Мужчина в колготках

Приезжаю в Алушту. Знаю, что родители мои живут в каком-то доме отдыха, название которого связано с севером. Ну я встал у телеграфа и давай спрашивать у людей, где тут дом отдыха, у него название такое северное? Кто-то вспомнил, что есть тут «Северная Двина»… О, думаю, оно!

И только я собрался двигать в сторону этой самой «Двины», как из здания телеграфа выходит дядя Костя, друг папы и мамы, они вместе в Алушту поехали семьями. Дядя Костя видит меня. Немая сцена. Он садится прямо на тротуар и тычет в меня пальцем: «Это… это…», как будто привидение увидел.

– Да я это, я! А где папа?

Дядя Костя в себя пришел от удивления, спрятал меня за свою широкую спину и шепчет:

– Он на почте, тебе звонит. С ума сходит, телеграммы отсылает, ты же пропал!

Тут выходит отец:

– Кость, ну что, пойдем пивка выпьем?

Тут дядя Костя делает шаг в сторону, а за ним стою я! Теперь пришла папина очередь садиться на тротуар. Ну я все ему объяснил. Он у меня человек мудрый, новость принял спокойно:

– Что ни делается – все к лучшему, пусть будет так, коль ты решил.

Мама была счастлива.

Ноябрь, Алушта. Бархатный сезон. Мы отдыхаем, ходим в горы и на сьемки «Поцелуя Чаниты». Там снимался Спартак Мишулин. Спустя годы они с моим папой будут пить самогонку в автобусе на выборах Ельцина. Тогда Мишулин пообещал, что, если папа раньше его уйдет из жизни, Спартак станет моим крестным отцом. Так оно и случилось. Но это все потом…

В общем, счастливые и отдохнувшие, мы возвращаемся в Коряжму. Родители на работу, а я в девятый класс. Естественно, в школе меня никто не ждет. Педагоги уже гордятся мной – я же практически без пяти минут артист, студент Ярославского театрального…

В общем, пришлось мне садиться обратно за парту. А ведь я уже вкусил студенческой жизни. И точно знал, что буду поступать в цирковое, а значит, химия с физикой мне не нужны. Мне для поступления необходимы литература и история, по ним у меня пятерки, а значит, все остальное я учить не буду!

Начались конфликты с учителями. Иван Иванович по физике меня тихо ненавидит. «Химичка» Серафима Александровна, классная руководительница, тоже ненавидит, но громко. Валентина Анатольевна Перминова по алгебре-геометрии – подруга нашей семьи – ставит мне двойки и жалуется маме…

От меня в восторге только те педагоги, которые вели предметы, необходимые мне для поступления.

Валентина Анатольевна Перминова, учитель математики Александра Пескова:

«Саша, конечно, звезд с неба не хватал, но и в двоечниках не был. Я понимаю, что в той сфере деятельности, которой он сейчас занимается, ему точные науки и не должны были нравиться. Так что математика моя ему нужна была постольку поскольку – надо было экзамены сдать. Конечно, может, где-то ему трудновато давалось, он даже говорил, что у друга своего, Жени Кулешова, списывал. Но тройки-четверки обычно получал. Правда, чаще все-таки тройки.

Я знакома с семьей Песковых с 1970 года. И поэтому когда Саша узнал, что я буду у него учителем математики, наверняка не был этому рад. Он же знал, что, если будет плохо учиться, что-то делать не так, я сообщу его родителям. Поблажек я ему не делала, чаще даже, наоборот, относилась строже. Я вообще не сторонник того, чтобы личные отношения переносить на работу. Что заслужил – то заслужил.

При этом Саша был очень приятный мальчик в общении. Такой человек-праздник. Ему нравилось, чтобы вокруг него было весело. У него в друзьях были в основном девчонки.

Саша всегда был в центре внимания. Организовывал все школьные мероприятия. Стенгазеты тоже его рук дело. Яркие, красочные, приятно смотреть. Он всегда был в правофланговых, в совете дружины, в комсомольской организации. Горнистом, знаменосцем школы был. И обязательно вожатым. В пионеры вступил – сразу пошел с октябрятами возиться. Вступил в комсомол – взял шефство над пионерами. Ему нравилось быть с людьми, организовывать их досуг. Делать пусть маленький, но праздник. И то, что он не изменил своей мечте, когда вырос, поступил туда, куда хотел, стал большим артистом – это дорогого стоит. Очень хорошо, приятно наблюдать за ним, за тем, как он сумел себя реализовать.

Мама у него – человек активный, общественник. До сих пор в любой праздник мы собираемся у нее дома, поем. У Саши, наверное, это в крови – быть организатором. Когда он сюда, в Коряжму, приезжает, обязательно собирает всех друзей-знакомых. Каждая встреча с ним превращается в праздник.

Как-то, уже будучи известным артистом, он приехал к нам Коряжму, пришел в школу и устроил поэтический вечер: читал детям поэму «Василий Теркин». Для меня он тогда раскрылся совсем с новой стороны. Ведь его привыкли видеть больше пародистом, таким несерьезным, хотя это тоже большой труд.

Он никогда не стесняется говорить, что родом из маленького городка. Знаете, многие знаменитости начинают выдумывать себе более престижную биографию. А Саша не такой.

И я считаю, что это большой его плюс, что он сумел из глубокой провинции, в свое время ведь Коряжма вообще была поселком городского типа, выбиться в люди, стать знаменитым артистом и достичь своих вершин.

Молодец он. Дай Бог ему здоровья».

* * *

Итак, я заканчиваю школу, 10-й класс, выпускные экзамены. Естественно, все готовятся, переживают. При этом из нашего большого класса лишь единицы знали, куда собираются поступать. Но я ходил гордо. Я точно знал, что меня ждет цирковое училище.

Вместо того чтобы готовиться к экзаменам, я взял на себя всю подготовку выпускного вечера. Это же важно, это шоу (тогда я не знал такого слова, конечно, но уже чувствовал, как надо), все должно быть красиво, на высшем уровне.

В общем, учебу я забросил. Педагоги, конечно, сердились, но понимали, что Пескова надо как-то выпустить, не оставлять же его на второй год, когда у него такие амбиции и планы…

Наш директор, Борис Александрович Рябов, меня особенно не любил. Он был очень яркий мужчина и, видимо, терпеть не мог конкуренции. А в моем лице эта конкуренция была ого-го! Когда я куда-то приходил, на него уже никто не смотрел, ну и что, что директор! Даже уборщица тетя Зоя, гроза всей школы, меня обожала. А его вообще не ставила ни во что. И я понимал, что этим можно пользоваться. Хитрый же, Водолей, чего там говорить…

Так вот, этот Рябов изо всех сил пытался меня «завалить». На все экзамены приходил лично, когда я сдавал. И обязательно задавал каверзные вопросы. Или просил кого-то из педагогов меня «погонять». Откровенно меня «заваливал», чтобы я остался на пересдачу летом и не поступил в цирковое училище.

Но так или иначе я все сдал. Те предметы, которые не любил – на «троечку», а нужные для поступления – на твердые пятерки.

В школе у меня был друг, Женька Кулешов. Он был отличником и спортсменом. Ему легко давались все предметы, учителя его просто обожали. Как-то в старших классах он решил взять надо мной шефство по физподготовке. Сказал тоном, не терпящим возражений: «Так, будешь бегать со мной». И каждое утро, независимо от погоды, будил меня и заставлял бежать и подтягиваться на турнике. Ох, какое же это было мучение! Но я мужественно терпел. Друг же.

Тогда же, старшеклассниками, мы дали друг другу мужское обещание: он обязательно станет офицером, а я клоуном. Так и случилось. Мы оба нашу клятву сдержали. Может быть, именно она во многом помогла мне пройти все испытания на моем творческом пути.

Наутро после выпускного мы с Женькой и моим отцом сели в поезд до Москвы.

* * *

Как мы ехали в поезде, я почему-то почти не помню. Прибыли в Москву рано утром, где-то в половине седьмого, как-то позавтракали, отправили Женьку на другой вокзал (он ехал поступать в артиллерийское, на Украину) и сразу – в цирковое училище.

В памяти тут же возникает это здание: на 5-й улице Ямского Поля, дом 24, три ступеньки. Дверь закрыта, два больших окна, висит расписание приемной комиссии. И стоим мы с папой. Не поверите, но как только я там появляюсь сейчас – я стою на том же самом месте. Это какая-то дань уважения прошлым годам, хочется как будто обратно вернуться. Вернуться в тот момент, в то жизненное ощущение, когда трепетало сердце, когда человек был готов на какие-то поступки, и – осознанно или неосознанно – но он их делал… Хочется возвращаться и, может быть, даже делать выводы: прав ты был или неправ. Но тогда я считал, что всегда прав. Водолей, чего говорить. Мы такие, ненормальные на всю голову, если не сказать круче. Но хорошие. Талантливые, во всяком случае.

И вот, семь утра, мы стоим. Папа и мальчик – худенький, стройный, этакий белокурый архангельский «ломоносов». К нам приближаются три человека. В будущем – это мои педагоги Олег Ахматовский и Евгений Чернов (он до сих пор работает в училище и предан студентам). И великий Борис Александрович Бреев. Отец понимает, что это педагоги. Окликает их, говорит, мол так и так, приехали поступать, как нам сдать документы? В ответ я слышу: «А вы заявку подавали на поступление? Вам ответили?» Он говорит: «Нет». «Зачем же вы приехали? Вы должны были получить вызов. Может, ваши данные не подходят? Там же все написано, в бумажках у приемной комиссии…»

Папа поворачивается ко мне и говорит: «Ну тогда, сын, возвращаемся». А я отвечаю: «Пап, я домой не поеду, я же сказал тебе. Я артистом должен стать». И, видимо, то, что я сказал, очень понравилось педагогам. Потому что произошло какое-то чудо, и они согласились меня посмотреть. Тут я понял, что это – самый главный момент. Именно сейчас я должен доказать, что имею право на поступление. Все-таки эти три дяденьки, видимо, что-то соображают в этой жизни. И я смело пошел. А папа… папа сделал удивительное. Когда педагоги скрылись в дверях училища, он посмотрел на меня и сказал:

– Ты же хотел быть артистом?

– Да.

– Ты же мне обещал?

– Да.

– Ну тогда я поехал домой.

– Не понял, пап, как так?!

– Ну ты же обещал? Вот иди, поступай, доказывай.

Папа поцеловал меня и ушел. Это было сильно. Очень сильно с его стороны. Я посмотрел ему вслед, повернулся и зашел в училище. И уже навсегда остался там. Как в том стихотворении Леонида Куксо:

 
Помнится, было рискованно выдать свой план.
Еду учиться на клоуна. Где чемодан?
Рты поразинули родичи – ужас какой!
Ты – краснощекий уродище с рыжей башкой?
Поздно. Уж был на арене я. Цирк. Для меня
С первого, помню, мгновения в цирке родня.
 
 
Следом за мною в парадное глупо спешить.
Бросьте, мои буффонадные, хватит смешить.
Цирк. Только цирк. Верю, вынянчит лонж, доброта,
Запах веселый, опилочный, дней чехарда,
Песня вагонная, добрая. Время надежд…
Солнце восходит огромное, словно манеж.
 

* * *

Я открыл двери циркового училища. Был далекий 1979 год. Наступал июль. Солнышко светит, тепло, полный заряд положительных эмоций. Настроение – как у Шукшина, помните – «Шире шаг, маэстро!» Кстати, с этим произведением я и поступал.

Вхожу в аудиторию, большой хореографический зал, где сегодня занимается мой коллектив (по блату, втихушку, бесплатно, честно вам скажу! Но не потому, что я был в этом училище педагогом и режиссером многих номеров у студентов, которые выпускались. Просто здесь царят очень теплые отношения).

Сегодня в этой аудитории есть сцена, а тогда это был просто большой класс. Впереди – неизвестность. За столом сидят три человека, которые, видимо, что-то во мне разглядели еще до того, как я открыл рот. Я чувствовал их интерес ко мне и огромное уважение. Именно уважение я и запомнил. Педагоги на то и педагоги, чтобы с полувзгляда, жестом, мимикой дать понять человеку, что его уважают. Уважение – вообще самое важное в жизни, что может быть, наверное.

– Ну показывайте, Александр, на что вы способны.

О, я был готов, я был во всеоружии! Я же Песков или кто?! Наглый до беспредела…

И Саша выдал. Саша танцевал под «Бони М», «Полет на Венеру». У меня маленький магнитофончик такой был, там кассетка… Потом это еще раз повторилось в моей судьбе – маленький магнитофончик и кассетка – когда в 1988 году я становился ну якобы большим артистом… Об этом расскажу чуть позже.

А тогда, в 79-м, я жонглировал тремя большими теннисными мячиками, которые мне купил папа в нашем магазине. Помните, я рассказывал, как учился жонглировать и показывать пантомиму по книгам? В библиотеке при нашем Доме культуры были такие книги Ильи Григорьевича Рутберга, которые я проштудировал от и до, и брошюры из серии «В помощь самодеятельности» – в них печатались Лион Измайлов, Аркадий Арканов, Михаил Задорнов, тогда еще мало кому известные. Я учил наизусть тексты Измайлова, кстати, потом это мне очень пригодилось. Но к этому эпизоду мы еще вернемся, то ли еще будет, читайте дальше!

* * *

Итак, мальчик выступил. Свой тогдашний репертуар я помню до сих пор. Леонид Куксо – «Купола», «Клоун», Эдуардас Межелайтис – «Пепел». Василий Макарович Шукшин – «Шире шаг, маэстро!». Пушкин – «Я памятник себе воздвиг». Твардовский – «Василий Теркин». Семен Гудзенко – «Мое поколение»…

Сегодня эти произведения читают мои студенты, и я сам – на мастер-классах. Конечно, я делаю это уже по-другому, поскольку вырос, стал артистом, профессионалом. Как я читал тогда – не знаю, но я считал, что гениально. Потому что, наверное, очень искренне. Потому что военная тема всегда присутствовала в нашем доме и была для меня очень важной.

Когда я закончил, поднялся Борис Александрович Бреев:

– Молодой человек… Александр… как, Валерьянович, да? (Чуть ли не впервые меня так величали, все больше Санькой). Мы вас берем. Я – заведующий кафедрой, лично вас беру. Но с одним условием. Прямо сейчас вы пойдете в армию. Идите, служите и считайте, что вы уже поступили в цирковое училище. А потом вернетесь и начнете спокойно учиться, чтобы не тратить на это время, не разрывать учебный процесс. Вы станете крепким, еще более красивым, поджарым. А то сейчас ну что это, «сперматозоид» какой-то…

На что я, с присущей мне тогда наглостью, ответил:

– Ах, вам «сперматозоиды» не нужны? Но я все равно никуда не уйду!

Я четко осознавал – обратного пути нет. Однажды я уже обжегся с Ярославским театральным. Потому понимал – я должен поступать.

– Ну милостивый государь, – в ответ на мою дерзость сказал Бреев. – Коль вы так настроены, в армию не хотите – поступайте, ради бога. Но я буду молчать. И мои слова, которые вы только что услышали, никогда уже не будут действовать.

– Хорошо, я иду ва-банк, – сказал этой маленькой приемной комиссии Саша Песков. Все заулыбались, видимо, поверили в мою настойчивость. А я просто не мог отступить. Ведь папа, которому я в пять лет пообещал, что буду артистом, уже час как уехал в Коряжму. И вернуться домой со словами «я не поступил» я не мог себе позволить…

– Итак, – продолжил Борис Александрович, – завтра первый тур, готовьте стихи, басню, прозу. Напоминаю, я буду молчать. Вот когда комиссия из народных-заслуженных, а их человек 25–30 будет, скажет свое мнение, я последним открою рот.

– Хорошо, молчите. Я все равно поступлю, – нагло ответил я ему. Все опять рассмеялись, и меня отпустили.

Поселили меня в общаге, на улице Марины Расковой, дом 13. Она стоит там и сейчас. Теперь вхожу туда со слезами ностальгии на глазах. Безумно приятно ходить по коридорам, конечно, сегодня там все по-другому, хотя… кухонные плиты, на которых мы готовили, стоят на своем месте…

И вот – первый тур. Конкурс – 252 человека на место. Набирают всего 35. А нас, абитуриентов, – тысячи. Но я-то знаю, что я уже поступил. Я так решил. Вот такой обнаглевший Песков сам перед собой. Коль меня оставили на первый тур без специального вызова, и еще этот разговор про армию – значит, точно что-то во мне заметили. И я совершенно спокойно, в отличие от многих других пошел на первое испытание.

Комиссия была глубоко уважаемая. Народные, заслуженные артисты… Я вошел. Особенно почему-то запомнилось, как я танцевал «Полет на Венеру». Бегал, как подорванный, по всему залу, что-то кричал, махал руками, импровизация полная, никаких поставленных танцев. Какой-то костюмчик из прошлого, самодеятельность… Но читал я отменно. Спокойно.

А потом, когда ждали результатов, что-то меня переклинило. Перед училищем – толпа, машины не могли проехать, люди стояли прямо на дороге. Смотрю: вокруг меня все такие сильные, высокие, видные, с родителями, многие москвичи… И я среди всех – какая-то букашка, песочек мелкий…

Начали объявлять результаты. Ажиотаж жуткий. Слезы, сопли у тех, чьи фамилии назвали, чьи не назвали… Моей не слышно. И тут, признаюсь, я немножко сдрейфил. Как это, меня нет среди тех, кто прошел? Вывешивают списки – я молча стою в этой толпе рыдающих, смеющихся, ликующих детей и родителей. Один-одинешенек. Как-то, думаю, не по мне все это действо. В списках на второй тур меня нет. Подхожу к женщине, которая объявляла, говорю: «Простите ради бога, а где же я?»

– Фамилия. – Сказала она строгим тоном.

И тогда я понял, что мне конец. Но, оказалось, рано.

– Как? Песков?

Женщина раздраженно и даже грубо принялась мне выговаривать, мол, зачем я к ней пристаю с глупыми вопросами, она называет только тех, кто прошел на второй тур. А меня взяли сразу на третий!

Тут я окончательно обалдел – от своей гениальности. И гордо вышел из училища. Сразу на третий тур – это значит, на тебя точно обратили внимание и тебя точно берут – так решил Саша Песков. Но это Саша Песков решил, а не приемная комиссия. Нас же больше двухсот человек на место, не забывайте.

Но я уже радостно пошел гулять по Москве.

«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…» И отзывается уже с 79-го года. Москва… Мечта? Да. Мечта, наверное, с тех же пяти лет. Возвращаясь из Сочи (та самая достопамятная поездка, когда я в первый раз побывал в цирке, увидел Бугримову и закатил истерику) в Коряжму через Москву, мы зашли в высотку на Баррикадной, там был большой гастроном. Тогда было трудно с продуктами, и, само собой, их везли из Москвы. Я, пятилетний, вышел из гастронома с палкой колбасы, посмотрел на этот дом и сказал маме с папой: «Я буду здесь жить». Родители тогда посмеялись. А потом я и правда купил квартиру в этой высотке и прожил в ней 20 лет. И ко мне в гости приезжала мама. Папа, к сожалению, уже не успел.

Второй тур я не проходил, но не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как другие нервничают. В день второго тура я пришел в училище – слонялся между ликующими и плачущими людьми с гордым видом, понимая, что я уже поступил (как я сам себе тогда придумал).

На третьем туре мы показывали этюды: надо было изображать разных животных. Сейчас я такие же задания даю нынешним абитуриентам, и в этом есть определенная прелесть. Я вспоминаю, вижу в них себя и очень переживаю за них. Наверное, когда-то за меня так же переживал Евгений Чернов, который сегодня обнимает меня при встрече и называет «маэстро». И Олег Ахматовский. И Борис Александрович Бреев…

Но вернемся к третьему туру. Гусь, утка, обезьяна, слон, тигр – что мог, то и показывал. Почему-то все хохотали. Видимо, раз смеялись, значит, было хорошо. Потом опять – танцы, жонглирование, басня, «Шире шаг, маэстро!» Шукшина, «Купола-купола, вдоль манежа – ряды кольцевые. Не в крестах купола, не церковные, а цирковые» Куксо… Как-то так.