Карлушистая петелька сорвалась с гвоздика и ахнула в неизвестность
Вот и всё. Жизнь раскололась на две части: до и после. Всё, что было «до», превратилось в какую-то жалкую насмешку, фарс, пародию на любовь. Всё, что «после»… не знаю… да и будет ли это после?., и кому оно нужно?., и зачем?.. Почему же так происходит: встретишь любимого мужчину, да нет, не мужчину, а мальчика, красивого, умного, сильного мальчика. Это с тобой он уже становится мужчиной. Любит тебя, и ты чувствуешь эту любовь, и ты счастлива, и в счастье своём отдаёшь ему всю себя. Всю! Даришь ему своё тело, открываешь душу свою, строишь вместе с ним дом и согреваешь этот дом теплом своим, даришь ему прекрасных детей и снова любишь его.
Часто спасаешь его и жертвуешь многим и многим, о чём он даже не догадывается. Часто оглядываешься по сторонам, видишь горе и беды вокруг, благодаришь Бога, что минует чаша сия скорбная тебя и семью твою, и радуешься, и снова любишь его. И вдруг приходит чужая, страшная, некрасивая, и забирает его у тебя. Он, похоже, и сам не понимает, что происходит, пытается врать, изворачивается. Только в глазах, стеклянных и пустых, – отражение ведьмы этой и холод ко мне и детям.
И имя моё он уже не в силах произнести. И предаёт он медленно и методично всё, что «до». И цветы, что продолжает изредка приносить, ведьмой пахнут, и когда мы вдвоём с ним – мы не вдвоём, а втроём, вернее, он с ней и я где-то сбоку. И всё, что говорил мне тридцать лет назад мой Гражданинов, этот чужой мужчина теперь слово в слово повторяет чужой женщине. Ну почему? Почему? Что же это происходит? Зачем это? Она же не любит его, я знаю. Она моложе его на 30 лет. Ведьма? Меня-то зачем по живому резать? Меня-то за что вы убили? Играйте в ваши грязные игры, играйте! Убили, убили. Я не живу сейчас. Я просто существую. А когда-то летала. Летала и танцевала. Танцевала и пела. Хотя нет, и этого не было. Вы и прошлое убили.
Прости меня, Неборека, ты предупреждала, я помню… Я не могу больше… Забери меня, Неборека.
Линга не помнила, как оказалась на улице, и что привело ее к серому зданию университета. Натолкнувшись на внезапного пожарного, он подняла голову, извинилась и машинально спросила:
– Что-то горит?
– Еще нет, – хитро сощурился пожарный, – но скоро очень сильно полыхнет. – Вам сюда, – услужливо показал он на д линную лестницу, устремившуюся в высокие этажи, и, воровато оглянувшись, шепнул: – Они там, на двадцатом.
Когда Линга поняла, о чем идет речь, огнеборец продолжил:
– Вам непременно надо подняться и увидеть все собственными глазами.
– Зачем? – спросила Линга.
– Тебе станет легче, – уверенно перешел на «ты» пожарный, – вот увидишь.
– Хорошо, – согласилась Линга и подошла к лестнице.
Это была обычная деревянная деревенская лестница, рассохшаяся, с торчащими ржавыми гвоздями, но при этом очень и очень длинная.
Поднявшись на первую пересечку, Линга повернулась к собеседнику и стрельнула презрительным взглядом.
– А я знаю, кто ты.
– Я тоже знаю, кто я, – хищно улыбнулся в ответ Бескрылый. – Вот и познакомились.
– Я все равно не отдам тебе Гражданинова. Слышишь? Не отдам, – тихо сказала Линга.
Бескрылый продолжал улыбаться:
– Да, да, не отдашь, поднимайся, они ждут тебя.
Земля вдруг аккуратно перевернулась (привет астрономам), теперь шпиль университета погрузился в мрак бездонной пропасти, и высокий подъем превратился в мучительный спуск. Постепенно трескучий скрип лестничных пересечек стал доступен для Лингиного понимания. Большинство из них жалели ее и просили нижних бережно относиться к ее тоненьким ножкам. Были и такие, кто не понимали ее и даже осудили. Линга медленно опускалась в этом нарастающем гуле участия и сострадания. Погрустневший Лоренцо пытался согреть ее своим теплым дыханием.
На последнем шаге перед открытым окном двадцатого этажа Земля перевернулась обратно, и, взглянув вниз, Линга застыла от ужаса высоты. Собрав последние силы, девушка сделала последний шаг и заглянула в комнату. На столе, широко расставив ноги, развалилась Лилит. Гражданинов стоял на коленях, уткнувшись лицом в ведьмин живот. Лилит перевела взгляд на Лингу, победоносно кивнула на Гражданинова и засмеялась. Засмеялась громко и очень больно, громко и больно, и не могла уже остановиться в этом своем страшном смехе. Гражданинов с ненавистью смотрел на Лингу и кричал:
– Зачем? Зачем ты здесь?
Лестничные пересечки не выдержали и стали осыпаться. Осталась одна, последняя… Но и она уже не нужна. Гражданинов подскочил к окну и с силой оттолкнул лестницу. Линга раскинула руки и пятиконечно стала падать вниз, предчувствуя такое близкое и сладостное освобождение. Прощальный переполненный болью женский крик успел вонзиться в землю. Но тело в последнюю секунду подхватил Одинокий, перенес домой, бережно положил на кровать. Долго смотрел на несчастную девушку, а перед уходом оформил все произошедшее как обыкновенный кошмарный сон.
Пернатые страсти
Гусь вернулся под вечер. Молча прошлепал к своей подстилке, лег и уставился на торчащий из стены гвоздь, как будто не замечая разбухающий от плохого предчувствия взгляд попугая. Долгое молчание. Один боялся сказать, другой – спросить. Первым не выдержал Гай:
– Есть будешь?
– Буду.
– Там хлеб на блюдце и немного семечек.
– Спасибо.
– Холодно на улице?
– Холодно.
– Замерз?
– Замерз.
– А снег там есть?
– Снега там нет.
– А солнце?
– Солнца тоже нет.
– Видел ее? – вырвалось наконец у Гая, застывшего в костыликах на краю стола. – Где она?
– Ее убили, – повернул к нему голову гусь. Подхватить рухнувшего в очередной раз попугая он не успел.
Где-то через час пришел дворник. Почти одновременно с ним в себя пришел вторично переломанный Гай и слабым голосом попросил рассказать все по порядку.
– Хорошо, – согласился гусь и, бросив опасливый взгляд на дворника, начал рассказывать: – Нашел дом, определил окно квартиры. Проник внутрь через открытую форточку, прочитал письмо. Но самое главное узнал от соседских ворон. Оказывается, Гражданинов – Лингин муж – спутался с какой-то девкой. Врал постоянно. В последнее время изменял практически в открытую. В общем, убивал понемногу и убил. Я бы, может, и не поверил бы вороне, но вот письмо… там все написано.
– А разве так можно: полюбить, а потом предать? – тихо спросил Гай.
– У них, у двуногих, можно, – вздохнул гусь, – у них все можно.
– Я помню его, он мне еще там, на пляже, не понравился, – продолжал попугай, – чувствовался в нем какой-то гаденыш.
– Да, – согласился гусь, – в каждом двуногом сидит маленький гаденыш. И растет, растет…
Птицы настолько были расстроены, что даже не заметили, как письмо оказалось в руках мужчины. Прочитав его несколько раз, он опустился на стул и отчетливо произнес:
– Ее убьет тот, кого она полюбит по-настоящему.
Потом дворник поднялся, посмотрел на изумленных
птиц и громко сказал:
– Ну что, калеки пернатые, давайте знакомиться. Меня зовут Двабогатыря.
– Га-га-тыря, Га-га-тыря, – радостно захлопал крыльями гусь. – Я догадывался, я знал.
– Гай, – вывернул он свою шею, – он наш, наш! Это тот самый Двабогатыря, который перебил всех гадюк в Селяне, он просто разорвал их всех. Помнишь, я тебе о нем рассказывал?
– Помню, – соврал попугай, – конечно, помню.
Восторг переполнял белого гуся, он отчаянно старался
удержаться на уровне лица юноши и белые лопасти весело разметали по комнате все, что весит меньше одного килограмма.
Двабогатыря сначала растерялся, а потом осторожно обнял гуся и прижал к себе, пернатый впервые опробовал клювный поцелуй на человеке. Гай был более официален, он поблагодарил за спасение жизни, семечки, ко– стылики и предпочел больше слушать.
– А как ты оказался в Москве? Ты давно здесь? – не умолкал гусь и вдруг остановился, вспомнив что-то. – Послушай, но Удр говорил, что с тобой будет девочка, девочка… еще ягода такая, – напрягся Белый.
– Вишня, – помог ему юноша. – Девочка Вишня.
– Точно, Вишня. Где же она?
Двабогатыря рассказал о последней встрече с Бескрылым и том, что все должно было случиться вечером.
– Но Вишня так и не вернулась тогда, ни на следующий день. Она до сих пор не вернулась, – сказал юноша. – Я искал ее долгие годы повсюду, я трижды обошел Землю, никто не видел ее. Я точно знаю, что все это время Бескрылый тоже искал ее и тоже не нашел. Остается только одно место, где она может быть в безопасности, но я не знаю, как попасть туда.
Подвал наполнился богатырской печалью и потерянностью.
– Расскажите же теперь вы мне о Линге! – оживился вдруг Двабогатыря.
Попугай вздрогнул:
– Ты знаешь ее?
– Конечно, – улыбнулся юноша, – очень хорошо знаю. Она тоже наша. И за ней тоже охотится Бескрылый. Но вам-то она зачем?
Гай смущенно опустил голову. Гусь выжидательно уставился на друга:
– Ну что, сам скажешь или помочь?
– Я люблю ее, – сам сказал попугай.
– Понятно, – нисколько не удивился Двабогатыря, – сочувствую тебе.
– А мне не надо сочувствовать, – стал по привычке заводиться попугай. – Лучше помоги мне.
Гусь и Двабогатыря с интересом ждали продолжения. Попугай долго обдумывал как бы поделикатней попросить о помощи и наконец выдал:
– Помоги мне убить Гаденыша.
– Какого гаденыша? – не понял Двабогатыря.
– Гражданинова.
– Ты думаешь, это поможет твоей любви? – спросил юноша. – Или поможет найти ее?
– Нет, не поможет, – признался попугай. – Но почему он еще живет, если она умерла? Разве это справедливо?
– Ну, раз не поможет, то и убивать мы его не будем. И потом, с чего ты решил, что она умерла?
Лучик надежды скользнул в крохотном птичьем сердечке:
– Ты считаешь, что Линга жива?
– Теперь я точно знаю, что она не только жива, но и где она, – твердо сказал Двабогатыря. – Кстати, Вишня наверняка находится там же.
– Где? – одновременно воскликнули птицы.
– На Первом корабле, – тихо сказал Двабогатыря. – Как я сразу недллш догадался.
– Так что же мы ждем? – захлопал крыльями Белый. – Полетели!
Двабогатыря молчал.
– Да, – поддержал гусиную идею попугай. – Но сначала все-таки надо убить Гражданинова, потому что он – подлее.
– А куда он подлез? – не понял гусь.
– Никуда он не подлез, – начал опять сердиться Гай. – Я говорю, что он – подлее.
– К кому он подлез? – разгорячился Белый. – Зачем подлез?
– Он хочет сказать «подлец», – быстро погасил птичью ссору Двабогатыря. – Гражданинов – подлец, правильно?
– Правильно! – обрадовался попугай. – Подлец, подлец, подлец!
После недолгого молчания, Двабогатыря повернулся к попугаю и вздохнул:
– Не торопись, птица, осуждать других. Большинство из нас, если разобраться по-честному, – подлецы, в разной степени умеющие скрывать это от окружающих.
– Ты говоришь о людях? – с надеждой спросил его Гай.
– Конечно, – кивнул юноша, – я не могу говорить за других.
– У других то же самое, – с важным видом подключился к беседе гусь. – Подлецы везде, – философски заявил он, глядя на затихшего попугая. – Вот ты съел только что червяка и даже не знаешь, что он тоже может быть подлец.
– Кто? – изумился Гай. – Червяк? Червяк – подлец?
Двабогатыря напрягся в недоумении.
– А почему бы и нет? – невозмутимо продолжал гусь.
– Я съел подлеца, – не слышал его и уже разговаривал сам с собой попугай. – Я съел подлеца? Какой ужас, мне нужно в туалет.
Неизвестно, чем бы закончилась эта человече-птичья дискуссия, но Двабогатыря выключил свет, зная, что любая птица в темноте будет молчать по соображениям личной птичьей безопасности.
Неборека
Из предальнего космоса, огибая потухшие звёзды, сторонясь огненных комет и дырчатых чёрн, двумя кораблями поочередно касается Земли Неборека и продолжает дальше своё вечное течение. Это не первая встреча Небореки с Землёй и не последняя. Каждое такое мгновение длится ровно столько миллионов земных лет, сколько необходимо всё здесь начать и всё закончить.
Со второго корабля, как всегда, из Небореки на Землю вступили боги, кто-то остался, другие отправились по течению дальше, в другие вселенные. Оставшиеся рассыпались равномерно по суше, согрелись и стали обустраиваться: леса и горы, пустыни и степи, болота и океаны, жара и морозы, дни и ночи – кому что нравится. Неборека не возражала: живность всякая, птицы и рыбы, завры зубастые и прочие насекомости только приветствуются. Пусть будут флоры и фауны. Пусть в брызгах водопадов радуги ниагарятся, а ночные кони пусть пьют своё отражение.
– Только, – предупреждающе забурлилась Неборека, – чтобы никаких человеков больше. Знаем. Проходили в прошлом мгновении.
И склонили понимающе боги головы:
– Да, знаем, проходили в прошлом мгновении, – и проводили долгими взглядами вечную свою мать-мачеху, безжалостную спасительницу и Владелицу Времени.
Вернувшись в свою обитель, каждый тайно создал человека – Как же Богу без человека? Бог без человека ничто и никак. «В этот раз-то у меня точно получится», – надеялся каждый непослушник.
Вскоре пошли по земле люди – белые, чёрные, жёлтые, красные; умные, красивые, добрые.
Кому – радость, а кому – печаль да озабоченность. Перемешалось всё вокруг, потерялось. Вроде получилось всё, и человек есть. Вот он, родненький, создание моё несравненное, а почитания и уважения от него всё меньше и меньше. А требований всё больше и больше: то огонь ему подавай – холодно ему стало, то скандал яблочный закатит, как дитё малое. Похоже, скоро и здороваться со мной перестанет и имя моё забудет. А там, глядишь, и сам Богом захочет стать. Надо срочно делать что-то, пока Неборека далека.
И собрались тогда боги в горах Хаконы на претайный совет и решили, что надо поставить человека на место, нельзя допустить его возвышения. А для этого надо, чтоб дьявол наполнил людские души всякими гадостями и страхами. А боги, в свою очередь, в обмен на послушание очистят душу смертного или накажут жестоко за непослушание. Вот тебе, человечек, Рай. Вот тебе, человечек, Ад. Выбирай сам.
Единственное – где взять дьяволов, да таких, чтоб по силе равнялись они богам, иначе не сработает.
И бросили боги жребий: каждому второму на время стать дьяволом до следующего совета через четыре с половиной Вечности. Согласились. И поклялся каждый держать решение это в вечной тайне. И только бог Белого города и бог Селяны знали, что прикоснулась случайно к этой тайне девочка Линга.
На первый же день новоявленные дьяволы объявили лесным людям, что именно их бог единственно истинный. На второй день степным людям сказали то же самое. На третий – горным людям, и так далее.
Затем провозгласили торжественно дьяволы, что самое главное на Земле – это справедливость для всех и каждого. Призвали бороться и быть даже готовыми умереть за эту самую справедливость.
Но что это такое, дьяволы объяснить забыли, а когда вспомнили, было уже поздно: каждый понял по-своему. И оказалось вдруг, что справедливость лесных людей отличается от справедливости степных, и отличается очень и очень существенно. Единственное, что объединяло первых и вторых, – это дрожащая от нетерпения готовность убивать за эту самую свою справедливость.
И последнее. Это дьяволы прошептали уже на ушко каждому: «Ты тоже бог, только никто, кроме меня, этого не знает…»
Блистательно сыграли актёры. Поверили зрители. И потекли реки кровавые. Застонала земля от увиденного. В бесконечных битвах сложили головы почти все боги и дьяволы. Думали временно – оказалось навечно, но никто не нарушил клятву страшную. И о том, что произошло и происходит на земле в Present Continuous, знают теперь только Одинокий, бог Селяны, и Бескрылый, бывший бог Белого города.
И не знает ещё Неборека, далёкая и недокричаемая…
Лоренцо
Лоренцо родился ветром, любимчик Небореки. В галактике Прюлала чуть правее ненашего солнца, попался он в паруса Второго корабля и остался. Желающих заполучить его теплое дыхание было много, заманчивые предложения заманчиво предлагались звездами, кометами, планетами, черно-белыми дырами и прочими различными небесными телами. Лоренцо уже давно скитался в холодной бесконечности космоса и устал. Согласие Небореки принять его на Второй корабль безо всяких условий и ненужных вопросов зародило в Лоренцо приятное предчувствие скорой перемены к лучшему.
Гораздо сильнее, чем от холода, Лоренцо страдал от собственной абсолютноникому ненужности. Безобидный теплый ветерок вызывал непонятный интерес только у хищных черных дыр, разбросанных дуршлаком по всей Вселенной. На корабле Небореки им тоже никто особо не интересовался, но никто и не угрожал. Все изменилось, как только корабль коснулся Земли, и Лоренцо в компании остальных пассажиров оказался на берегу. Земля к этому времени уже достаточно офлорилась, и многочисленные цветы радостно распахнули свои лепестки, тычинки и пестики навстречу смущенному Лоренцо. Ура! Наконец-то! Мы дождались обещанного Неборекой теплого тепла! Строгие и разноцветные, многолетние и однодневные, скромные и ароматные, принимайте вашу награду за долгое и верное ожидание! Открывайтесь вашему теперь уже навсегдашнему цветочному счастью, имя которого так же красиво, как и ваши имена. В первые же дни Лоренцо облетел всю Землю, познакомился со всеми подопечными и, осознав свалившуюся на него приятную ответственность, стал отныне самым счастливым ветром на Земле.
И если северные моря и леса и неприступные белые горы с безразличием относились к новому персонажу, то немного южнее он уже желанно ожидался не только цветами, но и теми, кого создали его недавние попутчики-боги. Создания эти внешне были очень похожи на своих создателей, и, честно говоря, Лоренцо был не в восторге ни от первых, ни от вторых. Другое дело – птицы! Разноцветные птицы, парящие в высоком небе. Лоренцо частенько взмывал вместе с ними вверх, падал вниз, соревновался в скорости и иногда даже выигрывал. Или киты, тоже красивые. Часто летая над океаном, Лоренцо ощущал их мощь и величие. Но самые красивые на Земле – это, конечно же, цветы. А боги и человеки, – считал Лоренцо, – так себе: две руки, две ноги, голова, непонятно зачем, – ничего особенного.
Господа птицы
Двуногие правы, утверждая, что в начале произошел Большой взрыв. Так и было. Попугаю и гусю просто чудом удалось спастись. Смертельная волна безжалостно разметала все вокруг: надежды, судьбы, жизни и даже неприступные стены еще минуту назад незыблемых истин. Поэтому, если и соглашаться с учеными, то только в том, что Большой взрыв был не только началом, но и концом всего.
Птицы в этот знаменательный момент находились минут за пять до, Гай уговорил друга мотнуться на минутку в первые главы «Present Continuous» – поспрашивать, где же все-таки искать Первый корабль. Никто не помог. Двабогатыря печально вздыхал:
– Если бы я знал, я давно был бы там, рядом с моей Вишней.
Скарабей пожимал плечами, хотя наверняка имел какие-то мысли на этот счет. Колдунья Среднего Возраста, та вообще отмахнулась от пернатых детективов, как от назойливых мух.
– Ладно, – деловито подвел итог Гай. – Полетели обратно, сами найдем.
– Подождите, – поднялся Поэт, – мне кажется, я знаю, где надо искать.
Попугай, гусь и Двабогатыря замерли.
– Искать надо в старых текстах, – продолжал Поэт. – Если корабль действительно существует, то искать его надо именно там.
После небольшой паузы, во время которой попугай старательно перебирал в своей маленькой памяти значение странного слова «текстах». Гусь опередил товарища и спросил:
– А где этот «текстах» находится?
– В долине персонажей, – просто ответил Поэт. – Скорей всего, в тамошней библиотеке.
– А… – понимающе протянули ничего не понимающие птицы, – в библиотеке…
В библиотеке долины персонажей… Как сами не догадались…
Ох, интересные люди эти поэты: сидят всю жизнь за письменным столом в маленькой комнате размером со Вселенную, смотрят на звезды на потолке и наполняют далекие долины героями своих черно-белых бессонниц.
Перед тем как вернуться в Present Continuous, птицы уважительно поблагодарили Поэта, попрощались с остальными (не сердись, Колдунья!), затем Гай привычно уже взобрался на шею Белого.
– Подождите, я с вами, – вскочил Двабогатыря. – Одну минуту только, сумку соберу.
– Ну, что я тебе говорил? – победно зашипел гусь. – Он с нами, ты проспорил, с тебя десять червяков.
В эту секунду из будущего, примерно из середины книги, докатились глухие раскаты тяжелого грома – тот самый конценачальный взрыв! Друзья переглянулись и не поняли, что двабогатырское «сумкусоберу» и было тем первым чудом, сохранившим их птичьи жизни для грядущих тяжелых испытаний.
Прибыв на место и обнаружив на месте библиотеки дымящиеся развалины, искатели Первого корабля приуныли. Оглядевшись внимательно и осознав, что исчезла не только библиотека, а и все живое вокруг, «приуныли» быстро лишилось приставки «при». Там, где еще совсем недавно полной грудью дышал и шумел знаменитый селянский лес, остались только срезанные железной волной пни – полный Stihl! Это как достаешь из кармана фотокарточку любимого человека в надежде получить какую-то теплоту, поддержку в трудную минуту, предчувствуешь уже радость… а там смотрит на тебя небритое лицо незнакомого урода. Именно в такие моменты многие двуногие обычно сдаются, потеряв последнюю надежду. Полный Stihl – та самая поляна, где стреляются мальчики и молча уходят на небо в армию Бескрылого. Знаем. Проходили. Уже написан «Вертер».
Но птицы – не люди, им многое непонятно. И они, в отличие от двуногих, умеют не только летать, но и ждать. Вот и ждут Гай и Белый терпеливо. Просто ждут. А что касается Двабогатыря, то ведь он сейчас тоже птица. Каждый, кто влюблен, – птица.
Но вот сверху, с предпоследнего ряда небес, опускаются, кружась, белые листочки. Всклоченные взрывной волной, краями обгоревшие, но счастливые возвращением, плавно застилают они теплую землю. Тысячи, тысячи и тысячи. Обрывки текстов живых и мертвых языков, бумажные зеркала людских страстей, исповедей и смыслов. И вот только теперь медленно превращаются они снова в бессмертных персонажей и гостей обугленных страниц Present Continuous. Гении и злодеи, благородные и коварные, убийцы и жертвы, униженные и оскорбленные, принцы и нищие, красавицы и чудовища, отцы и дети, толстые и тонкие, занесенные снегом, унесенные ветром, живые и мертвые – все они здесь, в этой долине, и кто-то из них точно знает, где Первый корабль. Для того чтобы успеть спросить побольше народу, друзья решили разделиться. Двабогатыря двинулся прямо по центру, птицы начали облетать тех, кто уже успел или еще только пытался вскарабкаться на крутые склоны. Вопрос был один:
– Известно ли вам что-нибудь о Первом корабле?
Ответов были тысячи, разные по форме, интонации, долготе и краткости, красноречию и вульгарности. Но суть у всех была одна:
– Нет, не знаю!
Часов через пять уставшие Гай и Белый решили передохнуть, привалились к серым валунам во мховой обивке, закрыли глаза и задремали. Тут и прозвучало самое красивое и необыкновенное приветствие в их пернатой жизни:
– Добрый день, господа птицы, позвольте мне присесть рядом с вами?
Несколько раз неуверенно оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, птицы осознали, что «господа» – это к ним. Их только что назвали «господа птицы»! Первый раз в жизни! Искренность и теплота только что произнесенного не вызывали никакого сомнения, уж в этом после пятичасового общения с людьми Гай и Белый достаточно хорошо разбирались. Да кто же ты такой, добрый маленький человек в потрепанном костюме, немного смешной, но с грустными глазами? Откуда ты? Как тебя зовут?
– Не думаю, что мое имя поможет вам, господа птицы, в вашем деле, – заговорил маленький человек, – тем более что мой создатель не уполномочивал меня на это. Зовите меня просто: князь.
Вот князю-то они тут же все и рассказали. Все, что знали и видели сами, что слышали от других, ну и добавили, конечно, немно-о-о-го своих геройских придуманностей.
– А что? – внимательно выслушав, задумчиво сказал князь. – Очень похоже, что так и было задумано. Надо признать, очень умно и последовательно. Первый корабль – это любовь и только любовь. Это самое главное. Это правильно. На Втором корабле – да! – все остальные: боги, люди, звери всякие и, конечно же, вы, господа птицы, – радовался своей догадке маленький человек. – Ведь Создатель всенепременно должен иметь такие запасы любви, чтобы на всех хватило. Только, – запнулся на мгновение князь, видимо, вспомнив что-то плохое, – на всех-то и не хватило, мало одного корабля на такую огромную планету. А может, раздавал неправильно, – продолжал рассуждать князь, – одному слегка губы смочит, а другого окунет с головой в глубины глубокие, да еще хорошо, если обратно вытащит. Лучше бы себе побольше оставил… но это надо у него самого спросить.
– Почему же не спросишь? – поинтересовался Гай.
– Встречу – спрошу, – тихо сказал князь, – но, боюсь, что он промолчит. Самому надо ответ искать.
– Вот как интересно у вас, людей получается, – заумничал гусь. – Сам себе, значит, вопросы трудные задаю, сам себе и отвечать должен. Вы там, на Втором корабле, договориться, что ли, не успели, кто задает, кто отвечает?
Нехорошее предчувствие охватило Гая: и этот князь тоже ничего, похоже, про корабль не знает. Что за болтуны эти люди и как их понять?..
– И не старайся, – вспомнил он слова Удра, – не старайся их понять, они другие, когда-то давно у них были крылья, и с ними можно было поговорить и понять, но не сейчас.
Князь, очевидно, заметил нарастающую тревожность Гая и решил сменить тему.
– А зачем вам корабль, господа птицы, ведь вы, – обратился он к попугаю, – не его, а Лингу ищете. Вы же любите ее, она и так в сердце вашем, вы в себе ее носите. Она с вами. Люби ее. Береги ее, – князь вдруг замолчал, а потом добавил не очень понятную вещь: – И себя береги! Будьте осторожны, господа птицы. Люди по долине разные ходят, есть среди них и охотники. Слышал я, Имитатор из Селяны тоже здесь промышляет. Видели его недавно там, в горах Хаконы.
Услышав страшное имя, Белый вздрогнул:
– Как Имитатор, он то как здесь оказался, он же из другой книги?
– Взрыв слышали? – вздохнул князь. – Все перемешалось, здесь все теперь…
Пока Белый пытался остановить покидающее его хладнокровие и га-га-гарделивость, Гай продолжал гнуть кривую, как его клюв, линию:
– Правильно ли я вас понимаю, князь, что точного места нахождения первого корабля у вас не имеется?
– Не имеется, – простодушно ответил маленький человек. – Я считаю, их вообще ни у кого не имеется. Единственное место, предполагаю я, где этот корабль можно еще встретить, – это горы Хаконы. Но туда, как вы знаете, нельзя.
– Это почему? – Гай перевел взгляд на переминающегося друга. – Почему туда нельзя? И кто такой этот, как его, татар, мататор?
– Имитатор, – тихо сказал Белый. – Его зовут Имитатор.
– Не смею больше беспокоить вас своим вниманием, господа птицы, – раскланялся вдруг маленький человек. – Мне очень нравится ваше общество, но… пора…
– До свидания, князь, – холодно произнес Гай.
– До свидания, – кивнул Белый.
Проводив взглядом маленького человека до его полного растворения в нижнем персонажевском море, гусь попытался избежать неминуемых вопросов от своего друга и с этой целью начал тщательно инспектировать состояние своих перьев. Карикатурные позы рассмешили бы многих, но не Гая.
– Рассказывай, – жестко сказал попугай, – все рассказывай.
Гусь понял, что неминуемость пришла, и начал рассказывать.
Имитатор начинал как обычный охотник, изобретательный, меткий, безжалостный и всегда приносящий добычу. Он убил десятки гусей, уток, кабанов, медведей и лис. Невозможно было избежать хитроумных ловушек или уйти от свинцовой пули. Но постепенно звери и птицы научились распознавать его коварности и хитрости. И тогда он придумал ужасную вещь: он научился имитировать голоса лесной живности, причем не голоса вообще, а голоса близкие и родные. Прятался в засаде и стрелял уже в упор – попробуй не остановись, услышав отчаянный крик о помощи родного ребенка. Он научился умело имитировать голоса матерей и близких друзей. К этому уже нельзя было привыкнуть, и счет убитых зверей и птиц пошел на сотни. Имитатор стал самым богатым двуногим в Селяне. Вскоре лесная охота наскучила ему, но дар требовал продолжения. Тогда злодей занялся людьми: стал имитировать чувства и отношения. Говорят, что его одинаково боялись и Бескрылый, и Одинокий, понятно почему. Скорее всего, именно они и позаботились, чтобы он исчез. Он действительно исчез на многие годы. Но вот, видишь, появился опять.
– Хорошо, с этим клоуном понятно, – Гай наливался взрослостью и какой-то флибустьерской отвагой «пятнадцать человек на сундук мертвеца». – А почему нельзя лететь в горы Хаконы?
– Хорошо, я скажу, – согласился Белый. – Но дай мне слово, что не полетишь туда.
– Я даю тебе слово: я полечу туда.
Белый поднял голову и стал внимательно смотреть на своего друга: «Когда? Когда ты успел стать крылатым? Кто сумел поставить тебя на крыло в этой трудной, полной опасности жизни? Что превратило тебя, вчерашнего желторотого птенца, в большую фиолетовую птицу? Где имя тайны твоего великого перевоплощения?» Но сказал Белый совсем другое:
– В горы Хаконы летали очень многие, но вернулся только один человек.
– Кто? – спросил Гай.
– Линга, – ответил Белый. – Девочка Линга, – и тут же понял, что это и есть имя тайны.
Двабогатыря тем временем продолжал поиски в нижней части долины персонажей. Затянутый в бурлящий водоворот, постоянно сталкиваясь с чужими судьбами и слегка обезумевший от вавилонского многоголосья, Двабогатыря стал понимать, что это все-таки не то место, где можно найти. Здесь только искали. Каждый искал свое: Синюю птицу, Белого кита, Женщину, Философский камень, Остров сокровищ, Потерянное время, Золотое руно, Чашу Грааля, живую и мертвую воду… Задумчивые люди искали разноцветные смыслы жизни и смерти. Улыбчивые расспрашивали о золотых ключиках, туфельках 33 размера и стульях в количестве двенадцать штук. Неулыбчивые тоже что-то искали, но молча и непонятно.
Никто ничего не знал о Первом корабле, но надежда продолжала проталкивать Двабогатыря через пеструю толпу к неминуемому ответу. В самом конце долины, там, где горы расступались и безгранично загоризонтились мягкие степи, сидел и ждал терпеливо ответ. И когда Двабогатыря приблизился к маленькому человеку и устало сел рядом, князь тихо произнес:
– Первый корабль – это первая любовь. Где встретил ее, там и ищи.
Потом князь поднялся, долго смотрел на Двабогатыря, загружая свою память перед долгой разлукой и вместо прощанья сказал:
– Вишня в Селяне, поторопись.