Когда изобрели двигатели, позволявшие совершать полеты к далеким планетам, наступила эпоха повального увлечения астронавтикой. Однако скоро выяснилось, что никакой особой пользы от этих полетов нет, они стоили огромных денег и не приносили выгоды. Программы освоения дальнего космоса свернули. Тысячи потерявших работу астронавтов тяжело переносили обратную адаптацию к Земле – опустившихся, их можно было видеть повсюду, в том числе на барахолках, где они распродавали свои космические сувениры, чтобы заработать на выпивку.

– Ты сказал «гравикола»? Зачем она тебе?

– Цветок поливать. А у тебя есть?

Оказалось, что «гравикола» – это жаргонное словечко, на языке астронавтов означавшее некий препарат высокой химии. Препарат позволял астронавтам переносить переход от большой гравитации к нулевой космической и обратно.

– Не слышал, чтобы гравиколой цветы поливали. Хотя… Один мой приятель ее коту втирал – говорил, от блох помогает.

Астронавт почесал в затылке.

– Кажется, у меня где-то остался флакон. Мне он не нужен, я уже никуда не полечу.

На следующий день художник заполучил у астронавта флакон гравиколы и поспешил к себе в студию.

Первые же капли произвели чудесное действие – Ван Гог стал на глазах расправляться. После сорока капель это уже было большое, крепкое растение.

Он не писал портретов – может быть, именно потому, что был прирожденным физиономистом. С первого взгляда характер человека был для него, как на ладони. Он видел пошлость, самовлюбленность, скупость, зависть и злобу – все, что люди носят в себе, порой искренне не подозревая об этом.

Было одно исключение. Она была на одном с ним курсе в художественном училище. И она была совершенством.

Она терпеть не могла позировать. «Мне скучно, – смеялась она. – Пойдем гулять. Пойдем в кино. Пойдем куда-нибудь!» Такой она и осталась на портрете – смеющейся, присевшей на минуту, как птица на ветку, чтобы тут же улететь – быть свободной, радоваться жизни.

У них не сложилось. По молодости он думал, что претендовать на такую девушку может только состоявшийся, обеспеченный человек, а ему до этого было далеко.

Они окончили училище, она стала дизайнером тканей, и ткани у нее получались такие же, как она сама – свободные и радостные. Потом она вышла замуж, родила детей и уехала в другую страну. Больше он о ней не слышал. Остался портрет, который стоял в углу студии, заставленный другими холстами.

Теперь нужда заставила его заняться портретным жанром, если это можно было так назвать. Как ни старался он отдалить этот день, однажды он вышел на бульвар со стульчиком и мольбертом, чтобы за гроши рисовать портреты-экспромты для зевак. Это было дно, хуже этого для художника не могло быть ничего. Он предпочел бы пулю или яд, но теперь он был не один, нужно было заботиться о Ван Гоге.

В бульварно-портретном бизнесе он, как ни странно, стал преуспевать. Он знал, что людям не нужна правда о себе – всем нужна лесть. И он льстил: толстого делал солидным, худого – изящным, уродливого – своеобразным и интересным, невзрачного – загадочным и полным внутреннего содержания. С женщинами было просто: они все хотели быть красивее, чем на самом деле, и он мог несколькими штрихами исполнить их мечты, при этом сохраняя сходство с оригиналом.