Что же ты не хочешь войти в интернет? Знаешь же, что при вашей какой-то уродской связи я могу поговорить с тобой только по скайпу. Короче, поздравляю тебя с днем рождения. Живи долго и, желательно, с душевным спокойствием.

Это было мое последнее, электронное, письмо Сашке, нашему сыну, жившему в Израиле, отправленное в день его 56-летия. За 23 года до этого он со своей семьей уехал туда на ПМЖ. И, пожалуй, все это время мы с Галей слышали одно и то же его сетование: не с кем поговорить! Его страстью, еще с детства, были беседы с нами. При любой тематике, даже самой бытовой, он изощрялся увести их в некую философию, увидеть поводы для полемики, с увлечением спорить, время от времени нас же еще и как бы увещевая: поговорим же спокойно! В случаях, когда терпел поражение, обычно говорил: «Все равно я среди нас всех умнее».

По словам Сашки, самой крутой его ностальгией была тоска по этим словесным утехам. Они были для нас одной из главных семейных… отрад.

Существование вдалеке, в разных странах, естественно, не способствовало укреплению отношений между ним и мной. Но уход Галины из жизни сильно сблизил нас. И был вполне естествен мой совет: «Хорошо бы, чтоб тебе кто-нибудь поставил на компьютер скайп. Мы могли бы тогда разговаривать, минуя телефон». Ответ: «Насчет присоединения моего компьютера к фигне, позволяющей говорить с тобой свободно по телефону, поговорю с Сашей». Саша – это Сашкин сын, наш внук, компьютерный спец-профессионал. Он, конечно, все сделал. Мы получили возможность трепаться всласть. В результате переписка между нами сошла на нет, в основном она деловая, и ее архив скуден. Есть такое выражение: все ушло в разговоры. Переиначив его, скажу: все ушло в скайп. Не мог же я предвидеть, что когда-то в голову взбредет превратить именно е-мэйловские послания в остов книжки.

Жаль. Моему авторскому существу претит писать: «Он сказал… А я ответил… Он возразил…» И т. д. То есть могу и так, но только в деталях, не в сути. Для сути необходимо «мясо» – природная естественная информация, «самородковая».

Всего больше наших е-мэйловских посланий относятся к 2010 году. Их и приведу.

«Тема: Сумбур

Батюшка! Привет!

Мне было трудно писать письмо, потому что я нахожусь в некоторой растерянности. Если помнишь, ты предложил мне заявить свои права на наследство, и я отказался. Но после этого мне в голову начали лезть всякие не самые благородные мыслишки. Дело вот в чем. В принципе меня вполне устраивает, и я считаю справедливым, что на настоящий момент маминым наследником являешься ты. Но, извини, мне горько об этом говорить, – что будет потом? Я напоминаю, что с юридической точки зрения я тебе чужой, и наследником первой очереди в какой-то, я надеюсь, очень далекий момент времени станет Катя, если ты не оформишь какое-то иное конкретизированное завещание безразлично в чью пользу. А вот когда-нибудь судиться с Катей и вступать в какие-то с ней дрязги я не имею ни малейшего желания. Но, с другой стороны, я считаю несправедливым, если моя сестра, к которой я, несмотря ни на что, продолжаю неплохо относиться, получит все после родителей, которых обгадила. …Хотя не против, чтобы она получила то, что ей положено. Поэтому я хочу расставить точки над «i» и заявить о своих правах. Еще раз подчеркиваю, что дело не в деньгах, а в принципе.

Кроме того, в заявлении считаю уместным упомянуть, чтобы в дальнейшем ограничить Кате поле для маневра, что лично не имею никаких имущественных претензий на квартиру и оставляю за тобой право распоряжаться ею по собственному усмотрению. Другими словами, я хочу подчеркнуть, что между нами с тобой с юридической точки зрения не существует конфликта интересов».

Я начинаю главу с этого письма не только потому, что оно первое по хронологии, но и чтобы поскорее пройти трудное место повествования.

…Я узнал его, когда ему было почти два года, влюбившись на всю жизнь в его маму. То, что тогда появилась еще одна моя глубокая привязанность, Галя считала естественным, предопределенным: «Если мужчина полюбил женщину, он не может не полюбить и ее ребенка». Я не оспаривал это очень, по мне, зыбкое утверждение. Просто знал об одновременно появившихся двух разных чувствах – к женщине и к маленькому человеку. «Два в одном» – это про меня. И казалось естественным (почему-то!), что и мальчишка проникся ко мне теплотой. Не хочу растекаться мыслью по древу, скажу одно: мы так и прожили отведенные нам пространство и время в этом сердечном созвучии.

Именно поэтому мне всегда казались ненужными, более того, коробящими наши отношения мысли о их бюрократическом оформлении, типа усыновления. Когда Сашка стал большим и пришла пора выписывать аттестат зрелости, он спросил: «Батюшка, тебе очень важно, чтобы в нем была фамилия Щербаков?» (До того момента он десять лет учился под этой фамилией, самовольно записавшись под ней еще в первом классе. Нам, тогда молодым легкомысленным, это было «прикольно». Но документ о среднем образовании надо было оформлять в соответствии с официальными бумагами.) Я не раздумывал и секунды: «Какая разница, что там будет написано?» А между прочим, оказывается, надо было кое о чем и подумать, например, о маячивших вдали наследственных заботах.

Из приведенного письма ясно, что между Сашкой и его сестрой, нашей дочерью Катей, джентльменом и миссис уже почтенного возраста, пробежала некая кошка. Ею стало помещенное в Интернете сочинение Кати. Та, «итожа то, что прожила», обнаружила ключевую причину своей не очень ладно сложившейся судьбы – и по здоровью, и по личной жизни, и по карьере: ее не любили родители, не заботились о ней, не давали необходимых знаний, навыков и т. д. Сашка, который рос в той же семье, ни с чем этим не был согласен. В этом и таилась причина «не самых благородных мыслишек» о наследстве.

Меня же волновало другое.

«То, что ты написал, вовсе не сумбур, а нормальное деловое письмо. Действительно, твое юридическое положение после того, как я умру, в смысле наследства никакое. Но ты про меня плохо подумал, если считаешь, что я не понимаю этого и не думал об этом. Мы говорили об этом с нотариусом в том смысле, что я оставляю наследственное завещание тотчас, как только сам вступаю в права наследства, в чем бы оно не заключалось. Теперь о наследстве. О какой квартире ты говоришь? Если о той, где живу я, то она не входит в наследство. Ты вероятно забыл, о чем я тебе говорил: мы с Галиной Николаевной ("получатели ренты") заключили договор с Климовым Александром Константиновичем ("плательщик ренты") о том, что "получатели ренты по настоящему договору передают бесплатно в собственность Плательщика ренты принадлежащую им на праве общей долевой собственности квартиру, расположенную по адресу…" и т. д. И ты, и Катя, видимо, можете оспаривать это, но, как я понимаю, выиграть дело вам не удастся. Договор составлен грамотно, даже справки о вменяемости моей и Г. Н. к нему приложены.

Остаются:

Деньги, которые Г. Н. скопила на своих счетах (у меня пока не было времени посмотреть ее сберкнижки, но, думаю, там должно быть что-то 1,5–2 миллиона рублей);

Наш скарб, который я не знаю, как оценить и как поделить;

Предстоящие и будущие гонорары Г. Н.;

Литературные права Г. Н.

Скажу честно, после того, как мы распорядились квартирой, у меня из всего этого болит душа за литературные права. Есть Катя, которая с пренебрежением относилась к дару Г. Н. ("вздорная женщина, которая вообразила себя великим писателем"), и есть ты, который к ее творчеству относился холодновато и не очень-то его знает. И вот теперь каждую ее публикацию (или другое творческое применение ее писательского наследства) я должен буду согласовывать с вами. И в результате больше ничего не будет. А у меня после ее ухода остался один смысл жизни: доделать по мере сил и возможностей то, что не доделала она. И когда ты пишешь, что "дело не в деньгах, а принципе", то, согласись, принципы у нас разные».

«Тема: Огорчение

Я, как и предполагал, расстроился, получив твой ответ. По-видимому, возникло некое недопонимание.

Я всегда был и буду на стороне тебя и мамы, и к наследству это не имеет никакого отношения. Более того, ни о каком наследстве я никогда не думал и на него не рассчитывал. Мне неудобно об этом напоминать, но когда-то… вы все деньги… истратили на Катю, даже не поинтересовавшись, может, и я тоже в тот период времени нуждался в подпитке. Хотя я жил в Израиле с двумя тогда еще детьми на съемной квартире, а Катя в своей собственной только с одной Лясей, но «нуждалась» в улучшении жилищных условий. Но я это воспринял спокойно, считая, что это ваше право решать, кто является слабым звеном, а меня, как я полагаю, вы всегда относили к сильному звену, если не брать в расчет мою склонность к выпивке. Но вся эта история никак не повлияла на мое отношение к вам и Кате. Я любил и люблю вас такими, какие вы есть, включая и ваши недостатки. А я надеюсь, ни ты, ни мама не считали и не считаете себя совершенством.

Теперь более конкретно.

Я не случайно упомянул квартиру. Я прекрасно помню, что она переходит после твоей смерти к Шурику (Александр Климов, первый муж Кати. – А. Щ.). Но ты, слава богу, жив и, надеюсь, проживешь еще много лет. А годы, как ты хорошо знаешь и сам, людей меняют. И ты по каким-либо причинам в какой-то момент времени можешь захотеть расторгнуть договор пожизненной ренты. Ты ведь не продался в рабство. И именно из этих соображений я специально подчеркнул, что у меня нет с тобой конфликта интересов, и я не оспариваю и не собираюсь оспаривать твои прошлые и будущие решения, какими бы они ни были.

Теперь о каком-то туманном для меня пункте в отношении маминых литературных прав. Я просто не понимаю, о чем идет речь. Это все равно, как будто бы я начал говорить с тобой на медицинские темы как с коллегой-профессионалом. О каких согласованиях ты ведешь речь? Что ты должен со мной согласовывать? Я знаю, что ты делал и будешь делать все так, как это было бы лучше для мамы и для ее памяти. Так и делай. Я не вижу, в чем может заключаться мое участие. Ты ведь профессионал, а я в этих вещах, о чем ты наверно, забыл, просто не разбираюсь. А если тебе просто формально понадобится моя подпись, то ты ее всегда получишь.

Я обратил внимание, что ты с некоторой обидой заметил, что я прохладно отношусь к маминому творчеству. Но разве меня можно за это упрекать? Я разве могу регулировать то, что мне нравится или не нравится? Есть много общепризнанных великих авторов, к которым я отношусь намного более прохладно, чем к маме, но разве это умаляет их величие? Я ведь только один из читателей, а у мамы их миллионы. Так кому интересно мое мнение, которое я всегда держал при себе и в дальнейшем не собираюсь им делиться? А мама для меня прежде всего не писательница, а мама. Но я первый откушу голову тому, кто попытается принизить ее литературные заслуги. Я по характеру мафиозный человек. А значит, всегда отстаивал и буду отстаивать интересы своей семьи. То есть мамины и твои. А мое личное мнение останется при мне. Внутри семьи. Вы – такие, какие вы есть. Но и я – такой, какой есть. И это никак не изменишь.

Забыл написать, что не понял, в чем разница наших с тобой принципов. В этой фразе прозвучал оттенок противопоставления тебя мне. Еще раз подчеркиваю, что никакого намерения ущемлять твои или мамины интересы у меня нет и не было. Меня вообще огорчает то, что я вынужден заниматься этим вот делом. По мне лучше бы мама была жива, и ты прожил бы еще сто лет.

Вы с мамой все-таки плохо меня знаете. Необходимость решать денежные вопросы, касающиеся меня самого, всегда вызывала у меня отвращение. Впрочем, я всегда успешно отстаивал интересы других».

«А чего же здесь непонятного? Если дело не в деньгах, то, значит, оно как-то связано с Катькой. Так? А мне, по сравнению с пятьюдесятью лет счастья жизни с Галей, мелкие деревенские катеринские козни – вообще тьфу. И совсем другое дело – доделать по мере сил и возможностей то, что не доделала Галя. Вот, если хочешь, мой принцип».

«Саша! Я благодаря твоему письму окончательно понял, в чем «гносеологические» корни Катиной бредятины: неверная или неполная информация, восполняемая собственными домыслами. Раз уж пошел учет наших с Г. Н. прошлых доходов и расходов, то… первый большой расход был на ваше, твое, Лерино и Сашенькино, жилье. На Катино – был второй. Но, Саша, у нас было двое детей, и я не мог ожидать, что придет время и будут сравниваться расходы, на кого потрачено больше. Катька, как я понял, считает себя обделенной.

Второе. Очень неправильный расчет на то, что я расторгну договор с Климовым. Здесь – соединение человеческих отношений и юридически-материальных. Кто бы почти каждый день возил Галю ко мне в больницу? А кто бы возил ее на обследования и на капельницы – еще до больницы? Кто бы сделал подъемными все мои похоронные дела? Кто меня послезавтра повезет на хлопоты по устройству памятника? Кто бы договаривался об удобном приеме у нотариуса? Кто бы по моей доверенности собирал всякие справки для наследственного дела? Кто устроил для гостей обед в день сороковин? Если понадобится, кто будет меня пристраивать в приличную больницу? Кто пойдет разбираться в налоговую инспекцию, которая выкатила неправомерный налог на квартиру? Таких вещей уйма, а я все еще неполноценный индивидуум (вот это письмо пишу полдня, раз в десять медленнее, чем делал это раньше). Будет ли лучше – большой вопрос. Так что без Климова и его Татьяны – мне гроб. Это же единственные в пределах досягаемости близкие нам люди.

О литературных правах. Поскольку Г. Н. не оставила завещания, то они, эти литературные права, входят "в пакет" всех прочих завещательных дел. И если нас, наследников, трое, то они и делятся на три части, то есть имеется наследник в трех лицах. Пример. Я сейчас готовлю том публицистики Г. Щербаковой. Для его издания надо заключать договор со всеми тремя правообладателями. А потом издательство вынуждено вступать с ними во взаимоотношения по разным поводам: по содержанию, редактуре, оформлению и черт его знает по чему, связанному с выпуском книги. Или другое. Несколько молодых режиссеров загорелись снять киноальманах по книге "Яшкины дети". И снова – та же история: договор, утряска сценария и т. д. – и снова с тремя рылами. В общем, здесь много чего бывает, чем я сейчас и занимаюсь. И все это может пропасть. От сознания одного этого у меня физически болит сердце.

Меня, повторяю, во всей этой истории волнует лишь это.

Одновременно хочу тебе сказать (и это никак не связано с предыдущей фразой), что с удовольствием и с радостью передам тебе все деньги, которые со счетов Г. Н. перейдут в наследственный фонд (я, честное слово, не знаю сумму – Сбербанк должен сообщить ее в нотариальную контору). Уверен, это бы Галя одобрила».

«Тема: Прошу прощения

Ситуация с каждым новым посланием становится все глупее. По крайней мере, так кажется мне. Ты как будто защищаешься и пытаешься мне что-то объяснить. Глупости все это. Мне глубоко наплевать на наследство, и делай с ним, что хочешь. Мне так же, как и тебе, смешны катины инсинуации, которые не вызывают ничего, кроме жалости. Жаль только, что написанное мной было понято как попытка позаботиться о собственном благополучии, а это не так. Просто, в отличие от тебя, я намного более циничный человек и стараюсь смоделировать все возможные даже малоправдоподобные ситуации. И, в первую очередь, чтобы не пострадали ты и память о маме. А на простом языке это означает, что я за справедливость, и вполне приветствую отторжение ваших средств в пользу любых иных лиц, которые могут оказать реальную помощь на месте, а не болтают языком, как я. Расслабься, батюшка. Я никому не предъявляю счет… Вполне возможно, что я что-то неправильно понял».

«Саша! Ты в моих бестолковых письмах не можешь разобраться, я на сей раз в твоем кое-что не разумею. Ну, и ладно. На всякий случай еще раз скажу о том, что "ты (то есть я) пытаешься мне что-то объяснить".

1) Я хочу, покуда жив и в своем уме, единолично управлять творческим хозяйством Гали. Когда меня не будет, этим управлять будешь по завещанию ты и кто-то еще в Москве (сейчас не знаю) – из числа хорошо разбирающихся в предмете.

2) Все деньги со счетов Г. Н., которые перейдут в наследственный фонд, я пересылаю тебе (это где-то в сентябре-октябре).

3) Я сам, е.б.ж., в это же время оставляю завещание».

II

Батюшка!

Я не в большом восторге от того, что написал, но на досуге прочти.

Это была середина мая 2010 года. У меня не было и следа мысли, что некто осуществит то, что сделал Сашка за неполные два месяца после ухода Галины. Но мысль – объект управляемый, а вот чувство… Оказалось, на самом донышке моего существа метался, придавленный грубым весом разума, огонек обиды. Не позволяя ему выбиться из подполья, я тем не менее… жаждал ответа на обвинения и упреки дочери. И признался в этом перед собой самим только тогда, когда прочитал присланный Сашкой очерк «Отчего умерла моя мама, писательница Галина Щербакова», осознав тогда, что ведь, в сущности, на всем белом свете только от него и могла исходить эта охранительная сила. Сам же был не в состоянии защитить покойную Галину, поскольку не мог себе позволить вступить в препирание с собственной дочерью.

«Саша! Я не берусь об этом судить с точки зрения формы – я при чтении был слишком занят содержанием (черт с нею, с формой). А по содержанию – все в высшей мере достойно, умно. Главное – нравственно: защищаешь того, кто сам уже не может себя защитить. (Увы, и ко мне это относится; я еще жив, но, ей Богу, не могу от такого защищаться.) У тебя есть какие-то свои оценки того или другого, которые с моими не совпадают. Это нормально и правильно. Будь готов к тому, что на тебя постараются опрокинуть бочку дерьма. Но уж взялся за гуж…

Я в тексте какое-то количество слов поменял, они относятся к фактологии: даты, цифры (сделал их красным цветом). Еще вот что.

– О том, что было по 60 рублей на рыло. Напиши – по 95. Просто раздели мою зарплату – 380 р. – на четыре. Конечно, были и еще какие-то расходы, кроме еды и одежды, но и у меня были какие-то гонорары.

– Откуда взялась информация о школьной золотой медали у Гали? Такая медаль была не у нее, а у меня.

– Не точная фраза "они содержат твою семью" (в смысле мы – семью Кати). Мы им всегда давали деньги: на машину – одну, другую; на какие-то дыры в бюджете; на какие-то обновки и т. д. Но это не входит в понятие «содержат». Вот, собственно, и все. По ходу чтения поправлял отдельные запятушки и опечатки.

Забыл тебе сказать вот еще что. Написано так, что интересно читать и хочется узнать, что там дальше. По мне, это очень важно. Что же касается чисто языка, то, на мой взгляд, есть перегруженность сложными синтаксическими оборотами (а ля Толстой), есть недостаточно напряженная работа по поиску слов ("пишу, как дышу, легко и просто"). К чему еще придраться? Частая повторяемость однородных иронических и саркастических приемов. А так… "Вот стихи – а все понятно, все на русском языке" (кажется, Твардовский). Это же у тебя не новелла. Скорее, публицистика, а точнее – эпистолярный жанр. Было бы странно наблюдать в нем что-нибудь вроде, например, изящества О. Уайльда или какие-то иные "красоты стиля".

«Тема: Просто так.

Батюшка! Вчера, если я ничего не путаю, было два месяца с тех пор, как умерла мама. Я не забыл, просто вчера не позвонил. Полагаю, что, возможно, по каким-то высшим законам справедливости неуспешность моих предшествующих попыток поместить свой ответ Кате в «Самиздат» была связана с тем, что это должен был сделать именно ты в день маминой смерти.

Приятно, что ты назвал мою писульку «эссе». Я прочитал и выяснил, что, несмотря на твою и мою дальнейшую вычитку (что, возможно, было ошибкой), в тексте достаточно много опечаток. Ну, и фиг с ними.

Начал писать рассказик от имени женщины и про женщин. Может, мне пора обратиться к сексологу. Не знаю, что получится и хватит ли у меня запала остаться женщиной до конца».

«Раз письмо "Просто так", то я просто так сообщу, что за загвоздка была при передаче твоего эссе в «Самиздат». В «Самиздате» стоит устаревшая версия Word, а у тебя (как и у меня) немного более современная. И чтобы там материал раскрылся, его нужно сохранить как "Документ 97–2003" (есть такая строчка под грифом "Тип файла"). Это относится ко всем материалам, которые ты передаешь тем, у кого на компьютере стоит старый Word».

Хотел было дать тебе в глаз за то, что в своем предисловии назвал мою «защиту» примитивной, но передумал (Речь о публикации Сашкиного сочинения в моем интернет-журнале «Обыватель». – А. Щ.).

«Я так обозвал «защиту» сознательно. Чтобы: 1. Дать читателям лишний повод проявить их вкус и оценить чисто литературные достоинства автора. 2. Подчеркнуть истинность содержания (что для меня важнее всего, уж извини). О Катиной возможной реакции ты мне сообщай. На такое чтение в Интернете у меня нет никаких сил и времени. И так слишком много их ушло в ущерб Гале на эту стыдно бездарную катавасию имени Шпиллер (слава богу, не Щербаковой и не Режабек!)».