Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски

КН. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

 
Зачем, забывши славу,
Пускаешься в Варшаву?
Ужель ты изменил
Любви и дружбе нежной,
И резвости небрежной?
Но ты все так же мил…
Все мил – и неизменно
В душе твоей живет
Все то, что в цвете лет
Столь было нам бесценно…
 

* * *

 
Не угрожай ленивцу молодому.
Безвременной кончины я не жду.
В венке любви к приюту гробовому
Не думав ни о чем, без робких слез иду.
 
 
Я мало жил, я наслаждался мало…
Но иногда цветы веселья рвал —
Я жизни видел лишь начало.
 

* * *

 
Писать я не умею,
(Я много уписал).
Я дружбой пламенею,
Я дружбе верен стал.
Мне дружба заменяет
Умершую любовь!
Пусть жизнь нам изменяет;
Что было – будет вновь.
 

1818

* * *

O Zauberei der ersten Liebe!..

Wielan d[159]

 
Дубравы, где в тиши свободы
Встречал я счастьем каждый день,
Ступаю вновь под ваши своды,
Под вашу дружескую тень.
И для меня воскресла радость,
И душу взволновали вновь
Моя потерянная младость,
Тоски мучительная сладость
И сердца первая любовь.
 
 
Любовник муз уединенный,
В сени пленительных дубрав,
Я был свидетель умиленный
Ее младенческих забав.
Она цвела передо мною,
И я чудесной красоты
Уже отгадывал мечтою
Еще неясные черты,
И мысль об ней одушевила
Моей цевницы первый звук
И тайне сердце научила.
 

* * *

 
И я слыхал, что божий свет
Единой дружбою прекрасен,
Что без нее отрады нет,
Что жизни б путь нам был ужасен,
Когда б не тихой дружбы свет.
Но слушай – чувство есть другое:
Оно и нежит и томит,
В трудах, заботах и в покое
Всегда не дремлет и горит;
Оно мучительно, жестоко,
Оно всю душу в нас мертвит,
Коль язвы тяжкой и глубокой
Елей надежды не живит…
Вот страсть, которой я сгораю!..
Я вяну, гибну в цвете лет,
Но исцелиться не желаю…
 

K ***

 
Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,
Без томной робости твой ловит светлый взор,
Движенья милые, игривый разговор
И след улыбки незабвенной.
 

* * *

 
Как сладостно!… но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!..
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, волшебный разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
Узнав тебя, блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.
 

КОЛОСОВОЙ

 
О ты, надежда нашей сцены!
Уж всюду торжества готовятся твои,
На пышных играх Мельпомены,
У тихих алтарей любви.
Когда явилась ты пред нами
в первый раз
 

* * *

 
Могущий бог садов – паду перед тобой,
Прияп, ты, коему все жертвует в природе,
Твой лик уродливый поставил я с мольбой
B моем смиренном огороде,
 
 
Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз
И птичек от плодов и нежных и незрелых,
Тебя украсил я венком из диких роз
При пляске поселян веселых.
 

1819

БАЛЛАДА

 
Что ты, девица, грустна,
Молча присмирела,
Хоровод забыв, одна
В уголку присела?
«Именинницу, друзья,
Нечем позабавить.
Думала в балладе я
Счастье наше славить.
Но Жуковский наш заснул,
Гнедич заговелся,
Пушкин бесом ускользнул,
А Крылов объелся».
 
 
Вот в гостиной стол накрыт —
Поскорее сядем,
В рюмках пена закипит,
И балладу сладим;
Вот и слажена она —
Нужны ли поэты? —
Рюмки высушив до дна,
Скажем: многи леты
Той, которую друзьям
Ввек любить не поздно!
Многи лета также нам,
Только с ней не розно.
 

* * *

 
Все призрак, суета,
Все дрянь и гадость;
Стакан и красота —
Вот жизни радость
 
 
Любовь и вино
Нам нужны равно;
Без них человек
Зевал бы весь век.
 
 
К ним лень еще прибавлю.
Лень с ими заодно;
Любовь я с нею славлю,
Она мне льет вино.
 

ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ

 
Красноречивый забияка,
Повеса, пламенный поэт.
 

* * *

 
За старые грехи наказанный судьбой,
Я стражду восемь дней, с лекарствами в желудке,
С Меркурием в крови, с раскаяньем в рассудке —
Я стражду – Эскулап ручается собой.
 

* * *

 
Лаиса[160], я люблю твой смелый, вольный взор,
Неутолимый жар, открытые желанья,
И непрерывные лобзанья,
И страсти полный разговор.
Люблю горящих уст я вызовы немые,
Восторги быстрые, живые.
 

МАНСУРОВУ

 
Мансуров[161], закадышный друг,
Надень венок терновый!
Вздохни – и рюмку выпей вдруг
За здравие Крыловой[162].
 
 
Поверь, она верна тебе,
Как девственница Ласси,[163]
Она покорствует судьбе
И госпоже Казасси.[164]
 
 
Но скоро счастливой рукой
Набойку школы скинет,
На бархат ляжет пред тобой
‹И ляжечки раздвинет.›
 

* * *

 
Милый мой, сегодня
Бешеных повес
Ожидает сводня,
Вакх и Геркулес.
Бахус будет дома,
Приготовил он
Три бутылки рома
С бочкою
 

* * *

 
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
 

НА АРАКЧЕЕВА

 
В столице он – капрал, в Чугуеве – Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он.
 

* * *

 
Напрасно, милый друг, я мыслил утаить
Обманутой души холодное волненье.
Ты поняла меня – проходит упоенье,
Перестаю тебя любить…
Исчезли навсегда часы очарованья,
Пора прекрасная прошла,
Погасли юные желанья,
Надежда в сердце умерла.
 

НА СТУРДЗУ

 
Вкруг я Стурдзы хожу,
Вкруг библического,[165]
Я на Стурдзу гляжу
Монархического.
 

* * *

 
Нет, нет, напрасны ваши пени,
Я вас люблю, все тот же я.
Дни наши, милые друзья,
Бегут как утренние тени,
Как воды быстрого ручья.
Давно ли тайными судьбами
Нам жизни чаша подана!
Еще для нас она полна,
К ее краям прильнув устами,
Мы пьем восторги и любовь,
Для нас надежды, наслажденья,
 
 
Как новы заблужденья!
Мы наслаждаемся, цветем,
Но память ищет оживляться,
Но сердце тихим сном
В минувшем любит забываться.
 

* * *

 
Оставь, о Лезбия,[166] лампаду
Близ ложа тихого любви.
 

* * *

 
Позволь душе моей открыться пред тобою
И в дружбе сладостной отраду почерпнуть.
Скучая жизнию, томимый суетою,
Я жажду близ тебя, друг нежный, отдохнуть…
Ты помнишь, милая, – зарею наших лет,
Младенцы, мы любить умели…
Как быстро, быстро улетели
 
 
В кругу чужих, в немилой стороне,
Я мало жил и наслаждался мало!
И дней моих печальное начало
Наскучило, давно постыло мне!
К чему мне жизнь, я не рожден для счастья,
Для радостей, для дружбы, для забав.
избежав,
Я хладно пил из чаши сладострастья.
 

ПОСЛАНИЕ К А. И. ТУРГЕНЕВУ

 
В себе все блага заключая,
Ты, наконец, к ключам от рая[167]
Привяжешь камергерский ключ.[168]
 

* * *

 
Там у леска, за ближнею долиной,
Где весело теченье светлых струй,
Младой Эдвин прощался там с Алиной;
Я слышал их последний поцелуй.
 
 
Взошла луна – Алина там сидела,
И тягостно ее дышала грудь.
Взошла заря – Алина все глядела
Сквозь белый пар на опустелый путь.
 
 
Там у ручья, под ивою прощальной,
Соседних сёл пастух ее видал,
Когда к ручью волынкою печальной
В полдневный жар он стадо созывал.
 
 
Прошли года – другой уж в половине;
И вижу я – вдали Эдвин идет.
Он шел, грустя, к дубраве по долине,
Где весело теченье светлых вод.
 
 
Глядит Эдвин – под ивою, где с милой
Прощался он, стоит святой чернец.
Поставлен крест над новою могилой,
И на кресте завялых роз венец.
 
 
И в нем душа стеснилась вдруг от страха.
Кто здесь сокрыт? – читает надпись он. —
Главой поник… упал к ногам монаха,
И слышал я его последний стон…
 

* * *

 
Ты мне велишь открыться пред тобою —
Heзнаемый дерзал я обожать,
Но страсть одна повелевала мною
 

ЮРЬЕВУ

 
Здорово, Юрьев[169] именинник!
Здорово, Юрьев лейб-улан!
Сегодня для тебя пустынник
Осушит пенистый стакан.
Здорово, Юрьев именинник!
Здорово, Юрьев лейб-улан!
 
 
Здорово, рыцари лихие
Любви, свободы и вина!
Для нас, союзники младые,
Надежды лампа зажжена.
Здорово, рыцари лихие
Любви, свободы и вина!
 
 
Здорово, молодость и счастье,
Застольный кубок и бордель,
Где с громким смехом сладострастье
Ведет нас пьяных на постель.
3дорово, молодость и счастье,
Застольный кубок и бордель!
 

ЭЛЕГИЯ

 
Воспоминаньем упоенный,
С благоговеньем и тоской
Объемлю грозный мрамор твой,
Кагула памятник[170] надменный.
Не смелый подвиг россиян,
Не слава, дар Екатерине,
Не задунайский великан[171]
Меня воспламеняют ныне…
…………………………………………
…………………………………………
 

* * *

 
«Tien et mien, – dit Lafontaine, —
Du monde a rompu le lien».
Quant а moi, je n’en crois rien.
Que serait ce, ma Climene,
Si tu n’etais plus la mienne ,
Si je n’etais plus le tien ?[172]
 

27 МАЯ 1819

 
Веселый вечер в жизни нашей
Запомним, юные друзья;
Шампанского в стеклянной чаше
Шипела хладная струя.
Мы пили – и Венера с нами
Сидела, прея, за столом.
Когда ж вновь сядем вчетвером
С ‹блядьми›, вином и чубуками?
 

1820

НИМФОДОРЕ СЕМЕНОВОЙ

 
Желал бы быть твоим, Семенова, покровом,
Или собачкою постельною твоей,
Или поручмком Барковым, – [173]
Ах, он поручик! ах, злодей!
 

ПРО СЕБЯ

 
Великим быть желаю,
Люблю России честь,
Я много обещаю —
Исполню ли? Бог весть!
 

* * *

 
Я видел Азии бесплодные пределы,
Кавказа дальный край, долины обгорелы,
Жилище дикое черкесских табунов,
Подкумка[174] знойный брег, пустынные вершины,[175]
Обвитые венцом летучим облаков,
И закубанские равнины!
Ужасный край чудес!.. там жаркие ручьи
Кипят в утесах раскаленных,
Благословенные струи!
Надежда верная болезнью изнуренных.
Мой взор встречал близ дивных берегов
Увядших юношей, отступников пиров,
На муки тайные Кипридой осужденных,
И юных ратников на ранних костылях,
И хилых стариков в печальных сединах.
 

1821

* * *

 
В беспечных радостях, в живом очарованье,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминанье
 

* * *

 
Вдали тех пропастей глубоких,
Где в муках вечных и жестоких
Где слез во мраке льются реки,
Откуда изгнаны навеки
Надежда, мир, любовь и сон,
Где море адское клокочет,
Где, грешника внимая стон,
Ужасный сатана хохочет
 

* * *

 
Все так же ль осеняют своды
Сей храм парнасских трех цариц?
Все те же ль клики юных жриц?
Все те же ль вьются хороводы?..
Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы?
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы,
И славы русской луч угас?
Не верю! вновь она восстанет!
Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго не увянет
Ее торжественный венец,
И для нее любовник славы,
Наперсник важных аонид,
Младой Катенин[176] воскресит
Эсхила гений величавый
И ей порфиру возвратит.
 

ВЯЗЕМСКОМУ

 
Язвительный поэт, остряк замысловатый,
И блеском колких слов, и шутками богатый,
Счастливый Вяземский, завидую тебе.
Ты право получил благодаря судьбе
Смеяться весело над злобою ревнивой,
Невежество разить анафемой игривой.
 

ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ

 
Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов.
С веселых струн во дни покоя
Походную сдувая пыль,
Ты славил, лиру перестроя,
Любовь и мирную бутыль.
Я слушаю тебя и сердцем молодею,
Мне сладок жар твоих речей,
Печальный, снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней.
Я все люблю язык страстей,
Его пленительные звуки
Приятны мне, как глас друзей
Во дни печальные разлуки.
 

* * *

 
Если с нежной красотой
Вы чувствительны душою,
Если горести чужой
Вам ужасно быть виною,
Если тяжко помнить вам
Жертву тайного страданья —
Не оставлю сим листам
Моего воспоминанья.
 

ИЗ БАЙРОНА

 
Нет ветра – синяя волна
На прах Афин катится;
Высокая могила зрится.
 

К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ

 
Подруга думы праздной,
Чернильница моя;
Мой век разнообразный
Тобой украсил я.
Как часто друг веселья
С тобою забывал
Условный час похмелья
И праздничный бокал;
Под сенью хаты скромной,
В часы печали томной,
Была ты предо мной
С лампадой и мечтой.
В минуты вдохновенья
К тебе я прибегал
И музу призывал
На пир воображенья.
Прозрачный, легкий дым
Носился над тобою,
И с трепетом живым
В нем быстрой чередою
….
Сокровища мои
На дне твоем таятся.
Тебя я посвятил
Занятиям досуга
И с ленью примирил:
Она твоя подруга.
 

МОЛДАВСКАЯ ПЕСНЯ

 
Нас было два брата – мы вместе росли —
И жалкую младость в нужде провели…
 
 
Но алчная страсть овладела душой,
И вместе мы вышли на первый разбой.
 
 
Курган серебрился при ясной луне,
Купец оробелый скакал на коне,
 
 
Его мы настигли,
И первою кровью умыли кинжал.
 
 
Мы к убийству привыкли потом
И стали селеньям ужасны кругом.
 

* * *

 
Наперсница моих сердечных дум,
О ты, чей глас приятный и небрежный
Смирял порой страстей порыв мятежный
И веселил порой унылый ум,
О верная, задумчивая лира
 

* * *

 
Недавно бедный музульман
В Юрзуфе жил с детьми, с женою;
Душевно почитал священный Алькоран
И счастлив был своей судьбою;
Мехмет (так звался он) прилежно целый день
Ходил за ульями, за стадом
И за домашним виноградом,
Не зная, что такое лень;
Жену свою любил – Фатима это знала,
И каждый год ему детей она рожала —
По-нашему, друзья, хоть это и смешно,
Но у татар уж так заведено. —
Фатима раз (она в то время
Несла трехмесячное бремя, —
А каждый ведает, что в эти времена
И даже самая степенная жена
Имеет прихоти то эти, то другие,
И боже упаси, какие!) —
Фатима говорит умильно муженьку:
«Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.
Теряю память я, рассудок,
Во мне так и горит желудок;
Я не спала всю ночь – и посмотри, душа,
Сегодня, верно, я совсем нехороша.
Всего мне должно опасаться:
Не смею даже почесаться,
Чтоб крошку не родить с сметаной на носу, —
Такой я муки не снесу.
Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек,
Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек».
Мехмет разнежился, собрался, завязал
В кушак тарелку жестяную;
Детей благословил, жену поцеловал
И мигом в ближнюю долину побежал,
Чтобы порадовать больную.
Не шел он, а летел – зато в обратный путь
Пустился по горам, едва, едва шагая;
И скоро стал искать, совсем изнемогая,
Местечка, где бы отдохнуть.
По счастью, на конце долины
Увидел он ручей,
Добрел до берегов и лег в тени ветвей.
Журчанье вод, дерев вершины,
Душистая трава, прохладный бережок,
И тень, и легкий ветерок —
Все нежило, все говорило:
«Люби иль почивай!» – Люби! таких затей
Мехмету в ум не приходило,
Хоть он и мог. – Но спать! вот это мило,
Благоразумней и верней.
Зато Мехмет, как царь, уснул в долине;
Положим, что царям приятно спать дано
Под балдахином на перине,
Хоть это, впрочем, мудрено.
 

* * *

 
О вы, которые любили
Парнаса тайные цветы
И своевольные мечты
Вниманьем слабым наградили,
Спасите труд небрежный мой
Под сенью покрова —
От рук невежества слепого,
От взоров зависти косой.
Картины, думы и рассказы
Для вас я вновь перемешал,
Смешное с важным сочетал
И бешеной любви проказы
В архивах ада отыскал…
 

* * *

 
Примите новую тетрадь,
Вы, юноши, и вы, девицы, —
Не веселее ль вам читать
Игривой музы небылицы,
Чем пиндарических похвал
Высокопарные страницы —
Иль усыпительный журнал,
Который был когда-то в моде,
А нынче так тяжел и груб,
Который вопреки природе
Быть хочет зол, и только глуп.
 

* * *

 
Раззевавшись от обедни,
К Катакази[177] еду в дом.
Что за греческие бредни,[178]
Что за греческой содом!
Подогнув под ‹жопу› ноги,
За вареньем, средь прохлад,
Как египетские боги,
Дамы преют и молчат.
 
 
«Признаюсь пред всей Европой, —
Хромоногая кричит, —
Маврогений[179] толсто‹жопый›
Душу, сердце мне томит.
Муж! вотще карманы грузно
Ты набил в семье моей.
И вотще ты пятишь гузно,
Маврогений мне милей».
 
 
Здравствуй, круглая соседка!
Ты бранчива, ты скупа,
Ты неловкая кокетка,
Ты плешива, ты глупа.
Говорить с тобой нет мочи —
Все прощаю! бог с тобой;
Ты с утра до темной ночи
Рада в банк играть со мной.
 
 
Вот еврейка[180] с Тадарашкой.[181]
Пламя пышет в подлеце,
Лапу держит под рубашкой,
Рыло на ее лице.
Весь от ужаса хладею:
Ах, еврейка, бог убьет!
Если верить Моисею,
Скотоложница умрет!
 
 
Ты наказана сегодня,
И тебя пронзил Амур,
О, чувствительная сводня,
О, краса молдавских дур.
Смотришь: каждая девица
Пред тобою с молодцом,
Ты ж одна, моя вдовица,
С указательным перстом.
 
 
Ты умна, велеречива,
Кишиневская Жанлис,[182]
Ты бела, жирна, шутлива,
Пучеокая Тарсис.[182]
Не хочу судить я строго,
Но к тебе не льнет душа —
Так послушай, ради бога,
Будь глупа, да хороша.
 

* * *

 
Теснится средь толпы еврей сребролюбивый,
Под буркою казак, Кавказа властелин,
Болтливый грек и турок молчаливый,
И важный перс, и хитрый армянин —
 

* * *

 
Эллеферия[183], пред тобой
Затмились прелести другие,
Горю тобой, я вечно твой,
Я твой навек, Эллеферия!
 
 
Ее пугает света шум,
Придворный блеск ей неприятен;
Люблю в ней пылкий, правый ум.
И сердцу глас ее понятен.
 
 
На юге, в мирной темноте
Живи со мной, Эллеферия,
Твоей … красоте
Вредна холодная Россия.
 

ЭПИГРАММА

(НА А. А. ДАВЫДОВУ)

 
Оставя честь судьбе на произвол,
Давыдова, живая жертва фурий,
От малых лет любила чуждый пол‹,›
И вдруг беда! казнит ее Меркурий,
Раскаяться приходит ей пора,
Она лежит, глаз пухнет понемногу,
Вдруг лопнул он: что ж дама? – «Слава богу!
Все к лучшему: вот новая ‹дыра›!»
 

* * *

 
Я не люблю твоей Корины,
Скучны любезности картины.
В ней только слезы да печаль
И фразы госпожи де Сталь.
Милее мне живая младость,
Рассудок с сердцем пополам,
Приятной лести жар и сладость,
И смелость едких эпиграмм,
Веселость шуток и рассказов,
Воображенье, ум и вкус,
И для того, мой Безобразов,
К тебе
 

* * *

 
A son amant Egle sans resistance
Avait cede – mais lui pвle et perclus
Se demenait – enfin n’en pouvant plus
Tout essoufle tira… sa reverance, —
«Monsieur. – Egle d’un ton plein d’arrogance,
Parlez, Monsieur: pourquoi donc mon aspect
Vous glace-t-il? m’en direz vous la cause?
Est-ce degout?» – Mon dieu, c’est autre chose. —
«Exces d’amour?» – Non, exces de respect.[184]
 

* * *

 
J’ai possede maоtresse honnete,
Je la servais comme il lui faut,
Mais je n’ai point tourne de tete, —
Je n’ai jamais vise ‹si› haut.[185]
 

1822

В. Ф. РАЕВСКОМУ

 
Не даром ты ко мне воззвал
Из глубины глухой темницы.
 

В. Ф. РАЕВСКОМУ[186]

 
Не тем горжусь я, мой певец,
Что привлекать умел стихами
Вниманье пламенных сердец,
Играя смехом и слезами,
 
 
Не тем горжусь, что иногда
Мои коварные напевы
Смиряли в мыслях юной девы
Волненье страха и стыда,
 
 
Не тем, что у столба сатиры
Разврат и злобу я казнил,
И что грозящий голос лиры
Неправду в ужас приводил,
 
 
Что непреклонным вдохновеньем,
И бурной юностью моей,
И страстью воли, и гоненьем
Я стал известен меж людей, —
 
 
Иная, высшая награда
Была мне роком суждена —
Самолюбивых дум отрада!
Мечтанья суетного сна!..
 

В. Ф. РАЕВСКОМУ

 
Ты прав, мой друг – напрасно я презрел
Дары природы благосклонной.
Я знал досуг, беспечных муз удел,
И наслажденья лени сонной,
 
 
Красы лаис, заветные пиры,
И клики радости безумной,
И мирных муз минутные дары,
И лепетанье славы шумной.
 
 
Я дружбу знал – и жизни молодой
Ей отдал ветреные годы,
И верил ей за чашей круговой
В часы веселий и свободы,
 
 
Я знал любовь, не мрачною тоской,
Не безнадежным заблужденьем,
Я знал любовь прелестною мечтой,
Очарованьем, упоеньем.
 
 
Младых бесед оставя блеск и шум,
Я знал и труд, и вдохновенье,
И сладостно мне было жарких дум
Уединенное волненье.
 
 
Но все прошло! – остыла в сердце кровь.
В их наготе я ныне вижу
И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь,
И мрачный опыт ненавижу.
 
 
Свою печать утратил резвый нрав,
Душа час от часу немеет;
В ней чувств уж нет. Так легкий лист дубрав
В ключах кавказских каменеет.
 
 
Разоблачив пленительный кумир,
Я вижу призрак безобразный.
Но что ж теперь тревожит хладный мир
Души бесчувственной и праздной?
 
 
Ужели он казался прежде мне
Столь величавым и прекрасным,
Ужели в сей позорной глубине
Я наслаждался сердцем ясным!
 
 
Что ж видел в нем безумец молодой,
Чего искал, к чему стремился,
Кого ж, кого возвышенной душой
Боготворить не постыдился!
 
 
Я говорил пред хладною толпой
Языком истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный.
 
 
Везде ярем, секира иль венец,
Везде злодей иль малодушный,
Тиран льстец,
Иль предрассудков раб послушный.
 

* * *

 
Дай, Никита,[187] мне одеться:
В митрополии звонят.
 

* * *

 
Мой друг, уже три дня
Сижу я под арестом[188]
И не видался я
Давно с моим Орестом[189].
Спаситель молдаван,
Бахметьева[190] наместник,
Законов провозвестник,
Смиренный Иоанн,[191]
За то, что ясский пан,
Известный нам болван
Мазуркою, чалмою,
Несносной бородою —
И трус и грубиян —
Побит немножко мною,
И что бояр пугнул
Я новою тревогой, —
К моей канурке строгой
Приставил караул…
 
 
………………………………
Невинной суеты,
А именно – мараю
Небрежные черты,
Пишу карикатуры, —
Знакомых столько лиц, —
Восточные фигуры
‹Ебливых› кукониц[192]
И их мужей рогатых,
Обритых и брадатых!
 

НА ЛАНОВА[193]

 
Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей
 

* * *

 
На тихих берегах Москвы
Церквей, венчанные крестами,
Сияют ветхие главы
Над монастырскими стенами.
Кругом простерлись по холмам
Вовек не рубленные рощи,
Издавна почивают там
Угодника святые мощи.
 

* * *

 
Один, один остался я,
Пиры, любовницы, друзья
Исчезли с легкими мечтами, —
Померкла молодость моя
С ее неверными дарами.
Так свечи, в долгу ночь горев
Для резвых юношей и дев,
В конце безумных пирований
Бледнеют пред лучами дня.
 

ТАВРИДА

Gib meine Jugend mir zurьck[194]

 

 

I

 
Ты вновь со мною, наслажденье;
В душе утихло мрачных дум
Однообразное волненье!
Воскресли чувства, ясен ум.
Какой-то негой неизвестной,
Какой-то грустью полон я;
Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный —
Я снова посещаю вас…
Пью томно воздух сладострастья,
Как будто слышу близкий глас
Давно затерянного счастья.
___________________
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга,
Где скал нахмуренные своды
 

II

 
За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкой взор
Следы ноги ее прелестной —
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами,
Кропя их жгучими ‹?› [слезами ‹?›]
__________________
Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал [с таким] волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси, полные томленьем…
 

* * *

 
Чугун кагульский[195], ты священ
Для русского, для друга славы —
Ты средь торжественных знамен
Упал горящий и кровавый,
Героев севера губя