Есть, правда, еще одно слово, без которого бригадир здесь никак не может обойтись: «Шурфись!». Вот это волшебное слово, которое приносит любому бригадиру львиную долю его приличной зарплаты.

На любые отговорки, Леша реагирует одинаково быстро.

– Меньше текста, – говорит он.

Игорь, с которым мы делим квадратные метры в комнате, дела которого на «110-ке» пошли резко вверх, рассказывает мне: как этот Леша Рубан, пытался научить его правильно работать.

– Если ты очень устал, – вкрадчивым шепотом, говорил ему бывший комсомольский работник, – то ты сильно не напрягайся… Лучше сядь, посиди, отдохни немного, – а потом ты быстро наверстаешь упущенное…

Узнав, что я пишу, – Игорь просил меня обязательно вставить этот Лешин «текст» для потомков. Может кто-то еще клюнет на приманку Киевской электро – строительной компании, и окажется в них на Выдубичах…

…Лешина бригада, – это, как правило, хорошо спитые мужички, которые постоянно работают под «Атласом», ровняя борта канавы, – всегда зорко выслеживая под ковшом экскаватора, проворно выхватывая с-под него любой ржавый металлический предмет. После чего они положат его в отдельную кучу, а вечером, погрузив все ржавое железо в тачку, свезут его в пункт приема вторсырья, чтоб пропить. На следующий день все повторится с завидной последовательностью…

…На какое-то время я остался с них сбоку припекой. Пока не получил новую зарплату за Софиевскую, которая у меня оказалась самой большой в бригаде. Правда, не настолько большей, чтоб надо было б предпринимать в моем понимании какие-то суровые санкции ко мне со стороны бывших колхозников. Я не прогулял не одного часа, трудился не хуже других, и за это получал свои деньги по заслугам. Оказалось, что и этот мой небольшой успех не прошел мимо их завистливого внимания. Этого хватило, чтоб меня срочно перевели в отстойную бригаду Буренка. Для меня это означало – конец…

Это решение бригадиров настолько шокировало меня, что я даже несколько дней не мог прийти в себя. Уверенный в своей полезности, я не принял меры подготовить себе запасного варианта с работой…

С месяц, я тупо вынужден был ездить с Выдубичей до станции метро «Лукьяновская». Откуда на троллейбусе в Оболонский район ( что за Куреневкой и регбийным стадионом «Спартак»), достигая каждое утро аж остановки «Полупанова». Эту улицу, давшую название остановке, назвали в честь человека, который в гражданскую войну командовал флотилией, с Днепра обстрелявшей звонницу в Лавре. Где, на Макеевской улице, бригада, того же Буренка, подключала готовящийся к сдаче новый дом. Какое-то время я привыкал к новому месту работы. Здесь подобрались люди, считающие основной своей работой, установку муфт.

С утра они дружно отправлялись в ближайшую наливайку…

Сам бригадир носил очки с толстыми, диоптрическими линзами, что делало его сильно похожим на водолаза. Вот уж воистину: «у кого четыре глаза, тот похож на водолаза…»

Когда нам приходилось тащить кабеля, он всегда делал зверское лицо…

…Сделав здесь работу, бригада перебралась на Луначарского, к станции метро «Левобережная». Там тоже надо было подключать новый дом. Так и кочевал я с нею еще пару месяцев…

…Больше не хочется говорить уже о набившей оскомину работе, как и о том, что рабочий день у этих бригадников начинался с обязательного посещения близлежащих пивнушек. Сколько метров меди и алюминия ушло оттуда в пункты сдачи вторичного сырья?

Это были все высокооплачиваемые работники, с очень высокими разрядами… Им, в отличие от меня, платили достаточно хорошо…

И тем более не хочется рассказывать о бесконечных спорах с этим нелепым и злым полу-евреем, пытающимся что-то мне доказывать…Он-то, даже собственной работы тракториста толком не знал…

Теперь, когда на работу мне не надо было спешить, я начал заходить по утрам в Интернет-клуб «Матрица», – что находится в подвальном помещении на Шота Руставели, – и, поработав там с пару часиков над своим рассказом о Лавре, отправлялся на одну из двух станций метро: «Крещатик» или «Дворец спорта», – чтоб переехать оттуда на «Гидропарк»…

Стоя там, на высоком мосту через Венецианскую протоку, – долгое время наблюдал за рыбаками, таскающими перед мостом серебристую плотву.

В это время в темной проточной воде появлялись плавающие тела нудистов…

…Медленно загорался новый, неповторимый осенний день. Тихо осыпались листья с деревьев на Долобецком острове, как листки с календаря моей жизни…

Я родился осенью…

Скоро я снова стану еще на один год мудрее…

…Потом я набрал номер телефона, и позвонил начальнику охраны Окаевичу…

Начинался новый, творческий этап в моей жизни. Уже больше сопряженный из литературным процессом…

2007 – 2008

Ниже плинтуса

…Тогда я взял телефон, и набрал номер начальника охраны Окаевича.

Об этом человеке, на которого наложила неизгладимый отпечаток его предыдущая служба, досужие языки здесь правили разное. Все эти мнения я, рискну подвести к одному знаменателю: человек этот пользовался определенным и несомненным авторитетом. Загадочность ему обеспечивал тот ореол, который всегда окружал сотрудников СБУ; Служба безопасности Украины – обломок, доставшийся Украине от таинственной и закрытой организации, какой являлась когда-то советские органы госбезопасности – КГБ.

Окаевич успел поработать кагэбэшником.

Закрепить расхожее мнение помогала распространяемая начальством легенда о том, как в голове какого-то работающего на канаве бывшего колхозника, наблюдающего за путающимся без видимого дела невзрачным и плюгавеньким мужичонкой – с лысиной на всю голову, – вызрела неплохая идея (такое часто бывает!), самым энергичным способом повысить свою социальную устойчивость в этом коллективе, показав настоящую рабочую крутость: он реально отправил этого мужичонку за Можайский лес, чтоб якобы не путался у него под ногами, когда он, труженик, и гегемон, загорелся в работе! Услужливая молва, потом, доносила принятым на работу новичкам, что тому бедолаге, смело «пославшего начальника охраны Окаевича», не дали времени даже опомниться и доработать до конца смены, – срочно вызвали в офис, что в Вышгороде, где его уже дожидались документы в отделе кадров, а также остатки заработной платы (с учетом всех вычетов). Человек сгорел, как говорится, на своей работе!

Встретившись с начальником охраны в холле конторы (по его звонку), я нашел Окаевича именно таким, как доносила молва; он пригласил меня на собеседование.

Он был ограничен во времени, собрать на меня дополнительную информацию, фирма захватила огромный кусок территории – воинскую часть в 24 километрах по Житомирской трассе, между Милой и Капитановкой, – на охрану которой требовались новые люди. На ловца, как говорится, и зверь явился. Этим зверем – оказался я.

Сыграл свою положительную роль и мой бывший мастер, который, вернувшись с отпуска, начал собирать новую бригаду, неожиданно появился в холе, во время моего разговора с Окаевичем, и начал переманивать меня, предлагая золотые горы.

Если б не эта литература, к которой я был уже привязан по гроб жизни, и рвался в ее гавань, как спортсмены спешат к финишу, – я б, естественно, клюнул на его посулы. К Вильгельму я не пытал никакой неприязни. В эту охрану меня тянула только литература, и тогда я сказал Вильгельму, чтоб он немножко подождал. В это время к нам и подошел Окаевич. Они перетерли с Вильгельмом с глазу на глаз, и бывший эсбэушник растаял, – что на него совсем было непохоже, – он без особой проверки, уже на следующий день, отправил меня с двумя «западниками» принимать под охрану оставляемую вояками воинскую часть.

Вечером того же дня, я появился в кустах на берегу канала с бутылкой портвейна и «обмыл» новую ипостась. Работа охранника на этой фирме, обещала мне необходимое время для занятий литературой, условную крышу над головой и вполне приличную по тем временам зарплату. Я учился ценить любые успехи.

Сидя там, среди увядающих своими осенними уборами деревьев и кустов, попивая винишко с пластикового стаканчика, я вскользь наблюдал за юркими голавлями в прозрачной воде канала, и думал, что теперь все наладится в моей жизни. Я придумывал себе, как экономно буду тратить свое свободное время. Мне надо было, в первую очередь, полностью восстановить писательский архив, и в то же время, не останавливаясь, продолжить прерванный насильно недобрыми людьми свой литературный процесс.

«Это Бог так постарался, – думал я, – чтоб меня взяли охрану на эту фирму». Других объяснений своего чудесного превращения мне искать в тот тихий октябрьский вечер просто не хотелось. Услужливое воображение, подкрепленное влиянием вина, рисовало мне радужные перспективы на самое ближайшее время, обещая много приятных минут, проведенных за рабочим столом.

Уже на следующий день, я бродил среди сосен на новом участке. Я внимательно присматривался к новому месту обитания. Казарма, кухня, столовая, машинные боксы, подземные железные бункеры, разбросанные в сосновом бору вокруг воинской части… Все это внушало своими не детскими размерами. Генералы, которые основательно готовились здесь к прошедшей войне, без боя оставили военное имущество, в которое были втюханы колоссальные народные средства; теперь драпали по всему фронту, оставляя атакующим «буржуинам» богатые трофеи, в виде устаревшего имущества и жирных пядей земли. «Это же, сколько надо было сносить по нашим селам фуфаек, чтоб отгрохать все это? – Задавал я себе интересные вопросы, рассматривая потери народа. – Сколько надо было вылазить, таким же, как я, по всему Советскому Союзу в поисках руды в бытность свою геологом? Кому-то же, теперь, это все досталось?» Кое-где, уже были извлечены из земли небольшие бункеры, и, очевидно, тут же переправлены в вторчермет. При таком же скрупулёзном осмотре были обнаружены также и поврежденные кабеля, которые, очевидно, были отправлены в том же направлении.

Нетронутой оставалась, разве что, спрятанная в лесу и огороженная со стороны сел высоким железным забором территория самой воинской части, в которой дотягивало свой годичный строк до дембеля около двух десятков солдат, за которыми присматривал один майор.

Солдаты занимали помещение на первом этаже здания штаба; там, на самом низу, стояли их койки. Мы – охрана – заняли весь второй этаж. Поставили свои кровати, оборудовали кухню.

Начальник охраны нового объекта, – Бека, – лет под тридцать и неплохо сбитый молодой человек, добрался сюда на добитом до ручки, своем стареньком «Пежо», оборудовал себе комнатку, забрал в нее небольшой холодильник. С ним неотлучно находился невысокий пацанчик, Антон, которого везде таскал за собою, как свой хвост обезьяна, начиная с времен, когда работал в рыбоохране. Этот пацан исполнял при нем роль денщика и, одновременно, горничной… Как и подобает барину, Бека завел себе настоящего раба.

Потом он перевез сюда своего слепого отца, и назначил ему неплохую ставку. Если на других постах Окаевич платил своим подчиненным, вроде курам на смех, – то здесь, он, как потом выяснилось, ожидая своего родственника Витю, – мужа сестры, – назначил максимальную тарифную ставку. Потом, Бека притащил сюда своего больного пса.

Тощая, как велосипед, псина, без конца семенила по территории воинской части, наводя тоску. Собака, смешно, на поворотах заносила свой тощий зад. Бека пристроил ее на ситную пайку служебной овчарки. Больше, очевидно, перевозить сюда было некого: в Вишгороде оставалась только жена и двое еще малолетних детей. Бека, пару раз, привозил их в гости (не выдержал старенький «Пежо»). Испустив свой дух, автомобиль занял почетное место на плацу, прямо под окнами штаба.

Теперь, в ее внутренностях копались все, кто с трудом свечку отличал от карбюратора, – таких, даже здесь, нашлось много. Иногда, охранники пытались завести авто «с толкача». Аппарат лишь издавал какие-то невнятные звуки, но заводиться не желал. Бека, все это время, почем зря поносил французов. Это они, лягушатники, смастерили такую плохую машину.

– Что еще можно ожидать от этих жабоедов? – вопрошал Бека. И тут же делал однозначный вывод: – Из полезных вещей, французы придумали только менет…

Меня эта возня мало занимала. Надо было сваливать отсюда. Если бы не литература…

Здесь я нашел себе отменное место для литературных медитаций – перегороженный дамбой ручеек, образовавший среди леса небольшое чудное озерко, углубленное очевидно здесь земснарядом, с чистой глубокой и прозрачной водой, плавающей осыпающейся с окружающих его листвой на темной поверхности; излюбленное место для прогулок всех местных собачников. От воинской части к пруду вела добротная, укатанная дорога. Раньше, сюда, очевидно, ездили отдыхать военные чины: здесь же на берегу имелась надежно обустроенная купальня, туалет и достаточно длинный стол для трапезы.

Пока Бека копошился возле добитого до ручки «Пежо», я, прихватив с собою солдата, и пару бутылок пива, отправлялся в сосновый лес.

Сразу же, после приезда, нам первым делом удалось обустроить себе уютную кухоньку. Одну и комнаток, рядом со спальным отделением, мы очистили от мусора, прибили полочки для посуды, наклеили фотообои. Получился очень уютный кухонный уголок.

Я стряпал там. Пока, Бека с Антошкой, занимались авто.

Беке часто доводилось отлучаться в Киев; сдавать сессию в университете. Скоро, он поселил в своей комнате компьютер, который Антон приспособил для игр. Отец, пользуясь случаем, весь по старой советской привычке, корежил брошенное армейцами имущество, «добывая» винтики и шпунтики. Собранные, таким образом, детали он сортировал каждую в отдельную кучку!..

Скоро явился родственник Окаевича. После приезда Вити, все закрутилось с новой силой вокруг его персоны. Все связи, внутри коллектива, начали собираться по-новому…

Отработав три недели, я отправился на отгулы в Киев, приобрел за сотню баксов, бэушный ноутбук, и начал, наконец-то, серьёзное восхождение в литературу…

Вернувшись обратно, я нашел, что оставленный запас макарон, практически исчерпанным. Они питались ими целую неделю, пока не приехал тот же Витя и не организовал им жирную диету.

С этого времени, они питались одним салом, которого я терпеть не мог.

Они забрали холодильник в комнату Беки, наполнив его своими домашними харчами. Они вместе питались. Бека копил деньги на новую «Ниву»; наобещав «своей горничной», Антону, отдать поломанный «Пежо».

На пропитание, мне хватало опенок, которые я находил на территории части, поджаривая их на подсолнечном масле (часто угощая всех желающих). Расход в еде был минимальный, что очень нравилось Беке. Новую машину он купил себе – в полгода.

Витя, – муж сестры Окаевича, – крупный с виду мужик, – пасечника, – бывшим в бытность своей армейской службы лагерным вертухаем, принялся наводить свои жлобские порядки, – целеустремленно перетаскивая людей – от Беки на свою сторону. Начались мелкие, характерные для такой шайки, внутренние интрижки. Витя оказался обычным интриганом. Меня вся эта возня не занимала. В гробу я слышал его сказки о полезности домашних пчел и своих лагерных подвигах, которые он пытался мне навязывать. Большинство растений, как известно, опыливается дикими пчелами, которые работают в одиночку. А о лагерных делах и овчарках, я начитался еще у Довлатова, книгу которого, я таскал за собою.

Как-то на досуге, я попытался читать Вите некоторые рассказы вслух.

Витя не стал слушать, и сделал правильные для себя выводы по этому поводу: он начал жаловаться всем, что я оскорбляю его, невнимательно слушаю о пчелах, и еще нашел, ему, бывшему лагерному вертухаю, читать какую-то книжонку…

Я не оспаривал его мнение, он имел полное право невзлюбить меня за что-то. Но я старался быть честным и из собой: мне очень сильно не понравился сестро…б моего непосредственного начальника. Быть может, познакомившись с ним поближе, я бы стал ему помогать. Но Витя действовал слишком напористо, питаясь неуклюже сменить Беку. Он, похоже, искал себе союзников.

Скоро я уже знал, что этого Витю разыскивают какие-то бандюгны. Что-то там произошло связанное с партией меда, в которой он нахимичил, чтоб выгодно продать его где-то в Белоруссии. В эту историю были вплетены какие-то бабы, – коммерсантки, – что-то там у них не срослось с Витей, – вроде бы бабы раскрутили его, присвоив себе выручку, сославшись на то, что мед, якобы, от неумелого хранения испортился. После чего Вите и пришлось прибегнуть к услугам крымских бандитов, чтоб выбить с этих баб часть денег за партию испорченного меда. Этих же бандитов, как потом Витя выяснил для себя, перекупили все те же бизнес-вумен, после чего, он, опасаясь нового наезда, отправился сюда. Но даже здесь он не чувствовал себя в полной безопасности, боялся, что его вычислят, найдут, где он скрывается, и нагрянуть сюда в любой момент…

Он боялся ночных шорохов; вздрагивал от каждого неожиданного появления незнакомых людей на КПП; часто звонил своей жене… Однако сюда, заглядывали разве что одни лесники, которые хотели знать, когда им передадут лес, который был закреплен за военными.

– Лучше не связываться с бабами, – резюмировал бывший пасечник. – Это же такая гадость! Последнего бабла не пожалеют, все отдадут, лишь бы добиться своего!..

В этом, я могу, поставить свою подпись под каждым его словом!

Скоро Окаевич перевел меня на другой объект.

…Я сразу же оценил это место, приходя во внутренний восторг. Вот, оказывается, что мне было нужно всегда! Я должен был всего лишь сутки отсидеть на «Автобазе» предприятия, и трое суток – были моими! Я мог, наконец-то! посвятить себя всего литературе. Крыша над головой у меня была. Это была удача! Для этого, оказывается, не надо было открывать загадочные пещеры, наполненные разбойничьими кладами; плыть за три моря, чтоб отыскать пиратские сокровища! Мое сокровище: свободное время, которым я мог управлять по своему усмотрению! Отсидев в будке возле офиса фирмы, я мог заниматься литературой на качественно новом уровне!..

Лучшее время в моей жизни! В плане работы. Здесь я, наконец-то, мог не думать о хлебе насущном, все это плыло как бы мне само по себе; я так же ощутил себя вольным от всяческих обязательств. После того, как я потерял все на родине – очаг, свободное время и клочок обработанной своими руками земли, – я снова приобрел все это в столице!

Связей со своей родиной, я уже не поддерживал.

На моей родине на меня устраивали охоты, с целями: сначала запугать меня, а потом посадить в тюрьму, где уничтожить руками каких-то уголовников. Это все осталось в недалеком прошлом. Я не жалел о погубленных клубничных грядках, которые приносили доход; не о уничтожаемой отцовской хате… Я жалел, сначала, только о свободном времени, которое я мог тратить на литературную работу. Теперь его у меня снова было много. К тому же, мне теперь никто не мешал!

Короче, все складывалось для моей литературной судьбы самым выгодным способом. Вначале очутившись в большом городе ниже плинтуса, я, наконец-то, обрел все, что необходимо было настоящему художнику: приемлемую бедность, немного пищи, крышу над головою, необходимую свободу и свою общую неустроенность. Я теперь мог, закончив свою практически ежедневную работу на компьютере, отправляться бродить по городу, отыскивая в нем укромные уголки. Мог посещать выставки художников под открытым небом на Андреевском взвозе. Ходить на футбольные матчи. Иногда, купив в «Фуршете» бутылочку, выбраться с ней на Лысую гору или, затерявшись практически в лесной чаще где-то вдоль отводного канала, сидеть там часами на каких-то полуистлевших бревнах, потягивая дешевый «Портвейн».

Чхал я на то, что трое охранников, – двое из которых ездили сюда с каких-то городков, тащивших здесь не слишком обременительную службу, которые и здесь встретили творческую обособленность несколько насторожено. К этому я давно привык и не обращал особого внимания. При передачах смен, мы, обычно, успевали обменяться только словами: здравствуй/до свиданья. Это люди были весьма определенные, в основном пьющие…

Сдав свою смену, я спешил в общежитие, где меня уже ожидала Мария Алексеевна (мое возвращение с работы совпадало с ее приходом на смену), и начинался мой поход в литературу. Может эта женщина, отягощенная своими заботами, и вовсе меня не ожидала; но любому человеку хочется, чтоб его всегда кто-то ожидал, вот у меня и вырвалось к слову. Тем более, что ее присутствие настраивало меня всегда на творческий лад.

Оказавшись на своем месте, я тут же замыкался у себя в комнате и писал почти до обеда. Потом уходил в город; гулял возле канала; бродил вдоль Надднепрянского шоссе: до заправки и обратно – это не меньше двух километров…

Иногда я выпивал вина и тогда меня тянуло пообщаться с Марией Алексеевной, дежурной на этаже (если это ее смена) – то есть поспорить с нею на темы религии в нашей жизни.

Теперь я понимаю, что это была естественная потребность общения с этой интересной женщиной. Между нами оставалась какая-то несокрушимая стена ее фанатичной веры в навязанного извне московского бога, мнение о котором у меня сложилось еще в бытность, когда я жил в Лавре. Никакой мой сарказм по поводу святош не смог поколебать в ней это пристанище, в которое она себя загнала. Я ей ведь тоже был не безразличен, это было видно даже не вооруженным взглядом. Даже когда она воткнулась в меня грудью в моей холостяцкой общежитовской комнатушке, когда надо было показать какую-то компьютерную функцию, я еще не готов был преодолеть тот возникший барьер. «Трудно тебе с бабами, – постоянно обращаюсь я к себе, – намечтаю, а потом бьюсь лбом об ту же стенку. Надо быть с ними попроще…

…Уволился Витя И., с которым начиналась моя работа на канавах.

Эту зиму я проживу с одним только Игорем в комнате. К тому же, он, довольно-таки, часто ездил к себе домой. Скоро в комнате появился какой-то бывший милиционер.

Игорь поступил опрометчиво, и скоро уже жаловался мне, что он горько ошибся. Их тандем в комнате, очевидно, был рассчитан против моих политических убеждений. Бывший милиционер обещал помочь ему локализировать мое влияние.

Колесниченко легко можно было отнести к тому типу людей, которые ради достижения каких-то своих мелких желаний, может натворить чего угодно. Бывший милиционер давно мечтал стать бригадиром.

Еще на Софеевке, под началом Вильгельма, я работал с ним в одной бригаде. Он, постоянно, оставлял во мне ощущение какой-то своей пустотелостью: будто из него, как из шкафа, сдали на очистку когда-то совесть, и позабыли вернуть ее обратно.

Бывших ментов, как известно, не бывает. Его угодливость, касалась только отношения с начальниками. Тогда он казался очень гибким, почти резиновым.

Игорь понял это, но было уже слишком поздно. Идейного товарища по борьбе с «украинским национализмом», с бывшего милиционера не получилось. Однажды сходив в Лавру, Колесниченко сразу же забросил все это дело. Ему эти игры в «божков» стали неинтересны; он искал себя там, где была реальная власть и деньги. Пусть все мелкое, на уровне отдельной бригады, но это было что-то настоящее, понятное каждому. За это он готов был вступать в союзы, безбожно врать, хвастаться, искать себе попутчиков против кого-то и т.д.

…После нескольких попыток ужиться на одной жилплощади с какими-то подозрительными афганцами, пропивающих светлую память «о боевом братстве», – «рогатыми» фермерами, которых бросили блудливые жены – и «крутыми сельскими перцами», которые в столице быстро оказались под «конкретными пацанами», – наконец-то, вселился паренек с Ровенской области, – Юра, – с которым я мог общаться на темы, о наших украинских делах. Его патриотизм граничил с западно-укаинским эгоцентризмом, – западные украинцы считают себя святее Папы Римского. Я, все же, пытался ему доходчиво доносить суть восточного украинца, чтоб он мог понять, насколько это важно для судьбы Украины.

Каждый день я старался восстанавливать по одному рассказу с сожженного когда-то архива. Добавляя к этому хотя бы по нескольку предложений из глав своей будущей повести.

За очень короткое время я много что восстановил.

Обработав немного рассказ о Лавре, сплавил его в одну редакцию на правом берегу Днепра, в районе Левобережной станции метро.

Пытаясь понять, что привело меня сюда, я по сто раз на дню перебираю все важные этапы в своей жизни. Это ниже плинтуса, на одном уровне с этими бывшими колхозниками, с которыми я делил свой кров.

Человек привыкает даже к самым диким и мерзким обстоятельствам, свыкается с постоянной реальностью. Как, помнится, одно время мне довелось жить в одном селе на краю географии, под постоянным присмотром местного сексота, который, кровь с носу, через местного прокурора, заразился идеей засадить меня в тюрягу по какому-то сфабрикованному делу. Я привык к этой возне, как и к постоянной слежке за собой. Они организовали на меня такую охоту, что жившие там колхозники считали мою поимку делом скорого времени.

Они создавали прообраз какой-то новой империи, на обломках старой – СССР.

Украина была покрыта густой агентурной паутиной, которую не смогла смести даже «Оранжевая революция». Этот спрут давил все украинское! Меня спасло только чудо. Это чудо – литература!

Я уехал оттуда, будучи в полной уверенности, что нахожусь между жизнью и смертью, и, даже теперь, немного обжившись, я уже начинаю приучать себя к мысли, что здесь все хорошо, что можно трудиться, и, возможно даже, что я преувеличил степень тогдашней опасности.

Я, помню, прожил в подвешенном состоянии тогда не один год, – и могу теперь смело утверждать, что ко всему можно привыкнуть, – и, прежде всего потому, что, это – стиль жизни: человеку всегда есть что терять, даже если терять уже нечего. Существование в такой стране может продлеваться годами; многие жители почившего в бозе «великого» Советского Союза, цепляются за какую-то несущественную мелочь, как бы забывая о своем стоянии в бесконечных очередях за самым необходимым!..

Мы часто обговариваем это с Марией Алексеевной. Но, едва разговор каснется относительно московского патриархата, она накаляется до бела.

– В Храме всех Преподобных Печерских Святых «обновляется» старинная икона Божьей Матеи «Троеручечница», – говорит она тоном религиозной фанатички. – Фон на ней постоянно просветляется! Это как, по-твоему?.. А то, что в этом храме расцвела на иконе «Успение Божьей Матери» сухая лилия, которая давно лежала под стеклом высохшей…

– Эти фокусы – для религиозных фанатиков, – парирую я.

– А благодатный огонь, который в пасхальные дни без огня зажигают в Иерусалиме православные священники? Ты знаешь, что перед коликвиумом вся комната осматривается! В ней никого не остается! Как ты докажешь это?! – Глаза ее в какой-то момент озаряет свет ее веры.

– Здесь, – говорю я, – Давид Коперфильд отдыхает. Настоящая вера – зиждется на духовном служении. Для этого не обязательно посещать храмы; лучше посидеть над любимою книгою. Это будет полезнее для воспитания любви к ближнему! Мне ли об этом твердить вам, Мария Алексеевна? – Это мои любимые «богохульные» мысли. – Духовное начало в человеке, должна хранить совесть. Совестью российского попа – здесь не обойдешься! Эта совесть – не критерий праведности. Нормальную совесть, надо воспитывать в себе. Эти фокусы, которые показывают попы, рассчитаны только на фанатиков. Какая же это вера? Это – опиум! – твержу я, каждый раз, Марии Алексеевне.

– Тебя держит бес, – говорит она, потеряв надежду хоть как-то повлиять на мою философскую распущенность. – Тебе надо срочно сходить в храм! Исповедаться…

– Тогда я отправлюсь во Владимирский собор! – говорю я. – Там правят попы, которые ближе мне по духу. Они – украинцы…

С Игорем, Мария Алексеевна, подолгу ведет какие-то душеспасительные беседы. Она наставила его на путь истинный: он бросил упиваться алкогольными напитками. Жаль, что на его тумбочке начали появляться какие-то агрессивные воззвания российских церковников.

Я легко припоминаю тот день, когда мы впервые отправились с ним в Лавру.

…Мы отправились в Лавру, начав обходить ее с церкви Всех Святых, построенной в 1698 году при украинском гетмане Мазепе, – этого я не расскажу ему, – занявшись рассмотрением написанных маслом картин, записывая свои наблюдения в блокнот, параметры храма, – пока, Игорь, истово молился. Он словно припал к живительной влаге, и не мог оторвать своих уст от щедрого источника.

Я показывал ему все храмы, которые попадались ему на пути; по возможности рассказывал о них. В, конце концов, я отвел его на могилу, убиенного в Киеве Петра Столыпина, останки которого покоятся возле Успенского собора. Убил премьер-министра некто Багров, двойной агент – Германии?.. и, одновременно, царской охранки, – предшественницы небезызвестной ЧК – ОГПУ – МГБ – КГБ – ФСБ.

Германия, якобы, не пожелала видеть Россию могущественной, а царь не желал возвышения самого Петра Аркадьевича Столыпина. Которого ненавидели все: от мнительного сельского кулака, до всесильного батюшки-царя. Увы, такая участь всех реформаторов!

Российская империя выбрала себе иной путь социального развития.

Прогрессивного премьер-министра убили именно в Киеве.

– Это тот самый? Настоящий? – все допрашивается у меня Игорь.

– Тот самый, настоящий, – говорю, – премьер-министр царской России, который проводил необходимые реформы. Он по-своему мечтал увидеть Россию великой державой, и многое делал для этого.

– А почему же тогда его похоронили в Киеве? – Удивляется он

– Потому, что такова была воля самого Столыпина, – отвечаю я. – За ним долго охотились. Премьер-министр завещал быть похороненным там, где его настигнет смерть. Его застрелили здесь, в Киеве. В Оперном театре. В присутствии самого царя!

…Я водил его по пещерам, которые вырыли монахи. Он много молился; ставил, где только можно, свечки. В конце нашей экскурсии, я отправился с ним в церковь Спаса на Берестове. Хотел показать покоящиеся там останки киевского князя Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Но храм, к нашему вящему сожалению, был закрыт на ремонт.

После этого я перестал его водить в Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру. Предпочитая бывать во Владимирском соборе. Игорь искал себе новых поводырей, – но, видать, не нашел…

Я пережил с ним контрреволюционные процессы в нашей политике, когда на целый год власть в стране оказалась в бывшего уголовного преступника, которого навязала нам агентурная сеть кацапо-сексотского подполья; неожиданное освобождение страны от этого плоского режима…