… А грандиозный, самый большой в мире Собор святого Петра в Риме?! А башня Эйфеля в Париже?! А Исаакиевский собор в Сант-Петербурге?! А вид на Рио-де-Жанейро с горы Корковадо, с парящей, как бы над миром грандиозной статуей Христа-Искупителя на вершине?!
А… А… А… Ещё и ещё…
Кажущуюся кому-то сумятицу в изложении хочу компенсировать стройностью конструкции… паутины. Да, да. Я ничего не путаю. Именно – паутины. Когда-то увидел её, замер от восторга, пребывая в этом состоянии, из которого меня вывела группа знакомых женщин – сотрудниц по работе, проходящих мимо. Захотелось с ними поделиться радостью собственного восторга. Но… Не нашёл в них, мягко говоря, адекватной реакции, созвучной моей. Позже, прочитал очевидное высказывание древнеримского поэта Горация, дошедшее до нас издалёка: "Не все восхищаются одним и тем же и не все любят одно и то же". Волей-неволей придётся согласиться.
Паутина мирно покачивалась от лёгкого ветерка в сиянии солнечных лучей и потому просматривалась в мельчайших деталях. Прикреплённая своими концами к двум невысоким кустам, растущих в метре друг от друга, она представляла собой законченное инженерное сооружение, достаточно прочное, эластичное и совершенное с точки зрения определения правильных геометрических пропорций, выполненное без всяких измерительных инструментов и приспособлений. Как такое только могло создать малюсенькое существо?! Вот у кого можно поучиться точности расчёта и работоспособности. У меня не поднялась рука нарушить эту гармонию красоты. И я удалился восвояси, восторгаясь и удивляясь увиденному.
Не менее значительными, а в чём-то более значимыми, но уже с точки зрения не высоты сооружения, а высоты морали и безоглядного нравственного подвига, ценой собственной жизни, являются поступки людей, заслуживающие поклонения и восторга.
Именно так можно расценить поступок пленного американского лётчика, воевавшего во Вьетнаме, сбитого советской ракетой и попавшего в плен. Отец пленного – сын адмирала и сам, – адмирал, главнокомандующий Тихоокеанским флотом США в то время, а до этого – главнокомандующий Военно-морскими силами США в Европе, договорился с вьетнамским командованием об освобождении своего сына Джона. Казалось бы… Ан, нет. Пленный лётчик, находясь в плену и подвергаемый невыносимым пыткам, превратившими его впоследствии в инвалида, выдвинул встречное условие: "Или вместе со мной выходят все пленные, или я остаюсь в плену". Вьетнамцы не пошли на требования Джона… В нечеловеческих условиях прошло пять с половиной лет и Джон, был освобождён только после окончания войны. Его встречали как героя, а президент Ричард Никсон пригласил его в Белый Дом и удостоил высшей награды. Вот такая история из жизни Джона Маккейна – будущего многолетнего сенатора, кандидата в президенты США 2008 года. Жизнь этого человека достойна восхищения!
Что в этом мире важнее: рукотворные творения или природные образования; человеческое величие или примеры грандиозного апофеоза мысли и мастерства, – всё то, что завораживает нас целиком от восхищения и наполняет нас гордостью, хотя бы только одним фактом нашей сопричастности со всем этим? Ответ очевиден: значительно всё перечисленное без исключения, благодаря чему существование в этом цивилизованном мире отличается от существования в другом измерении – измерении будничности, скуки и пустоты. Торжество цивилизации расположено в сфере разумного сочетания всего того, что создано однажды и навек.
А напоследок я скажу… Всё, описанное здесь, инспирировано… моим эгоизмом. Захотелось в какой уже раз восхититься тем, с чем довелось познакомиться, увидеть, прочувствовать, оценить, осмыслить. При этом, получая радость – искреннюю радость. Чего и вам желаю.
Первая моя
Стереотип словосочетания "первая моя" сразу в мыслях соотносится с первой девушкой. Однако это не является определяющим. Так я назвал мой первый автомобиль, а следуя правильному соответствию употребления существительного в женском роде, в данном случае – первую машину.
Итак, – первая машина. И не то чтобы это была любовь с первого взгляда, отнюдь…
В самом начале нашей жизни в Америке нам её практически подарили, запросив символическую плату в сто долларов. Выбора тогда не было, и я принял её с благодарностью. Супружеская пара, владевшая машиной марки Mercury Zephyr 1980-ого года выпуска светло-коричневого цвета, отдала нам её за ненадобностью. В течение трёх лет до этого машина простояла на улице практически без движения, перепарковываясь иногда в соответствии с расписанием чистки улиц. На ней даже “висел” недавний штрафной талон за несвоевременное нахождение в запрещённом месте в размере двадцати долларов, который я отсудил в суде городской мэрии. В местах примыкания стёкол к корпусу обильно образовался и пророс зелёный мох. Состояние корпуса оставляло желать лучшего: с правой стороны, на двери с пассажирской стороны была вмятина. О её причине мне поведала предыдущая хозяйка. Когда-то, не в состоянии избежать столкновения с другой машиной и испугавшись аварии, она бросила руль, закрыла самое дорогое для неё – лицо обеими руками, и от волнения вместо педали тормоза давила на педаль газа. При столкновении встречная машина была разбита в щепки, а на её, теперь уже моей, машине образовалась только вмятина. Случилось это из-за того, что корпус "первой моей" был из настоящей прочной стали с такими же, но ещё более прочными бамперами.
Получил права на вождениe, но машина ездить не хотела и простояла в гараже ещё почти год. Обнаружились поломки, скрытые до поры до времени. Постепенно справились и с ними.
Стали осваивать живописные места, которыми изобилует Северная Калифорния. Поездили много. Много повидали. И всё благодаря ей – "первой моей". Со временем я с ней как бы сросся, одушевляя её и относясь к ней, как к чему-то большему, чем к простой бездушной груде железа.
Вспоминается культовый 1983 года американский фильм "Кристина" по роману Стивена Кинга. Там как бы машина обладала мыслящими свойствами живого организма, умела полностью самовосстанавливаться после катастрофического разрушения, мстила своим ненавистникам и любила своего хозяина, который её в свою очередь боготворил. Эта история настолько меня взволновала, что я сам стал невольно проникаться какими-то аналогичными ассоциативными чувствами по отношению к своей подруге. А как же могло быть по-другому? Ведь она мне служила верой и правдой почти пятнадцать лет. Она была частью меня самого, реагируя на моё бережное отношение таким своим великодушием и взаимностью, на которые была способна только хорошо отлаженная машина – моя надёжная подруга, которая не предаст и не подведёт. Её механическое нутро функционировало согласно моим действиям. Её неудобства в случайных соприкосновениях с неровностями дорог и колдобинами отзывались вполне ощутимой физической болью во мне самом. Всё это компенсировалось в моём сознании спокойствием из-за прочности её конструкции и моей уверенностью в своей и моих пассажиров безопасности в случае какой-нибудь шальной аварии. Где только она со мной не бывала?! Из каких только мест она меня не вывозила в буквальном смысле этого слова?! В резвой упряжке из ста семидесяти лошадей, спрятанных под капотом, в общей сложности я на ней несколько раз обогнул земной шар по экватору, если верить одометру. И где там помещался этот табун, спрессованный в шестицилиндровом двигателе внутреннего сгорания?
Пришло время, я получил престижную работу, купил более современную машину, но и не расставался с первой ещё добрых лет восемь. Только вот нашей "старушке" – так мы её про себя называли, чтобы она этого не слышала, уже не нашлось места в гараже, и я её держал на улице. Ездил на ней только на небольшие расстояния.
К сожалению, всё это ускоряло её старение. Металл на крыше салона и некоторых других местах сначала покрылся язвами ржавчины, а потом крыша и вовсе потекла в дождь. Я, как мог, сражался за продление её жизни до последнего, реанимировал: шпаклевал дырки, делал некоторые другие косметические ремонты.
И вот однажды наступил тот самый день, когда она уже не смогла пройти плановую и обязательную для машин штата Калифорнии периодическую проверку допустимой концентрации вредных выбросов в атмосферу. – Это конец, – подумалось мне с болью. Конечно, можно было ещё побороться, отрегулировав соответственным образом работу двигателя, хотя это и стоило немало.
Без этого я не мог водить машину, так как не мог получить разрешение-регистрацию на право пользоваться ею. Моя растерянность пополам с неопределённостью была замечена механиком, проводившим испытание. Он мне сообщил о том, что для поддержания чистоты воздуха в городе существует программа по удалению старых автомобилей с вредными выбросами отработанных газов с улиц города. В обмен на добровольную сдачу машины предлагался чек на сумму в одну тысячу долларов. Услышав о таком количестве денег, я поддался гаденькому предательству. А как бы вы поступили на моём месте?!
Непременным условием сдачи машины была её доставка своим ходом в городок Hayward в районе Залива, находящийся в пятидесяти километрах от Сан-Франциско, и исправность всех машинных частей, за исключением, конечно, экологически нечистой работы двигателя.
Механик приёмного пункта скрупулёзно осмотрел машину и подтвердил её пригодность к сдаче, пригласив последовать за ним в офис для оформления документов. Конечно, я уже смирился с мыслью о расставании, но всё равно это получилось для меня неожиданно. Я попросил механика отойти и дать мне возможность побыть с машиной наедине. Моя просьба нашла должное понимание.
Прощался я с ней, как с уходящей в никуда подругой. На мой вопрос до этого о том, что они собираются с ней делать дальше, механик, щадя видимо моё к ней отношение и понимая, что она для меня значит, отделался неопределённым ответом, сославшись на своё незнание. Мне только осталось догадываться о худшем: что-то разберут на запчасти, что-то используют, переплавив и утилизируя для создания ещё чего-то.
Меня не торопили. Дали возможность проститься. Я гладил свою двадцатисемилетнюю "старушку", полушёпотом благодарил за всё, каялся в измене и предательстве. Со стороны это выглядело несколько театрально, но я был при этом с ней искренен. Ничего она мне в ответ не сказала. По крайней мере, я ничего не услышал. Дорога обратно на такси была тягостной. Не хотелось верить, что я больше никогда не сяду на её кожаные светло-коричневые сидения, не вставлю ключ в замок зажигания, и она не отзовётся мне радостно рыком своих шести цилиндров…
Секвойя в шоколаде
Звонит мне как-то из Лос-Анжелеса Оля Лозовская:
– Саша, выручай!
Слышу в голосе нескрываемое волнение и даже улавливаю крик о помощи.
– What’s up? – как можно развязнее спрашиваю по-английски, чтобы придать разговору более спокойное и шутливое направление.
– Понимаешь, у меня ЧП! Из Харькова к нам приезжают на экскурсию директор самого крупного и старейшего на Украине Харьковского ботанического сада – профессор, с женой, и они возжелали посетить заповедник секвой, расположенный возле вас, под Сан-Франциско. У вас они пробудут один день и, помимо заповедника, хотят ознакомиться в общих чертах с городом. Мой водитель внезапно заболел, и мне больше не к кому обратиться, кроме тебя…
С Олей я был знаком давно, ещё по Киеву. Наши родители даже подумывали о том, чтобы нас поженить, но не сложилось.Не заискрились чувства и не переплелись тропинки от одного сердца к другому. После отъезда Олина семья обосновалась в Лос-Анджелесе, а мы – в Сан-Франциско. Деятельная и оборотистая Оля открыла своё туристическое бюро, и в этом преуспела.
… – Какой разговор?! – успокаиваю её. Сделаю всё в лучшем виде.
Её благодарности не было предела. Поболтали ещё немного о том-о сём, и я стал готовиться к встрече профессорской четы.
В назначенный день поехал их встречать в аэропорт. Изготовил специальную табличку на длинном шесте, написал их имена и встал у выхода из терминала в ожидании гостей. Самолёт прибыл в назначенное время, и я увидел на редкость приятную супружескую пару – его и её.
Мы сразу прониклись друг к другу доверием и симпатией —интеллигентным людям для этого много времени не требуется. (За свою интеллигентность, в данном случае, не ручаюсь, а они, так вполне подходили под это определение. Но тогда почему и у них проявилось ко мне такое же ответное чувство?).
В общих чертах мы наметили план нашего времяпровождения. С городом я был знаком относительно неплохо и предложил им вкратце программу поездок. В этом они полагались на меня. Единственным, самым главным и непременным условием наших поездок профессор назвал посещение заповедника секвой, – то, о чём мне уже говорила Оля. Профессор мне это объяснил так:
– Кроме того, что я с этим связан профессионально, хочу последовать совету моего друга, который мне порекомендовал: если я побываю в Америке, непременно съездить в Сан-Франциско, а если буду в Сан-Франциско – обязательно увидеть заповедник красных деревьев.
– Кто же он – ваш просвещённый друг? – полюбопытствовал я.
– Юра Сенкевич. Знаете такого?
Мне только лишь осталось кивнуть утвердительно. Кто же не знает Юрия Александровича Сенкевича – учёного-исследователя поведения человека в экстремальных условиях, путешественника, телеведущего суперпопулярной телевизионной передачи "Клуб путешественников"?!
С Юрием Александровичем было трудно не согласиться, и мы направились в Muir Woods (Мьюирский лес) – заповедник секвой, береговых красных деревьев в дословном переводе, разросшийся на более чем двухстах гектарах земли в глубоком ущельи, который усилиями натуралиста Джона Мьюира в 1908 году президентом Теодором Рузвельтом был объявлен национальным заповедником. Он расположен севернее Сан-Франциско на 19 км и представляет собой уникальное место с соответствующим климатом, сочетающим океанскую прохладу и яркое солнце. Это одно из немногих мест на Земле, где возможно произрастание самых высоких деревьев – гигантских секвой высотой до 80 метров и с шириной ствола до 7 метров в диаметре. Ни одно дерево в мире не способно поднять живительную почвенную влагу на такую высоту. Для наглядности оценки величины создаваемого давления, требуемого при этом, можно привести сравнение с напором воды, развиваемом на уровне земли пожарной помпой при тушении пожара в 30-ти этажном здании, что примерно эквивалентно высоте секвой. Дополнительную помощь в необходимом водоснабжении деревьев оказывает уникальная способность листьев секвой поглощать влагу из окружающего воздуха. Кстати, о пожаротушении. Кроме всех уникальных свойств этих деревьев, следует отметить ещё одно – их огнестойкость. Структура, плотность и влажность коры, как рыцарские доспехи, защищают деревья от огня. Это, в том числе, сказывается и на долголетии исполинов. Срок жизни деревьев неимоверен. Даже трудно себе представить их возраст – 1200 лет! На территории заповедника демонстрируется срез упавшего дерева, на годовых кольцах ствола которого отмечены вехи истории, и где, например, событие открытия Америки Колумбом более пятисотлетней давности приходится на середину возраста дерева. Наглядность впечатляет! Территория заповедника ухожена и постоянно очищается от опавшей листвы, веток и упавших деревьев. Тропинки ведут по кольцевому маршруту, идя по которому нельзя разминуться с широкой обширной поляной – местом, где летом 1945 года зародилась Организация Объединённых Наций. Документ об этом был подписан 26 июня 1945 года на конференции в Сан-Франциско представителями пятидесяти стран мира.
Надышавшись чистым воздухом, в меру уставшие, но полные неизгладимых впечатлений, мы возвращались в Сан-Франциско. Да, прав был Юрий Александрович, посоветовав своему другу побывать там. Я посещал заповедник и раньше, но каждый раз встреча с таким уникальным природным явлением вновь и вновь приносила восторг и восхищение разнообразием окружающего нас мира. А потом было шоу-показ красивейшего на Земле города – Сан-Франциско. Кто там не бывал, тот не может оценить в полной мере сочетания рукотворной и природной исключительности этого места. Недаром авторы Британской энциклопедии находят в городе элементы трёх таких разных по характеру, и таких непохожих друг на друга столиц: Парижа, Нью-Йорка и Афин. Им в Британии видней. Хотя, если покопаться, то каждый турист может разглядеть в этом замечательном городе что-то своё. Наверное, мои спутники – харьковчане – это тоже отметили и увидели такое, что напомнило им их родной Харьков.
Не знаю, не успел спросить – мы в этот момент поднимались от Залива по улице Дивизадеро в центр города, вверх по одному из крутых холмов, которыми изобилует городской ландшафт. Чувствую, что, не доезжая нескольких метров до перекрёстка, моя машина, находясь, наверное, под углом 45 градусов с задранным вверх капотом, начинает исчерпывать свой ресурс мощности. Что же явилось причиной тому, кроме крутого подъёма? То ли возраст и изношенность той самой "моей первой" машины, то ли избыточный вес научных степеней моих пассажиров поспособствовал этому – не знаю. Каким-то нечеловеческим усилием из последних лошадиных сил, в положении педали газа "в пол" и с "добрым" словцом, мобилизующим на подвиги даже железяку, всё-таки удалось дотянуть до спасительной горизонтали. Уф-ф! Не ударили мы с автомобилем в грязь лицом перед заезжими натуралистами.
Под конец мы заглянули "на огонёк" на шоколадную фабрику “Ghirardelli”, известную во всём мире среди сладкоежек. Это стало поистине достойным десертом для нашей обширной поездки в течение длинного летнего дня. Перекусили, поговорили. Они были в восторге от времени, проведённого в путешествии. Честно говоря, не знаю кто из нас преуспел в этом больше. Несмотря на напряжённый день, удовольствие, полученное мною от общения с хорошими и приятными людьми, превзошло всё остальное. В знак благодарности они подарили мне огромную плиту (не путать с плиткой) шоколада, приготовленную там же, в “Ghirardelli” . Плита своими размерами напоминала толстенный, большого формата фотоальбом, такого же, если не большего, веса.
Я их отвёз в аэропорт. В целости и сохранности они отбыли по назначению. Передавал привет Юрию Сенкевичу. Наверное, он был услышан.
P.S. Ещё долгое время я примеривался к той шоколадной плите, но так и не смог к ней подступиться, её одолеть из-за внушительных размеров и необычайной твёрдости, подвластной только хорошему молотку. В конце концов плита “улетела” вслед моим дарителям, но не в Харьков, а в Москву в качестве подарка, преподнесённого друзьям, более нуждающимся в соответствующем продукте искусных американских кондитеров.
Повязка Фемиды
К моим извечным устремлениям познания чего-то нового, неизведанного, с недавних времён прибавилось ещё одно – участие в судебном процессе в качестве присяжного заседателя. Живя в Америке, в Сан-Франциско, я практически ежегодно привлекался к разного рода судебным собраниям в качестве потенциального кандидата в состав коллегии присяжных. Поначалу я чурался этого. Причин было несколько: ограниченное знание языка на первых порах; объективность невозможности оставить на время заседания мои служебные обязанности; неуверенность в своих силах справиться с моральной ответственностью за решение чьих-то судеб в новой для меня стране. В связи с этим я делал всё возможное, чтобы этого не случилось. Здесь надо было проявлять известную изобретательность в требуемых судьями объяснениях при отборе двенадцати присяжных заседателей из множества людей, приглашённых для этого в суд. Многие годы мне это как-то удавалось. Не могу сказать, что я был полностью удовлетворён своими противоправными действиями, но обстоятельства не давали мне возможности искренне исполнить свой гражданский долг.
Наконец, когда меня в очередной раз пригласили поучаствовать в селективном отборе заседателей, во мне произошёл какой-то перелом, и я внутренне почувствовал в себе силы занять скамью присяжных. При этом, одного моего желания было недостаточно. Ко всему прочему, надо было убедить судью, судебных клерков, прокурора и адвокатов, которые принимали участие в отборе кандидатов на данное конкретное судебное заседание. Утверждение присяжных принималось коллегиально при закрытых дверях и объявлялось поимённо после окончания отбора. Невошедшие в список отпускались до следующего года.
В тот раз слушалось дело двух грабителей мексиканской наружности, которые, проникнув в дом под видом наёмных работников, якобы ограбили его…
Каждый, кто остался в зале заседания, а их было около ста человек, явно не подходящих по параметрам для исполнения обязанностей заседателей, держали речь и отвечали на вопросы судьи и всех тех, кто был потенциально задействован в готовящемся судебном процессе. И я там был… Моя пламенная речь вызвала умиление судьи в той её части, где я рассказывал о своём уважении к полиции города, отвечая на поставленный об этом вопрос. Здесь немного отвлекусь и объясню причину моего уважения…
В сентябре 2012 года мы с семьёй возвращались из Сан Диего, где проводили отпуск. В аэропорту Сан-Франциско, по дороге домой, перегрузили нашу поклажу в такси и с лёгким сердцем поехали в город. Но ещё в дороге я обнаружил пропажу моего портативного компьютера. Стали вспоминать и пришли к выводу, что забыли его на вещевой тележке, когда загружались в такси. Да ладно бы, только компьютер. Дело в том, что в нём хранилась очень важная информация. Это была для меня настоящая потеря. Уже из дома я стал названивать в бюро потерь и находок аэропорта. Многократные нервные попытки что-то выяснить, наконец, увенчались успехом. Мне сообщили, что компьютер был найден одним из полицейских аэропорта и находится в бюро находок. Я могу приехать и забрать его.
Означенный офицер полиции, задав мне несколько наводящих вопросов и убедившись, что компьютер принадлежит именно мне, с готовностью его вернул. На радостях я попытался его отблагодарить, предложив ему в качестве вознаграждения сто долларов. Несмотря на моё давление в этом направлении, полицейский был непреклонен и от вознаграждения категорически отказался.
– Хорошо, – говорю. – Как иначе я смог бы вас отблагодарить?
– Ну, если ты так уж этого хочешь, можешь написать письмо нашему руководству, – предложил мой спаситель.
Я записал его имя, номер полицейского жетона и по приезде домой, не откладывая в долгий ящик, написал письмо самому шефу городской полиции Gregory P. Suhr, где сообщил, как офицер Michael Regalia помог мне, а также выразил свою глубочайшую благодарность.
19 сентября 2012 года, то есть буквально через несколько дней получил ответ, лично подписанный четырёхзвёздочным шефом полиции Сан-Франциско. Храню это письмо-ответ до сих пор, поэтому и указываю точную дату. Он, в свою очередь, выразил удовлетворение тем, что мне смогли помочь, а моя благодарность передана начальнику офицера и подшита в его личное дело. К этому прилагалась собственноручная подпись. Вот это – да! Моя полиция меня бережёт! И как мне остаётся после этого относиться к полицейским?!
… Долгая процедура селекции "усадила" меня в конце концов на место в первом ряду отобранных двенадцати присяжных! Ура! Повторяю, моя речь умилила судью, но… Против персонально моей кандидатуры в уже отобранном жюри неожиданно выступили адвокаты обвиняемых. По их мнению, в процессе слушаний и вынесения приговора, испытывая нескрываемое уважение к полиции, я мог бы предосудительно повлиять на ход обвинения в сторону, противоположную той, которой придерживались адвокаты-защитники обвиняемых преступников. И что вы думаете? Это и стало решающим фактором в моём дальнейшем пребывании, а верней – отсутствии в команде "двенадцати стульев", один из которых первоначально по праву принадлежал мне.
Конечно, во главу угла при подборе судебных заседателей должна быть поставлена беспристрастность. Это то главное, чем они должны руководствоваться при судебных разбирательствах. Помните о повязке на глазах Фемиды. Но, ей же богу, как этому не просто следовать с позиций своих убеждений!
Вот так, моё однажды созревшее желание непосредственно поучаствовать в судебном заседании в качестве активного представителя общественности не нашло своего продолжения. О своём решении судья сообщила публично, открыто объяснив причину отставки. Я был с позором удалён с места, где должен был свершиться мой триумф на ниве торжества всё той же Фемиды. Хотите совет? Будьте откровенны только с самим собой. Во имя их Величеств беспристрастной Фемиды и мудрейшего миротворящего Компромисса, а также для торжества правосудия с вашим участием, пожалуйста, идите на поводу у того, от кого что-то зависит. Но, будете ли вы уважать себя после этого?..