– Я много заплатил. На этот раз за свою охрану, тебя на этот раз не касается. Но это внешняя сторона. Я говорю о деньгах только потому, что это очень наглядная модель жизни. Вы должны всегда помнить, что вы – избранные. Никакой заслуги вашей в этом нет. Чистый аванс. Почему-то Всевышний решил, что вам достанется огромное состояние и власть. Но и зависти на вашу долю досталось столько, сколько другим даже не представить, и желающих поживиться… – можно считать, все окружающие. Только и ждут, что вы оступитесь или просто ошибетесь. На меня это свалилось, когда я был уже взрослым человеком, а на вас лежит с самого рождения. Я очень сочувствую вам в том, какая тяжесть на вас. С ума сойти! Но в этом есть явный знак, что Всевышний нас любит: во-первых, он дал нам деньги и власть, а, во-вторых, он возложил на нас эту трудную обязанность: следить за собой. У русских есть поговорка: береги платье снову, а честь смолоду. Честь смолоду! Для кого-то это не имеет значения, а для нас это основа нашего благополучия, как благополучия души, так и материального благополучия. Если мы будем вести себя скверно, то будем осуждены Всевышним и людьми. Всевышний лишит нас удачи, а люди не только станут осуждать, но и не захотят иметь с нами деловых отношений, мы разоримся.

– Ой, папа! Ты же все можешь купить. Расположение людей недорого, – Марианна уперлась как ослица.

Все кроме Марианны чувствовали себя неловко. Правда, родители привыкли к характеру и манерам дочери, а сын Лев не мог спокойно выносить выходки сестры. Он опустил глаза и еле сдерживался, чтобы не начать ругаться с ней.

– Расположение отдельного человека недорого, а купить расположение многих дорого. Ты сравни, сколько я зарабатываю и сколько трачу на компромат. Но и этого недостаточно, я должен тратить деньги на благотворительность. Мне нужно, чтобы меня уважали, а через это уважали мой бизнес. В итоге я трачу на собственное имя до четверти дохода. Благодарите Всевышнего за свою судьбу, но и живите с честью.

– Папа, да хоть как живи, все равно грязью мажут. По-моему, нет смысла отказывать себе в том, что тебе хочется.

«Ох, были бы мы простыми людьми, можно было бы надеяться, что хоть замуж выйдет, успокоится», – подумал Сергей Аркадьевич. Он перевел взгляд на Льва. От него, старший Соловейчик чувствовал, исходила искренняя любовь и гордость за отца, наполнявшая отцовское сердце встречной теплотой и благодарностью.

– Бойся, что Всевышний осудит тебя, и не будет у тебя ни денег, ни Его любви, – продолжил Сергей Аркадьевич, обращаясь к дочери, – Одно дело, безосновательная клевета, с этим я худо-бедно разберусь, а другое дело – дурное поведение. Вот зачем ты всех своих красавцев на обозрение выставляешь? Ты себя выставляешь!

– Я никого не выставляю, это ты за мной следишь.

– Если я вижу, то видят все, кто тобой интересуется. Мне почему-то нельзя, а всем прочим можно?

– Папочка, мне пора! – без всякого перехода ласково сказала Марианна, вскочила из-за стола и, не дождавшись ответа, ушла.

«Откуда в ней столько лживости?» – с горечью думал отец. Он снова взглянул на жену,ища ее поддержки. Ольга ответила ему таким же скорбным и растерянным взглядом.

После ухода Мари сидящие за столом долго не могли возобновить разговор. Соловейчик и его жена были расстроены, Лев не мог придумать слова, чтобы отвлечь родителей от их мыслей.

– Папа, ты ведь не только для Мари говорил. Я тебе очень благодарен, что ты нас учишь. Кто, как не ты? И кто это сделает лучше тебя? – Лев обычно предпочитал молчать, но умел говорить так, что к его словам прислушивались.

– Спасибо, мой дорогой! – Сергей Аркадьевич был тронут бесхитростными, но сердечными словами, но мало ответил на них, поскольку снова углубился в размышления. На этот раз он размышлял о том, как привлечь сына к своему делу. Лев как раз закончил университет, маялся без дела. Он в самых разных обстоятельствах показывал свою почтительность к родителям, особенно отцу, а это очень хороший признак, позволяющий предполагать, что сын не стремиться конкурировать с отцом. Но доверять ему руководство – значит лишить его возможности набраться реального опыта, рискуя испортить его легко свалившейся властью. А сделать его рядовым исполнителем невозможно в силу его статуса по рождению.

– Лев, а чем ты хочешь заниматься в жизни? – спросил Соловейчик-старший. Это был странный вопрос для тех, кто не знал, что Сергей Аркадьевич вполне допускал возможность для своих детей идти в жизни своим путем.

– Как, папа, разве у меня есть выбор?

– Что ты имеешь ввиду?

– Ты потратил свою жизнь, чтобы твой труд достался неизвестно кому и был развеян по ветру?

Сергею Аркадьевичу в силу занятости редко удавался разговор с сыном по душам. Теперь разумные слова сына вызвали у него прилив радости. Но не торопя эту радость, он задал проверочный вопрос.

– А ты уверен, что справишься?

– Я прошу, чтобы ты меня научил.

Отец медленно поднялся и, обойдя стол, обнял голову сидящего сына и поцеловал его в темя.

– Дорогой мой! Конечно, ты справишься, конечно, я буду учить тебя!

«Почтительный сын – многие ли богатые люди обладают таким сокровищем?» – радовался Соловейчик. За несколько лет, пока Лев взрослел, Сергей Аркадьевич продумал несколько вариантов привлечения его к делам. Последнее время он склонялся к мысли поставить его руководителем благотворительных проектов. Не первым лицом, но с достаточной самостоятельностью. Бизнес – ведь не только извлечение прибыли, не в меньшей степени успех кроется в умелом управлении ресурсами. А где можно лучше научиться разумной жёсткости, как не там, где эта жёсткость необходима, но вплотную соприкасается с нуждой и болью? Где можно скорее научиться чувствовать обман?

Сергей Аркадьевич принялся все это объяснять своему сыну, предложив подумать и взвесить свои возможности и желания. Внимательно выслушав отца, Лев подумал и ответил:

– Конечно, папа, я хочу делать карьеру, хочу делать бизнес не хуже тебя. И думаю, что справлюсь с тем, что ты мне предлагаешь. Хотя бы потому, что много раз убеждался в том, как ты верно умеешь предугадывать. Зачем ты спрашиваешь, справлюсь ли я? Если ты считаешь, что я справлюсь, то так оно и будет. А то, что ты выбрал самое лучшее для меня, я не сомневаюсь.

От этих слов все переживания последних двух недель растаяли, как туман. Сергей Аркадьевич снова дышал полной грудью. Он почувствовал, что начинает новый и самый перспективный период своего бизнеса: вместе с ним будет трудится его сын. И теперь можно не беспокоиться, что их планы может менять чья-то клевета или неудачно сказанное слово. Его перестали терзать смутные страхи перед Добрым Именем, ведь они всего лишь поставщики услуг. «Что они могут сделать мне дурного? Технология! Человек в руках Б-га! Что может технология?»

Сергей Соловейчик начал создавать свой бизнес, когда во главе страны стоял Леонид Ильич Брежнев, когда деловая активность представлялась преступной склонностью. В то время Сергей воспринимал слово «бизнесмен» совершенно чужеродным для русского слуха и мечтал стать очень хорошим врачом. Когда он учился на четвертом курсе Ленинградского первого медицинского института, у матери его школьного друга обнаружили опухоль, которую в силу ее расположения отказывались удалять. Сережа, будучи от природы отзывчивым человеком, решил помочь во чтобы то ни стало. Он добился разговора со знаменитым профессором Глазовым и уговорил его прооперировать мать друга. Глазов постоянно получал мольбы спасти кого-нибудь, но не мог разорваться. Как ни странно, Сергею удалось уговорить профессора, и операция прошла удачно. С тех пор Сергей с радостью брался помогать своим знакомым найти врача, и к концу ординатуры он был уже хорошо знаком со многими видными ленинградскими врачами. Вся эта побочная деятельность принесла ему немалое влияние, благодаря чему он мог решать вопросы, которые в те годы удобнее было решать по знакомству: стройматериалы для дачи, билеты в пансионаты и в театры, деликатесы и джинсы, и прочее, и прочее. Да и вознаграждение за посредничество, за которое он обычно не просил денег, но и не отказывался от них, иногда втрое превышало зарплату молодого врача.

К концу восьмидесятых, когда появились негосударственные медицинские центры, развившееся умение Сергея обаять кого-угодно и договориться, о чем другие не в состоянии даже мечтать, сделало его необычайно востребованным в нарождающемся медицинском бизнесе. К девяносто первому году Сергей Аркадьевич имел уже деньги, влияние и четкое понимание как заставить людей «работать во благо себя и Соловейчика», как он любил пошутить. А в последующие годы, когда страна изменялась настолько, что единственной константой оставались доллары, Соловейчик приобретал, не вкладывая. За живые деньги можно было купить все. Нужные знакомства среди руководства здравоохранением позволяли делать такие покупки по минимальной цене. За помощь в получении кредита для выплаты зарплаты врачам, которая состояла в одном звонке хорошо знакомому банкиру, он приобретал право на проведение клинических исследований новых лекарств, которое он потом перепродавал. За трехлетний автомобиль немецкой сборки можно было получить право на трансплантационные материалы крупной больницы. Приходя в какую-нибудь структурную единицу здравоохранения, Соловейчик выметал из нее всю возможную прибыль так чисто, что никому и в голову не могло прийти, что эти учреждения, в принципе, что-нибудь стоят. Казалось, что коридоры больниц хранят смешанный запах хлорамина и духа нестяжательства. Но никакой благости в этом не было, И врачам, и медсестрам, и санитаркам, и администраторам нужно было чем-то кормить семьи, пациентам нужно было покупать себе еду и лекарства. Множился обман, отчаяние, смотреть на это запустение было больно и стыдно.

Сергей Аркадьевич, надо отдать ему должное, вдохновлял своей изобретательностью. Те, кто контактировали с ним рано или поздно перенимали его понимание, что прибыль можно извлекать из всего. Погоня за прибылью, как и всякая страсть заставляет человека собирать в кулак все силы. Такая концентрация спасала людей от потери себя, когда рушилось все, на что можно было возлагать надежду. Многие из окружения Сергея Аркадьевича сохранили волю к жизни, и позднее, став заметными людьми, с благодарностью вспоминали время работы на него.

Соловейчик играл по правилам, принятым тогда, но он не находил в этом азарта как многие, а, наоборот, постоянно спрашивал, насколько та или иная сделка допустима для совести доброго человека. Привычка рефлексировать сохранила его от дел, казавшихся невероятно прибыльными, но быстро приведшими тех, кто их делал, в могилу. В слишком доходных сделках всегда есть пострадавшие или конкуренты, готовые на любых условиях занять ваше место. У Соловейчика было правило, которое он услышал в детстве от своей бабушки, но осознанно начал применять только в зрелом возрасте: не быть причиной зла. То есть, можно было заключать кабальные сделки, но нельзя было их предлагать. Еще одно отличало его от большинства деловых людей: Соловейчик совершенно искренне считал, что его обязанностью является помогать пациентам и врачам. Из своих средств он назначал пособия для лечения больных детей, дарил деньги врачам и иногда покупал оборудование для больниц.

Медицина была начальной и любимой, но совсем не единственной и не самой доходной сферой деятельности Сергея Аркадьевича. Он пробовал все, что шло в его руки. К концу девяностых Соловейчик был уже очень богат по российским меркам. Но в богатых странах его состояние выглядело довольно скромно. Поэтому следующее десятилетие он потратил на реализацию своей стратегии захвата западных компаний. Он приводил их на территорию бывшего СССР, становился ключевым партнером, а затем обменивал долю в дочерних компаниях на долю в уставном капитале головной компании. Затем он доводил свою долю в этих компаниях до заметной и уже тогда, позиционируя себя инвестором, привлекал отмытые деньги своих знакомых, получал контроль над компаниями, рожденными протестантской моралью. К двадцатым годам он был уже ровней крупнейшим богачам, но по старой привычке предпочитал действовать скрытно и извлекать прибыль не по схеме товар-деньги-товар или из ожиданий биржевых инвесторов, а из умения создать разветвленную сеть компаний, стать свободной от которой его партнеры были не в состоянии.

Сергей Аркадьевич внешне был непримечателен: невысокий, скорее худосочный, темноволосый, спокойный. Он носил очки еще со школы и в отличие от большинства очень любил эту деталь своего внешнего вида. С учетом его положения в обществе можно было бы сказать, что он скромен, поскольку вел он себя без явных и скрытых напоминаний, что его слово должно быть услышано и исполнено. Но как раз в этом и состояла сила и уверенность: с удовольствием или с недовольством другие подчинялись ему как вожаку в звериной стае. В ранней молодости девушки мало обращали на него внимание, но с годами интерес к нему возрастал, обгоняя его доходы. Он с удовольствием принимал этот интерес, и даже понимал, что подпитывается им, но никогда не использовал его настолько, чтобы нанести ущерб своим отношениям с женой – он любил ее и был верен ей. Постоянно попадались на его пути барышни, ставившие целью получить его для себя, и некоторые были довольно изобретательны, но результатом всех этих попыток стало только то, что Сергей Аркадьевич стал считать всех женщин существами жадными, эгоистичными и глупыми. В плохом настроении он зачислял в женскую команду и свою жену. А в обычное время он считал свою женитьбу главной удачей своей жизни. Глядя со стороны, невозможно было понять, почему, но Сергей Аркадьевич был уверен, а, значит, так оно и было. Женился он сразу после окончания института на сестре своего одногруппника, в которую влюбился практически сразу как ее увидел, а завоевывал целых два года. Она была хороша собой и остроумна, самостоятельна в принятии решений и их реализации, имела ясное понимание, чего хочет в жизни: она хотела заниматься наукой историей. После окончания института она поступила в аспирантуру и с тех пор занималась преподавательской деятельностью. Сергей Аркадьевич был очень рад, что его жена – не менее яркая, чем он сам, личность, а не его бледная тень или ходячее пособие по шикарной жизни. Правда, самостоятельность его жены и ее педагогическая профессия, как считал Соловейчик позднее, были виной неудач в воспитании собственных детей. Ольга так любила заниматься чужими детьми, что не научилась выделять своих. У Соловейчиков долго не было детей: вначале Ольга писала диссертацию, потом уже просто привычка задержали их появление на десять лет. До школы дети росли в окружении нянек и воспитателей и чувствовали себя оставленными собственной матерью. Сергей Аркадьевич с радостью пытался компенсировать им недостаток материнской заботы, но свободного времени у него было даже меньше, чем у его жены. Уже тогда дети заметно больше были привязаны к отцу, чем к матери. С началом школьной жизни мать стала воспитывать их лидерские качества, а поскольку лидер воспитывается только в коллективе, она помещала своих детей в разнообразные коллективы сверстников (художественные и театральные кружки, спортивные школы, летние лагеря), и либо сама фактически становилась вожатой в этих группах, распределяя свое участие в детях в соответствие с понятием коллективной справедливости – всем поровну, либо полностью устранялась от наблюдения и помощи своим детям, предполагая, что тем самым воспитывает самостоятельность. Но и то, и другое вызывало у детей лишь горечь, к которой они не могли привыкнуть. А особенно горько им было видеть энтузиазм, с каким их мать занимается своими студентами и аспирантами: ходит с ними в музеи и театры, организует капустники, пытается облегчить трагедии их личной жизни. Если Ольга мало интересовалась детьми, то Сергей Аркадьевич несмотря на его занятость интересовался ими всегда, что дети чувствовали. Дочь Мари так привыкла, что наибольшая радость для девочки – папино внимание, что, войдя в девичий возраст, только лишь заменила в своем представлении отца на других мужчин, которые ей нравились. И внимание с их стороны стало составлять ее главное удовольствие. А воспитание в коллективах привило ей убеждение, что чем больше у тебя друзей, тем лучше. В общем, когда родители схватились исправлять ее, было уже поздно. Единственное, что они смогли – это не отпускать ее надолго из-под своего надзора, так что даже учиться в университет ее отдали в родном городе. Если бы не это ограничение свободы, Мари чувствовала бы себя совершенно довольной своей жизнью.

Лев очень любил и уважал своего отца, но страдал от того, что вряд ли сможет когда-нибудь сравниться с ним. Сергей Аркадьевич был для сына образцом достоинств человека. То ли от осознания своего несовершенства, то ли от недостатка материнского участия Лев вырос скромным и малообщительным, хотя в дошкольные годы в окружении нянь он показывал взрывной и агрессивный характер. Он не спешил выходить в жизнь, предпочитая отстраненно наблюдать за ней. Но в то же время он был очень независим в суждениях и тверд в отстаивании своих мнений. Он не боялся самостоятельности и никогда не участвовал в глупых подростковых выходках, может быть, потому что всегда держался в стороне от того самого коллектива, на роль лидера которого его готовила мать. Лев, как и мать выучился на историка. Отец поддержал этот выбор, поскольку посчитал такую подготовку неплохой базой, если Лев в дальнейшем станет заниматься политикой или другой публичной деятельностью. Учился Лев в Лондоне (по настоянию отца) и вернулся домой за два месяца до описываемых событий.

Сергей Аркадьевич сделал сына супервайзером фонда, оказывающего адресную помощь тяжело больным детям. Структура фонда полностью сохранилась, но у директора появилась дополнительная обязанность обосновывать деятельность перед младшим Соловейчиком, чтобы он, в свою очередь, мог отвечать за работу фонда перед своим отцом. Это было прекрасным управленческим решением, поскольку директору фонда было необходимо ввести Льва в курс дела настолько подробно, чтобы младший Соловейчик не служил препятствием в передаче информации главному боссу, и в то же время, чтобы старший Соловейчик видел, что от его сына не скрывают деталей, иначе могло возникнуть подозрение в нечестности директора. В результате, директор был вынужден сообщать Льву даже такие подробности, которые Сергею Аркадьевичу предпочитали не сообщать. Например, о том, что некоторым управленцам и врачам приходилось делать подарки за право оказывать пациентам материальную помощь. Директором фонда был брат известного футболиста. И это очень помогало в привлечении внимания в медиа-пространстве.

Через три дня после семейного ужина, за которым отец так порадовался за сына, Лев уже должен был посетить подопечных фонда. По пути в больницу директор фонда вводил младшего Соловейчика в курс дела:

– Лев Сергеевич, мы с Вашим отцом согласны в том, что начать знакомство с хозяйством следует с самого трудного участка. Мы посетим гематологическое отделение детской больницы. Вы должны понимать, что многие из тех, кого Вы сегодня увидите, скоро умрут. Это тяжело принять, но это неизбежность. И ни Вы, ни я, ни врачи не виноваты. От нас, конечно, не так мало зависит, но следует опасаться излишне эмоционально реагировать, а тем более зацепиться мыслями или чувствами. Если Вы справитесь, Вы будете хорошо управлять. Надо справиться!

Окна палаты выходили на север, на просторы Финского залива. Далекий горизонт приковывал взгляд, можно было часами смотреть в окно. Но находящуюся в палате пациентку эта бескрайняя даль пугала. Наступившие вслед за золотой осенью дождливые дни придавали миру, открывающемуся из окна, совсем унылый вид. Оголяющиеся ветки деревьев напоминали Вере ее усыхающее тело, а низкое небо – крышку гроба.

– Сегодня Соловейчик придет, младший, – сообщила мать, войдя в палату после беседы, на которую ее вместе с другими родственниками пациентов вызвала заведующая отделением.

Вера сидела и вязала шерстяные носочки.

– Кто это? – отозвалась Вера, не поднимая глаз от работы.

– Ну, Соловейчик, один из богатейших людей.

– Он сюда придет? Ему скучно? На нас поглазеть захотелось?

– Мне Лариса Тимофеевна сказала, что он оплачивает часть затрат пациентов, помогает больнице. Может, и нам поможет. Дай, я тебя немного накрашу.

Вера даже вздрогнула. Ей было пятнадцать лет, болезнь не могла заглушить в ней желание красоваться, но в попытке каким-либо образом произвести впечатление на здорового и счастливого молодого человека ей виделось скорее выпячивание своего несчастья, вроде того, как это делают калеки, побирающиеся у церквей.

– Мама! Что, я кукла? – заплакав, сказала Вера.

– Вера, пожалуйста! Я понимаю, что ты чувствуешь! Ради меня!

– Как ты можешь понимать? Я умру, а ты останешься.

– Верочка, тебе должно быть стыдно, ты понимаешь, что и я умру с тобой. Ты скажи, для чего мне жить? Подскажешь, может быть? Но с нами этого не случиться!

– Мама, они приходят на меня смотреть как на подопытного зверька.

– Вера! Не глупи! Любая женщина как товар на выставке, учись, в жизни пригодится, – поняв бессмысленность уговоров, мать взяла властный тон в речи и движениях и, не смотря на вялое сопротивление дочери, стала красить ей лицо своей косметикой.

– Вспомни потом мое материнское предчувствие: тебя еще большая жизнь ждет, и любовь будет, обязательно, – говорила она за этим занятием, растягивая слова, время от времени отклоняясь и рассматривая лицо дочери.

Вера безвольно покорилась, но нисколько не поменяла своего нежелания понравиться гостям. Она даже не стала смотреть в подставленное матерью зеркало. С недовольным лицом она снова взялась вязать шерстяные носочки своему другу из соседней палаты. Ее другом был шестилетний мальчик Саша, детдомовец, которого взяли в семью, но после того, как у него выявили лейкоз, приемные родители от него отказались. К нему некому было приходить, и он ластился ко всем взрослым и пациентам-подросткам, делая это от сердечного голода очень навязчиво. Только Вера могла выносить его приставания, и смогла так поладить с ним, что он вел себя с ней совсем не так как с другими – он старался позаботиться о ней, как умел: приносил ей вкусное из столовой, рисовал и дарил ей разные картинки, приходил играть в ее палату, считая, что своими тыр-тыр-тыр и вж-ж-ж-ж, которыми он обозначал работающие двигатели машинок и самолетов, он очень веселит Веру. Все это он делал очень тактично, стараясь не утомлять.

Последние дни Сашка капризничал и не хотел есть таблетки. Тогда Вера пообещала связать ему носочки, если он станет хорошо лечиться и слушаться врачей. Обещание такого небывалого подарка смирило Сашины капризы, он стал послушным пациентом. Теперь он несколько раз в день приходил в палату к Вере, чтобы наблюдать, как увеличиваются его носочки.

За вязкой носочков Веру и застали гости. В палату вошли заведующая отделением, она же Верин лечащий врач Лариса Тимофеевна и молодой человек. Вошедшие поздоровались, и Лариса Тимофеевна представила пациентку гостю:

– Это Верочка.

Вера поздоровалась с вошедшими, сидя на кровати:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! Как Вы себя чувствуете? – спросил Лев.

В ответ Вера долго смотрела на него и молчала. Лариса Тимофеевна немного напряглась, не понимая причины странного молчания, но постаралась предупредить возможные неприятности:

– Лев Сергеевич, этот вопрос обычно лечащий доктор задает. Вера просто не знает, насколько подробно Вам ответить. Она у нас молодец, держится. И нам помогает, за Сашенькой следит. Вот, Саша.

В это время Саша протиснулся между стоящими взрослыми, подошел к Вере и сел рядом с ней.

Лев сделал шаг к нему, а Саша, вдруг испугавшись, обхватил Веру руками и заплакал:

– Не надо! Не забирайте меня!

Лариса Тимофеевна наклонилась ко Льву и тихо проговорила:

– Не в настроении. Пойдемте.

Вера обняла Сашу и стала утешать его:

– Не бойся! Никто тебя у меня не заберет. Дядя хотел твои катера посмотреть. Ну, не показывай. Сейчас они уйдут, мы поиграем.

Лев, уже наполовину развернувшись к двери, задержался и, снова посмотрев на Сашу и Веру, встретился с ней глазами.

– А, может быть, покажешь катера? Дяде хочется поиграть, – продолжала она утешать Сашку.

Саша не сразу, но полез под матрас, где у него был тайник и достал фигурки из Лего.

– Вот какие катера! У одного огромный двигатель, это наша гордость, – стала рассказывать Вера о фигурках, которые Саша крепко держал в ладонях.

– У меня тоже есть катер. Только двигатель у него небольшой, – Лев попытался разговорить малыша.

В ответ Сашка сразу расцвел и протянул ему один из своих катеров.

– А твой катер в пруду только плавал? Или в реке ты его тоже пробовал пускать? – спросил мальчик.

– Мой даже в море плавал. Он большой. Но, все равно, твой лучше.

– И ты плавал в море? – Сашкины глаза расширились от восторга.

– И я.

– Здорово, – восхитился Саша.

Он перестал играть и унесся мыслями далеко.

– Я когда поправлюсь, тоже на катер попрошусь в море, – сказал он немного помечтав.

– А давай, я тебя возьму, – предложил ему Лев.

– Хорошо!

– Договорились! Нам, Сашенька, пора, – Лариса Тимофеевна посчитала, что настал удачный момент, чтобы уйти, и увела гостя в коридор. Когда они отошли достаточно далеко от палаты, она тихо сказала:

– Извините, Лев Сергеевич, но зря Вы Саше это обещали.

– Да нет, это мне нетрудно! Я возьму его, родителей могу взять, если захотят.

Лариса Тимофеевна хотела объяснить ему, что дело в Саше, что ему запрещены любые стрессы, каким обязательно будет подобная прогулка. И будут запрещены еще долго, даже если он поправится, но передумала и не стала продолжать.

Младший Соловейчик вместе с заведующей отделением обошли еще несколько палат, где их также встречали дети, понимающие, что смертельно больны. Лев привык быть в центре внимания с детства, привык, что его слова для людей, не принадлежащих к обществу отца или его ближайшим помощникам, очень весомы. Сейчас же он очень волновался, чувствуя ответственность за поступки и слова, и пытался как можно больше соответствовать серьезности задачи. Кроме того, соприкосновение с бедой, к тому же совсем не кричащей и, оттого более тягостно сопереживаемой, растревожило его так, что вся эта экскурсия надежно впечатывалась в его память мгновенье за мгновеньем. И самый первый разговор с больными сильнее всего запомнился. Саша и Вера всплывали в его памяти так часто, что он привык к ним, будто давно был знаком. Вера понравилась ему и внешне: огромные глаза на узком лице напоминали идеал красоты начала ХХ века – натуральная красота, которую не встретишь теперь в высшем свете.

Вере тоже запомнился Лев. Болезнь заставляла ее беречь мгновения жизни и не допускать в свои мысли и чувства малозначащих событий и людей. Если бы Лев показался ей просто человеком, счастливым молодостью и богатством, она быстро забыла бы о нем. Но Лев оказался первым из посторонних ей людей, кто не испытывал священного ужаса при виде умирающей девушки, не рассматривал ее как объект медицинских манипуляций. Он совсем бесхитростно принялся утешать Сашу, помогая Вере так легко, точно они были давно знакомы. Именно его простота и запомнилась Вере. А еще постоянно напоминал Саша, который ждал приглашения покататься на катере. Иногда он наводил разговор на эту тему, иногда спрашивал прямо, когда его возьмут на катер, и еще чаще он мечтательно забывался во время игры. Вера одна понимала, о чем он думал, и ей хотелось плакать о Сашиной и о своей судьбе. Среди этих слез ей представлялось, что ее будущий муж мог бы выглядеть вот так же: уверенный в себе (а значит – смелый) молодой человек с добрым сердцем, простым и участливым взглядом.

Первы й месяц в должности супервайзера фонда Соловейчика были очень богатыми на новые контакты и события: Лев познакомился с основными информационными партнерами фонда, методикой отбора организаций и частных лиц для предоставления помощи, был коротко ознакомлен с условиями получения фондом взносов от жертвователей, не связанных с бизнес-структурами Соловейчика. Уже были сделаны попытки оценить исполнение годового плана и составить прогноз потребностей на оставшийся год. Лев дважды был на отборе партнеров для осуществления проектов помощи психоневрологическим интернатам в Якутии, трижды давал интервью дружественным новостным ресурсам (причем в третий раз он уже довольно содержательно излагал общие цели благотворительных проектов отца). По окончании этого первого месяца, когда Лев уже немного ориентировался в работе фонда, отец нанял ему секретаря: перевел из одного из своих подразделений. Отец навестил сына сам в его кабинете и представил помощницу:

– Любовь Кирилловна. Для меня Любочка. Тебе фамильярничать не рекомендую, но и официоз не разводи. Тебе с ней работать, я надеюсь, долго. Важно помнить о границах.

Все секретари у отца отбирались по принципу хорошая память-лицо-ноги. Лев смотрел на свою сотрудницу и волновался, насколько ему легко будет в ее присутствии думать о делах.

Отец, заметив это, улыбнулся:

– Ничего, привыкнешь. Хорошо, когда человека окружает красота. К этому тоже можно приобрести привычку.

Люба была старше Льва лет на десять. Она имела типаж восточной красавицы: черноволосая с высокими острыми скулами – настоящая шамаханская царица. Фигура ее также была великолепна, но деловой костюм скрадывал эти достоинства. Семейный статус ее был неопределенный: то ли так называемый гражданский брак, то ли нет. Во всяком случае претенденты не спешили связать себя узами брака с секретарем, обладающей такими выдающимися внешними данными.

Сергей Аркадьевич кроме необходимости научить сына ремеслу, был обеспокоен, как обезопасить его от неприятностей в отношениях с женщинами, неизбежных для большинства. Найти девушку, чтобы она была по сердцу – Льву самому решать эту задачу. Но потом. Когда он станет мудрее. А молодые торопятся. Поэтому требовалась родительская забота, и Любочка была проинформирована, какие последствия для нее возникнут, если она: