Камыши

Царь-антенна

Заурядная панелька на окраине города, в которой я родился и вырос, покрыта колючей шубой из каких-то ракушек и камушков. В 1970-80-е годы советские градостроители почему-то любили украшать плиты некоторых жилых домов красивой, солнечной галькой. Наверное, хотели, чтобы она напоминала усталым людям о знойном лете, о белом парусе и теплом море. В детстве мне очень нравились ракушки на плитах, они делали типовую брежневку похожей на затонувший корабль, на древнего кита, обросшего кораллами, оболочниками и анемонами.

Спустя четверть века рыбина почти не постарела: она все также поблескивает своей галькой, символизируя нечто тяжелое и основательное – сундук мертвеца на морском дне. Однако кое-что в ней все-таки изменилось. Пропали антенны с крыши. Их, будто срезали ножницами – вжик – и все: нет антенн. Цифровая цирюльня с ее оптоволокном, кабельным телевидением и “Триколор-ТВ” избавила серую панельку-кита от ненужной, устаревшей “прически” – сотен разнокалиберных антенн. Каждая из них была особенная: у Петровых – похожая на крокодиловую пасть, у Сидоровых – из пивных банок, у Ивановых – напоминала “крылья” космического аппарата “Союз”. Во времена моего детства такие “космические аппараты” стояли частоколом на крыше, их было видно издалека, но особенно хорошо выделялась именно наша антенна – самая высокая во всем доме. Шутка ли, речь шла о пятиметровом металлическом шесте, увенчанном огромным круглым “локатором”, вокруг которого “стали в хоровод” семь металлических лепестков. Я не знаю откуда она у нас появилась. Возможно, отец ее сделал сам или выменял на водку на какой-нибудь военной базе за городом.

Антенна мне напоминала цветик-семицветик, исполнявший желания: хочешь – “Что? Где? Когда?” смотри с совой, хочешь – кино про “Индиана Джонса”, хочешь – мультфильмы “Карусель”. Волшебная палочка на крыше дома! Она мокла под дождем, в неё били злые молнии, ее укрывало снегом. Если изображение передачи начинало рябить – отец поднимался на крышу и крутил железный стебель в разные стороны, орудуя антенной, как сачком, которым ловил короткие волны телевещания.

Когда отец с товарищами устанавливал этот железный цветок, я украдкой залез на крышу и наблюдал за их работой. Дул холодный, зимний ветер, они кряхтели, матерились и поднимали чудесную антенну, как те пятеро американских морпехов, водрузивших флаг США на вершине горы Сурибати во время битвы за Иводзиму. Один держит древко у основания, а четверо ему помогают и толкают палку вперед, на ее конце вместо звездно-полосатого полотнища – наш чудесный локатор.

Много лет он служил верой и правдой, поглощая короткие волны и транслируя всякую телевизионную муть и был, что называется, "просто красивым". Даже когда я уже перестал смотреть телевизор, то все равно любовался нашей царь-антенной – величественной и прекрасной. Но около 10 лет назад пришло время расстаться: квартиру продали, а антенну оставили в наследство новым жильцам. Не думаю, что они догадывались о ее существовании: ну, торчит какой-то кабель из стены, вырвать его, дырку зашпатлевать и делу конец. Зато я не забыл про антенну и часто глядел на нее, когда проезжал мимо в трамвае. Она держалась достойно: бесполезная, оскопленная, но гордая, стройная.

Шли годы, вокруг царь-антенны падали и пропадали ее товарищи. Крышу постепенно очищали от этого хлама. Да и правильно, в общем-то: все равно ведь Петровы, Ивановы и Сидоровы, забыв о своих самобытных “космических аппаратах”, подключали по 200 каналов кабельного телевидения или шли в оппозицию ТВ , предпочитая “сериальчики в интернете”. На фоне стремительно меняющегося отношения к аналоговому телевидению я не мог понять, почему наш железный цветок на крыше никто не срывает? Он был никому не нужен, скорее всего, уже ни одна квартира не пользовалась его услугами, к тому же он выглядел очень нелепо: стоит такой пятиметровый подсолнух на пустом поле, а вокруг – пара-тройка антенн-подсолнухов по-меньше, то тут то там.

В какой-то момент наша красавица осталась наверху одна-одинешенька. Где-то год стояла и, как тот Макаревич, не прогибалась под изменчивый мир. Однако однажды время не пощадило и ее. Недавно еду, смотрю – нет флага на вершине горы Сурибати. Сняли, стало быть, а старый кит, покрытый ракушками, без расчудесной антенны украшавшей его седую голову, приуныл и поник, я даже не сразу узнал дом детства.

Мне стало грустно. Сидя в трамвае, я подумал, что уже со своими детьми обязательно сделаю такую же славную царь-антенну, даже еще более огромную и монструозную, затащу ее на крышу, подключу к телевизору и мы будем смотреть волшебное ТВ. Такое, которого нет нигде, которого просто не может быть и не было никогда – телевидение затонувших кораблей и старых седых китов.

Панихида для мужского хора

На первом этаже суетливого офисного муравейника кто-то поставил небольшой раскладной столик для буккроссинга. Его деликатно впихнули между мини-кофейней, где вечно усталый бородатый юноша целыми днями играл в шарики на телефоне и банкоматом “Сбербанка”.

На столике, как правило, оставляли всякую унылую беллетристику, популярную среди местных клерков: книги про успех и карьерный рост, бизнес-йогу и развитие личного бренда. Иногда там появлялся хитрый Борис Акунин с самодовольным, надменным лицом, блестел темными очками Пелевин, хмурилась какая-то неведомая Янагихара. Клерки с большой охотой разбирали книги, чтобы через день принести взамен очередную “философию бизнеса” и фэнтези про драконов.

Последние – были завсегдатаями офисного буккроссинга. Одно время в “народную библиотеку” кто-то повадился подбрасывать аж целые серии книг про драконов. Незнакомец не раскрывал все карты разом, а подкладывал их одну за другой, как дровишки в костер: “Драконий экспресс”, “Леди дракон”, "Попаданка в академии драконов". Мне очень хотелось посмотреть на человека, который забирает что-то из драконьей саги, или на того, кто ее приносит, но я никогда не успевал подойти вовремя. Зачастую в тот же день чьи-то руки складывали это богатство в рюкзаки и портфели. Наверное, люди читали книжки в метро или топили ими изразцовые печи.

Однако однажды реальность со скрипом сдвинулась, изображение зарябило, в воздухе запахло весной. Это случилось, когда на столике я внезапно обнаружил увесистую зеленую книгу советского прозаика Леонида Леонова “Русский лес” – маленький камушек-изумруд в куче булыжников и черепков. Леонов находился в довольно сомнительной компании: с одной стороны в него упирались острые пятки книги “Успех. Спрашиваете – отвечаю” Ирины Хакамады, а с другой стороны – колючие локти книги про консервацию. Леонова я взял себе, а взамен подбросил книгу А.Ляпидевского “Челюскинцы”. Столик перестал казаться алтарем унылейшего карьеризма, что-то с ним стало не так, он немного сдвинулся и развернулся к окну. Возможно, его вертели, как во время спиритического сеанса.

Где-то спустя неделю на столике появилась пластинка “Панихида для мужского хора”. Кому пришло в голову положить туда – между бородатым татуированным баристой и банкоматом”Сбербанка” – панихиду для мужского хора стало понятно в тот же день. Пластинку я забрал себе, а вечером спросил у баристы, кто же ее положил?

– Девушка, Надя, кажется, из ногтевого сервиса на первом этаже. Она тут часто книги оставляет. Про драконов много книг приносила, а сегодня принесла пластинку которую вы забрали, – ответил бариста, поглядывая на шарики в телефоне.

С офиса мы съехали через неделю, а я так и не увидел девушку Надю – любительницу драконов и Панихиды для мужского хора.

Свистки для чайников

Однажды братец, работавший в фирме по продаже семян и саженцев, младшим упаковщиком, обратил внимание на странную конструкцию швабры бабули – уборщицы. Славная была лентяйка с хитроумным приспособлением для отжима тряпки. Было заметно, что система хоть и самодельная, но выполнена на совесть. С ее помощью Лидия Ивановна, так звали техничку, экономила время – тряпки одним щелчком небольшого рычага на ручке швабры выжимались до состояния перекати поле в знойный день.

Как-то, ошалев от пересыпания «нерожденных» огурцов из одних пакетиков в другие, братец поинтересовался у Лидии Ивановны:

– А что это у вас за швабра такая интересная? Где вы ее купили?

– Так сама сделала. Тут простая схема-то, зато много сил сохраняет, – скромно ответила Лидия Ивановна.

– А вы где всю жизнь трудились?

– В начале 1960-х пришла на Станкомаш и 30 лет была инженером-конструктором, тактические ракеты делали. Для комплекса “Луна”, слыхали про "Луну"? Для танков кое-что. А еще, это моя гордость, я разработала свисток для чайника. Помните были такие, со свистком? Наш завод и чайниками занимался. Голова вообще не отдыхала. Во сне свои ошибки в расчетах и чертежах видела, просыпалась и исправляла, – рассказала не без гордости.

– И не скучно вам сейчас полы мыть?

– А я всю жизнь мечтала выйти на пенсию и работать дворником. – А надо сказать, что Лидия Ивановна еще и подметала территорию вокруг здания. – Тут и физические нагрузки, и воздух свежий, и люди мне улыбаются. Благодать.

Вот так-то граждане, радуйтесь тому, куда вас Бог послал, ведь все-таки чудесно все устроено на святой Руси. Живешь тут год, живешь другой и понимаешь со всей ясностью – проектированием свистка для чайника должен заниматься именно тот человек, который проектирует узлы тактической ракеты "Луна". А почему так – каждый может подумать сам.

Вавилон

Когда я работал сборщиком тележек в торгово-развлекательном комплексе “Вавилон”, то часто наблюдал за тем, как ведут себя папы, мамы, дочки и сыновья. По субботам они появлялись в ТРК ближе к обеду, немного разминались, оглядывались и начинали потреблять. К делу подходили основательно, засучив рукава, но как-то хаотично: так дилетанты ломают старые избы. Взял кувалду – туда ударил, сюда ударил, захотел – подоконник выломал, потом перевел дух и сорвал дверь с ржавых петель. Посетители “Вавилона” чем-то напоминали этих горе-ломателей: они бегали по ТРК, как частицы в броуновском движении – натыкались на прозрачные двери, заходили в случайные магазины, пялились на витрины, пока наконец где-то не оседали. Например, в специальных детских центрах.

Чада дрались и кувыркались в мягких загончиках с горками, батутами и волчьими ямами, наполненными разноцветными шариками, а их родители сидели на диванчиках и молча ждали окончания сеанса, уставившись в телефоны. Все это происходило в полном, погребальном молчании. В таком же молчании, они вставали и шли в сторону 3D-кинотеатра, где подрастающее поколение смотрело гадкие блокбастеры про супер-героев, давая возможность взрослым купить йогуртницы и мужские угги.

У меня складывалось впечатление, будто даже эти угги и йогуртницы они покупали молча, не советуясь, лишь делая редкие жесты руками, что-то недовольно мыча с раздраженными, злыми лицами. Потом семьи выходили из магазинов. Представители среднего – более зажиточного класса – носили экологически чистые, бумажные пакеты по-модному – на сгибе локтя, а люди попроще – несли их по старинке, сжав ручки в ладонях. Обычно женщина шла впереди, оглядываясь на витрины, ее супруг – плелся сзади с каменным лицом. Такой скорбной процессией они доходили до дверей кинотеатра, забирали своих ошалевших от спецэффектов отпрысков и отправлялись в кафе на трапезу.

Семьи, как капельки ртути катились бок о бок, боясь соприкоснуться, поднять друг на друга глаза, ведь тогда они рисковали соединяться в одну большую каплю. Я всегда думал, что именно такой каплей и должна являться настоящая семья, однако семьи из “Вавилона” считали иначе. Они были расщеплены на отдельные уродилвые кусочки, и каждый неотрывно носился со своими пакостным параллелепипедом – волшебным зеркалом, отражающим черные чудеса.

За обедом такие компании тоже не беседовали, а что-то лениво жевали, уткнувшись телефоны. Бестолковая йогуртница, которую они используют всего один раз и которая обречена вечно пылиться где-нибудь на шкафу под потолком, ждала, когда мама прекратит жевать и скажет что-то вроде: “А какой йогурт мы сегодня приготовим? Давайте из персиков”. Но она ничего не говорила. Угги тоже надеялись, будто отец семейства кинет на них взгляд и строго спросит: “А с какими штанами я буду носить эти чертовым угги? Или их дома нужно надевать вместо тапочек?”. Но и отец молчал – крутил брелок от машины, водил пальцем по экрану смартфона. Ему было плевать на угги и йогуртницу.

По моим наблюдениями какое-никакое общение начиналось лишь в финале “вавилонского паломничества”, на парковке, где я лавировал между машинами, собирая тележки в огромную железную гусеницу, а семьи грузили покупки и рассаживались, чтобы ехать домой. В большинстве случаев посетители “Вавилона”, если и общались на стоянке, то не особо приветливо: 40-летние мужчины с животами людей, которые крепко стоят на ногах, недовольно хмурились, их жены кривили лисьи мордочки, ворчали и срывались на детей: “Ты что, дурак? Смотри куда идешь!”, – истерично кричала барышня с пухлыми, похожими на пельмени, губами своему сыну – парнишке лет 12. Он, в самом деле, не смотрел куда шел, а еле волочил ноги, барабаня пухлыми пальцами по сенсору телефона. “Ты чего на него орешь? Не ори на него, курица!”, – громыхнул отец. Мальчик выслушал это молча и сделал страдальческое лицо, закатив глаза очень хитроумным способом: его веки остались открытыми, обнажив зловещие белки. Ребенок стал похож на живого покойника. “Я тебе говорила так больше не делай!”, – продолжила скандал мама. “Отвали от него, я сказал!”, – крикнул папа. Это типичный пример, я видел сотни подобных случаев. Потом свара переругиваясь, рассаживалась в каком-нибудь корейском кроссовере и укатывала в свои районы с приторными “продающими” названиями, от которых всегда немного подташнивает : “Солнечный остров”, “Подсолнушки”, “Рябина-плаза”, “Зябликово” и так далее.

Вот так проходила каждая суббота. Обычно, наслушавшись семейных скандалов, я в расстроенных чувствах гнал свою металлическую гусеницу по парковке, цепляя к нашему поезду все новые и новые тележки. Я здорово научился управлять такими конструкциями: достаточно иметь сильные кисти, и можно собрать локомотив из сорока вагонов. Тележки, разбросанные по парковке, напоминали мне этих несчастных людей со смартфонами: такие же одинокие, потерянные, грустно стоящие в полумраке.

Цепляя тележки, я размышлял так: современная семья остро нуждается в таком же как я – сборщике тележек – без него она обречена на тотальное отчуждение. Нужен кто-то, кто бы ее сцепил. Но кто? В Бога они не верят, государство от решения проблемы самоустранилось, а если и полезет – то сделает только хуже, среди народных авторитетов – перверты и педерасты. Некому сцепить тележки. Что же делать? Так я думал каждую субботу, пока работал в “Вавилоне” и каждую субботу печалился и не находил ответа.

Леха Экстрасекс

В русской деревне сохранилась уже полуистлевшая, седая традиция давать людям прозвища. Прозвище как бы заменяет отчужденное, выхолощенное имя. В секулярном обществе оно больше не определяет жизнь: родители не сверяются со святцами, не нарекают детей в честь святых, а нарекают их просто так – потому что имя понравилось – в лучшем случае – в честь деда, бабушки или Сергея Есенина. То ли дело – прозвище. Во-первых, его надо заслужить, во-вторых, острый народный ум безошибочно подмечает основу человека, делает его поэтический слепок, выражает нутро в емком и живом слове: Васька Лодырь, Петро Ансамбль, Таня Без сдачи. Иногда прозвищами становятся производные от фамилий, но даже в этом случае они часто впитывают в себя какие-то энергии человека и все равно характеризуют его куда лучше чем просто: Вася, Гриша, Руслан Маратович.

В деревне, куда я одно время приезжал каждое лето, восьмидесятилетнего деда – бывшего председателя колхоза – все называли Яшей, хотя по паспорту он Сережа. На вопрос – “почему Яша?”, – люди отвечали как-то уклончиво и многозначительно: “Ну, потому что Яша, сразу ж видно”. За нашей соседкой – огромной, сильной женщиной “кровь с молоком” закрепилось прозвище Анка Врачиха. Говорят, что в молодости она хотела поступать в медучилище, но не поступила, однако для жителей села так и осталась Врачихой. Но более всего меня удивляли прозвища двух мужиков, весьма потрепанных, давно и усердно пьющих: местного пастуха, которого называли Пьером Ришаром, и его друга – мужичка лет 55 без определенного рода занятия, – Лехи Экстрасекса. И если с Пьером Ришаром все было более-менее понятно: он действительно внешне походил на французского актера Пьера Ришара – “высокого блондина в черном ботинке “, – то с его товарищем история оказалась запутанной. Что это вообще такое: Экстрасекс?

Однажды возле сельпо я встретил Экстрасекса. Тот стоял и стрелял мелочь с похмелья: растерянный, понурый, похожий на опавший клен. Мне стало жалко Леху и я купил ему бутылкой крепкой “Охоты”, себе взял “Жигулей”. После нескольких глотков мужичок подобрел, лицо посветлело, морщины разгладились: самое время разузнать историю странного прозвища, но услышав мой вопрос, он весь как-то скривился и сделал вид, будто понятия не имеет в чем дело. "Надо же – Экстрасекс, ерунда какая-то. Я и женат был, между прочим, жена, правда, ушла", – сказал Леха.

В процессе разговора "за жизнь" ситуация стала проясняться: оказывается, до того момента, как знакомство с зеленым змием стало необратимо менять сферу Лехиных интересов, он в конце 1980-х занимался не абы чем, а духовными практиками! Накладывал руки, чистил чакры, выводил из запоя: "Люди говорили, что когда я их лечил, они видели, как из них вылетают разноцветные дракончики, которые поедали черных дракончиков, тоже из них вылетающих", – открыв третью бутылку, хвастался Леха.

Естественно, через несколько месяцев к нему прилипло прозвище Экстрасенс, ну еще бы! Однако шли годы, Лехины чакры заросли паутиной, руки стали грубыми и заскорузлыми, накладывались они все чаще на стопочки да бутылки, взгляд утратил пронзительность Кашпировского. В общем, к концу 1990-х Лехина звезда стала закатываться. Когда от нее остались лишь смутные воспоминания, в работу включился "глухой телефон", холодный и беспощадный, не щадящий никого, особенно деревенских чудаков, которые выпали из астрала прямиком в поселковую лужу.

Год-два, и бывший чародей из Экстрасенса превратился в Экстрасекса. Скорее всего, произошло это без злого народного умысла, а по каким-то исключительно филологическим причинам, но от прозвища было уже не отделаться. И оно, опять-таки, предстало своеобразной выжимкой из незавидной Лехиной судьбы, потому что деревенский экстрасенс – это смешно и грустно одновременно, смех и грех, одним словом – экстрасекс. Я не стал говорить ему о своей догадке, хотя в какой-то момент мне показалось, что Леха и сам понимает в чем дело, просто ему было очень неприятно с этим соглашаться.

Накатив с Лехой на завалинке у сельмага, я решил, что отныне буду называть его Кленом. Уж больно он мне приглянулся в таком образе: серый, осенний, печальный. Я подумал, авось прозвище приживется. Клен опадет, переживет зиму, а потом снова зазеленеет. Но больше я о нем ничего не слышал: на следующий год я не приехал, и через год не приехал, и спустя 10 лет не приехал, но если все-таки приеду и встречу Леху, то обязательно скажу: “Привет, Леха Клен”.

Пень с покрышкой и подъемный кран

На высоком, широком пне, оставшимся от спиленного тополя, лежала автомобильная покрышка. Прошлым летом сотрудники ЖЭКа расписали ее под гжель – белыми и синими каракулями, а внутри разбили клумбу с вербеной. Получился цветник на небольшом пьедестале, высотой по грудь взрослого человека.

В душном июле белоснежные цветы на деревянном троне напоминали шапку сугроба и немного освежали пыльную дорогу за домом. Но ранней весной, когда пень обрамлял рыжий ковер окурков, а из покрышки торчали какие-то уродливые стручки, конструкция казалась очень нелепой. Пень в резиновой короне с антеннами.

Было начало апреля. Рядом с пнем стояли два человека – пузатый мужчина и миниатюрная женщина средних лет. Она носила вязаную шапку с надписью 228, что делало ее похожей на мальчика-беспризорника. Мужчина нервно курил, почему-то постоянно поправлял кепку на лысой голове и стряхивал пепел в расписную клумбу из покрышки. Его жена теребила в руках сумочку и тоже заметно нервничала.

– Нет, я больше не могу на это смотреть, поехали уже отсюда, – сказала дама и стала переминаться с ноги на ногу.

– Да подожди ты, может они его чинят. Или меняют. Сейчас этот увезут, новый привезут, – с неправдоподобной бодростью прокряхтел пузатый мужчина.

– Ты сам знаешь, что это неправда. Они его насовсем увозят. Все приехали. Ничего они не построят, – мрачно ответила дама.

Пара стояла у пня с покрышкой и наблюдала, как рабочие постепенно разбирают подъемный кран на стройке через дорогу. Строительство вавилонской башни с самого начала шло со скрипом. В то время, как рядом всего за пару лет вырастали целые бетонные клумбы с многоэтажками, этот дом рос медленно. Иногда месяцами каменный скелет стоял один-одинешенек на пустыре, и дорога к нему начинала зарастать сорной травой. Но всегда появлялись люди в желтых касках, наспех возводили один-два этажа и снова надолго пропадали. Впрочем, кран неизменно стоял на месте, как часовой, и даже подсвечивал пустую скорлупку здания мощным прожектором.

Полузаброшенную панельку.было жалко: забор из профнастила вокруг нее оброс афишами в несколько слоев, а паспорт объекта, висевший у въезда на стройплощадку, стыдливо сняли года три назад, когда стало понятно, что стройка идет с серьезной задержкой. Этой весной работа встала окончательно: кран начали медленно, трагически разбирать, а на карте города появился еще один недостроенный истукан. Спустя пять-шесть лет вокруг него вырастут грациозные, тоненькие березки.

Секции крана убирали, его стрела безвольно опустилась вниз, будто вражеское знамя в руках победителя. Для людей, которые вложились в долевое строительство, демонтаж крана – очень тяжелое, травматическое зрелище. Железного великана складывают в сундучок, а с них как будто срезают тонкие полосочки плоти.

– Я в машину пошла, чего тут смотреть? – сказала женщина и развернулась к своему кавалеру, ожидая что тот пойдет за ней. В это время мужчина тушил окурок в пустой клумбе с вербеной. – Кому в голову пришло поставить на пень покрышку?

Женщина, плюнула в клумбу и хотела было пнуть пень ногой, но внезапно остановилась, очевидно, пожалев обувь.

– Да они нового подрядчика найдут, чего ты волнуешься? Достроят. Ну или, деньги нам вернут, – продолжал бодриться мужчина, прыгая через лужи за женщиной в шапке 228.

– Хрен они нам что вернут.

Пара села в старенькую иномарку и уехала. Супруги знали, что теперь уже точно перешли в категорию “обманутых дольщиков”, и чтобы не поругаться молчали. В эту ночь им обоим приснился один и тот же сон.

На пне из покрышки вместо вербены выросли волосы. Пенек собрал их в аккуратный пучок и прокричал каменному скелету через дорогу: “Не переживай, брат-долгострой, скоро ты зарастешь вербеной и бархатцами!"