Покуда вертится Земля. Сборник современной поэзии и прозы

Елена Полещикова

Какое счастье

 
Какое счастье на исходе дня
В тепло родного дома возвратиться.
Как радостно, что в этом доме ждут тебя
Людей любимых ласковые лица.
 
 
Какое счастье видеть в окнах свет
И знать, что мама хлопотливо греет ужин.
Дороже ничего на свете нет,
Чем ощущение, что ты кому-то нужен.
 
 
Какое счастье быть в кругу семьи,
Неспешною беседой насладиться
И вспоминать события и дни,
Которым никогда не повториться.
 
 
Какое счастье, что любой маршрут
Кончается у отчего порога,
Где ты желанен, где тебя поймут,
Где ты забудешь, как трудна дорога.
 
 
И пусть порой бывает нелегко:
И мир враждебен, и на сердце стужа,
Родимый дом – спасение моё.
Он в море бед – клочок надёжной суши.
 

«Когда б судьба мне не послала…»

 
Когда б судьба мне не послала
Надежных преданных подруг,
Какой бессмысленно-печальной,
Застывшей стала б жизнь вокруг!
Они не врут и не лукавят
И искренний совет дадут,
Зло не завидуют, не давят,
Не подведут и не подставят,
В беде поддержат, такт проявят,
Всегда помогут и поймут.
 
 
Мы часто вместе в полумраке
С бокалом лёгкого вина
Сидим и обсуждаем жарко
Свои насущные дела.
Нас крепко связывает столько
Событий и прожитых лет…
Девчонки, я люблю вас очень!
Наш мир так хрупок и непрочен,
Но наша дружба – островочек,
Что теплотой сердец согрет!
 

Маме

 
Ты – кладезь мудрости и море доброты,
Ты – бездна нежности и океан терпенья.
Ты – образец душевной чистоты
И эталон безмерного прощенья.
 
 
Лишь ты одна способна всё понять,
Найти словам, поступкам оправданье.
Лишь ты одна способна не предать,
И слёзы высушить, и облегчить страданье.
 
 
Души и тела раны исцелить,
Не спать ночей, невзгоды отгоняя;
Лишь ты одна даёшь мне силы жить,
Своё здоровье жертвенно теряя.
 
 
Твоей улыбки, глаз любимых свет,
Твой поцелуй – мне высшая награда.
Живи на свете много-много лет —
И ничего другого мне не надо!
 

Маме

 
Осенней грустною порой и знойным летом, и зимой,
Во мраке ночи, в свете дня – лишь ты на сердце у меня.
Твоя любовь, как два крыла, меня над бездной вознесла,
Где есть страданье, слёзы, боль, но мне не страшно: я – с тобой.
 
 
Горит, как летняя заря, в лучах любви душа твоя,
Мне освещая те пути, что суждено одной пройти.
И струны нежные звучат оркестром целым и летят
Слова приветствия Судьбе, что отдала меня тебе.
 
 
И образ твой со мной всегда, как путеводная звезда,
Как добрый Ангел, как маяк и как судьбы счастливый знак.
 

Маме

 
Ты для меня – начало дня, источник радости и света,
Тепло и трепетность огня – благодарю тебя за это.
Ты в знойный день – глоток воды, в ночи – искрящая комета,
Ты для меня – родник любви, благодарю тебя за это.
Ты мой судья и адвокат, ты – кладезь истин и советов,
 
 
Ты – дней моих счастливых ряд, благодарю тебя за это.
Ты – средоточье доброты, ты – праздничность и щедрость лета,
Ты – воплощение мечты! Благодарю тебя за это!
 

«Золотой юбилей» родителей

 
Вы столько лет прошли по жизни,
Деля печаль, тревогу, радость.
Возможно, в чём-то изменились,
А в чём-то прежними остались.
 
 
Двух жизней тесное сплетенье,
Как перст судьбы, как воля Бога,
И счастья помнятся мгновенья,
Хоть не всегда гладка дорога.
 
 
Пусть этот день напомнит Юность,
Вновь расцветут в глазах улыбки,
В сердцах царят любовь и мудрость,
Уйдут из памяти ошибки.
 
 
Пусть этот день поддержит снова
Тот негасимый ясный свет,
Который могут только двое
Нести сквозь бремя долгих лет!
 

«Наш роман оказался коротким…»

 
Наш роман оказался коротким,
Впрочем, нет, не роман, а новелла
О застывших сердцах одиноких,
Друг до друга которым нет дела.
 
 
Наш роман оказался бездарным,
Впрочем, нет, не роман – зарисовка,
Где испытанным способом старым
От себя убегаем неловко.
 
 
Наш роман оказался бездарным,
Но, листая порою страницы,
С лёгкой грустью о нём вспоминаем,
И о том, что уже не случится…
 

«Вы снова мне звоните по ночам…»

 
Вы снова мне звоните по ночам
И с жаром о любви своей твердите.
Я сожалею, но ответить Вам
Я не могу, как Вы того хотите.
 
 
Прошла пора раздумий, слов и слёз,
Вернуться в прошлое я захочу едва ли.
И актуальность потерял вопрос
О том, кем друг для друга мы не стали.
 
 
И в потугах напрасной суеты,
Которую Вы породили сами,
Поймите: Ваши хлопоты пусты,
Прощайте, будьте счастливы, Бог с Вами!
 

«Звуки, запахи и цвет, лёгкое касанье взглядов…»

 
Звуки, запахи и цвет, лёгкое касанье взглядов,
Утвердительный ответ на вопрос, что не был задан.
Мыслей путаных аллюр: то мечтания под вечер,
То смятенье и сумбур в ожиданьи новой встречи…
 

Ирина Арсентьева

Бросить якорь…

Самое главное в жизни, на мой взгляд, – бросить якорь у своего берега.

Бывает – прибьётся ищущий лучшего места под солнцем к чужой земле, крутится, мечется. Вроде и место под солнцем нашёл, а места себе не находит. Не принимает его эта земля, как он ни старается. Чужак он, и чужаком на все времена останется!

Я на своей земле лежу, и в этом моё предназначение – лежать на своей земле, вернее, у её берегов… Имена Нахимова, Корнилова, Лазарева навеки связаны с этой землёй, пропитанной русской кровью…

Старым стал, часто ворчу в последнее время. Коррозия стала разъедать металл. Раньше хорошо было – устрицы, мидии, гребешки облепят – соли вообще не чувствую. Только мягкие ноги ползают по мне, массажируют старое тело. А теперь этих массажистов и не отыщешь.

Въехала как-то на днище одного судна из Японского моря дикарка рапана и с тех пор проживает в море на правах хозяйки. Вычистила всё дно, извела моих мягкотелых любимцев. Теперь вот от соли страдаю. И нет управы на эту рапану. Жили бы морские звёзды, я бы с ними давно договорился. Но им, видите ли, у нас в Чёрном море соли не хватает. А я от этой соли мучаюсь – коростами обрастаю. Водоросли одни только и радуют – после прилива много их на меня цепляется. Одна радость для старика…

А когда-то я тоже был молод и бодр…

Когда-то я был ни кем иным, а эскадренным 120-пушечным броненосцем Российского императорского флота!!! Слышите, как гордо звучит!!!

А родился я в 1835 году в городе Николаеве. Отец мой, полковник Воробьёв, немало сил положил, чтобы сделать своё детище совершенным. В 1838 году окрестили меня и дали при крещении имя «Три Святителя» в честь епископов-богословов первых веков христианства – Василия Великого, Иоанна Златоуста и Григория Богослова. У меня было два старших брата, носивших то же имя, что и я. В тот же год, сразу после крещения, спустили меня на воду и переправили из Николаева в порт тихого белоснежного города Севастополь, где прожил я до своего совершеннолетия, и где закончилась славная моя жизнь.

В те времена владычицей морей была Великобритания, и все её корабли носили исторические имена. Это было традицией английского флота давать кораблям имена исторические. А в России были иные традиции. Как узнало английское Адмиралтейство, что Российский флот строит новые корабли и планирует дать им названия двенадцати апостолов и трёх святителей, очень расстроилось и запаниковало, сосчитав до пятнадцати. Позже узнало, что имена «Три святителя» и «Двенадцать апостолов» получили только два судна, и успокоилось.

К моменту моего ввода в строй я считался не только сильнейшим кораблём Российского флота, но и всего мира. Меня вооружили четырьмя 12-дюймовыми и четырнадцатью 6-дюймовыми пушками, которые позже заменили четырьмя 8-дюймовыми. Водоизмещение я имел немалое – целых 13.300 тонн и был по тем временам совершенством роскоши, простора и уюта.

Офицерская кают-компания была отделана красным деревом и отличалась необыкновенным уютом – в ней была прекрасная мебель, библиотека и пианино. Нежную грустную мелодию слушали по вечерам матросы линкора и морские обитатели, которые не без страха подплывали к никелевой броне. Пеньковые канаты заменили на цепи, и они стали превосходным украшением борта.

Воевал я много, к военным действиям привык. Такая работа у военного – воевать. Но вот первый день учебной артиллерийской стрельбы боевыми снарядами помню до сих пор. До того времени я ни разу не слышал 12-дюймовых пушек, мал был. А тут показалось мне, что самый страшный гром не может сравниться с грохотом этого орудия. Наивным я был. Самый сильный звуковой эффект я испытывал только тогда, когда стрелял залпами весь борт корабля. Вот это сила! Вот это мощь!

Послужной список мой прост – «Участвовал в Крымской войне 1853 – 1856 г. г.» Вот такая биография – ничего примечательного, обычная биография военного. «Погиб во время первой обороны Севастополя».

11 сентября 1854 года поперёк фарватера, между Константиновской и Александровской батареями, были затоплены семь устаревших кораблей российского флота. Это решение было принято для того, «чтобы заградить вход неприятельским судам на рейд и тем самым спасти Севастополь», о чём доложил командованию П. С. Нахимов. В списке затопленных были «Сизополь», «Флора», «Уриил», «Силистрия», «Селафаил», «Варна» и я.

Экипажи этих судов вместе с корабельным вооружением пополнили ряды доблестных защитников города на бастионах, которые обручем окружали Севастополь.

В днищах всех кораблей были прорублены отверстия. Я погружался очень медленно и видел, как все они пошли ко дну. Даже после нескольких выстрелов в мою подводную часть я всё ещё держался на плаву. Икона «Трёх Святителей» в этот раз вновь защитила меня, как не раз это делала в боях.

Корабли противника вспарывали брюхо на острых шпилях красавцев линкоров, опустившихся на морское дно, и не было для военного картины прекраснее этого момента.

Всё, что от меня осталось после уничтожения в 1922 году, адмиралтейский якорь на цепях. Лежу теперь на побережье, ворчу по-стариковски, рассказываю о легендарной судьбе Флота Российского крабам и креветкам. Пользуясь случаем, и вам рассказал о том, что помню.

Ведь самое главное в жизни, по моему мнению, – бросить якорь у своего берега. Берега, пропитанного кровью… И отдать жизнь за этот берег…

Выше, сильней, быстрее…

Моему отцу, заслуженному учителю Каз ССР, мастеру спорта, заслуженному тренеру, посвящаю…

В тридцать седьмом Арсентий был ещё слишком мал, чтобы что-то помнить. Но он почему-то помнил.

Тогда отец вернулся с завода позднее обычного, был радостным и слегка возбуждённым. Арсентий это понял по отцовскому голосу, доносившемуся из-за стены с прибитым на неё бархатным ковриком, на котором среди лесных зарослей удобно разместилась семейка пятнистых оленей. Маленький оленёнок, по-видимому, только что рождённый, стоял на ещё слабых ножках, прижавшись к матери. Обычно Арсентий гладил пушистого оленёнка маленькой ладошкой, перебирая пальчиками ворсинки коврика, и сон медленно накрывал его своим тёплым мягким одеялом.

Но в ту ночь Арсентий долго не мог уснуть. Он гладил по очереди всех членов оленьего семейства, но сон так и не приходил к нему. Поэтому он слышал, как отец долго разговаривал с матерью. Сквозь шёпот до него доносились непонятные фразы – «повышение в должности», «начальник смены – это очень ответственно», «зарплата увеличится на двадцать рублей». Он тщетно пытался хотя бы как-то разобраться в том, о чём говорят родители, и уснул, так ничего и не поняв.

А утром дом наполнился громкими голосами, смехом старших братьев и сестёр, запахом каши и душистого свежего хлеба, принесённого матерью из булочной, которая находилась в соседнем доме. Вся семья начала торопливо собираться, и детям велели надеть самую красивую одежду. Арсентия облачили в матросский костюмчик с сине-белым полосатым воротником, а на голову нахлобучили беретик в тон. Все приготовления назывались одним трудным словом «воскресенье», и Арсентий, как ни старался, не смог его выговорить. «Воскресенье» – это значит, что будет парк с высокими деревьями и дорожками, по которым можно бежать быстро-быстро, карусели, мчащиеся по кругу под весёлую музыку, воздушные шарики и мороженое. Вкусное…

В это воскресенье отец купил Арсентию большой кожаный мяч. Он даже немного хрустел в руках. И ещё от него по-особенному пахло. «Выше, сильней, быстрее», – весело крикнул отец и подбросил мяч высоко-высоко. До самого неба…

Таким Арсентий запомнил отца – высоким, сильным и счастливым…

Несколько пунктов 58 статьи вычеркнули из памяти всё, что было до этой семейной трагедии. Арсентий лишился не только отца, но и детства. Стал неразговорчивым и ершистым. Об отце никогда не рассказывал, будто его и не существовало вовсе.

Десятилетним подростком Арсентия определили в спортивный интернат. Это случилось как раз после войны. Вероятно, это был единственный способ выжить и получить образование. Однажды, проделывая привычный путь от дома, который разрешалось посещать по воскресеньям, до интерната, Арсентию пришлось пробираться через глубокие сугробы. Он по пояс утопал в мягком белом снегу, засыпавшим все знакомые тропинки между высокими соснами за одну ночь. Он уже порядком устал и остановился на минутку, чтобы перевести дыхание. Холодный адреналин страха пробежал вдруг по его спине. Серые, неподвижные от злости глаза волка смотрели прямо в его, расширенные от неожиданности зрачки. Упав лицом в сугроб, он ни о чём не думал тогда. Просто упал и долго лежал в снегу неподвижно. «Выше, сильней, быстрее», – стучало его сердце голосом отца, отзываясь в висках. Именно это тогда и спасло ему жизнь. «Выше, сильней, быстрее»…

«Выше, сильней, быстрее», – скользят лезвия коньков, высекая ледовую пыль. «Выше, сильней, быстрее», – шепчет лыжня вслед уходящему спортсмену, дыша в спину клубами морозного воздуха. «Выше, сильней, быстрее», – мелькают спицы велосипеда, накручивая на колёса расплавленный солнцем асфальт. «Выше, сильней, быстрее», – колышется невесомая вода в бассейне, накрывая пловцов. «Выше, сильней, быстрее», – ячеистая корзина принимает мячи: оранжевые, словно солнца, отскочившие от щита. Это идут экзамены в Институте физкультуры и спорта.

«Выше, сильней, быстрее», не замечая травмы сустава, которая даст о себе знать много позже. А пока, превозмогая боль, выше, сильней, быстрее…

Арсентий знал Лиду давно, они жили по соседству, но близко знакомы не были. Лида была студенткой медицинского института и всё своё время посвящала учёбе. А тут устроили тренировочные сборы и соревнования по выполнению нормативов ГТО среди студенческих команд. Придумали разные этапы, в том числе оказать первую медицинскую помощь раненому. «Раненым» сразу решил стать Арсентий, выполнив все отведённые ему задания. Лежа на носилках и имитируя сложный перелом костей черепа, он наблюдал за быстрыми круговыми движениями бинта в ловких пальцах Лиды. «Выше, сильней, быстрее…», – бухает юношеское сердце и заходится в нахлынувшей радости от искусственного дыхания «рот в рот» через кусочек бинта, как положено по инструктажу…

Дочка сидит на шее Арсентия, свесив вниз тонкие длинные ножки. Они совершают восхождение в горы Абхазии. Сверху видно всё – и макушки деревьев, и солнце, и до облаков можно достать рукой. «Выше, сильней, быстрее», – шаг за шагом к заветной цели…

Кожаный мяч перелетает через туго натянутую сетку туда-сюда, туда-сюда. Идёт тренировка волейболисток-старшеклассниц в школьном спортзале. Девчонки в полосатых майках, словно шахматные фигуры, заняли свои позиции на поле. Свисток. Подача. «Выше, сильней, быстрее!» Высоко взлетает мяч, и сердца девчонок начинают биться с тренерским в унисон. Арсентий – мастер спорта, мастер своего дела. Ох, и гоняет он своих учеников! Без поблажек! Несмотря ни на чьи уговоры, будь готов к труду и обороне!

Вот они уже на пьедестале с блестящими медальками на гладких атласных ленточках и блестящими от слёз и счастья глазами готовы и к труду, и к обороне, и к новым победам…

Выше… сильней… быстрее… – медленно хромает сухонький седой старичок, проделывая ежедневный километровый путь на дачный участок, изредка останавливается, и взгляд его устремляется ввысь под самые облака, куда давным-давно полетел его первый мяч, брошенный отцом.

Выше, сильней, быстрее… – Арсентий улыбается серыми глазами и слабой рукой протягивает внуку самое дорогое, что у него есть, – кожаный мяч…

Положите меня спать в сирени…

Нам не дано вернуть назад

Весны прелестное дыханье

И детских лет воспоминанье

Нам не дано вернуть назад.

Ф. Тютчев

В этот раз весна почему-то запоздала, и всё живое затаилось, ожидая её наступления. Почки набухшими красно-коричневыми зачатками долго висели на ветках и, побаиваясь частых утренних заморозков, страшились расшвырять в стороны многочисленные слои смолистых обёрток-пелёнок и выглянуть наружу нежными клейкими уголками изумрудной зелени. Первоцветы и подснежники, с трудом освободившись от тяжести серых пористых снежных лепёшек, кое-как выбросили бутоны на коротких цветоносах, не успевших вытянуться из-за отсутствия положенного по сроку солнечного света и тепла. И отцвели так же быстро и скромно, без лишней помпезности и хвастовства, торопясь окончить свой жизненный цикл вовремя, несмотря ни на что.

И только кустики сирени, казалось, радовались этому весеннему опозданию, набирались какой-то удивительной силы, с каждым холодным утром покрываясь всё гуще и гуще тугими кисточками белых и фиолетовых соцветий.

Тепло пришло неожиданно в конце мая. И только в июне разлетелись во все стороны брызги всевозможных оттенков зелёного – от трепетного салатного, мятного и ярко-лаймового до таинственного малахитового и терпкого оливкового. Брызнула зелень и засверкала на солнце, будто умытая недавним густым дождём.

Я заждалась сирени в этот год. Ждала, нервно поглядывая на беспросветно-серое, не по-весеннему плаксивое небо, и всё моё существо, и душа, и сердце, и кожа требовали хотя бы маленькой дозы этого странного для моего понимания наркотика. И вот дождалась. Вновь разливается этот неповторимый густой аромат, ползёт тяжёлым атласом из одной комнаты в другую, заполняет собой всё свободное пространство, заставляет оголяться тонкие чувствительные окончания, вырисовывая лёгкими трепетными касаниями на полупрозрачном полотне контуры исчезающих лиц, тел и пейзажей.

Он не будоражит, как обычно, лёгким эфиром. Маслянистой тяжестью накрывает сознание и повисает на смеженных веках. В позе скрюченного маленького зародыша плыву в этой масляной жидкости, словно в утробе матери, от края до края. Сквозь сон ощущаю что-то своё.

Это – счастье. Не безграничное. Напротив, оно чётко очерчено и защищено. Это – точно оно, счастье. Его ни с чем невозможно спутать.

Лёгкий ветерок колышет белую ситцевую занавеску с вышитой неловкими детскими руками бабочкой в разноцветных шариках узорчатых крыльев. Сиреневый кустик приветливо машет зелёной лапкой сердцевидных листочков, заглядывая в приоткрытое оконце маленькими глазками пятилистников. Поскрипывает старыми суставами развесистый клён, покряхтывает, задевая дощатые стены. Бесконечно тарахтит мотор, стараясь добыть из земных недр живительной влаги, иногда закашливается, чихает, фыркает от напряжения и продолжает свою трудную работу, едва передохнув.

Безмятежный дневной сон затягивает глубоко, скрывая от палящего июльского солнца так надолго, что не сразу удаётся разлепить глаза; вновь и вновь проваливаешься в его мягкую яму. Наконец вялыми, слабыми от продолжительной неподвижности ногами ковыляешь на скрипучее крыльцо, вытягиваешься во весь рост, распрямляясь и поднимая руки к небу, и радостно брызгаешь в лицо поблескивающей на солнце водяной прохладой из заранее приготовленного заботливыми руками старого таза. Быстрой босоногой ящеркой скользишь между яблоневых стволов, кустов смородины и вишни, стараясь не обжечь раскалённой землёй мягкие пятки.

Пробравшись в тень, останавливаешься и, отдышавшись от быстрого бега, выбираешь место поудобнее, прямо в объятьях сиреневых кудлатых лап. Усаживаешься на шаткие старые качели с чашкой мятно-смородинового чая и, хрустнув куском сахара, блаженствуешь, раскачиваясь в такт с ветром, солнцем, небом и непрерывным тарахтением надоедливого мотора, добывающего воду из тёмных, пронизанных подземными венами глубин.

Кажется, что это навсегда. Навечно…

В этот год сирень схитрила сообразно климатическим загадкам и приняла решение быть со мной совершенно иной, нежели прежде. Интимнее, что ли… Она не возбуждала, не бередила мою истосковавшуюся по ней душу, не манила в тёмные закоулки памяти. Не водила узкими улочками воспоминаний и размышлений. Она баюкала свернувшееся в зародышевый клубок усталое от сменявших друг друга мыслей тело. Она усыпляла. Детским сном, крепким и долгим, с тяжёлым пробуждением и медленным возвращением в реальность.

Во сне впервые отчётливо явилась эта грешная мысль, странным образом не пугающая вовсе, а принятая без требований объяснения всей её сути.

Положите меня спать в сирени…