Кровавую пищу клюет пред собой.
Клюет и бросает, сам смотрит в окно.
К нему прилетает товарищ его;
Садился на клетку, крылом замахал.
«Товарищ, друг верный, давай улетим?»
– «Лети, мой товарищ, а я за тобой —
Где солнце не светит, луна никогда
Там ходит, гуляет красотка одна —
Она не одна – с донским казаком».
«Товарищ, друг верный, давай – отобьем;
Отбивши красотку, с тобой улетим
За темные горы, где сизы орлы».
Очевидно, эта песня неудачная переделка «Узника» Пушкина, на что указывает буквальное воспроизведение некоторых строф.
Следующая – тоже переделка известных романсов:
Под душистою веткой зеленой
Мы сидели с милянком вдвоем.
Месяц чудный плывет над рекою,
Все – в объятии ночной тишины.
Я сижу и любуюсь тобою,
Все с тобой, дорогая моя!
Ничего мне на свете не надо —
Только видеть тебя, милый мой.
Только видеть тебя бесконечно,
Любоваться твоей красотой. –
Но увы! Коротки наши встречи:
Ты спешишь на свиданье к другой
Для кого я жила и любила,
Для кого я всю жизнь отдала?!
Как цветок ароматной весною,
Для тебя одного расцвела.
Ты поклялся любить меня вечно,
Как голубку ласкал ты меня.
А теперь надо мной насмеялся,
Насмеявшись, всю жизнь погубил.
Когда я умирала, просила:
Приди, милый, проститься со мной!
Могила моя одинока,
Молиться никто не придет,
Только яркое солнце высоко
Над крестом моим белым взойдет.
Белый камень лежит одиноко,
Точно сторож могилы моей…
Отчего не проснешься ты снова
Для цветов ароматных полей?
Сгубили меня твои очи,
Сгубила твоя красота,
Забыла я семью родную,
Забыла я все для тебя.
Подарки мне, деньги сулили,
Хотели меня тем прельстить…
Ты будь же уверен, хороший:
Любила и буду любить.
Ты вспомни тот вечер заветный:
В лесу распевал соловей;
Он пел мне унывную песню —
Вторил он речи твоей.
Я в эту песню вникала,
Склонилась к нему на плечо,
Шептала ему: «дорогой мой,
Люблю я тебя горячо».
Нижеследующая песня начинается про девицу, а кончается непонятно – про молодца.
Однажды в рощице зеленой
Гуляла девица одна;
Там соловья песни внимала,
А соловей пел вдалеке;
Там соловей пел приунывно
Про участь горькую мою,
Про участь горькую, судьбину,
Про жизнь, про горе, про нужду.
Пойду, поплачу на то место,
Где я любезно уверял,
Своей дражающей невесте
В слезах я клятву ей давал:
Моя невеста тиха, скромна,
В неволе жила у отца;
Ее отец был прежестокий:
В неволю выдал замуж дочь…
Никто меня не понимает,
И никому меня не жаль,
Никто тоски моей не знает
И не с кем разделить печаль…
Бывало, я сидел в трактире,
Стаканом ром я выпивал;
Бывало, спал я на перине —
Теперь на голыим полу;
Бывало, клал я две подушки —
Теперь я сумочку кладу…
За лесом, за речкой,
На этом берегу —
Там источник чистый,
В зеленом саду.
Там есть могила,
Обросла травой,
Памятник унывный
И цветы кругом.
Там лежит Елена,
Друг души моей,
У ней грудь открыта
От любви моей;
Я в нее влюбился,
Я ее прельстил.
Я с отцом спознался,
Ручку попросил:
Позволь, отец, ручку
Дочери твоей!
За любовь за дружбу
Отец дочь проклял…
Прощай, Елена,
Прощай навсегда!
Больше не увижу
Прелестных очей;
Больше не цалую
Сахарных устов…
Вечернею порою
Сидели с милым вдвоем;
Склонил милый головку
Ко мне на белу грудь;
Клялся милый, божился:
«Неизменный буду твой…»
Пошла я на гулянье,
На встречу мил идет,
На встречу издалеча
С сударушкой своей.
Но прежней по любви,
Мил «здравствуй!» – не сказал,
Махнула правой ручкой,
Сказала: «миленький, постой!
Постой, душа Ванюша!
Послушай, – что скажу:..
Если вздумал ты жениться —
Зачем ко мне ходил?
Если вздумал покинуть —
Зачем меня сгубил?»
Махнула правой ручкой,
Сказала: «мил, прощай!
Прощай, душа Ванюша,
Оставил сиротой!».
Нижеследующая песня, надо полагать, составлена из нескольких.
Ты любовь моя, любовь,
Любовь дорогая!
Завсегда любовь порою
Плакать заставляла.
Вспомни, миленький дружочек,
Где с тобой гуляла?
В поле розовый цветочек
Со травы срывала;
Со травы цветочки рвала,
На головку клала;
На головку цветы клала,
За венки считала.
Оглянулася назад —
Здесь милого нету,
Только слышу один стон:
Несут на кладбище.
Две сестрицы, родной братец
Идут, слезно плачут.
А я, горькая, несчастна,
Бегла – торопилась.
Подбежала близко к гробу,
На грудь к нему пала;
Я на грудь к нему падала,
Милым назвала:
«Ты восстань, восстань, мой милый —
Какова я стала!
В моем белыим лице
Румянца не стало!»..
Мне мой миленький дружок
Шлет мне три подарка:
Первый раз я развернула –
Траур – черно платье;
А второй я развернула –
Кольца подвенечны;
Вот и третий развернула –
Мягка шаль пухова
По нашему мнению, со слов: «Оглянулася назад» – текст другой песни, потому что переход представляется совершенно непонятным; тоже следует сказать и о конце – со слов: «Мне мой миленький дружок шлет три подарка».
Насколько перепутываются песни, т. е. из нескольких песен слагается одна, и какая получается, вследствие этого, бессмыслица, – вот разительный образец:
Наша мать давно скончалась
И отец запоем пьет.
Лет 17-ти венчалась
Я со старым стариком.
Ночи темные, минуты:
У тюрьмы стена крепка;
У ворот тюрьма замкнута —
Два железные замка.
Часто-часто в коридоре
Огонек чуть-чуть горит.
Часовой был барин (sir) строгий,
Притаился, – будто спит;
Он хотел видеть край родимый,
Да жену поцеловать…
Ты вертись, вертись, собачка
До 12-ти часов,
Час 12-й приходит,
Часовой обед несет:
Чашку щей, 2 фунта хлеба
За решетку подает.
А во щах была капуста,
Аки черная смола.
Бросил ложку со слезами,
Стал я хлеб сухой жевать…
Арестант ведь не собака —
Все такой же человек
Это песня в комментариях не нуждается: она винегрет, составленный из песен, искаженных до неузнаваемости и до бессмыслицы.
Кстати. Арестантские песни появились в описываемой местности 8–10 тому назад и их появление объясняется очень просто. Раньше наши косники не знали Сибири – район своей торговли ограничивали пределами Европейской России. Лет 10 тому назад, как известно, некоторые из земств, с целью парализовать эксплуатацию крестьянского населения со стороны владимирцев-косников, ведущих так ловко коммерцию, что такой %, как рубль-на рубль – считался явлением обыденным – взяли на себя комиссию продажи кос – открыли при управлениях склады, предлагая населению косы значительно дешевле и при этом открыли кредит в большинстве случаев беспроцентный. Рядом с этим возможность быстрой и выгодной наживы увеличила кадры косников: кто только имел в своем запасе лишнюю сотню и мог заручиться кредитом, пускался «в косное дело». Натурально, после этого – прежний район для косников оказался тесным, и вот они перенесли свою деятельность в Сибирь – вплоть до Китайской границы, где пока ни о какой конкуренции не может быть и речи. Отсюда-то, от ссыльного элемента и заимствованы арестантские песни. И действительно, некоторые из этих песен, распеваемых в настоящее время у нас, мы лет 10 тому назад лично слышали в тюрьмах Иркутской губернии, а также и среди поселенческого населения Сибири.