– Да, насколько я помню, во сне в меня отлетел осколок от древка, – озадаченно отвечал Павел, он не понимал, как волхв так быстро определил принадлежность осколка.

– Хм, вот это новости, – покачивая головой, Еремей сел на лавку.

Перекладывая осколок из ладони в ладонь, волхв продолжил:

– Этот осколок… Он откололся от копья Перуна, бога – покровителя дружины.

– Там во сне был всадник на летучем коне, с копьем. И был воин в черном с огромным мечом. Они… Сражались, и вот второй, в черном, ударил мечом в копье. Я почему-то плохо все помню… В общем, взорвалось там все, и в меня этот осколок попал, потом я проснулся, – бессвязно рассказывал о событиях Павел.

В комнате воцарилось молчание, волхв обдумывал услышанное, а Паша понимал, что с каждой секундой все сильнее забывает увиденное во сне. Впрочем, волхв не продолжил расспросов, молча отдал осколок Паше. Уже отойдя на несколько шагов, Еремей обернулся и предупредил гостя:

– Не вздумай его утерять, он тебе понадобится.

– И что мне с ним делать?

– Потом поймешь, я и сам не уверен, но таких подарков терять нельзя. Думаю, этот осколок отныне твой оберег. Береги и ты его, чтобы он берег тебя, – волхв отвернулся с тем, чтобы уйти из комнаты.

Паша недоверчиво взглянул на дар богов, который так неудачно разрезал ему руку. Хмыкнув, он упрятал его в своей рубахе. После он вспомнил о ранении, рука была липкой от крови.

– Может, перевязать что-то дашь, или мазь какую-нибудь заживляющую? – крикнул он в след волхву, разглядывая разрез.

Кровь сочилась из продолговатой, глубокой раны. Сосредоточившись на созерцании ранения, он даже несколько испугался неожиданного прикосновения к руке. Рядом стояла Любава. Она склонилась над рукой и принялась промакивать рану тряпицей, при этом она сочувственно поглядывала на Пашу. Тряпица была пропитана каким-то раствором, который сильно жег рану, наподобие йода. Жжение вызывало не только боль, эффект был заметен и визуально, края пореза покрывались корочкой запекшейся крови, постепенно стягиваясь между собой. Почему-то такое волшебство Паше показалось нелицеприятным, и он отвернулся. Плотно сжав зубы, он делал вид, будто ему совсем не больно. Свободной рукой он вытащил осколок, чтобы еще раз его осмотреть. С одного края осколок был заострен, отчего и порезал руку так глубоко, с другой же стороны покрыт узором. Но понять, что именно представлял собой узор в целом, было не возможно, больно уж мал был осколок.

Когда Любава наложила повязку, туго стянув руку, в комнату вошел волхв.

– Так, завтра вместе пойдем к тому дубу, – заговорил он, прохаживаясь по комнате, – кстати, рану тебе Любава врачевала тем самым, что ты давеча по мешочкам раскладывал. Как такую мазь сделать она же тебе и расскажет, а я в деревню пойду по делам, к ужину буду.

С этими словами он, не собирая никаких вещей, вышел из дому.

– Пойдем какашки мешать? – обратился Павел к девушке, пытаясь улыбнуться.

Улыбка вышла больше похожей на оскал, однако Любаву это не смутило.

– Пойдем.

Она повела его за собой через коридор, не доходя до спальни, Любава свернула в узкий проход, который скрывался темной занавеской. Следуя за Любавой, Паша ловил себя на мысли, что разглядеть ее бедра в это широкой юбке невозможно, но его фантазия сама рисовала ему округлые очертания фигуры. Замечтавшись, он споткнулся о высокий порог, и чуть ли не кубарем влетел в маленькую светлую комнатку, запах которой ударил в нос десятком разнообразных ароматов трав. Стремясь найти опору в своем неминуемом падении, Паша схватился за Любаву, чуть ли не утащив ее за собой. Восстановив равновесие, он тихо «ойкнул» и отдернул руки от девичьих плеч.

– Осторожнее, – как-то тихо сказала Любава.

Пашино смущение разгорелось в нем с новой силой, но, видимо, в этот раз и сама девушка смутилась от внезапных прикосновений. Быстро отвернувшись, она прошла к одному из столиков комнаты.

Кроме столиков у правой стены стояли шкафчики с полками, которые ломились от обилия кувшинов, бутылочек и прочей посуды. Так же по стенам были развешаны пучки сушеных трав, а то и внутренностей животных. Или не животных, определить это Павел не брался.

Столики были заняты все теми же ингредиентами и тарой для их хранения. Ко всему прочему на столах стояли ступы и пестики, а на одном из столиков имелось какое-то трудное сооружение из глиняных посудин, связанных между собой деревянными трубками. В понимании Паши, сие должно было быть оборудованием алхимика. Правда, смущало столь грубое исполнение, все-таки стеклянные бутыли Павел уже видел.

Около окна стоял столик, содержимое которого разительно отличалось от остальных. На нем громоздились толстенные книги, перья с литой чернильницей и какие-то другие предметы, предназначение которых для Паши осталось тайной.

– Иди сюда, – подозвала ученика девушка.

Пучок травы в ее руках источал аромат мяты, обрывая ее листы, Любава бросала их в ступку.

– Это мята, ее нужно перемолоть с крапивой и красным шаром жар-птицы, – положив мяту на стол, она взяла другой пучок травы, – потом добавить огненной воды, так чтобы получилась вязкая кашица.

Нарвав в ступу сушеной мяты и крапивы, молодая знахарка выудила красную горошину из мешочка, лежавшего там же на столе.

– Иди, толки, – приказала она Паше.

Вооружившись пестиком и необузданным энтузиазмом, обучаемый вступил в бой с содержимым ступы. Впрочем, уже через минуту монотонных движений рукой, Пашино усердие пропало. К тому же красный шарик никак не желал раскалываться, постоянно выскальзывая из-под пестика. Основательно прицелившись, Паша стремительным ударом поразил красный камешек. Но тот был гораздо коварнее и проворнее своего противника, блеснув на солнце красной скорлупой, он вылетел из ступы.

Пытаясь его перехватить в полете, юный алхимик чуть не уронил ступку. Неуклюже размахивая руками, он довольно ощутимо стукнул себя пестиком в лоб, что вызвало короткую утерю контроля над телом.

Непослушный шарик, озорно подпрыгивая, катился в сторону Любавы, которая стояла чуть поодаль. Легко перехватив беглеца, девушка с усмешкой закинула его обратно в ступку.

Не говоря ни слова, Любава отобрала у Паши пестик. Приложив его прямо к шарику, она удерживала пестик левой рукой, как зубило. Легким движением правой руки она ударила по пестику. Послышался легкий хруст – этот шарик был повержен.

Все так же безмолвно, лишь улыбаясь, Любава передала пестик обратно в руки Паше. Тот решил не обращать внимания на свои неудачи и просто приступил к своей работе. Вскоре у него получился вполне себе приличный порошок из травы и красного шарика.

– Теперь высыпь это сюда, – передавая кружку, повелела Любава.

Подчинившись, Паша аккуратно пересыпал порошок из ступки в кружку. Любава сама стала наливать туда жидкость. Принюхавшись, Паша учуял до боли знакомый запах – запах спирта.

– Как ты говоришь, это называется? Огненная вода? – тут же переспросил он у девушки.

– Да, так мы ее называем.

«Логично. Оно и правильно, вода вообще огонь»: подумал Паша, остро почувствовав необходимость огненной воды в организме.

Он внимательно проследил, куда Любава поставила закупоренную бутыль объемом около литра.

– Теперь нужно хорошенько помешать, – протягивая деревянную палочку, напоминающую маленькое весло, пояснила девушка.

Погруженный в мысли об алкоголе, Паша принялся отрешенно помешивать содержимое кружки. Мысли о спирте не позволили ему заметить, что совсем недавно порезанная рука уже не кровоточит и совсем не болит, а мешал он именно ею.

Источая приятный аромат мяты, масса в емкости задорно булькала невесть откуда взявшимися пузырьками. Паша вопросительно посмотрел на Любаву.

– Все, хватит мешать, теперь ей нужно настояться, – забрав кружку у Паши, объяснила она, – а вот повязку с руки можешь снять.

Повинуясь, Паша развязал тугой узел на руке и удивленно уставился на ладонь. От пореза остался лишь легкий след, выделяющийся мягкой розовой кожей.

– Вот этим ты мне руку помазала, – недоверчиво заглядывая в кружку, спросил Паша.

– Да, – Любава улыбнулась, – а теперь идем, пора готовить ужин.

С этими словами она выпорхнула из комнатки. Паша для верности выждал еще несколько секунд, а затем, словно заправский вор-передовик, ухватил примеченную бутылку, спрятав ее под рубахой.

Выйдя в коридор, он свернул в сторону спальни. Следуя недавно составленному плану, он шустро спрятал горячительный напиток под кроватью. Посчитав, что там она в безопасности и надежно замаскирована, вор короткими перебежками выдвинулся в комнату с печью.

Любава уже растопила печь и разлаживала снедь на столе.

– Возьми там кашу и сюда подай, – скомандовала хозяйка вошедшему, указав рукой на уже знакомую секретную стену.

За какой именно из занавесок искать кашу, Паша не помнил, а потому долго шумел котелками, корзинками и прочей утварью. Однако поиск был результативным, и вскоре Паша уже нюхал содержимое, чтобы убедиться в его свежести.

– Давай неси ее сюда.

Любава хлопотала у стола, выкладывая свежие овощи и хлеб. Паша поднес чугунок и бухнул его на середину стола.

Поняв, что новых распоряжений Любава не выдаст, Паша улучил момент, чтобы забрать со стола несколько огурцов, редис и немного хлеба. Затем он незаметно улизнул из комнаты, пока Любава хлопотала у печи.

Под кроватью, в целости и сохранности его ждала добыча. Немного поразмыслив, Паша понял, что огненную воду нужно развести. В комнате воды он не нашел и сделал вывод, что она может быть только на кухне. Упрятав бутылку и закуску обратно под кровать, он выдвинулся на кухню.

– А вот и ты, ну-ка, принеси мне сюда кашу, – заметив Павла, скомандовала девушка.

Подав ей чугунок, Паша решил уточнить:

– Это все, или еще что-то нужно?

Любава взглянула на нетерпеливо переминающегося алкоголика и, махнув рукой, сказала:

– Иди уже.

Паша быстро нашел глазами кувшин и кружку. Кувшин он наполнил водой, почти до краев, кружку же сунул под рубаху. Взять с собой больше он никак не мог, слишком уже это было бы заметно, а он и без того проявил чудеса воровского мастерства. Выждав момент, он испарился из кухни, а уже через миг смешивал в кружке воду обыкновенную и огненную.

Издав тихое «ху!», он залпом влил в себя заветную жидкость. Вкус у пойла вышел преотвратнейший. Кривясь, Паша судорожно нюхал хлеб, пытаясь жевать огурец. Отдышавшись, он решил изменить пропорции в пользу обычной воды. Следующая порция промчалась по горлу уже с меньшими разрушениями и без того шаткого организма. Второпях Павел выпил еще две порции горячительного напитка, закончив с нехитрой закуской. Упрятав обратно несколько опустевшую бутыль, он сел на кровать.

Эффект не заставил себя ждать, и вот уже пошатывающийся Паша брел на кухню, стараясь не сильно шуметь и бряцать кувшином и кружкой.

Любава уже полностью подготовила стол к ужину. Паша отметил про себя, что ужинать будет удобнее тут, и его бутылка останется в безопасности еще на какое-то время. Подозрительно взглянув на Пашу, Любава молча села за стол. Так же поступил и Паша. Он, довольно посапывая, оперся на стену, и хвалил себя за то, что отлучка осталась почти незамеченной.

Ударивший в голову хмель знатно взбодрил Павла и его инстинкты. Маячившая в поле зрения Любава побуждала его на действия, однако он сдерживал себя от лишних фраз и движений в целях конспирации и сокрытия собственного состояния. Не находя себе места и испытывая острое желание покурить, Паша не выдержал и пошел на улицу. Погода переменилась, тучи закрыли небо так, что стало темно, хоть солнце еще не село. Прогуливаясь по двору, Паша чуть не растянулся на земле, споткнувшись на ровном месте. К счастью никого рядом не было, чтобы зафиксировать этот момент. Тогда он принял решение пойти обратно.

Усевшись на лавке, он ждал прихода волхва. Так он сидел, пока тепло, идущее от печи, окончательно его не разморило. Он прилег на лавке, поджал под себя ноги и уснул. Любава, видимо, решила не придавать значения действиям мирно сопящего на лавке чудо-пришельца. До прихода Еремея, по крайней мере.

Снов Павел не видел, затекшие руки, на которые он уложил голову, будто отнялись, плечо ныло, досаждала и шея.

– Вставай! – громогласно вскричал кто-то у него прямо над ухом.

Быстро, как солдатик, Паша вскочил с лавки, но тут же чуть было не упал обратно.

Протирая глаза спросонья и морща нос, Паша старался не смотреть на разбудившего его волхва.

– Я не думал, что до этого дойдет, однако ты сам виноват, – грозно потрясая пальцем, сказал Еремей.

Не дожидаясь никакой реакции, он вынул какой-то мешочек и насыпал оттуда порошка себе на ладонь. Не ожидавший такого подвоха Паша принял лицом наполненную порошком ладонь. Какую-то часть порошка он вдохнул в себя, еще часть и вовсе проглотил. Всю носоглотку дико запершило, он принялся кашлять, чуть ли не выворачиваясь наружу.

Пока подопечный кашлял, волхв наполнял кружку из какого-то кувшина. Затем, всё так же не ожидая Пашиного разрешения, Еремей схватил его и дал понюхать содержимое кружки.

В этот момент Пашино сердце чуть не выпрыгнуло из груди, рвотные позывы мигом подступили к горлу. Судорогой свело пальцы, а мозг накрыло сплошной пеленой, которая не оставляла места ни для одной осознанной мысли. Тогда Паша сел на лавку и тихо замычал, пока не смог справиться с резко нахлынувшей слабостью. Теперь он думал о том, что очень сильно хочет смерти волхва. Или хотя бы сломать ему нос. Однако слабость не спешила покидать его тело, и эти его желания не имели возможности осуществиться в данный момент.

Через время слабость его отпустила, но и ярость отступила вместе с ней. Он просто сидел, не поднимая головы, и тихо, но тяжело дышал.

– Вот так ты себя ощутил, когда лишь понюхал! – начал говорить волхв с какой-то торжественно-угрожающей интонацией, – А теперь подумай, что будет, если ты выпьешь!

«Кашпировский чертов, иди бабок лечи»: с усмешкой подумал Паша. Хотя некоторый страх все же испытал, кто же мог знать, использует ли волхв реальные средства или же только трюк?

На столе стоял стынущий ужин, а рядом со столом стояла Любава, неодобрительно глядя на Пашу. В сердцах Павел полушепотом послал всех в непонятном направлении и уверенным шагом двинулся в спальную комнату. Без особой опаски он извлек из-под кровати бутылку и нюхнул содержимое. Никакой особенной реакции организма не случилось, как, впрочем, он и ожидал.

Тогда он, не выпуская бутылки из рук, выдвинулся обратно на кухню. После коротких раздумий, бутылку все же спрятал, опасаясь новых уловок волхва. Все-таки тот умел колдовать.

Стараясь как можно ярче выразить свое негодование, Паша взял со стола кружку, кувшин с квасом, немного еды. Он бубнил под нос ругательства в сторону злостного обидчика – бородатого старика, который, должно быть выжил из ума, раз так обращается со своим гостем. Однако, вопреки ожиданиям, никто на него не реагировал вообще. Ни Любава, ни Еремей. Когда Павел покинул дом, никто не попытался его остановить, а ведь он уже продумал план героического избиения волхва, прокрутив в голове возможные варианты драки несколько раз. Он был и зол и напуган. А в таком состоянии он мог либо пить, либо драться, либо убегать. Либо все одновременно.

Он снова оказался под дубом, где недавно видел странный сон. Теперь спирт он мешал с квасом, и смесь выходила в разы приятнее на вкус. Когда кончился квас, кончилась и Пашина трезвость, он снова был в стельку пьян.

Однако спать не хотелось, и идти было некуда. Он достал на свет осколок, впрочем, света было немного, так как солнце почти скрылось за горизонтом, цепляясь за облака последними лучиками. Блуждающим взглядом он не смог уловить ничего нового в крохотной вещице, а потому спрятал ее обратно. Но зато он принял решение: нужно продолжить алкоголический праздник. Было решено выдвинуться в деревню, пока еще совсем не стемнело. «Возможно, там удастся раздобыть чего-нибудь, чтобы разбавить спирт»: думал Павел, бредя шаткою походкой по тропинке.

На улицах было пусто, впрочем, и во дворах Павел не замечал людей. То ли в силу своего опьянения, то ли ввиду реального отсутствия оных. Но в результате не долгих поисков, Паша таки нашел человека. Им был мужичок в грязноватой рубахе и потертых штанах. Сам он был босым, по крайней мере, так Паше показалось. Сидел он на лавочке возле покошенного забора. Сам дом, который скрывался за забором, выглядел еще хуже своей защитной стены. Но Павла это не смутило, скорее наоборот. В мужичке он сразу же угадал своего собрата, благо это в нем выдавал бардовый нос и веками немытые волосы.

Паша плюхнулся на лавочку рядом с объектом, как он мысленно назвал мужичка. Объект никаких действий не предпринимал, в какой-то момент Паше показалось, что его будущий собутыльник мертв заранее, и, возможно, оттого, что сильно перегнал Павла в стадии опьянения. Тогда Паша сделал ход конем, он достал бутылку и недвусмысленно потрусил ею перед лицом объекта. Эффект превзошел все ожидания, мужичок, чуть поведя носом в сторону бутылки, резко подскочил с лавки и бросил короткое:

– Пойдем.

– Это всегда, пожалуйста, – обрадовался Паша такому пониманию, и устремился за объектом.

Через намертво вросшую в землю калитку пришлось проходить боком, сдвинуть ее с места, чтобы расширить проход, было решительно невозможно. Впрочем, так должно было бы быть безопаснее, в Пашином представлении, по крайней мере. Ветхие своды стен и покосившийся дверной косяк его тоже обрадовали больше, чем напугали. Лачуга создавала впечатление всеми забытой и брошенной. А значит, безопасной.

Внутри было темно. Когда-то в доме были окна, но их давно сменили кое-как прилаженные к стене доски. Света они не пропускали, но вместе с ним удерживали и холод. Немного постучав огнивом, мужичок разжег огонь. Тусклый свет хрупкой свечи едва ли мог осветить комнату полностью, непроницаемый мрак разбежался по углам, но постоянно угрожал охватить комнату вновь.

Свечку установили на стол. Жестом хозяин указал на лавку подле стола, а сам побрел куда-то во тьму, оставив Пашу наедине с мыслями. Впрочем, последний ощущал себя вполне уютно, и даже немного заскучал в ожидании. Он даже несколько раз сменил позицию бутылки и кувшина с кружкой на столе, пытаясь поставить их наиболее подходящим образом. К тому же он выложил на стол свой вклад в закуску, а именно три редиски и огурец. С этими овощами он тоже долго боролся, пытаясь придать им визуальной аппетитности.

Наконец вернулся и хозяин дома. Он принес воды, обрезки черствого хлеба, луковицу и, что вызвало у Паши сильное удивление, кусочек засоленного сала. Сала было немного, и хозяин нес его будто золотой слиток, явно испытывая некую гордость перед гостем.

Не церемонясь, Паша намешал напитка, разлил его в тару. Участники алкопосиделок махнули по стакану и с некоторой жадностью накинулись на закуску. Чтобы не съесть все сейчас, Паша решил все-таки завести разговор:

– Тебя как зовут?

– Бедислав я, – ответил коротко тот и не утрудился поинтересоваться чем-то в ответ.

– А я Паша, – дал ответ гость на так и не заданный вопрос.

– Крепкая, – поразмыслив, прокомментировал Бедислав, кивнув на бутылку.

– Угу, зараза, – подтвердил Павел.

С этим они выпили. Бедислав оказался очень плохим собеседником, зато хорошим собутыльником. Настолько хорошим, что Пашу перепил он в легкую. Возможно, на дне кувшина он нашел свою немоту уже как недуг, а не моральное качество, но Пашу это уже не волновало. Бедислав раскачивался на лавке как маятник, крепко вцепившись в нее руками. Однако гостеприимство все же взяло верх, и одну из рук он поднял, чтобы указать дрожащим пальцем на угол, в котором едва угадывалась подстилка из сена и тряпок.

Указав гостю на место отдыха, Бедислав невольно отправился на отдых сам. Потеряв руку, как точку опоры на лавке, он упал под стол, а уже через минуту оттуда донесся размеренный храп.

Паша понял, что хотел сказать Бедислав своим жестом, но встать пока не решался. Минуту он, подобно хозяину избы, раскачивался на лавочке. Затем он все-таки встал, и тут же упал обратно. Нога предательски дрогнула, ступив на пол. С грохотом Паша распластался на полу. Встать не получалось, он как новорожденный теленок никак не мог совладать со своими конечностями и равновесием. Пришлось на четвереньках ползти почти через всю комнату. Свеча внезапно затухла, оставив Пашу и без того слабого ориентира. Когда потух свет, потухло и Пашино сознание. Он резко обессилел и обездвиженным остался прямо на полу. Его кружила алкогольная карусель, сильные рвотные порывы подступили к горлу.

Зловонная лужа, вылившаяся из Пашиного нутра, быстро застыла. Но ее наличие рядом с собственным лицом нисколько не волновало Пашу. Ведь последние силы он отдал на ее образование. Тьма в глазах стала непроницаемой, он погрузился в сон.