***
Она освободилась из его объятий, когда Юрий сладко спал, посапывая носом. Кошкой проскочив через всю комнату, она добралась до стола, где лежал её сотовый телефон. Она взяла его, чтобы посмотреть время, но взгляд её упал на значок непрочитанного сообщения. Сообщение было от Дмитрия:
«Не могу уснуть, думаю только о тебе».
Глава 16
В этот год осень пришла в город, едва закончились листы летнего календаря. Температура резко упала, а капли холодного дождя поселились на улицах серого города. Грязные ручьи омывали пыльные дороги Владивостока. Чавкая насквозь мокрой обувью, горожане прятали головы под разноцветными зонтами, с нарастающей грустью встречая холодную погоду. Дул сильный ветер, суда близ города срочно поднимали якоря и уходили штормовать, грустно и одиноко покачиваясь на холодных волнах. Пенясь и шипя, вода билась о причалы, обливая солёной водой и так промокших насквозь людей на набережных и пляжах.
Кошкин курил сигарету, запивая горький дым ещё более горьким кофе. Глаза слипались. В этот день он проснулся ни свет ни заря и, как ни старался, больше не смог уснуть. На душе было тоскливо. Он хотел было отправить сообщение Марии, но в зародыше убил в себе эту мысль. Ему надоела эта бесконечная история. Он любил Марию, но пришёл к мнению, что пора постепенно отвыкать от неё. Какие-либо мечты об их счастливой жизни были высушены августовским солнцем, промочены сентябрьским дождём и смыты холодным равнодушным Японским морем. Он всё реже встречался с ней, всё реже писал. Она приходила в его сны ночью и не отпускала мысли днём. Он страдал, ведь любил её так, как не мог бы полюбить никого на свете и от этого ещё сильнее ненавидел её за свои мучения. Но больше всего он ненавидел себя за то, что из-за своей беспросветной глупости, скуки и самовлюблённости разрушил свою и её жизнь.
Полдня Кошкин занимался своим излюбленным делом – ничего не делать. Он просто лежал на старом диване и разглядывал грязные пятна на потолке. Он ждал одиннадцати часов, чтобы начать собираться в дорогу к отцу. Он не приезжал к нему уже очень давно. Пусть он и сидел целыми днями взаперти своей бетонной коробки, но почему-то ни разу даже не удосужился позвонить своему бедному старику.
Ровно в одиннадцать он покинул свою квартиру. Зазвенела домофонная дверь. Дмитрий вышел на улицу, вдыхая уже по-настоящему осенний воздух, натянул капюшон зелёной парки на голову и побрёл сквозь город в сторону автобусной остановки.
Путь был необычайно долгим. Прижавшись мокрой головой к холодному, запотевшему окну, Дмитрий следил за тем, как автобус едва находит место для манёвров, продираясь, словно сквозь джунгли, через нескончаемые пробки. Всё по-старому: та же автобусная остановка, возле автозаправочной станции; тот же грязный тридцать третий автобус, уезжающий вдаль; тот же треснувший асфальт; и та же несчастная девятиэтажка из красного кирпича. Кошкин уже по традиции закурил возле синей вывески «Днепровский переулок № 55». Всё было в точности как и каждый раз, когда он приезжал в это место.
Привет, пап! – крикнул Кошкин, закрывая за собой входную дверь квартиры отца. – Папа! Ты там где?
Я тут, Дима! – эхом раздалось в пустой квартире. – Проходи!
Кошкин разулся, снял мокрую куртку и аккуратно прошёл в кухню. Кухня была пустая.
Да, чёрт возьми, где ты там? – рассердился Дмитрий.
Я в комнате, Дима! – отозвался отец.
Вот что на самом деле удивило Дмитрия. За последние несколько лет отец ещё ни разу не встречал сына в комнате.
Что это ещё за нововведения? – рассмеялся Дмитрий, когда увидел Алексея Алексеевича лежавшим на диване.
Отец смотрел какой-то фильм ужасов на компьютере. Когда сын появился в комнате, он лениво потянулся к клавиатуре и щелчком поставил фильм на паузу.
А теперь всё будет по-другому, – улыбнулся Алексей Алексеевич золотыми зубами.
Как по-другому?
Скучнее нашей с тобой жизни ничего не придумаешь, но надо как-то бороться.
Чё это ты стихами запел? – рассмеялся Дмитрий и сел за компьютерное кресло, напротив отца. – И как же ты собираешься бороться?
Я начинаю новую жизнь! – гордо объявил тот. – Во-первых, я бросаю курить! Вот, смотри… – Алексей Алексеевич протянул ему руку, и теперь можно было заметить приклеенный полупрозрачный антиникотиновый пластырь.
Ух ты… – свистнул Кошкин.
Но и это ещё не всё! – Алексей Алексеевич был рад произведённым на сына эффектом. – Во-вторых, больше никакой водки. Я бросаю пить, Дима!
После этих слов старый офицер разошёлся неудержимым кашлем, который закончился смачным плевком на пол.
Прости… – виновато, промямлил отец.
И только в этот момент, когда он, словно нашкодивший пёс, глянул на сына, Кошкин разглядел его покосившиеся глаза. Секунда, и взгляд кошкина скользнул по всей комнате, остановившись на недопитой бутылке водки.
Понятно, как в тебе поэт просыпается, – помолчав, ответил Дмитрий. – Ну и как успехи?
Ты на это не обращай внимания, Димка! Клянусь жизнью, последняя!
Хотелось верить старику, но верить не получалось. Кошкин ещё раз оглядел комнату, что-то всё-таки в ней изменилось. Как-то приятней что ли стало.
Ты что, прибрался? – удивился Дмитрий.
А ты заметил? – расплылся в улыбке отец. – Я же говорю, что всё буду менять. Денег у меня достаточно, чтобы жить полной жизнью. Я ещё хоть куда, чтобы ложиться да помирать.
Секунда неловкого молчания.
И кто же тебя надоумил на такие перемены?
Да сам я к этому пришёл! – с гордостью заявил отец. – Я вот несколько дней назад с сослуживцами своими встречался. Мы в сауну ездили, знаешь, которая на Тихой?
Кошкин ответил молчанием. Алексей Алексеевич продолжил:
Так вот, классное место. Отлично посидели, так хорошо на душе сразу стало. Знаешь, вспомнились мне мои молодые годы, когда я как ты ещё был. Такой же молодой и глупый, только-только училище закончил. Маму твою встретил, пошёл служить молодым лейтенантом на пограничное судно. Вот время было.
На этом моменте Алексей Алексеевич замолчал и как-то грустно посмотрел в окно комнаты, снова погружаясь в далёкие воспоминания.
Так и что дальше? – вырвал его из прошлого сын.
А! – вскрикнул отец. – А о чём я говорил?
С друзьями встретился…
Точно! – перебил его Алексей Алексеевич. – С друзьями… и вот как будто лет двадцать скинул. Так хорошо было. И я подумал, а чё горевать? Жизнь большая, нужно всегда находить что-то позитивное.
Вдруг Алексей Алексеевич скорчил гримасу, будто забыл что-то важное. Он поднялся с дивана и пошёл к комоду в другом конце комнаты. Выдвинул ящик и достал оттуда что-то серебряное.
Смотри, Димка! Это мне друзья подарили.
Это был серебряный православный крест с распятым Иисусом Христом на нём.
Пап? – удивился Кошкин. – То ты же тот ещё отпетый атеист! Ты же нам с сестрой в детстве даже близко к церкви подходить запрещал.
Мировоззрение меняется, Дима!
Но не за один же день!
Так и я не за один! Я не был никогда против веры в Бога. Да и против православия тоже. Мня бесили только попы наши. Эти жирные воры! Но я не собираюсь с ними связываться.
Так, а зачем тебе крест?
Как зачем? Креститься буду! – заявил Алексей Алексеевич. – Я уже всё решил.
Дмитрий не узнавал отца. Что-то действительно у него там щёлкнуло. А между тем он продолжал:
Это мы с тобой никогда не верили! А мама верила! И за себя, и за всю семью нашу.
Так! – выдохнул Дмитрий – И это всё ты понял после того, как побухал в бане?
Как у тебя всё вульгарно! – как будто обиделся отец. – Что значит «побухал в бане»? Я, между прочим, не просто «побухал в бане». Вообще я прям как будто знаки судьбы получаю, что надо что-то менять! Ведь я друзьям даже слова не говорил, а они меня сами вдруг взяли и потащили в церковь! И вот купили крест этот. А в самой сауне и вовсе номер был! Мы спокойно себе отдыхали и тут раз! И в глазах у меня потемнело, представляешь!
А что случилось?
Не знаю я, Дима! – вздохнул Алексей Алексеевич. – Припадок что ли какой-то. Так я там чуть, прям башкой, на кафель не рухнул! Это слава богу, что Ёлкин рядом оказался! Ну, ты же помнишь Ёлкина? Он к нам в десятом году приходил!
Я не помню его.
Ну, высокий такой! Подожди, – он задумался, – Или в девятом он приходил.
Да какая разница-то? Что там случилось в итоге?
Где?
Да в сауне!
А! Да ничего! Чуть не упал я, а Ёлкин меня и поймал. Вот тут-то я и подумал, как же несправедлива сука-жизнь. И может она оборваться в любую секунду. Так и это ещё не всё!
Что там ещё?
Сон мне приснился, Дима! – почти шёпотом сказал отец. – Будто праздник какой-то что ли. И я иду к нам домой с огромными сумками! В одной продукты к столу, в другой подарки! Причём во сне я знаю, что дома у нас должны быть все! И ты, и Лариса, и мама. И вот я поднимаюсь к нам домой, а… – он замолчал на секунду, – а никого нет. Пустая квартира! Одни голые стены. Я зову вас, а вы не откликаетесь. Вас просто нету.
Кошкин посмотрел на несчастного, одинокого старика. И чувство жалости охватило его. Ему захотелось сделать хоть что-нибудь для отца, но он не знал что.
Я так расстроился, – продолжал Алексей Алексеевич. – Думаю во сне: «Ну и зачем же я всё это покупал? Зачем так спешил домой, если вас в нём нет?»
Алексей Алексеевич замолчал, и какое-то время в квартире было тихо. Так тихо, только капли дождя стучали по давно не крашеному подоконнику.
А я ещё тогда подумал… ну, как проснулся. А к чему этот сон был. Вот сижу посреди ночи, и уснуть не могу. А потом вдруг вспомнил! На следующей неделе же день рождения у матери твоей! Вот на какой праздник я во сне подарков накупил. Вот тут я и подумал, что это не просто сон, а знак. Мама твоя мне знак подаёт, что живу я, словно собака какая-то. Так и подумал, что пора менять что-то в жизни.
Дмитрий посмотрел отцу в глаза.
Ну, чего загрустил, а? – улыбнулся Алексей Алексеевич. – Теперь у меня будет новая жизнь.
Он надел крестик и потянулся за бутылкой водки.
Давай выпьем, Димка!
Пап, твоя водка обычно палёная хрень за двести рублей.
Ой, да какая разница? Давай выпьем вместе! Пусть это будет моя последняя стопка. И я хочу выпить с сыном.
Он посмотрел ему в глаза, и настойчиво произнёс:
Пожалуйста!
Ну, наливай, пап, – ухмыльнулся Кошкин.
Алексей Алексеевич налил в две стопочки, одну протянул сыну. Они встали.
Ну, Димка, за новых нас, – с улыбкой до ушей проговорил отец и залпом выпил всю стопку до дна.
Кошкин выпил пол стопки, потому что больше осилить не мог. Водка была просто отвратительной на вкус. Его лицо скривилось, и в какой-то момент его чуть не стошнило.
Ох! – порозовел Алексей Алексеевич. – Хорошо пошла!
То, что случилось после этих слов, будет преследовать по ночам Кошкина всю его оставшуюся жизнь. В какой-то момент улыбка на лице Алексея Алексеевича перестала выражать радость, а превратилась гримасу. Он пошатнулся, и глаза его поползли вверх.
Папа?! – закричал Кошкин, но он не ответил.
Алексей Алексеевич дёрнулся и всем своим весом рухнул на пол. Раздался грохот и глухой звон. Это тяжёлая голова Алексея Кошкина со всей силы врезалось об батарею под подоконником. Отец застонал и тяжело выдохнул, изо рта потекла пена.
Папа… – прошептал Кошкин.
В этот момент всё тело Алексея Алексеевича дёрнулось в конвульсиях, будто получило разряд током, и голова несчастного Алексея Кошкина второй раз со всей силы ударилась об батарею.
***
Кошкин не помнил, что он делал в то время, когда машина скорой помощи с визгом затормозила возле разбитого крыльца подъезда. Казалось, что прошла целая вечность, пока он сидел над тяжёлым телом отца, пытаясь понять, что ему теперь делать. Алексей Алексеевич как будто спал. Можно было подумать, что ничего с ним и не случилось. Он храпел и постанывал, а сам Дмитрий тихо плакал в одинокой комнате. Капли дождя равнодушно падали на подоконник. Жирная, мерзкая муха, жужжа, села на живот Алексея Кошкина. Дмитрий смотрел на неё с секунду, после чего не выдержал и согнал её прочь.
Спустя примерно час Кошкин сидел в коридоре больницы, пытаясь сдерживать слёзы. К нему подходили врачи, и он несколько раз рассказывал одну и ту же историю случившегося. Спустя несколько минут он увидел, что отца куда-то везут. Его голова была брита налысо, с шеи свисало серебряное распятье.
На рентген, – ответил врач на немой вопрос Кошкина.
Спустя ещё какое-то время зачем-то приехала полиция. Они допрашивали Кошкина несколько минут, а он всё рассказывал им одну и ту же заученную историю.
Перелом основания черепа, – равнодушно прозвучало из уст врача.
Это серьёзно? – спросил Кошкин.
Очень!
Он будет жить?
Пока ничего не могу вам обещать. Скоро начнётся операция. Вам лучше пока уйти, это надолго.
А полиция тут зачем была? – посмотрел на него Дмитрий.
Когда поступает пациент с такими повреждениями, как у вашего отца, мы обязаны вызвать полицию.
Так мне уйти? – спросил Кошкин.
Да, – ответил врач. – По результатам операции я вам позвоню.
Хорошо, – почти шёпотом ответил он.
Кошкин тихо побрёл в сторону лифта.
Дмитрий! – окликнул его врач. Кошкин повернулся. – Как это не грустно признавать, но люди с такими повреждениями, как у вашего отца, редко выживают. А если выживет, то это будет уже не совсем тот человек, которого вы знали.
Какое-то время Кошкин плакал на лавочке во дворе больницы. В голове путались мысли и воспоминания. Но одна мысль была отчётливей всех остальных: «Только бы он выжил!». Он не сразу почувствовал вибрацию звонка сотового телефона. Хотел было сбросить вызов, ибо общаться с кем-либо сейчас ему хотелось меньше всего. Но сбросить он не решился, это звонила Мария. И в этот момент вся злость и всё горе, скопившееся за последние дни, взяли верх над сознанием Кошкина. Ему захотелось высказать Марии всё, что он думал:
Алё! – почти прокричал он в трубку.
Дима, – тихо отозвалась она на той стороне провода.
Маша, привет! – решительно начал он. – Я тоже как раз хотел тебе позвонить! Знаешь, что? Меня уже достали твои игры. Я и так из-за тебя достаточно намучался! Тебе нравиться играть в бразильский сериал? Я за тебя очень рад, но больше я в этом участвовать не буду. Мне надоели эти прятки! Если ты не можешь расстаться со своим чёртовым мужем, то я тебе мешать больше не собираюсь. Желаю вам счастья в вашей совместной жизни! Любите друг друга, а главное доверяйте…
Дима! – закричала Мария. И только теперь Кошкин услышал слёзы в её голосе. Она секунду помолчала, а потом произнесла почти шёпотом, – Он всё знает!
Глава 17
Серый бетон больницы с хладнокровием наблюдал за человеческой трагедией, искусно разыгранной в его дворике. Люди, занятые своими проблемами и своими бедами, проходили мимо Дмитрия, абсолютно не замечая его. Группа студентов медицинского университета, смеясь и что-то крича, вышла из дверей главного входа и шумно направилась в сторону курилки. Дождь немного утих, но совсем успокаиваться не собирался.
Как он узнал? – спросил Кошкин и закашлялся. Голова гудела. Пачка сигарет в его кармане за последний час опустела на четверть.
Я всё ему рассказала, Дима! Как ты меня и просил! Всё рассказала! Я не знаю, что мне делать! – рыдала Мария.
Успокойся! Всё хорошо, – утешал её Дмитрий. И только в этот момент он впервые за всю эту историю, по-настоящему, не обманываясь, почувствовал себя самым огромным мудаком на всём белом свете. Сколько раз он на неё злился, сколько раз убеждал в своей правоте. И вот он момент, которого он так долго ждал! И что же теперь? Он даже не знает, как успокоить Марию. Как часто он обижался на окружающих его людей за то, что из-за его внешности они не воспринимали его всерьёз. Даже его ровесники часто разговаривали с ним, как с мальчишкой. И вот в столь важный момент своей жизни он даже не знает, как должен повести себя настоящий мужчина.
Я не знаю, что мне делать, Дима! Я не знаю! – повторяла Мария.
А что он тебе сказал? – немного собравшись с мыслями, сказал Кошкин.
Он долго кричал, – ответила Мария. – Много чего говорил. И про меня всякие гадости повторял. Потом сказал, что найдёт тебя и разберётся с тобой! Боже, как же он кричал на меня!
Он тебя не трогал? – тихо спросил Дмитрий.
Что?
Не трогал тебя? – повторил он. – Ну, не бил?
Что? Нет, не бил, – успокоила его Мария. – Пойми, я больше не могла так жить! Это невыносимо – оставаться с ним наедине. А теперь я совершенно запуталась и не знаю, что мне делать!
Вы к чему-нибудь пришли?
Нет! Сначала он сказал, что сам во всём виноват. И не станет вмешиваться, уйдёт. Но потом…
Что потом?
Потом опять стал кричать! Сказал, что убьёт меня! И тебя убьёт! Мне страшно, Димочка!
Всё будет хорошо! – утешал её Кошкин, хотя сам не ведал, что теперь делать. – Где он сейчас?
Я не знаю, – тихо сказала она. – Он долго кричал, угрожал мне, а потом собрался и куда-то ушёл!
Я сейчас к тебе приеду!
Не надо! – закричала она. – Я не знаю, когда он вернётся. Но я должна поговорить с ним сама! Я боюсь, что твой вид только разозлит его ещё сильнее.
Ты уверена?
Да, – ответила Мария. – Я сама должна с ним разобраться. Давай созвонимся вечером. После шести.
Договорились, – сказал Кошкин. – Но если что-то случиться, то сразу же звони мне!
Ага, – как будто равнодушно ответила она.
Дмитрий сунул телефон в карман, и какое-то время продолжал сидеть на мокрой, холодной лавочке, во дворе больницы. Вдыхая свежий осенний воздух, Кошкин вдруг задумался: «Какая тишина вокруг! Так спокойно… И люди! Люди такие равнодушные. Спокойно живут своей размеренной жизнью. А я с виду тоже спокоен? А на всех ли из нас надета эта маска спокойствия? А у кого-то даже маска счастья. Может, все так же несчастны? У многих также близкие люди в беде. А мы само спокойствие. Равнодушно встречаем каждый новый день. А каждый новый день нас встречает правда».
Спустя несколько минут, Дмитрий побрёл прочь от больницы. Переступая через лужи, он вышел на автомобильную трасу. Шумя моторами, японские машины проносились мимо друг друга, поднимая в воздух грязные капли воды из под своих колёс. Кошкин больше не мог вынести одиночества, ему надо было выговориться, хоть кому-нибудь. Спрятавшись от дождя под крыльцо магазина музыкальных инструментов, он набрал номер Эдика Шеина.
Абонент временно недоступен, – донёсся до него женский голос автоответчика.
Сука, – выругался Кошкин.
Дёмину на мобильный звонить не было смысла. Он снова пропал на долгие месяцы и так и не объявлялся с того случая в пивнушке. Тогда он решил позвонить ему домой и узнать хоть у кого-нибудь, куда же пропал Дёмин.
Алё! – раздался на той стороне провода строгий голос бабушки Дёмина.
Здравствуйте, – добродушно ответил Дмитрий. – Это Дима Кошкин! А Витю могу услышать?
Нету Вити, – всё с той же строгостью ответила старая женщина. – В больнице он! – не став дожидаться ответа от Кошкина, она бросила трубку.
«В больнице», – пронеслось у него в голове. Он знал, что это означает. То же самое отвечала она тогда, когда Витя в первый раз угодил в дом для душевнобольных. Несколько минут он обдумывал услышанное, затем принял решение, что он просто обязан сегодня поговорить с Дёминым.
Больница, где в прошлый раз держали его друга, находилась через две автобусные остановки от Кошкина. Скорее всего, Дёмин и в этот раз там. Через 15 минут Дмитрий уже подходил к дверям главного входа. С виду здание выглядело как самая обыкновенная больница. Выкрашенное в бледно-голубой цвет здание окружали зелёные деревья. Было много грязи, Кошкин ступал осторожно, чтобы окончательно не испачкать и без того промокшие насквозь ботинки.
Виктор Дёмин, – назвал он имя друга.
На вахте милая старушка с короткими, кудрявыми волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет, пробежалась глазами по какому-то списку.
Есть такой у нас, – ответила она. – Вы родственник?
Нет! Я друг.
Хорошо. Но сейчас с ним поговорить не получится.
Почему?
У них сейчас обед. Подходите минут через 40.
Понял, спасибо, – ответил Кошкин и тихо пошёл в сторону выхода. Потом резко остановился и вернулся к вахтёрше. – Извините, а вы не подскажете, почему его сюда положили?
Раз положили – значит были причины, – уклончиво ответила она. – Хороший вы друг, раз ничего не знаете.
Простите, – виновато ответил он. – Я только сегодня узнал.
Подождите минутку, – тихо ответила старушка и стала рыться в каких-то бумажках. – Дёмин Виктор Андреевич, – провозгласила она. – Попытка самоубийства.
Понятно, – ответил Кошкин.
Но я помню, как его привезли, – продолжала вахтёрша. – Вроде, его родные помешать ему хотели, а он давай на них с ножом кидаться. Пьяный он что ли был. И лицо у него, знаете, всё в крови и в синяках было. Подрался что ли с кем-то.
Наверное, подрался, – уклончиво ответил Кошкин. – Ладно! Пойду, погуляю пока.
Иди, милый.
Дмитрий вышел из больницы, закурил и побрёл в сторону продуктового магазина. Там он купил фрукты и плитку шоколада для Дёмина.
«Боже, дай мне сил пережить этот день», – молил про себя Кошкин. День действительно длился бесконечно. Было ощущение, что он не сегодня, а около года назад приехал навестить отца и слушал, как тот собирается начать жизнь с чистого листа. «Не удалось нам, папа! Не удалось!», – и снова слёзы подступили к горлу. Кошкин отвернулся и упёрся головой в грязную кирпичную стену магазина, чтобы никто из прохожих не мог видеть, как он плачет.
Дмитрий вернулся в больницу ровно через 40 минут.
Какой вы пунктуальный, – сказала разговорчивая вахтёрша.
Какой есть.
Вон стоит мужчина в очках, видите? – она указала на высокого доктора в белом халате и с чёрными волосами. – К нему подойдите, он вас отведёт к другу.
Доктор был не очень разговорчивый. Проверил пакет с фруктами и шоколадом, предупредил, что больному категорически запрещается передавать колюще – режущие предметы. Затем проводил Кошкина в комнату для встреч и ушёл по своим делам. Пока они шли по коридорам больницы, которые так часто описывал Дёмин в своих пьяных исповедях, Кошкина не покидало чувство ужаса от этого места. На пути им встречались люди чудовищного вида, они что-то кричали, что-то бормотали, а кто-то ничего не говорил, но был от того не менее жутким, не отрываясь смотря на Кошкина своими безумными, широкими глазами.
Комната для встреч была просторной и светлой. Стены от пола до потолка были заштукатурены, с потолка свисала яркая лампочка. Напротив двери под потолком было небольшое окошко, самое обычное, но со стороны улицы на него была прикручена толстая решётка. Посередине комнаты стояли несколько столов, за одним из них полуанфас сидел сам несчастный Виктор Дёмин. Он молча встретил Кошкина взглядом, а потом снова опустил глаза в пол.
Привет, Витя, – нарушил тишину Дмитрий.
Привет, – безучастно ответил Дёмин.
Я тебе тут фруктов принёс и шоколад, – проговорил Кошкин, но Дёмин больше не отвечал. – Ты как тут?
Как тут?! – вдруг закричал Дёмин так, что Кошкин чуть не потерял дар речи. – Пришёл поржать над сумасшедшим?
Витя, ты чего? Я только сегодня узнал, где ты! Пришёл тебя навестить.
Дёмин молчал несколько секунд, потом неожиданно спокойным голосом проговорил:
Не стоило, Дима. И жиду нашему передай, чтоб не приходил, если надумает. Не хочу я никого видеть.
Что всё-таки случилось?
Ничего особенного. Не сдержался немного, – он посмотрел в глаза Кошкину. – Так бывает, когда от жизни устал кашлять.
Это из-за того, что случилось в тот вечер?
Дима, ты реально такой тупой? – почти злобно сказал Дёмин. – Это должно было случиться! Будь счастлив! Меня изолировали от вашего «здорового» общества. Теперь ты можешь спокойно ходить по улицам своего улья. Я вас здесь не достану. Но это ненадолго!
В каком смысле?
Скоро узнаешь. Когда сам сюда попадёшь.
С чего ты взял, что я сюда попаду?
Мы все окажемся здесь, Дима! И ты, и Шея, и училка твоя. Мы же все больны. Мир болен! Но стены психушки не смогут нас сдерживать, когда «больных» будет больше, чем «здоровых». И тогда мы снова выйдем на улицы, чтобы всё начать сначала.
Кошкин не мог понять, что имеет в виду Дёмин, поэтому попытался просто сменить тему:
Да ты не волнуйся, Витя. Тебя не должны здесь долго держать. Скоро ты будешь на свободе.
Свободе? – ухмыльнулся Дёмин. – А почему ты решил, что это ты на свободе, а не я? А я тебе объясню! Потому что ты сумасшедший, Дима! Ты конченный психопат, как и каждый мудак, которого ты встречаешь на улице. Ты чё, думаешь, что такой особенный со своими чувствами, блин, и эмоциями? Нет! Ты такой же, как все! Замацанный на херне! Это не вас от меня отгородили, а меня от вас. И знаешь что? Я всем доволен! Потому что я нашёл её, Дима!
Что? – Кошкин с жалостью взглянул на друга.
Я нашёл её! – повторял Дёмин.
Кого ты нашёл?
Свободу! Здесь! Ты представляешь?! Я нашёл её здесь, в дурке!
Какая же это свобода, если ты сидишь взаперти?
Ты думаешь, что свобода – это такая сука, которую можно запереть в человеческих стенах? Да ты и вправду настоящий псих, Дима! – рассмеялся Дёмин. – Давай с тобой местами поменяемся что ли! Свободу можно запереть только в собственной черепной коробке. И нас учат её запирать! С самого детства! Родители, школы, универы, армии, полиции, офисы. Они все нас учат, как запереть свою свободу на замок, чтоб никто и никогда не смог её найти, – он помолчал секунду, – а я нашёл её.
В коридоре за дверью раздался крик. Потом топот и гул. Какого-то больного загоняли в палату. Кошкин смотрел в глаза Дёмина. В них не было безумия, он смотрел на него, как человек смотрит на муравьёв. Дмитрию нечего было сказать, поэтому Дёмин продолжил.
Только сам человек определяет, свободен он или нет. И когда-нибудь ты проснёшься от своего сна и только тогда увидишь оковы, которые держат тебя на земле. Разрушить эти оковы будет невероятно сложно, но, если ты победишь, тогда поймёшь, что земного притяжения никогда не существовало. И вот тогда ты осознаешь, что всё это время ты умел летать, – он лукаво улыбнулся. – Скоро ты уйдёшь, Дима. И, скорее всего, мы больше не увидимся. Но, когда ты выйдешь в свой бетонный лес, а я останусь сидеть тут, помни, что это я свободен, а ты взаперти.
В ту минуту в одном он был действительно прав на сто процентов. Ни Кошкин, ни Шеин больше никогда не видели Витю Дёмина.