О политике, мы, по обоюдному согласию, старались не говорить в нашей комнате. Этому причиной служила его хроническая нелюбовь к Украине. Он истово верит в своего московского бога, и ревностно посещает Лавру.

Так уж случилось, что я впервые отвел его туда. Сделав это в одно прекрасное и светлое воскресенье. Показав ему святую обитель во всем ее блестящем великолепии, как показали в свое время мне, работавшие там со мною трудники.

Ему и так было не сладко жить с семитской внешностью. Потому что у нас, как правило, бьют не по паспорту, – в котором у Игоря было все в ажуре, – а по еврейской физиономии. Его направили прямиком в самую отстойную бригаду Буренка, где ему с декабря и до самого лета практически ничего не платили. В этом плане у него была даже худшая ситуация чем у меня, – мягкая интеллигентная внешность которого всегда мешала мне завоевать прочное место под солнышком в среде люмпен пролетариев.

В первое время, чтоб прокормить семью, он, – как и все мы, – подрабатывал по выходным на пятаке у Центрального вокзала, возле станции метро «Вокзальная». Правда, в скором времени, у него появился постоянный работодатель, один из тех парней, который теперь работает на себя, получая от бизнесменов заказы на прокладку кабелей к их новым офисам. Они предпочитают связываться с работающими на фирме электромонтажниками через Игоря, а не через того же Витю, например…

Скоро под влиянием той же Марии Алексеевны, в Игоре начали проявляться какие-то элементы религиозного радикализма. Он притаскивал в комнату образцы какой-то «подозрительной» литературы, характерные для той церкви, в которую он истово верил. Выдержки из этих «откровений» пылью припадали на его тумбочке в виде тотемов, вылеживаясь рядом с комнатным цветком, который он завез сюда со своей деревни. Однажды я не выдержал соблазна, и перечитал всю эту макулатуру. Написанное, скорее всего, напоминало инструкцию шпионам, как надлежит вести себя в глубоком тылу врага. « Враг человеческий, – гласило одно откровение иеросхимонаха Ан.-младшего Оптинского(Потапова), – будет действовать хитростью, чтобы, если возможно, склонить к ереси избранных. Он не станет грубо отвергать догматы святой Троицы, Божества Иисуса Христа и достоинств Богородицы, а незаметно станет искажать переданные Святыми Отцами от Духа Святого ученье Церкви, и самый дух его и уставы, и эти ухищрения врага заметят только немногие, наиболее искусные в духовной жизни». Или вот еще один образец такого богохульства: «Строго держитесь Русской Православной церкви и святейшего патриарха московского и всея Руси, – написано в завещании некого схиархимандрита Зосимы (Донецкого). – В случае ухода Украины от Москвы, какая бы ни была автокефалия – беззаконная или законная – автоматически прерывается связь с митрополитом Киевским. Никакие угрозы и проклятия не признавать, так как они неканонические и беззаконные…».

Под влиянием все той же Марии Алексеевны он, наконец-то, бросил пить, перейдя на более легкие аперитивы. Сделал он это, когда уже полностью утвердился в новой, хорошей бригаде; начал хорошо зарабатывать. До этого он так надирался на работе, что не помнил, как и в общагу попадал…

С тех пор он начал делать обязательную утреннюю зарядку. Занялся дистрибьюцией в общежитии каких-то подозрительных российских мазей. Лечил зрение, глядя часами на свечку… По всему было видно, что его жизнь качественно налаживалась. Дома его ждала любящая жена и дочери, которым он наконец-то мог устроить новую жизнь. Да он и сам приобрел какую-то внутреннюю респектабельность. Он и раньше был опрятным человеком. Теперь в нем отчетливо стал просматриваться уже настоящий столичный житель. Договариваясь о новой работе с работодателем, Игорь выставлял им почасовые расценки своего труда.

– Я стою очень дорого, – предупреждал он, называя конкретную сумму.

Как правило, ему не отказывали…

…Трудовые будни начались на следующий день, как только я поселился здесь в общежитие.

Всего один день мне пришлось отработать на Шулявке – после чего меня, вместе с другими, перебросили на Гната Юры в район ТЦ «Колибри».

Это были все здоровые, сельские ребята, которые даже не пытались в канаве скрыть за рамки приличия свои половые инстинкты, живо реагируя на каждую проходящую мимо юбку. Не пропуская даже древних старух. Молодым барышням обычно нет дела, кто у них под домом копается. На плоский сельский юмор кокетливо реагируют только девочки лет под 70…

Здороваясь, парни дергают руку так, словно пытаются ее выдернуть из сустава…

Всего пару недель мы озеленяем территории, где поздней осенью велись работы. Разбрасываем завезенный чернозем и сеем траву…

Меня не покидает ощущение какой-то нависшей надо мной тяжести. Этому ощущению придает реальности пасмурная погода. Все время над нами висит тяжелый полог, сотканный из рвани серых туч. То и дело сеется мелкий, весенний дождик.

Это была как бы прелюдия предстоящей работы, к нам осторожно присматриваются бригадиры. После этого начинается формирование бригад. Все делается путем внутренних опросов. Если кто-то по каким-то причинам не попал в число заветной бригады, его автоматически отправляли в уже устоявшуюся. Это намного хуже. Занять там хорошее место под солнцем гораздо труднее, если это вообще возможно.

Бригадир Леша Рубан, подойдя ко мне, сказал:

– Тебе не надо здесь оставаться. До понедельника здесь точно тебе работы не будет. Езжай-ка ты лучше на Софиевскую.

С Гната Юры на Софиевскую сплавили как раз тех, на кого здесь уже по разным причинам не могли рассчитывать. Этим людям предстояло сделать определенную работу за какие-то жалкие гроши, после чего от них, по каким-то надуманным причинам, должны были избавиться, как уже от отработанного материала. Весь барыш доставался начальству, – после чего набиралась новая партия рабочих…

Благодаря хорошо налаженной рекламе в провинции, недостатка в рабочей силе на фирме никогда не ощущалось.

Устав дома от беспробудного пьянства – люди из села вытягивались в столицу. Со всеми своими дикими повадками и привычками… Особенно хорошо это было видно здесь, на Выдубичах, рядом с промышленной зоной, где осело особенно много выходцев с родных колхозных полей.

Вырвавшись с под жесткого присмотра своих сельских паханов, они еще с большей силою ударились здесь во все тяжкие. Пространство перед «Фуршетом», – под транспортной развязкой возле подземного перехода, -буквально, завалено пластиковым непотребном, бутылками с-под водки и пива…

Было видно, что эти люди просто не утруждают себя мыслью, что от этого страдает вид родной столицы. Какой-то особый вид украинского свинства?..

Этим людям, как правило, по началу очень трудно было вписаться в кардинально новые для себя условия жизни в столице: где надо было жить по новым для себя правилам, которые в корне отличаются от тех, которые существуют по их селам и даже районным населенным пунктам. Здесь никто не будет ходить по общежитию с палкой, и упрашивать выйти на работу, как это делали еще до недавнего времени в колхозе их бригадиры. Здесь каждый должен был элементарно подчиняться заведенному режиму, – то есть жить в определенном темпе, в котором нет места многим привычкам, которые они вывезли с собой. Не вышел без причины, раз, второй – сняли деньги, а потом уволили. Уже зная это, само начальство, не спешило с зарплатами, как правило, отдавая деньги в самом конце второго месяца работы; максимально допустимое законом время задержки вознаграждения.

За эти два месяца численный состав бригад, как правило, меняется кардинально; многие не выдерживают ритма, спустив до копейки всю зарплату, возвращаются в родимые пенаты, чтоб, спустя какое-то время, предпринять новую попытку…

…Наш вагончик стоял во дворе реконструирующегося дома в Михайловском переулке, в пяти минутах ходьбы от Крещатика. Здесь велись еще строительные работы. Стояли вагончики строителей.

С Майдана нужно попасть между фасадами, тех домов, наверху которых светится большая реклама пива «Славутич» и «Київміськбуду», на улицу Софиевскую. Откуда, повернув за угол дома, в котором когда-то жил известный на Украине композитор Майборода, – о чем ярко свидетельствует мемориальная доска на этом доме, под которой всегда лежит букетик желтых, весенних цветов, – попадаем в нужный переулок. Там, тогда еще в огороженном зеленым забором пространстве, среди хлама и мусора стояли вагончики строителей, к которым присоседился и наш – электромонтажников.

Этой бригадой «смертников» руководил Виктор Вильгельмович – «Вильгельм». Это был улыбчивый такой мужик с животом, который вечно что-то жевал. Пирожки, пончики… Которые приносил сюда в большом кульке.

– Ще одненький, – приговаривал при этом Вильгельм, доставая с кулька очередную жертву своего аппетита.

Услышав такое, «Бомбей» аж подпрыгивал от радости.

Этот Бомбей имел привычку доставать всех своими приколами. Приходя на работу, он садился играть в дурака, и с этого момента начиналось представление одного актера.

Помню, что к нам от вагончиков строителей постоянно приходила одна рыжая сучонка. Она становилась на проходе и терпеливо ждала, пока ей что-то перепадет. В это время она кормила щенков. Красноречивый, голодный взор говорил о многом.

С присущим ему белорусским акцентом, Бомбей спрашивал у нее:

– Что, Жуля, пришла покушать? – И начинал учить ее: – Тогда гляды Царынку прямо в глаза! Пусть даст тобы коклетку, шо йому жиночка положыла? – Доставая этим бригадира: – Нэ скупысь, Царынок…Покормы собачку! А ты, Жуля, гляды йому прямо в глаза! Нэ отворачуйся! – Просил он снова собаку.

– Болтай, болтай, – огрызался бригадир, Коля Царынок, доставая карту. – Посмотрим, до чего ты доболтаешься?..

– Царынок, Буренок и Руденок, – говорил Бомбей, – одна мафия! – Достав одновременно двоих бригадиров присутствующих здесь в вагончике. Да еще и присовокупив к ним – за созвучьем окончания фамилий – и самого начальника участка, Руденка.

(Бригада Буренка в это время делала у нас муфты…)

Получив, таким образом, заряд бодрости, – то есть, послушав утренние спичи Бомбея, – мы всем кагалом отправляемся на канаву. Всего восемнадцать душ. Захватав в руки тачки и лопаты – мы бредем по Михаиловскому, а потом сворачиваем на Софиевскую…

Канава тянется от самой трансформаторной будки во дворе нежилого двухэтажного дома, в котором живет какой-то бомжик лет сорока… Во время обеда его жилье оккупируют наши «житомирцы»…

Рядом магазинчик. Они покупают себе водку, и пьют там. Киев нисколько не меняет их вредных привычек. Они, как и в себя дома, там, в своем житомирском селе, держатся здесь небольшой стайкой даже в нескольких шагах от Крещатика. Считают, что так легче выживать…

Продолжая канаву до Софиевской площади, мы снимаем пласт, за пластом, начиная с асфальта, стараясь не повреждать протянутые в земле коммуникации.

…Работаю вместе с «житомирцами»… Их шесть человек в бригаде. Ими командует некто «Махно». Он мало, чем схож с легендарным батькой доморощенных анархистов, хотя, примерно, одного с ним невысокого роста. Носит темные очки. Дома, говорил, что занимается охотой и рыбалкой…

К ним примкнул некто «Чикаго», – среднего роста мужичок, с заметным уже брюшком. В этой фирме Коля со дня ее основания. Он рассказал мне всю подноготную.

С его слов выходило, что ядро этой фирмы было сформировано еще во время работы в Чернобыле. Той бригадой, как будто бы, руководил отец нынешнего директора. Сохранив основной костяк, они создали электоро-строительную компанию, которая поначалу, – по словам того же Коли Чикаго, – занималась какими-то наладками, часто ездя по командировкам; только после этого, занялись прокладкою кабелей.

Вместе со своими соратниками, поначалу эту компанию зарегистрировали в Вышгороде. Там же приобрели офис, и наладили свое хозяйство…

Утвердившись в этой нише, компания окрепла настолько, что повела себя на рынке, как настоящая акула капитализма, скоро проглотив фирму, занимающуюся теплотрассами.

После этого неестественного симбиоза, ее офис появился уже на Выдубичах. В это же время в ее штате уже числятся солидные люди, поставляющее большие заказы в том числе, как говорилось, и от правительства. Ее участки были разбросаны по всему Киеву, включая сюда центральную ее часть…

…Работа тяжеловатая, – но поначалу я даже рад был такому обстоятельству. Это дает хорошую возможность показать себя с хорошей стороны. Раз первую зарплату обещали дать только в конце второго месяца, все это время приходилось каждый свой выходной выходить «на пятак». Сюда каждое утро собираются те, кто желает продавать свои рабочие руки. Кто выпал по каким-то причинам со всех рабочих коллективов, или потерял возможность зарабатывать деньги иными путями. Предприимчивые люди всегда находят здесь тех, кто за деньги готов выполнять любую грязную работу.

Чего я только там не делал! И леса ставил, и арматуру вязал где-то в сторону, как на Конче-Заспу ехать…(Вот где дома отгрохали себе буржуи). Таскал какие-то интеллигентские пожитки, когда пара съезжалась с двух квартир в одну общую, на Киквидзе… В обоих, солидные иномарки… Еще что-то там двигал, перекладывал с пустого в порожнее, копал и заливал фундамент бетоном на Осокорках.... Теперь об этом даже трудно вспомнить. Так были пережиты самые трудные дни в столице…

Как видится теперь – поначалу мне мало, что давал этот культурный побег в столицу. От меня, как и от бывших колхозников, требовалось одного – выполнение чьих-то приказов. Какая уж там литература? Все, что я успевал в это время, – так это только записать в тетрадку свои первые впечатления.

Втискиваясь в живой организм мегаполиса, я наживаю в своей памяти первые кровавые мозоли впечатлений и позволяю себе завести простенькую тетрадку, чтоб начать понемногу записывать. Потом это станет основой для моей будущей работы. Без этих записей, я теперь не могу обойтись.

Идя на работу, я присаживался на скамейке в узорчатых тенях возле роскошного фонтана на «Золотых воротах», и успеваю до работы что-то там зафиксировать. С надеждой, что все это когда-то смогу как следует обработать, разобрать каракули и вернуть себе свежесть этих первых сильных впечатлений.

В это раннее время здесь находятся одни лишь случайные прохожие. Официанты начинают расставлять свои деревянные стульчики, готовясь еще только принимать первых посетителей…

(К самому концу весны уже, я, как следует, адаптируюсь к новым обстоятельствам жизни; возобновлю по воскресеньям посещение киевских храмов и музеев).

…Первый свой свободный выходной, – получив небольшую обязательную зарплату, – я отпраздновал тем, что явился в Святую Софию. Это было время цветения; прекрасное для Киева время.

Возле самого храма, в солнечном озаренье, сидел, окруженный немногими ранними посетителями, колоритный, усатый бандурист со своим древним инструментом. Тщательно настроив который, он тут же спел слушателям одну за другой: «Думи мої, думи” Т. Г. Шевченка, “Ой ти, дівчино, з горіха зерня” І.Я.Франка и непревзойденное “ Всякому городу нрав и права” Г. С. Сковороды. Получив причитающиеся ему гривны, он попытался заговорить со мной, – единственным оставшимся возле него слушателем, – о политике. В ответ получил от меня что-то резкое и нетерпимое.

– Ты не хочешь меня слушать? – Обиделся на меня бандурист.

– Нет, – сказал я резко, и тоже отошел в тень храма.

В это время кто-то положил мне руку на плечё. Оглядываюсь. Стоит наш прораб. Пухлое лицо Вильгельма расплылось в лучезарной улыбке.

– Что ты здесь делаешь? – Спрашивает.

– Да вот, – говорю, – зашел посмотреть, что находится за стенами святой обители. А то все ходим возле нее вокруг да около, все чего-то копаем возле ее стен, а за ними побывать не приходилось.

– Это хорошо, – говорит. – Так и надо… А я, – говорит, – тоже…вот, своих знакомых привез на экскурсию.

Свою недавно купленную «Шкоду», я думаю, он оставил возле наших и строительных вагончиков.

…В это время мы выходили со своей канавой с Софиевской на Владимирскую улицу. Навели над канавою мостки. На ночь, она остается вся в зеленых строительных щитах. Прохожим приходится лавировать, находя среди них проходы…

Житомирцы нашли документы, и притащили их почему-то ко мне…

Изучаю…

Следуя записям в «корках» делаю свой вывод, что какая-то эсбэушница, очевидно, перебираясь через все наши редуты, обронила их в канаву… Возможно нам эти документы по каким-то причинам, уворовав их, потом подбросили ее друзья-оперативники, с целью уволить симпатичную девушку за несговорчивость или еще какие-то там темные дела. В таких осиных гнездах всегда идет какая-то подковерная борьба. Рядом с нами, на Владимирской 33, известковою горою возвышается их героический офис…

– Ну, что будем делать? – Спрашивает Махно. – Может загнать ей за бабки?

– Я б эти документы переступил бы и не в коем случае не трогал, – говорю ему, – пусть бы валялась себе в грязи. Такие вещи они по любому выкупать не станут, а заставят, чтоб ты сам им их принес. Себе же дороже выйдет. Надо позвонить и сказать, чтоб пришла сюда и забрала свою поганую «ксиву».

В этот момент к нам подруливает представительный мужик, достает свои документы и говорит:

– Разрешите, представится, – говорит он, наклоняясь ко мне в канаву, и показывая документ в развернутом виде. – Я давно за вами наблюдаю, продолжает он. – Вы нашли какие-то документы?..

Прямо, как в дешевом кино!

– Берите, – говорю, – это ваша коллега здесь обронила. Мы как раз сами собирались ей звонить. Но с телефоном вышла заминка…

– В другом случае, – говорит, – я б с вами так не разговаривал.

– Что, – спрашиваю, – забрали б свои застенки? Мучили б? Начали б забивать под ногти гвозди?

– Да, нет. – Смеется. – Что вы! Это не наш метод!

– А какие у вас методы? – Живо поинтересовался я у сотрудника СБУ. – Это уже очень интересно! О вас раньше такое писали…

– Чтоб это узнать, – говорит мне сотрудник спецслужб, – надо было б поступать, как вам советовали…

…Неожиданно погода испортилась.

Как-то внезапно жару сменила очень холодная погода. Вдруг, как будто бы, не с того не с этого, подул сильный, холодный, северный ветер. И, хотя, все признаки настоящей весны были уже на виду, – вся эта благоухающая прелесть расцветающих вдоль высокой каменной стены Святой Софии каштанов, с их прекрасными, белоснежными, похожими на стеариновые свечки, соцветьями, – в Киев надолго зачастили холодные дожди.

Канава быстро превратилась в настоящее болото.

Этот ветер сразу же надул мне ангину и коньюктивит. Но я, по-прежнему, являлся на работу.

Возле помпезного здания СБУ, которое последователи железного Феликса, зачем-то из серого цвета успели, путем покраски, превратить в более светлый, – словно можно черного кобеля отмыть добела, – к нам был приставлен какой-то их тип. Я понял тогда, что он наблюдает за нами вместо меня, с которого пытались сделать стукача, подбрасывая документы якобы своей сотрудницы. Теперь он торчал у всех на виду, пока мы проходили со своей канавой мимо этого звериного логова.

За это время здесь произошла одна безобразная драка и одно частичное разрушение их имущества.

Во время пьяной потасовки, упал, разбив свою голову о бордюр один из драчунов, и его с окровавленной головой, увезла скорая помощь «Борис». Оставив нам самим решать: чего не поделила пьяная компания?.. А ближе к вечеру, при неуклюжем развороте, какая-то девица врезалась в будку охранника, сильно напугав при этом сидящего в ней милиционера.

– А мне, – говорила, – вот так надо было развернуться, чтоб проехать: вввоон туда! – И показывает пальчиком.

Эти события, произошедшие почти одно за другим, стали предметом длительного и всестороннего обсуждения в нашей бригаде. Особенно доставалось менту, который, выскочив с будки, имел совсем бледный вид. Тема разбитой роскошной иномарки, тоже будоражила умы вчерашних колхозников. Но здесь все сводилось к тому, что за свою девочку заплатит тот, кто подарил ей эту машину и права…

Тема машин не затухает в нашей бригаде. Благо они, как на параде, нескончаемым потоком движутся по оживленной Владимирской улице.

Здесь есть на что посмотреть. «Жигулятники» почти вымерли, как мамонты советского периода…

С ходу проходим известную по роману «Золотой теленок» улицу Прорезную, которая недавно обзавелась памятником незабвенному Паниковскому…

Прорезную прошли ночью. Вручную разобрав на бут брусчатку, положенную здесь после войны пленными немцами. После чего вырыли трактором траншею, расчистили внизу старые коммуникации, под которыми к утру уложили свои трубы, в которые будем, потом, запускать кабеля…

На одном дыхании прошли мимо южно-корейского и армянского посольств…

Они находятся рядом с домом, в котором когда-то родился певец Александр Вертинский. А, напротив, по Владимирской, 36, – в отеле «Прага», – останавливались когда-то художник Васнецов, и жил в свое время знаменитый чех Ярослав Гашек, написавший «Бравого солдата Швейка»…

Здесь все так и дышит историей.

Проходим когда-то известный в городе ресторан «Лейпциг»… Место это в Киеве примечательное мне. Здесь я праздновал свой двадцатый день рождения. Когда это было? Очень давно…

Копаем дальше…

Внутри себя Киев выглядит не столь привлекательно. Трудно рассмотреть в глине что-нибудь красивое, особенно так, после обильно выпавшего дождя.

Как-то откопали горсть медяков недавнего советского прошлого…

А вот находим явно человеческие кости… Человеческие останки всегда будоражит умы. «Ведь кому-то они принадлежали прежде? Какой-то добрый или злой дух занес их сюда, под древние стены стольного града?», – задаю я себе любопытствующие вопросы…

К нам подходит какая-то старушка.

– Накопайте мне, – говорит, – глины в этот мешочек. – И подает мне вместительный пластиковый пакет.

– А зачем вам нужна эта глина? – Интересуюсь.

Старушка говорит что-то путанное. Говорит, что – по словам митрополита – (Я не спросил какой церкви), – глина в этом месте святая…целебная…

– Я пью ее с водою, – говорит старушка…

– Может вам положить сюда и целебные мощи! – Достаю с канавы, и показываю ей берцовую кость. – Бренные останки какого-то супостата, оставшегося навечно лежать у Золотых врат нашего вечного Второго Иерусалима!..

Напротив Оперного театра, на углу большого перекрестка, под некрасивой стеной многоэтажного монстра советского образца, претенциозно выглядывающего в окружении более породистых сооружений, мы находим под самым верхним слоем положенных недавно фэмов (фигурными кирпичами, которыми выкладывают тротуары) – уже сплошные кишки от проложенных там, в разные годы коммуникаций, фрагменты каких-то относительно современных фундаментов. Здесь же мы находим целый слой армированного бетона. Приходится вгрызаться в него с помощью перфоратора. Это сильно тормозит нашу победную поступь к станции метро «Театральная». В этом месте нас настигают ливни. Грязь заполняет снова, только что вырытую канаву. Мы упрямо очищаем ее вновь… и вновь.

Прокопав метров триста. Мы делаем обязательную протяжку. Запускаем штук шесть кабелей. Заваливаем песком. Выкладываем кирпичом. И снова засыпаем канаву песком. Трамбуем…

Свернув на Хмельницкого, мы выходим на «финишную» прямую…

…По ту сторону дороги, за Оперным, недалеко от того места, где когда-то была Первая Киевская гимназия, в которой учились Константин Паустовский, Михаил Булгаков и Илья Эренбург, – о чем-то я, прежде всего, вычитал в книжке Паустовского, – виднеются над домом медные башенки приметных надстроек, – мансард, – под которыми, как утверждает наш бригадный старожил Чикаго, теперь живут братья-боксеры Кличко…

Отсюда мы сворачиваем резко в другую сторону за угол, и, обойдя несколько ларьков, начинаем спускаться вниз, прямо к станции «Театральная».

…Прошло уже три месяца и нам, наконец, выплатили вторую зарплату, в лучшем случае всего только: по несколько сот гривен. Все были на некоторое время огорошены и подавлены такою щедростью своего начальства. Появившийся на участке Руденок, неожиданно для всех обвинил всех в том, что мы, якобы, много сидели и поэтому ничего не успели сделать. Тут же к нам пригнали каких-то новых людей, которые толпой начали заполнять наши канавы. Это всегда так делалось, когда от кого-то здесь пытались избавиться. Здесь, как я понял, все шло по однажды намеченному плану. Хотя все мы остались уверены в том, что эту работу сделали достаточно быстро. Если учитывать то обстоятельство, что приходилось делать всю работу вручную, тогда как в самом начале нам обещали выделить на таком сложном участке настоящий трактор.

Подходивший к нам чиновник с администрации этого района, назвал нам реальную сумму, в которую обходится им метр такой протяжки. Нам, на зарплату, и процента не выдавали. Теперь мы должны были уйти, очистив свое место для новых рабов из села. Всегда ведь кто-то должен будет на голом энтузиазме и пустом желудке, на своих костях – строить в пустыне все эти пирамиды, весь тот коммунизм в самой отсталой империи или прокладывать в тайге и болотах железную дорогу… Всегда найдется раб, который выкопает в этой целебной глине почти задаром канаву, проложит в ней коммуникации и включит, вам киевляне, свет…

Суть рабства по сути дела всегда остается одна: въехать в земной рай – на чужом горбу. Всегда найдутся продажные бумажные души, которые опишут это как продолжение мудрой политики какого-то президента, мудрого царствования какого-то сатрапа, какой-то великой особы, вождя, который умело организовал, обосновал и преподнес своим подданным в красивой упаковке это безобразие. Теперь это называется бизнес-прожектами умных менеджеров.

Рабы, военнопленные немцы, вчерашние колхозники… Когда же нам научаться платить за проделанную работу?…

…И вот работа почти что закончена.

Уже был протянут последний отрезок кабелей от угла Владимирской и Богдана Хмельницкого почти до самой станции метро «Театральная». Над слоем писка уже в аккурат был выложен слой красного кирпича… Оставалось, всего-то ничего, уложить поверх фэмы.

Но ночной ливень не оставил там камня на камне. Утром, вернувшись на канаву, мы нашли все собранное в большую грязную кучу, внизу возле станции метро «Театральная»…Пришлось проходить этот отрезок по-новому…

…Мы еще задерживаемся на некоторое время во дворе дома в Михайловском переулке, огороженного зеленым забором. Нам поручили еще одно ответственное дело, заключающееся в прокладке кабеля к реконструированному дому, в котором, по сведению того же Чикаго, поселился брат самого президента Ющенко; народный депутат. Сложившись в настоящий дружный коллектив, мы уже не торопимся расставаться.

Стало очевидным, что нас не будут разгонять, а постараются сохранить, как боеспособный коллектив…Нас хотят перевести на Саксаганского, где уже второй месяц разворачиваются масштабные работы по прокладке кабелей и теплотрассы…

…Для моей молодой страны это было время непростых испытаний на прочность. После парламентских выборов в стране, в ней образовалась неустойчивая политическая ситуация, которая после измены одного из лидеров, обернулась настоящим поражением демократических сил. На какое-то время пришли к власти люди, которые контролировались спецслужбами соседнего государства. Трудно даже было придумать, что-либо более еще унизительнее для моей страны, чем упрямое навязывание в руководство страны человека с двумя уголовными судимостями. Начался процесс уничтожения государства. Я видел радостные лица тех, в духе кого не было любви к этой стране.

Помню одну такую подбитую ветерком сволочь блудящую по Саксаганского с лопатой. Вечно пьяная, но с газетою «Сегодня». Слова доброго не услышишь от него об Украине… Только и слышно, что припудривает кому-то мозги…

По жизни туповатые бригадиры, начали наперебой зазывать его в свои бригады…

В это время все патриотическое прицельно уничтожалось, а выстраданное народом, поддавалось остракизму. Сколько хороших и честных людей в это время заставили молчать, они не нашли себя в этой стране, и вынуждены были искать работу где-то за границей. Впрочем, разве только тогда. А вся эта тупорылая сволочь, которая вечно топчется здесь у всех на виду, отравляла атмосферу мирной жизни.

Страна стремительно погружалась в анархию и хаос, который вела ее к полному разрушению. Повсеместно заговорили о твердой диктаторской руке, только одной способной навести порядок.

…Какая-то шустрая бабуленция вынырнула прямо на меня, когда я только что вылез с канавы. Ночью была страшная гроза, которую мы, вышедшие работать в ночную смену, пересиживали под зданиями. Дело было в районе гостиницы «Кооператор». Я был вымазан весь в эту целебную глину, как черт.

Мы только что прошли Тарасовскую.

Где-то в этом районе, на Саксаганского 61, в свое время, увидел свет мой первый рассказ: «Бабуся, м”ясник та двоє реберець”.

Бабулька клюнула на меня, как на какого-то сельского люмпен- пролетария. Моя вывоженная в целебную глину лопоть, давала ей такое право ошибиться. В руках у нее была набита чем-то потертая сумка, делающая ее саму чем-то похожей на агитатора из мого недалекого коммунистического прошлого.

– Власть теперь поменялась, – елейным голоском, запричитала она. – Теперь мы снова будем дружить с Россией. Мы получим дешовый газ…

– Агитировать пришли? – Спрашиваю. – Не надо…В вашем возрасте надо больше думать о Боге, а не о подозрительной дружбе с Россией, – продолжаю я. – Сходить бы вам, бабушка, во Владимирский собор, покаятся…

…Работа на теплотрассе и «110-ке» кипит днем и ночью. Здесь задействованы все основные мощности этой фирмы. Ежедневно перелопачиваются тонны целебной глины и песка. Туда-сюда снуют груженые «ДАФ»ы, «МАН»ы и «Мерседесы»… Не считая уже разной мелкой машинной шушеры.

Мощные «Атласы», вгрызаясь в грунт, роют глубокий котлован…

И не зря…

Позади уже, лежат в специальных лотках кабеля и трубы теплотрассы, засыпаны гарцовкой, ждут, пока их завалят песком, затрамбуют и уложат новый асфальт.

Днем и ночью наши люди сидят в канаве. У нас над головами, вдоль кромки котлована, снуют, создавая деловой вид, мастера и бригадиры. Снизу они похожи на лагерных надсмотрщиков. Не хватает немецких овчарок и пулеметов на вышках…

Вот, идет бригадир, Леша Рубан. Бывший комсомольский работник, и белорус по национальности. Раньше плавал на торговом флоте, а теперь командует здесь. Плотный…

С присущим для его речи белорусским акцентом, Леша Рубан, кричит на присевших отдохнуть рабочих: