Czytaj książkę: «Хранители. Четвертое уравнение», strona 3
Игорь метнулся к холодильнику, достал из него остатки колбасы и скормил собаке.
– Больше нет, – сказал он, когда Рекс, облизываясь, просительно глянул в его глаза.
– Значит, надо купить. – Владимир Александрович повернулся к лопоухому: – Михаил, сходите, пожалуйста, за колбасой и возьмите побольше. Пес не покинет темпоральную камеру, пока мы не выясним причину отклонений пространственно-временного тоннеля от заданных значений.
В отсутствие Михаила Рекса опять отправили в прошлое. Теперь на пятьдесят лет назад в глухую таежную деревню периода осенней распутицы. И снова он вернулся из путешествия во времени сухой и с чистыми лапами. Правда, на этот раз к пыльце и веточкам полыни на его шерсти добавилась россыпь серых головок репейника.
Пес требовательно залаял. К счастью, лаборант довольно скоро вернулся из магазина с пузатым бумажным пакетом в руках и добрым шматом докторской колбасы утихомирил мохнатого вымогателя.
Рекс мигом схарчил угощение, лопатой языка слизал с пола выпавшие из пасти слюнявые розовые кусочки и, клацнув зубами, требовательно посмотрел на людей.
– Хватит пока, обжора, а то поплохеет.
Рекс правильно понял профессора, улегся на пол темпоральной установки и опустил голову на сложенные крест-накрест лапы. Объектив закрепленной на его спине экшн-камеры колебался в такт любому движению, но при этом всегда оставался на пару сантиметров выше покрытого жесткой коричневой шерстью черепа. Владимир Александрович удовлетворенно хмыкнул и обратился к самому возрастному из помощников:
– Игорь, сделайте распечатку процессов. А вы, Руслан, – он посмотрел на рыжеволосого лаборанта, – возьмите мультиметр и проверьте контакты. Вдруг где-то утечка тока. Падение напряжения вполне могло стать причиной сбоя регистров при открытии пространственно-временного окна. И, пожалуйста, будьте предельно внимательны. Я не горю желанием повторно возвращаться к отработанной версии из-за вашего ротозейства.
– А мне что делать? – поинтересовался Михаил.
– Снимите камеру с пса и скопируйте записи с карты памяти в компьютер. Как закончите, верните устройство на место и дайте подопытному колбасы. Ничто так не способствует устойчивому закреплению условных рефлексов, как регулярное вознаграждение.
Лаборант кивнул, открыл темпоральную камеру и вошел внутрь клетки-яйца. Рекс вскочил. Виляя хвостом, сделал шаг навстречу человеку и ткнулся мокрым носом в руку.
– Привет, бродяга, – ласково потрепал его по загривку Михаил. Присел на колено, вытащил компактную мини-камеру из пазов держателя. – Будешь хорошо себя вести, получишь колбасу.
Рекс лизнул его в нос и, вывалив язык из пасти, часто задышал. Михаил улыбнулся, снова потрепал пса по голове и вышел из клетки. Пес тем временем лег на пол и опять опустил голову на лапы.
Пока Михаил переносил видеозаписи в память компьютера, второй лаборант проверял электрические цепи. Опасаясь вызвать недовольство профессора плохо сделанной работой, Руслан старательно тыкал кончиками щупов в контактные группы, неотрывно следя за показаниями мультиметра.
Тем временем сам Владимир Александрович, на пару с Игорем, внимательно изучал распечатки. Примерно через полчаса он положил последний из просмотренных листов на стол и задумчиво пробормотал:
– Странно, никаких изменений. Может, я что-то упустил из виду? А вы что скажете, коллега?
Игорь провел рукой по зачесанным назад темным волосам.
– В распечатках нет ничего необычного. Судя по данным, установка работала в штатном режиме.
– Вот именно! Точно так же она работала вчера и позавчера, и позапозавчера, но ничего подобного не происходило.
Профессор заложил руки за спину и заковылял взад-вперед, сильно прихрамывая на левую ногу. Подошвы его изрядно поношенных ботинок поскрипывали. Помощники удивленно наблюдали за перемещениями босса по лаборатории. Никогда ранее они не видели его в состоянии такого нервного возбуждения. Даже пес и тот следил за ним – попеременно приподнимая брови, водил глазами из стороны в сторону.
Наконец Воронцов остановился и показал затянутой в перчатку рукой на Рекса. Тот навострил уши, по-прежнему не отрывая голову от лап.
– Столько собак погибло за все время испытаний, а этот жив-живехонек. И это хорошо… нет, это замечательно! Только кто-нибудь объясните мне: почему мы не можем отправить его, куда захотим? Как будто сегодня утром сгенерированный установкой пространственно-временной тоннель синхронизировался с созданным кем-то, знать бы еще кем, искажением структурной ткани четвертого измерения. – Профессор повернулся к старшему научному сотруднику: – Так что, Игорь, если моя гипотеза верна и мы действительно присоседились к созданному кем-то каналу, это не успех, а фиаско. Рано мы начали праздновать победу, коллеги.
– Но ведь пес-то живой, – не согласился с начальником старший научный сотрудник.
Владимир Александрович невесело усмехнулся:
– А вы уверены, что это наша заслуга? Вдруг он до сих пор жив лишь потому, что созданная нами установка открыла вход в этот самый канал? – Игорь хотел было возразить, но Воронцов выставил перед собой руку в перчатке: – Хорошо, допустим, это наше достижение. Но, согласитесь, добиться безопасного возвращения живого организма из путешествия во времени и не иметь при этом возможности отправить его куда-либо по нашему разумению – все равно что ехать за рулем собственной машины, не управляя ею. Потому что ее саму везет эвакуатор.
Профессор повернулся спиной к старшему сотруднику и снова заковылял по лаборатории. «Скрип-топ, скрип-топ, скрип-топ», – шагал он от стены к стене, задумчиво глядя себе под ноги.
Игорь оторопело поправил массивные очки. И почему он сам не догадался об этом? Действительно, какой смысл в их изобретении, если оно не позволяет свободно перемещаться в четвертом измерении? А кстати, где побывал пес? Он посмотрел на Михаила. Тот недавно закончил переносить данные с видеокамеры в компьютер и вплотную приступил к выполнению второй части задания.
Едва лопоухий подошел к холодильнику, Рекс поднял голову, но остался лежать. Он лишь приоткрыл пасть и, свесив язык набок, учащенно задышал в предвкушении вкусной колбасы. Его так и подмывало гавкнуть, но он сдержал в себе порыв. Это щенки лают по любому поводу и без, а он взрослый воспитанный пес.
Михаил достал колбасу из холодильника, отрезал от батона «Докторской» солидный кусок и направился к темпоральной камере. Пока пес лакомился угощением, вновь пристегнул к закрепленной ремнями пластиковой попонке миниатюрную экшн-камеру и вышел из клетки.
Тем временем профессор остановился. Сурово сдвинул брови к переносице и пристально посмотрел на рыжего:
– Вы закончили?
– Да, Владимир Александрович!
– И что?
– Все в порядке.
– А если проверить? – едко поинтересовался Воронцов.
Руслан обиженно засопел:
– Проверяйте, только ничего не найдете. Я дважды перепроверил, все цепи исправны.
Профессор еще несколько секунд сверлил рыжего лаборанта взглядом. Потом глубокая складка между мохнатыми гусеницами бровей разгладилась, из глаз исчез холодный блеск, а губы тронула легкая улыбка.
– Возьмите, Руслан, это за правило, и со временем вы станете хорошим ученым. – Воронцов переключился на второго лаборанта: – Вы, Михаил, я вижу, тоже освободились. Ну что ж, давайте узнаем, где побывал наш четырехлапый друг.
Глава 3. Сирота
Андрей едва не расплескал кофе, когда в прихожей его временного жилища раздалось пронзительное дребезжание. Знакомые и друзья знали, что он на дух не переносит оглушительные звуки старого, времен царя Гороха, электрического звонка, и, по старинке, стучали кулаком в дверь. Хозяйка квартиры, сухонькая пенсионерка с морщинистым лицом и похожими на крысиные лапки руками, приходила за очередной данью, как в шутку называл Андрей ежемесячную плату за арендованное жилье, двадцать восьмого числа каждого месяца в одно и то же время – девятнадцать часов десять минут. Она тоже не пользовалась звонком, уважая просьбу молодого, спортивного телосложения квартиранта, хотя подобная уступчивость была ей не свойственна. Но чего не сделаешь ради денег.
До встречи с Андреем Аглая Филипповна замучилась с поиском арендаторов скромной двухкомнатной квартирки на третьем этаже старенькой пятиэтажки. Она получила ее в наследство от умершего брата и, поскольку почти боготворила его при жизни, запрещала квартирантам что-либо в ней менять.
Собственно, по этой причине Андрей и поселился в похожем на музей хрущевской эпохи жилище. Прежние квартиросъемщики не задерживались здесь дольше месяца. Видимо, их тонкая душевная организация не выдерживала пытки страшненькими обоями, жутко неудобной в бытовом отношении мебелью и сводящим с ума оглушительно-трескучим звонком. Андрей же оказался совершенно нетребовательным к обстановке. Его все устраивало в квартире, особенно низкая по меркам Москвы арендная плата, и только проклятый звонок выводил из себя.
Часы на стене крохотной, чуть больше четырех квадратных метров, кухоньки показывали половину седьмого утра. Андрей недавно проснулся и теперь завтракал, собираясь в скором времени отправиться на работу.
– Кого там черти несут в такую рань? – недовольно пробормотал он, встал из-за стола и пошаркал в коридор. Сквозь старый дверной глазок смутно угадывался темный мужской силуэт. – Кто?
– Воронцов Андрей Владимирович?
– Да, это я.
– Откройте! Полиция!
«Странно, с чего бы я им понадобился?» – подумал Андрей и, щелкнув замком, приоткрыл дверь.
Молодой улыбчивый парень в полицейской форме вскинул руку к козырьку фуражки:
– Лейтенант Рябинин. Андрей Владимирович, вы родились в Москве пятнадцатого декабря две тысячи шестого года?
– Совершенно верно. На каком основании вы меня допрашиваете?
– Пожалуйста, не волнуйтесь, это не допрос, а простая формальность. Ваш отец Воронцов Владимир Александрович?
Андрей кивнул и спросил с нотками беспокойства в голосе:
– А в чем, собственно, дело?
Лейтенант сунул руку в карман форменной куртки, вынул запечатанный конверт и протянул Андрею:
– Вам письмо.
– Какое письмо? – Андрей инстинктивно спрятал руки за спину и удивленно уставился на лейтенанта. – Почему? В смысле, вы же не почтальон, а полицейский. Это что – розыгрыш?
– Вовсе нет. Владимир Александрович не знает, где вы проживаете, поэтому попросил нас доставить вам важное сообщение. Он посчитал, у нашего ведомства это получится сделать быстрее, лучше и надежнее, чем у «Почты России». Вы так не думаете?
Андрей решил оставить вопрос без ответа. Его отец вполне мог пойти на такой шаг. Видный ученый мирового уровня, он без стука входил в любой из кремлевских кабинетов. С него станется обратиться в отделение полиции со столь необычной просьбой. А впрочем, вряд ли он сам куда-то ходил. Наверное, позвонил знакомому генералу из МВД и попросил об одолжении. Вероятно, этот лейтенант самолично сбегал к ним домой, забрал конверт, пробил по базе, где живет блудный сын светоча отечественной науки, и принес тому послание из родительского гнезда.
«Интересно, с чего вдруг отец написал письмо? Неужели дома что-то стряслось?»
Андрей забрал у лейтенанта заклеенный почтовый конверт. Оторвал узкую полоску сбоку, смял в комок и машинально сунул в карман домашних брюк. Вытащил из конверта сложенный пополам лист бумаги, с хрустом развернул его, бегло прочитал первые несколько строк и переменился в лице.
Лейтенант участливо поинтересовался:
– Что с вами? Вам плохо?
Андрей помахал перед ним растопыренной пятерней:
– Нет-нет, со мной все в порядке. Можете идти. – Лейтенант козырнул, лихо повернулся на каблуках и затопал к лестнице. Андрей запоздало спохватился и торопливой скороговоркой бросил ему вслед: – Огромное спасибо, товарищ лейтенант… и простите за беспокойство.
Спустя десять минут с бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами Андрей мчался по Москве, но не на работу (он позвонил начальнику и сказал, что по семейным обстоятельствам берет недельный отпуск), а к родителям. Вернее, к отцу. С мамой он так и не успел поговорить. Позавчера она умерла в больнице от неоперабельного рака поджелудочной железы.
Вполне возможно, все эти годы его глупого, наивного протеста она хотела увидеть единственного сына, обнять, о многом расспросить или просто помолчать, баюкая голову родной кровиночки на своей груди. Хотела, а он из-за непомерной гордыни и раздутого до небес эгоизма лишил ее, быть может, единственной радости в жизни. И ладно бы, если та жизнь была легкой. Так ведь нет! Неизвестно, сколько лет подряд она каждый день вела изнурительную борьбу с тяжелой, изматывающей душу и тело болезнью, ожидая хотя бы крохотной весточки от сына. Ждала молча, покорно, скрывая ожидание от всех, да так и не дождалась.
– Я должен был почувствовать, должен, – с сердитой злобой на себя прошипел Андрей. Жгучие слезы душили его. Он так стиснул руки, что кожаная оплетка руля жалобно заскрипела под пальцами.
Из соседней полосы на дорогу перед его «ауди» неожиданно вывернул аквамариновый «чери тигго». Андрей ударил по тормозам и заорал, нервно стуча основанием ладони по клаксону:
– Куда прешь, болван?! Шары разуй, придурок!
Он резко дернул руль вправо и выскочил на соседнюю полосу перед носом черного «лендровера». Сзади раздался гневный гудок.
– Пошел на хрен! – огрызнулся Андрей и чуть поддал газу.
Дорожный инцидент помог немного сбросить нервное напряжение последних минут и переключиться с личных переживаний на реалии текущего дня. Как оказалось, вовремя. Промедли Андрей еще несколько мгновений, и беды было бы не миновать. А так он вовремя среагировал на смену сигнала светофора. Визжа тормозами, серебристая «ауди» остановилась в паре сантиметров от выпуклого бампера впередистоящей машины.
Андрей глубоко вдохнул, закрыл глаза и медленно выпустил воздух через ноздри.
– Соберись, не хватало еще в аварию попасть, – приказал он себе и поднял веки.
Таймер электронного регулировщика отсчитывал последние секунды запрещающего сигнала. Вскоре загорелся зеленый. Поток машин дружно взревел моторами и покатился по асфальтированному дорожному полотну.
Спустя тридцать минут Андрей свернул в проулок, проехал под аркой между домами и оказался в до боли знакомом дворе. Воздух звенел от криков и шлепающих ударов по мячу. Ребята играли в футбол на огороженной проволочной сеткой площадке и до хрипоты спорили друг с другом, когда дело касалось нарушения дворовых правил игры.
Положив руки на руль, Андрей с улыбкой наблюдал за шумной ватагой. Воспоминания нахлынули на него. Он вдруг увидел среди юных игроков себя и школьных друзей. В глазах неожиданно защипало, зрение стало расплывчатым.
Андрей шмыгнул носом, смахнул с ресниц так некстати накатившую слезу и посмотрел на женщину с коляской. Та шла по дорожке от детской площадки к похожим на забавных зверюшек кустам. С ними Андрея тоже немало связывало. Возле одного из этих кустов много лет назад его первый раз в жизни поцеловала девочка. На следующий день влюбленный в Ленку из параллельного класса старшеклассник пришел разбираться с более удачливым конкурентом и без лишних разговоров поставил Андрею синяк под глазом.
Прячась за этими же кустами, Андрей впервые попробовал курить. Думал, родители ничего не узнают, но он ошибался. Мама увидела его с сигаретой в зубах из окна их квартиры и обо всем рассказала отцу. Вечером ни о чем не подозревающий сын вернулся домой, поужинал и хотел сесть за уроки, но отец позвал его на серьезный мужской разговор.
Столько лет прошло с той беседы, а Андрей помнил ее так, словно она состоялась вчера. В тот вечер отец впервые говорил с ним как с равным. Это настолько поразило Андрея, что он почти слово в слово запомнил весь их тогдашний разговор и никогда с тех пор не нарушал данное отцу обещание.
– Ну почему ты точно так же не поговорил со мной, когда я собрался уйти из дома? – прошептал Андрей, зажмурив глаза. – Почему? Может быть, тогда бы все пошло по-другому и я бы попрощался с мамой до того, как она ушла от нас навсегда.
Он еще несколько минут посидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к стуку сердца в груди и думая о прожитых годах. Поразительно, как быстро летит время. Совсем недавно он бегал сопливым пацаненком по улице, и самой большой неприятностью для него была двойка за невыученные уроки.
– И где теперь эти проблемы? Да я бы сейчас с радостью получил хоть тысячу двоек, лишь бы увидеть маму еще разок, – пробормотал Андрей, распахнул глаза и рывком открыл дверцу автомобиля.
Он выбрался из салона, поставил машину на сигнализацию и зашагал к родительскому дому. На скамеечке возле крыльца, в тени покрытой россыпью изумрудных листочков старой сирени, сидели две пожилые женщины. Одна в байковом халате с красными розами на синем фоне и тапочках на босу ногу. Другая – в черной трикотажной юбке и серой кофточке с деревянными пуговицами. Они о чем-то оживленно беседовали и не заметили бы Андрея, не вздумай тот с ними поздороваться.
Женщина в халате подняла голову и подслеповато прищурилась.
– Андрюшка, это ты, что ль?! – воскликнула она, всплеснув руками.
– Я, теть Глаш, собственной персоной, – грустно улыбнулся Андрей.
– Это ж сколь мы с тобой не видалися, милок? Лет пять, наверна, если того не больше.
– Ну, как-то так.
– Слыхал, что с мамой твоей приключилося? Потому и приехал, да? – Андрей кивнул. Глафира Степановна печально вздохнула, по-старушечьи пожевала бледными сухими губами и сказала, не сводя с Андрея доброго взгляда голубоватых глаз: – Хорошая она была женщина, ни разу плохих слов от нее не слыхивала. Всегда интересовалася, как себя чуйствую, кажный день доброго здравьичка желала. Молодая она супротив меня была, ей бы жить еще да жить, а вот поди-ка ты, как оно все получилося. Эх-хе. Похроны-то кадась?
– Не знаю, теть Глаш, я как весточку от бати получил, так сразу и приехал. Он этими делами занимается, его и надо спрашивать.
– Ну да, ну да, – покивала Глафира Степановна и, неожиданно для Андрея, перекрестила его. – Ты держись, Андрюшенька, и на Бога-то не гневайся, что он так рано твою маму забрал. Никто ведь не знает, сколь ему на роду написано, это лишь одному Господу Иисусе известно. Видать, понадобилася она ему там на небесах-то. Трудно ему стало без нее, вот он и призвал, голубушку, к себе.
Андрей скептически относился к религии. Все эти разговоры о божественном были ему скучны и неинтересны. Он с трудом удержался от кривой ухмылки, попрощался с набожной старушкой и поспешно скрылся в подъезде.
– Слышь, Степановна, а это хто такой? – спросила соседку по скамейке женщина в юбке и кофточке. – Чой-та я раньше его тутова и не видала никогда.
– Да это Андрюшка Воронцов, сын Ладимирсанча из девяносто второй.
– А-а, это мущщина такой представительный, всегда с иголочки одет, с красивой бородой, в шляпе? За ним ишшо иномарка така длинная, черная с темными стеклами чуть ли не кажный день приезжат?
– Ну да, он самый. Грят, Ладимирсанч большой ученый. Работает то ли в министерстве, то ли в закрытом институте каком-то. – Глафира Степановна потрясла узловатым пальцем у себя перед носом: – За простыми-то людьми, небось, такие машины не посылают. Ты, Зина, в наш дом заехала уж посли того, как Андрей разругался с родителями в пух и прах, потому-то его и не видала до ся дня, а я ихню семью хорошо знаю. Давно с ними познакомилася. Андрюшка тада в пятом класси учился. Играли оне с ребятами в футбол на площадке, а он возьми да и засандаль мне мячом в окно.
Глафира Степановна улыбнулась. В уголках глаз появилось больше морщинок-лучиков.
– Я с работы прихожу, а у мня дыра в кухонном окне, весь пол в осколках и мяч под столом лежит. Ну я по суседям пошла. Давай расспрашивать: не видал ли кто из них, что за сорванец погром в моей кухне учинил? Слово за слово и узнала, что это Андрюшкина проделка. Пришла к ним домой и грю: «Так, мол, и так, люди добрые, ваш сын ущербу мне нанес, неплохо бы стекло на моей кухне поменять». А Ладимирсанч левой рукой бороду поглаживает, смотрит на меня так по-доброму и грит таким, знаешь, голосом, будто гром где-то далеко в поле рокочет: «Не извольте беспокоиться, Глафира Степанна, идите домой, скоро усе будет в полном порядке». Ну, думаю, не может человек с таким приятным голосом, как у нашего батюшки, обманывать. Вернулась к себе в фатеру, давай на кухне прибираться. Только осколки с полу в ведро собрала, звонок в дверь. Открываю, а там двое мужичков стоят. Один из них грит: «Здрасти, уважаемая, мы к вам пришли новые стекла взамен разбитых ставить». Ну я их впустила, они быстро огрехи от Андрюшкиной проделки исправили.
Старушка плотнее запахнула халат и продолжила:
– А часа через два ко мне в гости вся семья Воронцовых пожаловала. Нин Митренна перед собой большую тарелку, полотенышком чистым прикрытую, держит, а из-под полотенышка-то запах только что испеченного яблочного пирога так и струится. Рядышком с ней виновник всей этой ситуации стоит красный как рак. Голову вниз опустил, носом шмыгает. Ладимирсанч баском приятным его спрашивает: «Что надо сказать, оболтус?» – и на меня смотрит, мягко так улыбается. Андрюшка промямлил что-то невнятное, прощения, видимо, попросил. Ну я, конечно, его простила и пригласила всех в гости на чай с пирогом. Одна бы я его все равно не съела, уж больно Нина-покойница большой его тады испекла. Старалась, ошибку сына заглаживала, а он, вишь, как ей за это отплатил. Так и умерла, с родной кровинушкой не попрощавшись.
Глафира Степановна прижала сухощавую, с выпуклыми извилинами синих вен, руку к губам и замолчала, глядя в одну точку перед собой.
– А от чего она преставилась-то? – нарушила затянувшееся молчание Зинаида Прокопьевна. – Болела, штоль?
– Ну, наверно, болела, раз так рано померла. Потом как-нибудь, при случае, спрошу у Ладимирсанча, мож, поделится горюшком-то. Коль узнаю, что да как, обязательно тебе поведаю. Ты мне лучше скажи: Малахова-то смотрела ли? А то я рано вчерась заснула, не дождалася его. Кто там к нему в гости-то приходил?
Пока старушки во дворе сплетничали, Андрей поднялся на нужный этаж и долго стоял перед дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он не знал, что сказать отцу, как начать с ним разговор. Больше всего он боялся увидеть невысказанный упрек в его глазах. Этот немой укор был для него страшнее самых горьких и обидных слов.
Наконец Андрей набрался решимости и вдавил пальцем черный кругляш. За дверью раздались похожие на птичью трель мелодичные звуки. Чуть позже послышались шаркающие шаги, щелкнул замок. Дверь со скрипом отворилась, на площадку упала косая полоса желтого света с длинной тенью посередине.
Андрей увидел отца. Тот заметно постарел за эти годы, ссутулился, словно все это время носил на спине тяжеленный мешок. Некогда пышная шапка темных волос заметно поредела и приобрела серый налет, как будто голову обильно посыпали пеплом. Бороду и усы посеребрила седина. Лоб и лицо избороздили глубокие морщины. В тусклых от печали глазах притаилась грусть.
При виде сына Владимир Александрович разом весь подобрался. Расправил плечи, выпрямился; бледные губы тронула улыбка, в глубине карих глаз вспыхнули радостные огоньки, и грусть на время спряталась за этими искорками неподдельного счастья.
– А-а, это ты, сынок!
Владимир Александрович посторонился, пряча правую руку за спину. Андрей, правда, заметил плотно обтягивающую ладонь черную кожаную перчатку, но не придал этому значения. Вошел в некогда бывшую для него родной квартиру. Глубоко втянул носом знакомый с детства запах лаванды. За прошедшие годы здесь ничего не изменилось. Даже обои на стенах прихожей были те же, что и в тот день, когда он ушел, от души хлопнув дверью.
– Чай будешь или тебе чего покрепче налить?
– Я за рулем.
– Понятно. Тогда чаю. – Владимир Александрович ушел на кухню, загремел чайником, пустил воду из крана. – Ты проходи, чего зря ума в коридоре торчать.
Андрей снял кожаные туфли, надел тапочки с желтыми гоночными машинками в синих квадратиках. В них он когда-то ходил по квартире. Видимо, мама не убирала тапки в надежде, что сын когда-нибудь придет в гости. Он пришел, да только вот она его не дождалась.
Андрей стиснул зубы и сжал кулаки, борясь с нахлынувшей на него злостью. Он злился на себя, на отца и на мать, хотя понимал, что родители здесь ни при чем. Все, что с ним произошло, – дело его собственных рук, но ведь это так заманчиво – обвинить в своих бедах еще кого-нибудь, кроме себя.
Отец на кухне стучал посудой, хлопал дверцей холодильника. Андрей так и представил, как тот неторопливо нарезает сыр и колбасу, раскладывает разные по толщине желтые полоски и красноватые с белыми точками жира кругляши по тарелкам. Намазывает хлеб маслом и тоже кладет на тарелку, но уже другую, с синей каемочкой по краю. Наполняет хрустальные розетки сваренным мамой еще в прошлом году вареньем и все это ставит на любимый мамин жостовский поднос.
Опять защипало в глазах и засвербело в носу. Андрей заставил себя думать о чем угодно, лишь бы не возвращаться мыслями к маме, глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выпустил воздух сквозь вытянутые трубочкой губы. Вроде бы полегчало.
Он прошел в гостиную, и опять воспоминания захлестнули его с головой. Здесь тоже все осталось без изменений, даже шторы на окнах висели вроде бы такие же, как в тот злополучный день. Хотя насчет них Андрей испытывал определенные сомнения. Все-таки много лет прошло, да и не обращал он тогда внимания на такие мелочи. Это сейчас каждая деталь кажется важной и как будто несет в себе глубокий смысл. А в то время его больше всего занимали внутренние переживания и связанная с ними обида чуть ли не на весь мир.
Дверь в его комнату была слега приоткрыта. Узкая черная щель между краем дверного полотна и косяком притягивала взгляд. Андрей сделал шаг по направлению к двери.
Отец появился в комнате в тот момент, когда сын почти дотронулся до отливающей фальшивым золотом причудливо изогнутой ручки.
– Хочешь зайти?
Андрей отдернул руку, машинально спрятал за спиной.
– Нет. С чего ты взял? Просто хотел посмотреть.
– Там ничего не изменилось за эти годы. Мать превратила твою комнату в подобие музея. Она искренне верила, что может вернуть тебя, сохраняя оставленный тобой порядок вещей, и до последней минуты ждала, что ты придешь. – Голос Владимира Александровича дрогнул, глаза подозрительно заблестели. Он откашлялся. Прихрамывая, подошел к журнальному столику промеж пары мягких кресел. Поставил на него поднос с парующими чашками чая и тарелками со снедью. Плюхнулся в кресло, показал рукой на другое: – Прошу.
Андрей кивнул. Подошел к соседнему креслу. Сел.
– Ты не стесняйся, Андрюша, ешь. Варенье твое любимое – вишневое. Мать каждый год его варила. Как затеет, бывало, возню с ягодами на кухне, так я ей говорю: «Далось тебе это варенье, у нас и так его девать некуда». А она посмотрит на меня с укором в глазах и спрашивает: «А если сынок в гости заглянет? Что ж я его, по-твоему, старым вареньем угощать буду?»
К горлу Андрея подкатил тугой комок. Он опустил голову, прижал сжатую в кулак ладонь к губам и долго смотрел на отливающие темным глянцем бока плавающих в лужице густого варенья ягод.
– Почему ты раньше не сказал, что мама больна? – Голос прозвучал глухо, будто спросонья.
– Ты не оставил адреса, где тебя искать. К тому же я сам недавно узнал о ее болезни. Она не хотела расстраивать ни тебя, ни меня и ничего не говорила о своем здоровье. Две недели назад Нине стало плохо, я вызвал скорую, вместе с ней приехал в больницу, тогда и узнал, какой у нее диагноз.
Андрей вперил в отца тяжелый взгляд немигающих глаз.
– Две недели. У тебя было целых две недели, чтобы найти меня. Я о многом хотел поговорить с мамой. Я бы не отходил от нее все эти дни. Я… – Андрей захлебнулся невысказанными словами, закрыл руками лицо и замолчал. Его плечи мерно подрагивали от беззвучного плача.
Владимир Александрович грустно улыбнулся, глядя рассеянным взором поверх головы Андрея.
– А у тебя было целых пять лет, чтобы хоть раз заглянуть в родительский дом. И ты меня понапрасну не вини. Я, как только узнал о смертельной болезни твоей матери, сразу начал разыскивать тебя. Но ты пойми, Андрей, Москва – не маленький городок. Ушло много времени на поиски, и хорошо, что хоть так получилось. По крайней мере, ты завтра проводишь маму в последний путь, а не приедешь на могилку спустя бог знает сколько времени после похорон.
– Где ты решил ее похоронить?
– На Измайловском.
– Где? – Андрей от удивления открыл рот, но вовремя спохватился и плотно сжал губы. Прошла почти минута, прежде чем он снова заговорил: – Это закрытое кладбище. Там давным-давно никого не хоронят.
– Мне пришлось потревожить очень влиятельных людей, чтобы получить разрешение. Отпевание завтра в десять в Рождественской церкви. После похорон поминки в ресторане «Гуси-лебеди».
– Надо чем-то помочь? Может, деньги нужны?
– Я все уже сделал, а деньги твоя мама заранее накопила. Она ведь знала, что ее ждет, вот и подготовилась.
Андрей шмыгнул носом, потер глаза и, хлопнув руками по бедрам, встал с кресла.
– Ладно, отец, пойду я, мне одному надо побыть. Завтра в церкви увидимся.
Владимир Александрович вытянул вперед руку в перчатке. Он явно хотел что-то сказать, но из неожиданно пересохшего рта вместо слов вырвался сиплый хрип. Андрей никогда ранее не видел отца таким взволнованным. Нижняя губа Воронцова-старшего мелко подрагивала, лицо сильнее вытянулось в длину и по цвету слилось с пепельной проседью бороды. Глаза потускнели и еще глубже ввалились в окаймленные темной, в морщинках, кожей глазниц. Он как будто постарел за эти мгновения на пару десятилетий.
– Твоя мама просила… я пообещал… это важно… – выдавил из себя Владимир Александрович, едва ворочая языком, неожиданно превратившимся в тяжелый, шероховатый ком ваты и душившим клокочущие в горле слова.
– Отец, что с тобой?! Зачем ты носишь эту чертову перчатку?! Ты в порядке?!
Андрей не на шутку испугался. Потерять почти в один день и мать, и отца – это было бы уже слишком. Одно дело годами жить самому по себе и не общаться с родителями из-за юношеской глупой гордости, но знать, что у них все в порядке и ты в любой момент можешь заехать в гости или позвонить. Совсем другое – осознавать, что ты и рад бы поговорить, да не с кем. Именно этот страх заставил его голос звенеть, как натянутая струна.
Владимир Александрович кивнул, обеими руками взял с журнального столика чашку, сделал несколько больших и шумных глотков. Самообладание постепенно возвращалось к отцу. Андрей понял это по тому, как все менее заметно дрожали его руки. Наконец он вернул полупустую чашку на место (донце звонко стукнулось о красочную жестянку подноса) и заговорил. На этот раз нормальным голосом.
