Экипаж

– А вы разве не работаете? – делано удивился адвокат.

– Работаю. – Аля снисходительно улыбнулась. – Но у меня мама на пенсии. И еще полная сил.

– Скажите, а вам известно, что у Валентина Георгиевича тоже есть мать-пенсионерка и незамужняя сестра? – продолжал допытываться адвокат. – Живут в собственном доме в Краснодарском крае, куда ваш бывший муж легко может перевестись.

– Это же совершенно чужие люди Алику! – начала горячиться Аля. – А моя мама его с пеленок вырастила!

– Мама вырастила? – тут же прицепился адвокат. – А вы что же, не принимали в этом участия?

– Вы не меня разбирайте, вы его разберите, что он за человек! – Алю уже трясло от возмущения. Впрочем, адвокат этого и добивался.

– Хороший человек. В характеристике так и сказано: пользуется уважением коллектива, морально устойчив, заботливый отец…

И тут Аля сорвалась:

– Вот это уже для меня новость. Пожалуйста, я могу рассказать, какой он был отец! И про «морально устойчив» тоже расскажу… Дома не ночевал и по два, по три дня!.. А отец так и вовсе никакой… Не давал сыну настоящего воспитания и не мог, конечно… Я педагог начальных классов, а он кто? Он сына только ругал. Даже бил, такую крошку!.. Алик от этого заикаться стал…

Ненароков слушал и, странное дело, видел не эту враждебную лживую женщину, а ту невиданную красавицу, в которую влюбился пять лет назад и которая стала его женой. Он вспоминал с мучительной отчетливостью: вот они с Алей в подъезде, еще до женитьбы. Он расстегнул ей воротник блузки и целует, целует худенькие ключицы. Заскрипела чья-то дверь, и влюбленные в веселой панике выскочили на улицу… А вот Аля в постели. Она уже заснула, а он ходит с полугодовалым Аликом на руках, качает его и смотрит на нее, не может налюбоваться… А вот они с Алей купаются в Черном море, под скалами. Ночь, кругом никого, и Аля без купальника…

– Просто даже удивительно, как такого человека держат в нашей авиации, – говорила судье Аля. – Он часто уходил в полет пьяный, мог погубить и машину и людей… Как ему доверить ребенка? И вообще, у Ненарокова были такие высказывания, что просто стыдно слушать. Он, например, серебряные крылья на своем кителе называл «курицей». День, когда давали зарплату, называл «днем авиации»…

В этом месте судья сердито перебил Алю:

– Ну, это суду неинтересно. Вы покороче.

Адвокат написал Валентину записку: «Он за вас. Перестаралась Алевтина Федоровна».

…Дошла очередь и до Алиной матери. Стараясь не глядеть на Валентина, Евдокия Петровна говорила:

– Алевтина все правильно рассказывала. Как она говорила, так оно и есть.

– А откуда вы знаете, что именно она рассказывала? – жестко спросил судья.

– Ну… Она же неправды не скажет… А как было, я знаю: все на моих глазах вертелось… Нельзя ребенка от матери забирать.

– У меня вопрос к свидетельнице, – сказал адвокат. – Евдокия Петровна, вы говорите – на ваших глазах… На ваших глазах ребенка били?

– Били?! Что вы, как можно!.. Ну, иногда, конечно, Алечка щелканет по затылку, но это же так, любя, от нервов только…

– Понятно, понятно. Еще вопрос: вы своего бывшего зятя часто видели пьяным?

– А ни разу не видела, – растерянно сказала Евдокия Петровна. Адвокат преувеличенно удивился:

– Как же так? Пил, пил и не напивался?

– Да не пил он. Если выпьет грамм сто на праздник, так это и не питье…

Аля глядела на мать злыми, прямо прожигающими глазами. И Евдокия Петровна смешалась, закончила скороговоркой:

– А вообще-то, я, может, чего и путаю… Вы у Алечки спросите, она лучше помнит.

– У меня все, – сказал адвокат и чуть заметно улыбнулся Валентину.

… Алик спал на диванчике в коридоре, положив голову на колени старушке-соседке. Кругом ходили невеселые озабоченные люди – веселых в суде не увидишь.

…Судья стоя объявил:

– Оглашается решение… Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики народный суд в составе председательствующего Демидова, народных заседателей Ларионовой и Крячко, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по иску Ненарокова к Ненароковой об отобрании ребенка Алексея четырех лет, установил: ответчица, проживающая вместе со своей матерью, бабушкой ребенка, материально обеспечена и не стеснена жилой площадью. Оснований для отобрания у нее ребенка нет… Руководствуясь статьей двести третьей ГПК РСФСР и на основании статьи пятьдесят пятой КОБС РСФСР, суд решил: в иске Ненарокову Валентину Георгиевичу отказать…

В опустевшей комнате адвокат утешал Ненарокова:

– А я вас предупреждал… Закон-то предусматривает равные права обоих родителей. Но на практике… Вы летчик, вы ж действительно не можете сидеть с ним весь день… А допустим, женитесь. Какая гарантия, что новая жена будет к нему хорошо относиться?.. А там мать, бабушка. Конечно, мать-стерва, но все-таки… Вот то, что она вам свиданий с сыном не хочет давать, – это, разумеется…

Он замолчал, заметив вдруг, что Ненароков его не слушает: сидит с совершенно серым больным лицом, бессмысленно складывая и снова разворачивая судебную повестку.

Аля нарочно ждала, пока Валентин выйдет из здания суда. Ей хотелось, чтоб он видел, как она увезет Алика. Дождавшись своего бывшего мужа, Аля с сыном на руках медленно пошла к автобусу. Мальчик, одетый в самое нарядное, не понимал, конечно, что происходит.

– Па! Па! – кричал он и махал рукой отцу.

Ненароков не обернулся. Наоборот, ускорил шаги, почти побежал, чтобы не броситься к сыну, не сделать какую-нибудь непоправимую глупость…

Спасите женщин и детей

Игорь Скворцов сидел у себя в комнате и, оттопырив губы, паял какую-то схему маленьким паяльником. Раздался звонок, Игорь побежал открывать.

Но за дверью стояла не Тамара, а хрупкая и очень хорошенькая женщина с легким чемоданом. Лицо у Игоря вытянулось.

– Ты откуда взялась? – сказал он вместо «здравствуй».

– Из Ленинграда, естественно. Но ты мне, кажется, не рад?

– Почему «не рад»? Рад.

– Ну так не скрывай свою радость, возьми у меня чемодан.

…Приезжая, скинув сапоги и забравшись с ногами в кресло, рассказывала:

– Я без звонка, потому что проездом. Три часа до поезда… Но не зайти я просто не могла… Тебе-то, конечно, все равно, за три года одна открытка, а я не так устроена. Я решила: хотя бы между вокзалами, но я его увижу…

– А ты не опоздаешь? – заботливо спросил Игорь.

– Я же тебе сказала: до поезда три часа… Обожди. Что вообще происходит? К тебе должны прийти?

– Да… То есть нет, но может быть… Понимаешь, Нонка, кое-что действительно происходит.

– У тебя завелась возлюбленная? – спросила Нонна дрогнувшим голосом. Игорь хрустнул костяшками пальцев.

– Заводятся тараканы, а возлюбленная… Но в общем да.

Тогда Нонна тихо заплакала.

– Не обращай внимания. Я сейчас умоюсь и пойду…

Игорю стало ее жалко. Ой сел рядом, обнял ее за плечи, поцеловал.

– Ну брось. Ну хватит… Не надо… Кофе выпьешь?

– Скажи, ты правда хочешь, чтоб я осталась?

– Правда, правда. Но только, Нонна, я честно говорю: это будет наше прощание… – Он пошел на кухню. – Если будут звонить, не бери трубку…

…Дверной звонок звонил настойчиво и угрожающе.

Игорь на цыпочках подкрался к дверному глазку, глянул. Конечно, перед его дверью стояла Тамара. Игорь затаился в маленькой прихожей, боялся даже вздохнуть… И вдруг из комнаты грянула громчайшая музыка. Игорь подпрыгнул на месте, как заяц от выстрела… Делать было нечего, пришлось открыть дверь.

– Ты спал? – спросила, улыбаясь, Тамара.

– Нет.

– Что-нибудь случилось?

– Да.

Когда они вошли в комнату, Тамара сразу поняла, что именно случилось: на тахте сидела Нонна с распущенными волосами и притопывала ногой в такт музыке.

– Зачем вы надели мои тапочки? – спросила Тамара у Нонны ледяным голосом.

– Пожалуйста, возьмите, – отвечала Нонна. – Они мне на три размера велики. Игорь, я пойду. Мне здесь больше делать нечего.

– Ну правильно, – хмуро отозвался Игорь. – Все, что могла, ты уже сделала.

Пока соперница торопливо запихивала в сумку свое имущество – пудреницу, расческу, зажигалку, – Тамара стояла, не трогаясь с места. Но как только за Нонной захлопнулась дверь, Тамара тоже пошла из комнаты. Игорь загородил ей дорогу.

– Ты куда?

– Куда? А тебе непонятно?

И тут девушка не выдержала. Она размахнулась, чтобы влепить Игорю пощечину, но он легко перехватил ее руку.

– Постой, я объясню…

– Сволочь! Сволочь! Какая ты сволочь… Пусти немедленно!

– Но мы же договорились! – жалобно закричал он. – Никаких обязательств, полная независимость. Ты ж сама говорила: я все понимаю, я тоже так думаю, я современная женщина!

– Дурак! Идиот! Я тогда все, что угодно, сказала бы… Я говорила то, что ты хотел слышать! Мне так хотелось тебе понравиться… Эх ты, у тебя столько женщин было, и все равно ты ничего не понял. Что бы мы ни говорили, внутри все мы одинаковые: все хотим замуж, хотим детей, хотим чтобы рядом был один, только один – и был навсегда!.. Да на что мне независимость, на что мне современность? Я-то ведь тебе изменять не собиралась!

– Пришла случайно старая знакомая, за пластинкой, вставил наконец свое слово Игорь. – А ты подняла скандал, как истеричка, как базарная баба!

– А я и есть истеричка. Потому что я тебя люблю. Это тебе легко быть спокойным – тебе ведь все равно, есть я, нет меня… Ну ладно, я даже рада. Лучше вовремя оторвать, пока не приросла всей кожей, мясом…

– А уж как я рад, ты себе и представить не можешь, – сказал Игорь сдавленным голосом.

Не глядя на него, Тамара вышла из комнаты. А Игорь лег на диван и нарочно громко запустил музыку.

Ненароков сидел в гостях у своей бывшей жены. То есть Али в комнате, собственно, не было – Валентин разговаривал со своей бывшей тещей.

– Усть-Каменогорск? – удивилась Евдокия Петровна. – Это где ж такое?

– Северный Казахстан… Работа, как работа. Почти как здесь… Вот отгулы накопились, я и приехал. Так захотелось посмотреть на него – сказать не могу.

– А он ведь в садике! Только к шести вернется, – виновато сказала Евдокия Петровна. Валентин огорчился:

– Зачем же вы его в садик?

Вздохнув, теща позвала:

– Алечка! Может, выйдешь все-таки?

– У меня голова болит, – ответил злой голос из другой комнаты. Валентин встал, прошелся из угла в угол.

– Евдокия Петровна, как же вы-то не повлияли? Нельзя ему в садике… Он заикается, ему там очень плохо будет.

Тут из-за двери появилась Аля.

– Хуже, чем с тобой, ему нигде не будет, – сказала она едко. – И нет у меня возможности его дома держать. Ты нас бросил, а мама болеет.

Ненароков подумал вдруг, что время вернулось назад: вот он в своей комнате, рядом жена, он с ней ругается – все по-старому. Но комната была уже другая: не его, а какая-то женская, и Аля давно перестала быть его женой, и ругалась она с ним теперь иначе: холодно и надменно, как с чужим.

– Ладно. Раз уж приехал, то увидишь Алика. Но только на полчаса и в нашем с мамой присутствии…

У Ненарокова даже губы затряслись от обиды.

– Но почему полчаса? Почему при вас? Я ведь не в колонию приехал к преступнику малолетнему?

– А чтоб ты его против нас не настраивал!

Валентин видел через забор, как гуляют во дворе дети. Кто копал снег лопаткой, кто лепил из снежных комьев бабу. Был тут и Алик. Он стоял в сторонке от всех, тепло укутанный, замотанный еще сверху Алиным шарфом, с надвинутой на глаза шапкой и оттопыренными, как у пингвина, руками в рукавичках. Сердце в Ненарокова сжалось от любви и жалости.

…Когда дети построились парами и вышли на улицу, Алик поплелся сзади всех. Детишки смеялись, кричали, только Алик молчал и ни с кем не вступал в разговор. Валентин шел поодаль и смотрел на сына. Вдруг Алик остановился: шапка, которая была ему велика, совсем сползла на нос, так что он ничего уже не видел. А пестрая веселая вереница детсадовцев с воспитательницей во главе двигалась дальше. Никто не заметил этого маленького ЧП.

Тогда Валентин подошел, поправил Алику шапку. Тот не удивился, а только обрадовался, узнав отца. И вдруг Ненароков, сам не понимая почему, поднял сына на руки и зашагал с ним назад, потом за угол, потом в какие-то ворота. И остановился там.

Очень скоро на улице послышался шум, голоса: «Ненароков! Ты куда девался? Ненароков! А ну выходи сейчас же!» – слышался крик воспитательницы. Валентин вздрогнул и даже шагнул непроизвольно вперед, но потом сообразил, что это кричат не ему, а Алику.

Валентин прижал палец к губам, показывая, что откликаться не надо, и Алик понял, кивнул головой.

До областного города они добрались на рейсовом автобусе. Алик устал. Он хныкал, капризничал, просился к матери:

– Ма… Ма… Де ма?

А Ненароков на каждой остановке с тревогой глядел на дверь: не догнала ли их погоня, не войдет ли сейчас в автобус Аля.

В аэропорту, в зале ожидания, Алик спал на скамейке, а Валентин ел у буфетной стойки пирожок.

И вдруг он увидел Алю. Она шла к нему от дверей, раскрасневшаяся от волнения, решительная, а за ней шагал милиционер.

– Куда дел ребенка? – закричала Аля еще издали.

– Ну что ты кричишь? Вон он, спит, – устало ответил Валентин. Он с самого начала понимал, что ничем хорошим его бессмысленная затея кончиться не может.

– Здравствуйте, Валентин Георгиевич, – неловко сказал милиционер. Но Алю такое мирное начало разговора не устраивало.

– Слышали, товарищ лейтенант?.. Я прошу его привлечь!

– Зачем же привлекать. – Милиционер давно знал Валентина и симпатизировал ему. – Дело семейное, я думаю, сами договоритесь… Верно, Валентин Георгиевич?

И он отошел. Аля подумала, поглядела на спящего Алика и сказала совсем другим, нормальным тоном.

– Спит, как зайчик. Даже будить жалко…

– Ты голодная? – спросил Валентин.

– Не знаю… Вообще-то, съела бы чего-нибудь.

…Они стояли у высокого круглого столика, ели пирожки и пили какао.

– Милиционер-то зачем? Зачем комедию разыграла? – спросил вдруг Валентин. – Нарочно? Чтобы побольнее?.. И вообще, почему ты меня все время мучила? Что я тебе сделал?!

Аля долго молчала, прежде чем ответить.

– А ты до сих пор не понял? – сказала она почти грустно. – Я тебя не люблю. И никогда не любила.

Ненароков не поверил ее словам.

– Уж и никогда?.. А зачем замуж выходила? Я ж тебя силком не тянул?

– Именно что тянул… Приехал, все бросил – работу бросил из-за меня, Москву… Как я могла отказаться? Я все-таки не бессердечная… А надо было не идти.

Ненароков продолжал цепляться за то, чего не было:

– Это ты назло говоришь… Как же так?.. Ведь ночи напролет ходили, целовались, наговориться не могли.

– Ну что такое – целовались?.. Молодая девчонка. А ты москвич, летчик. И я же видела, влюблен до смерти… Нет, я тебе точно говорю: пожалела тебя и пошла.

За стеклянной, помутневшей от изморози стеной аэровокзала передвигались самолеты – медленно и тихо, словно круглобокие рыбы в аквариуме.

– Несчастный ты человек, Аля, – сказал Валентин. – Один раз в жизни поступила красиво, благородно – и не могла мне этого простить. Пять лет вымещала… А думаешь, я не жалел о своей работе? Еще как жалел, только тебе не показал ни разу. Большие самолеты – это не работа, это жизнь моя!.. Я ведь в другом небе летал, совсем в другом! Я и теперь как вижу ночью проблесковые огни, услышу: лайнер идет, – у меня кляп в горле. Ведь я классный пилот. Я бы сейчас «Ил-62» водил.

– Ну конечно! – сказала она прежним злым голосом и дернула плечами. – Ты всегда хороший, я всегда плохая. Ты не попрекнул, а я вымещала. А то, что ты меня с ребенком бросил, – это тоже хорошо? Кому я теперь нужна?

Она повернулась и пошла к скамейке.

– Алик, деточка! Проснись! Мамочка за тобой приехала!

Снова Игорь сидел в своей красной машине неподалеку от диспетчерской, снова глядел в зеркальце заднего обзора, повернув его так, чтобы видеть выходящих оттуда. Шел редкий крупный снег, пухом ложился на землю.

Из диспетчерской вышла Тамара – не одна, с двумя подружками. Смеясь, она что-то им рассказывала, надувала щеки и округляла глаза, изображая кого-то.

Игорь коротко гуднул. Тамара обернулась, скользнула равнодушным взглядом по красным «жигулям», по Игорю и пошла дальше. А Игорь остался сидеть за баранкой. Лицо у него было злое и растерянное.

Игорь сидел у себя в комнате, листая какой-то толстенный справочник. Зазвонил телефон. Игорь коршуном бросился к трубке, послушал, потом сказал равнодушно:

– А, это ты… Нет, Галка, ничего не получится. Уезжаю в командировку. Да, надолго. На всю жизнь.

Стучал по асфальту прозрачный весенний дождь. Из диспетчерской выбежали стайкой бортпроводницы, и среди них Тамара. Чтобы не испортить прическу, девушки напялили на волосы пестрые пластиковые пакеты и неслись в них, будто в карнавальных папахах, к рейсовому автобусу.

Дорогу Тамаре преградил Игорь. Над головой он держал раскрытый черный зонтик.

– Не беги, – сказал он Тамаре. – Пойдем под крышу, поговорим.

– А о чем нам говорить?.. Пусти, меня ждут.

– Хорошо, можно здесь. Нет проблемы. – Он передвинул зонтик так, чтобы прикрыть от дождя Тамару. Его синий плащ сразу намок, стал черным. – Хватит тебе дурить… Мне без тебя плохо. Тебе без меня – еще хуже.

– Мне? Мне очень хорошо. Очень!.. Поэтому ты и бегаешь за мной. А если бы я плакала, звонила тебе по ночам, ты бы и не посмотрел в мою сторону…

– А я уверен, ты плачешь! И звонить тебе хочется… Но ты же актриса, ты играешь – нарочно, чтобы я помучился.

– С чего это ты взял?

– А… Жизненный опыт.

Не ответив, Тамара побежала к автобусу. Но Игорь догнал ее. Он бежал рядом, держа над ней зонтик, и торопливо говорил:

– Ну обожди. Ну погоди. Ну ладно. Раз ты такая идиотка, пожалуйста, делаю тебе предложение. Давай поженимся!

– И я тебе делаю предложение, – презрительно ответила Тамара. – Отстань и никогда ко мне не подходи.

Вертолет Ненарокова, груженный бумажными мешками с цементом, шел над полями, оставляя с севера далекий синий лес.

– «Ми-2»! – раздался в наушниках Ненарокова далекий голос девушки-диспетчера. – Переходите на частоту «Ясеня», работайте с ним.

– «Нива», я – двадцать четыреста восемь. Вас понял, – ответил Валентин. – А в чем дело? Они не сказали?

– В нашу зону вошел спускаемый аппарат. Ты передаешься группе поиска…

Ненароков поглядел на своего второго. Тот кивнул – слышал.

…«Ми-2» летел над излучиной реки. Вдруг Ненароков встрепенулся и показал второму пилоту рукой.

– Гляди, они!

На границе песчаной отмели и зеленого луга лежало, вздрагивая под ветром, огромное полотнище. А рядом был обгорелый малиновый шар.

Валентин заорал в микрофон:

– «Ясень!» Вижу космонавтов! Снижаюсь!.. Будьте на связи!

Не успел вертолет приземлиться, как воздух наполнился гулом моторов. С юго-запада, из-за невысоких гор, показалась шеренга зеленых вертолетов. А выше их и, конечно, на большей скорости шли три самолета. Они уже заложили вираж: курс им был известен.

Только по чистой случайности Ненароков опередил группу поиска на какую-то минуту… Винт еще вращался, а Валентин уже бежал к малиновому шару. Там, на обрезе люка, сидел космонавт, устало улыбался и махал Ненарокову шерстяной шапочкой.

Вертолеты поиска сели на песчаную отмель, а самолеты развернулись, покачали приветственно крыльями и ушли, убедившись, что человек, временно отлучившийся от своей планеты, благополучно вернулся домой.

Космонавт неловко спустился на землю и осторожно, как выздоравливающий, как моряк после долгой качки, пошел навстречу Ненарокову. А подбежавшие корреспонденты (они прилетели на одном из военных вертолетов) мигали вспышками, стрекотали кинокамерами, снимая эту встречу. Тем временем из люка показался второй космонавт – и сразу попал в объятия встречающих.

Внучке Андрея Васильевича было уже пять месяцев. Мать и бабка нянчились с девочкой, а Тимченко разговаривал с пришедшим в гости бывшим вторым пилотом. Вдвоем они сидели на веранде дачи и ели раннюю клубнику.

– Я же тебе говорил, хотя и на земле, а как был летчик, так и остался, – не очень искренне убеждал гостя Андрей Васильевич. – Только что крылья. Были тут, а стали – тут. (У тех, кто летает, крылатая эмблема на груди, а у наземных – на рукаве.)

– Андрей Васильевич, крылья были за плечами, – улыбнулся бывший второй. И Тимченко не стал спорить. Чтобы переменить разговор, он взял со стола газету.

– Миша, видел?

На первой странице внизу была фотография: космонавт обнимает Ненарокова.

– Я Вальку сразу узнал, – оживился второй. – Отличный был пилот. Такую глупость сделал, что ушел.

– Зато любовь, – язвительно сказал Тимченко.

Миша покачала головой.

– Если бы. В семейной жизни у него полная катастрофа… Поганая оказалась бабенка. Развелись, так она ему с сыном не дает видеться… Строчит всякие кляузы, аж министру…

– А я и понятия не имел, – огорчился Андрей Васильевич. – Ты-то откуда знаешь?

– От Скворцова, Валька ему пишет. – Он встал, взял фуражку. – Анна Максимовна, спасибо за угощение…

Тимченко проводил его до калитки и с интересом отметил, что Миша, проходя мимо мальчишек, игравших на улице в футбол, очень лихо поддал ногой подкатившийся к нему мяч. Вернувшись к жене в комнату, Андрей Васильевич похвалил его:

– Молодец, не унывает. Я бы так не смог… Мне воздух нужен как… как воздух. Когда меня забракуют, я, наверное…

– Прекрати, – перебила Анна Максимовна. – Ты в отличной форме. Только надо есть побольше редиски, салата, пользоваться весенними витаминами.

Андрей Васильевич подошел к радиоприемнику, включил, но сразу выключил.

– Андрюша, перестань расстраиваться, – попросила жена.

– Да нет. Я совсем про другое думаю. Ты Ненарокова помнишь?.. Может, теперь, когда он на виду, есть шанс перетащить его обратно в Москву? К нам?

– С пропиской будет трудно, – сказала практичная Наташа.

Но отец уже загорелся этой идеей:

– А я попробую. Попытка – не пытка… Позвоню Ивану Семенычу по старой дружбе.

Тимченко сидел в кабинете у Ивана Семеновича и хмуро позвякивал связкой ключей. Начальник тоже был недоволен:

– Андрей Васильевич, зря ты приехал. По-моему, мы по телефону обо всем договорились.

– Не договорились, – упрямо сказал Тимченко. – Мы с тобой двадцать лет знакомы. Я за себя когда-нибудь просил?

– За себя не просил, так за других все время просишь. Какая мне разница?.. Твой Ненароков сам ушел, никто его не гнал. А теперь назад… Несерьезно как-то!..

– Но пойми, это летчик! – продолжал напирать Тимченко. – Летчик с большой буквы!

– У нас все летчики с большой буквы. С большой буквы «А», с большой буквы «Б» – и до конца алфавита. – Иван Семенович показал на ящики с картотекой. – И все ждут очереди.

Он раскрыл личное дело Ненарокова и на всякий случай перелистал еще раз.

– Благодарность… Благодарность. Еще благодарность… Ну правильно, хороший летчик. Я ж не говорю, что плохой. А по-твоему, в народном хозяйстве должны плохие работать?

Тимченко протянул Ивану Семеновичу газету с фотографией: Ненароков обнимается с космонавтом.

– Смотри: инициативный, внимательный. Вот, космонавта первым увидел – раньше поисковой группы.

Начальник вздохнул и положил газету в личное дело.

– Ладно, я доложу. Но не ручаюсь.

– Ты не просто доложи, – неловко попросил Тимченко. – Ты уж освети поподробнее…

В другом кабинете Иван Семенович разговаривал с другим начальником, повыше.

– Так он же сам ушел из отряда, – говорил начальник.

– Были обстоятельства.

– А чем он лучше других?

– Тимченко очень просит.

– А-а… То-то он на прием записался. – Он обратил внимание на газету. – А это что?

– Это Ненароков первым космонавта заметил. Внимательный.

– Ну да. Без него пропал бы космонавт, – хмыкнул начальник. – Ладно, переведем. – И сказал в селектор: – Пригласите Тимченко.

Подняв воротник плаща – был уже октябрь, – Ненароков шел по незнакомому городу… Рыжие кленовые листья ползли по тротуару, подгоняемые ветром. Сверяясь с адресом на конверте, Валентин нашел нужный ему дом, поднялся на третий этаж.

Дверь ему открыла Аля, чуть располневшая и еще красивее, чем была. Она кивнула бывшему мужу почти дружелюбно:

– Приехал? Ну проходи. Алик сейчас придет. Он у соседей.

Квартира была хорошая, трехкомнатная. В столовой сидел с газетой грузный широкоплечий летчик.

– Познакомься, мой муж, – с гордостью сказала Аля. Летчик встал, улыбнулся и так тряхнул руку Ненарокова, что чуть не вывихнул.

– Анатолий! – назвался он. – Раздевайся и садись. Сейчас нам Алена чего-нибудь сочинит!.. Да садись ты, будь как дома!

Аля безропотно пошла на кухню, а новый муж стал ее нахваливать:

– Хозяйка исключительная!.. И умная ведь, и характер золотой!

– Да, действительно, – сказал Ненароков, чтобы не обижать Анатолия. А тот засмеялся счастливым смехом и хлопнул Валентина по плечу.

– Я тебе просто удивляюсь: как ты упустил такую женщину? Лопух ты, лопух!.. И пацан тоже очень хороший. Меня папой зовет. Знаешь, он уже меньше заикается – к логопеду ходит.

Вошла Аля, стала накрывать на стол.

– Спасибо, я кушать не буду, – решительно сказал Валентин. – Только поел.

Анатолий очень огорчился:

– Где это ты ел? Зачем?.. Садись!

– Нет. Честно не хочу.

– Эх ты!.. Но рюмочку-то за знакомство можно?

– Рюмочку можно.

Аля поставила на стол графинчик, мимоходом погладила здоровенную руку мужа, и они выпили.

…Прибежал Алик, приласкался к матери и робко улыбнулся Ненарокову.

– Валентин, тебе ж с ним интересно, не с нами, – сказал добродушно Толя. – Давай мы с мамочкой в кино пойдем, а вы оставайтесь…

– Мы бы лучше погуляли, чем дома… Алик, до? гу?

– П-пойдем гу-гулять. – Алик заикался теперь совсем немножко, и Ненарокову стало стыдно за неуместный уже их старый язык.

…Они шли по улице. Алик прилипал носом к витринам, читал, запинаясь, вывески:

– Ка-фе… Пи-во… Буб-бу-лочная…

Потом попросил:

– Дядя, пойдем на пруд. Там лебедь живет.

– Какой я тебе дядя? – возмутился Ненароков. – Ты что, забыл меня совсем?

– Н-не забыл… У меня теперь папа Толя. А два папы у ребенка не бывает. П-правда?.. Ты не папа, а дядя.

– Это тебе мама объяснила? – грустно спросил Валентин.

– Ага.

…Они кормили грязного лебедя печеньем… Сами поели на улице мороженое. И пошли домой.

…Аля ждала на улице у подъезда.

– Нагулялись? Вот и хорошо… Валентин, ты бы хоть о себе рассказал. Как живешь-то?

Валентин неохотно сообщил свои новости:

– Ну как… Прошел в Москве медкомиссию, переподготовку прошел. Буду летать на «Ту-154».

– Значит, ты в порядке, – задумчиво сказала Аля. – А как личная жизнь? Нашел кого-нибудь?

Ненароков отрицательно покачал головой. Тогда Аля, понизив голос, спросила:

– Слушай… А если бы взять и все начать сначала? Чтобы все как раньше – ты, я и Алик… Ты бы согласился?

У Ненарокова вся кровь прилила к лицу – и сразу отхлынула. С трудом разомкнув одеревеневшие губы, он ответил:

– Я бы согласился.

– А я бы не согласилась! – весело и громко сказала Аля. – Ни за что! Я теперь только и поняла, что значит жить. Засыпаю счастливая и просыпаюсь счастливая… Это я просто проверяла: ты такой же остался или нет.

Валентин помолчал, потом сказал, через силу усмехнувшись:

– Да… Я остался такой же… И ты такая же осталась, как была.

– Алик, – позвала Аля, – пойдем домой, папа ждет.

Алик, который все это время играл сам с собой в «классы» – детям неинтересны разговоры взрослых, – послушно пошел за ней. Уже из подъезда он обернулся к Ненарокову.

– До свиданья!.. Д-дядя, я т-тебя люблю!..

Андрея Васильевича вызвал к себе командир отряда.

– Тебе придется полетать в Бидри, – говорил он. – Без пассажиров. Повезешь продовольствие и медикаменты… Пострадавшим от землетрясения. Красный Крест посылает… Ты туда летал?

– Летал когда-то. Аэропорт маленький, но полоса вполне приличная.

– Была приличная, – поправил командир отряда. – До землетрясения… Они ремонтируют сейчас, но все равно посадка может оказаться сложной.

– Знаю, читал подшивку. У них РД вышла из строя.

– Возьмешь оттуда пассажиров, – продолжал командир отряда. – В основном женщин и детей. Учти, там есть с травмами…

Когда Тимченко пошел к двери, командир вспомнил еще одну вещь:

– Да! Я вчера из Киланги прилетел. Там опять переворот. Правых погнали, прежний президент вернулся.

– А наш приятель? – поинтересовался Тимченко. – Помнишь, я рассказывал, министр авиации?

– Расстреляли. Успели, сволочи… А теперь его портреты всюду висят. В аэропорту тоже.

В этот рейс с Тимченко летел вторым пилотом Валентин Ненароков. Собранный, серьезный, вместе с бортпроводницей он следил за погрузкой: ящики были разнокалиберные и неудобные.

А в бригаде бортпроводниц оказалась на этот раз Тамара. По ее поводу у Андрея Васильевича еще на перроне произошел крайне неприятный разговор с бортинженером Скворцовым.

– У тебя были отношения с Тамарой? – хмуро спросил он Игоря. Тот сразу напрягся, набычился:

– Андрей Васильевич, а это вас касается?

– Касается. Если человек плачет, если ему жизнь поломали, это всех касается…

– Ну точно, я так и думал, – пробормотал Игорь.

Тимченко разозлился еще больше:

– А меня особенно касается. Потому что она внучка летчика, старого моего товарища… Я долго терпел твои номера, а больше – хватит! Имей в виду, ты со мной летишь в последний раз… Прямо тебе говорю, чтобы потом не удивлялся.

– Андрей Васильевич! Это непедагогично – портить настроение перед полетом. Напугали до смерти… Вдруг я теперь ошибку допущу?

Так с командиром не разговаривают. Но Игорю было необходимо выплеснуть свое раздражение. Тимченко внимательно посмотрел на бортинженера.

– Таким, как ты, настроение не испортишь. Такие, как ты, другим портят настроение. И разговаривай повежливее. Смотри, из отряда вылетишь!

…Когда Скворцов проверял перед полетом салоны, он столкнулся в проходе с Тамарой. Не глядя на него, она хотела пройти мимо, но он загородил путь.

– Нажаловалась дяденьке?.. Ну радуйся. Обещает из отряда погнать…

«Ту-154» шел на юго-восток. Ненароков в своем кресле справа от командира просматривал сборник с данными аэропортов по трассе.

Тимченко сухо попросил Скворцова:

– Прибавь температуру в кабине.

Перед креслом бортинженера находится его пульт. Игорь молча нажал нужные кнопки.

Тогда Андрей Васильевич отъехал в своем кресле назад (кресла в кабине на рельсиках), вытянул ноги и задал своему второму пилоту неуставной и не требующий ответа вопрос:

– Что, Валентин, летим?

Валентин широко улыбнулся:

– Летим, Андрей Васильевич…

Аэропорт в Бидри был расположен неудобно для летчиков: чуть ли не от грани летного поля начинались холмы и переходили в отроги неприветливых бурых гор. Горы эти со всех сторон окружали впадину, в которой лежал город и аэропорт. Последствия землетрясения были заметны еще с воздуха: над городом стоял дым, кое-где поднималось кверху пламя непотушенных пожаров.

На летном поле работали краны, бульдозеры, катки. Приводили в порядок бетонные плиты, ремонтировали асфальт перрона.

…Когда Тимченко сошел с трапа, к нему поспешил представитель Аэрофлота, усталый, с красными от недосыпа глазами.