– Так: опять подозрения! опять ревность! Это, ей-богу, несносно.
С этим словом он встал и взял шляпу.
– Ты уж едешь, сказала дама с беспокойством. Ты не хочешь здесь отобедать?
– Нет, я дал слово.
– Обедай со мною, продолжала она ласковым и робким голосом. Я велел<а> взять шампанского.
– Это зачем? разве я московский банкомет? разве я без шампанского обойтиться не могу?
– Но в последний раз ты нашел, что вино у меня дурно, ты сердился, что женщины в этом не знают толку. На тебя не угодишь.
– Не прошу и угождать.
Она не отвечала ничего. Молодой человек тотчас раскаялся в грубости сих последних слов. Он к ней подошел, взял ее за руку и сказал с нежностию: Зинаида, прости меня: я сегодня сам не свой; сержусь на всех и за всё. В эти минуты надобно мне сидеть дома… Прости меня; не сердись.
– Я не сержусь, Валериан: но мне больно видеть, что с некоторого времени ты совсем переменился. Ты приезжаешь ко мне как по обязанности, не по сердечному внушению. Тебе скучно со мною. Ты молчишь, не знаешь чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтоб со мною побраниться и уехать…. Я не упрекаю тебя: сердце наше не в нашей воле, но я….