Когда Осёл летал выше, чем Пегас. Театральные были и небылицы

ГРОБ, КОТОРЫЙ ДОЛГО СТРАДАЛ, НО В ИТОГЕ ОБРЁЛ СЧАСТЬЕ

Это был прекрасный гроб! Один из лучших сыновей одного благородного дерева! Он стоял в витрине магазина ритуальных услуг на центральной улице города, и гордо смотрел на зевак, подозревая в каждом из них потенциального клиента. Он мечтал о том, чтобы в него положили аристократа. А лучше молоденькую аристократку, скоропостижно скончавшуюся от чахотки где-нибудь на водах, и вместо с ней опустили на самое дно могилы. Засыпали землицей, и он бы, гроб, умер бы, но не пустил в свои стены к телу несчастной аристократки червей, мокриц, и прочих гадов. Однажды в ритуальную контору зашел недовольный человек с тоненькими усиками, который ткнул в гроб тростью. И гроб купили и куда-то повезли. Гроб улыбнулся внутри себя своей гробовой улыбкой и подумал: «Вот это здорово! Вот тут-то и начинается мое увлекательное путешествие!». Но гроб принесли в театр, и он вдруг понял, что стал театральным реквизитом…

Это была трагедия…

Трагедия!

Трагедия Шекспира «Ричард Третий».

В гробу лежал статист в королевских одеждах, а прима с легким запахом коньяка с визгом целовала его стенки. В смысле не статиста, а гроба. И гроб закричал безмолвно и страшно! Разве такой поганой судьбы он себе желал?! Судьбы несчастного реквизиторского лицедея… А дальше, о ужас! Ужас, ужас, ужас! В стенах гроба как-то после спектакля молодой герой-любовник вступил в половые сношения с первой гранд-маман! А потом пухлый комик имел кривоногую инженю! А через некоторое время благородный отец, сопя, довел до поросячьего визга травести-кокаинистку. А после того, как на гастролях в Москве Счастливцев вступил в содомский грех с Несчастливцевым, гроб снова безмолвно закричал, и развалился на части. Театр уехал, бросив развалины гроба на произвол судьбы, и рабочие сцены топили останками гроба печурку в подвале. И сожгли его весь, кроме одной доски, где и находилась душа гроба. Ей заменили сломанную доску на сцене, точнее даже не на сцене, а рядом со сценой. Перед самым выходом из кулис. Душа гроба горько плакала, понимая, что так и до конца веков ей суждено быть в этот царстве разврата под названием театр. И разлетелась бы в щепки, но тут… Возле него остановилась одна молодая невысокая крепенькая актриса, которая дрожала и трепетала от волнения. «Опять очередная бездарность!», -вяло подумала душа гроба. Но молоденькая актриса вдруг встала на колени, и с огромной нежностью и любовью поцеловала доску, в которой находилась душа гроба! И гроб вдруг расцвел! И впервые понял, что такое любовь! И понял, что все его предыдущие страдания были лишь необходимыми ступенями, необходимыми ступенями к счастью и любви!

А актрисой той была Мария Николаевна Ермолова, впервые выходившая на сцену Малого театра в роли Эмилии Галотти.

МОСКОВСКИЙ ПЛОХОЙ ТЕАТР

Анатолий Н., крупный чиновник, сидел, и в очередной раз переслушивал длинный монолог-прошение этого странного человека с полноватым лицом, зачесанными к затылку волосами над лоснящимся лбом, и не сходящей кошачьей улыбкой. Время от времени Анатолий вставал, недоумевающее ходил в тишине по кабинету, задумчиво растирая пальцами виски, затем садился напротив улыбающегося человека, который начинал улыбаться все больше. Затем снова молча вставал, и снова ходил по кабинету.

– Так вы хотите создать плохой театр? Именно плохой?!, – в очередной раз задавал он вопрос, чтобы в очередной раз удостоверится, не прислышалось ли ему.

– Понимаете ли в чем дело!, -в очередной раз не с меньшим жаром стал говорить странный человек.– Мне все говорят – вы плохой режиссер, вы плохой режиссер! Но и плохие режиссеры имеют право ставить! Вообще, к плохим режиссерам нужно более нежное отношение, чем к настоящим творцам. Так же, как и нежнее относятся к инвалидам, колясочникам, детям, пораженным целебральным параличом и иным сирым и убогим! У меня и актеры есть. Не самого высокого качества, если честно. Даже, скажем прямо, плоховатенькие актеры. Но они не могут жить без сцены! Не поверите, как они жаждут играть! И они имеют право играть! Имеют! И я имею право ставить, понимаете?!

– Понимаю!, – после долгой паузы, не понимая, громко прошептал Анатолий.– Но что-же вы хотите от меня?!

– Здание… Здание!, – с придыханием, вытянувшись к Анатолию всем телом, подобострастно графически жестикулируя губами, промолвил полноватый.– Тут бывший кинотеатр в Хвостовском, забитый досками. Старое здание, хорошее… Все равно никому не нужно…, -режиссер плохо подыскивал слова.– Я там «Кинг-Конга» когда-то смотрел…, – зачем-то то добавил он…

Анатолий встал. Какие только маргинальные просители не сидели в этом кабинете и чего только не просили. Одна пожилая женщина, бывший комсомольский работник, предлагала взять на поруки и перевоспитание местных проституток. Требовала зарплату. Другой сумасшедший предлагал купить у него за символическую сумму японский остров Хоккайдо. Еще один безумец просил дать ему власть над вьюгой и ветром…

Но все эти люди были в не в адеквате. И они его не удивляли. Этот тоже в был не в адеквате, конечно, но в каком-то особом неадеквате. До сих пор неразгаданном. Просить о помощи в организации заведомо плохого театра… Анатолий просто не знал, как себя вести…

Но надо было что-то делать. Хотя бы как-то реагировать. Анатолий привык казаться за последний год человеком действия. Он подошел к окну. За окном стояло веселое время разнузданного марша демократии. Взрывали машины с бизнесменами. Бандиты средь бела дня устраивали разборки в духе американских вестернов. Студенты торговали анашой. По телевизору то и дело показывали пьяного президента, то убегающего в одних трусах покупать пиццу во время посещения США, то поющего что-то в духе Роберта Планта, то откидывающего коленца на каком-то очередном празднике жизни. Чего только не было в этом фейерверке. Но поразительная честность этого режиссера, честно признавшегося, что он плохой режиссер, удивляла. Еще больше удивляла его целеустремленность создать под стать себе плохой театр.

– Но плохой театр, в смысле, в перспективе стать хорошим?, – спросил Анатолий.

Режиссер посмотрел на Анатолия с тоской и тайной мольбой. После того, как в уголке глаза сверкнула слезинка, быстро перевел взгляд на ковер на полу, словно рассматривая на нем линии и загогулины.

Анатолий вздохнул. Ему не жалко было здания кинотеатра. Оно и для клуба-то неудобно, про казино и говорить не приходится. А вот театров он еще не открывал. Но открывать плохой театр… Тут Анатолий подумал, а хороший ли он чиновник. Ведь он никогда и не думал об этом. Чиновник и чиновник. Взятки в меру берет. С мафией осторожничает. Доброжелателен… Ну вроде доброжелателен… Но в целом ничего особенного. Даже и не скажешь, плохой он начальник или хороший. А этот человек честно признался, что он в профессии своей, мягко говоря, далеко не лучший. Анатолий почувствовал симпатию к режиссеру. И еще он ощутил веселость и подъем. Ведь, если что, театр всегда можно закрыть! Проблема ли это, театр?!

– «Кинг- Конга», говоришь смотрел?, – Анатолий подмигнул режиссеру.– А ты так и назови театр-«Кинг-Конг»! Плохой театр «Кинг-Конг»!

Режиссер поднял не понимающие глаза на Анатоля, затем медленно опустил голову вбок, так, что ухо его почти коснулось плеча. Огромная улыбка полумесяцем с поднятыми рогами, казалось, намного расширила его и без того широкое лицо.

Вобщем, апрель 1994 года можно смело назвать рождением Московского Плохого Театра «Кинг-Конг». В крупной газете вышла заметка, что группа актеров, не попавшая после окончания театральных училищ в московские театры, и не собиравшиеся менять профессию из-за неталантливости, и возглавляемые режиссером Р-ким, (так звали полноватого), решили, что если есть хорошие театры с хорошими актерами, то и они, актеры крайне низкого качества в праве иметь свой театр. Плохой театр. Плохой театр «Кинг-Конг».

Новорожденному театру было отдано городом здание старого небольшого кинотеатра в Хвостовском переулке с вместимостью 200 мест плюс малый зал на 50 мест, и всучен лист очень хорошей толстой бумаги, где темно-золотыми буквами были пожелания новому младенцу на театральной карте Москвы счастливого творческого пути, и дерзновенных высоких взлетов…

Начались кропотливые репетиции. Для первой постановки, не мудрствуя лукаво, написали инсценировку «Кинг-Конга». Режиссер Р-кий рвал и метал на прогонах. Кровавых прогонах.

Что ни говори, а премьера прогремела на всю Москву. Возле фасадика, на котором размашистыми безвкусными буквами было выведено МПТ (Московский Плохой Театр), толпилась театральная Москва. Всем было интересно узнать, что это за театр. Имена актеров и режиссера мало кому что говорили, и все почему-то думали, что прилагательное Плохой говорит о том, что это театр с обилием нецензурной брани, т.к. театром просто с нецензурщиной никого не удивишь уже, театр перенасыщенных жестких эротических сцен и с залитой кровью подмостками. Кто-то пустил слух, что на сцене будут резать коров и обезьян. Вобщем, всем было очень интересно…

Многие зрители ушли еще до антракта. Некоторые из оставшихся прикрывали руками глаза, чтобы не видеть то, творится на сцене. Некоторые откровенно смеялись над нелепостью, творившихся на подмостках.

Артист Н., игравший центральную роль Кинг-Конга, бегал в костюме и гриме обезьяны по сцене с огромной линзой в руках, и, чтобы показать, что он большой примат, смотрел через эту линзу в зал, и скалил зубы. Главная героиня наигрывала безбожно, и «кололась», в смысле, не могла подавить смех не по роли, глядя на Кинг-Конга. Массовка, изображавшая дикарей, была откровенна паршива. В конце с кулис опустились несколько игрушечных вертолетов, которые под фонограмму стали «стрелять» в Кинг-Конга. Артист Н, крайне вяло отмахивался от них, а затем зарычал и умер…

На поклонах с жидкими аплодисментами, когда оставшиеся зрители-стоики выходили из зала, на сцену выбежал возбужденный и подвыпивший режиссер Р-кий, который поздравил всех с рождением нового театра, и завопил, что в фойе всех оставшихся посетителей ждет «а-ля фуршет». Несколько человек, решив хоть чем-то скрасить потерянный навсегда вечер, подошли к столам. Но «а-ля фуршет» был под стать спектаклю. Было очень невкусно. Многие продукты были просрочены. Черствый хлеб. От колбас пахло нехорошо. Сыр был несвеж. Денатуратовую водку невозможно было пить…

Вобщем, цель была достигнута. Это был действительно очень плохой театр…

Театральная Москва гудела. Одни кричали, что театр надо непременно закрыть, причем чем быстрее, тем лучше. Другие откровенно зло смеялись, и говорили что-то о «диктатуре демократии». Третьи, большинство, откровенно и искренне недоумевали, как ТАКОЙ театр вообще могли открыть.

Но антиреклама сыграла свою роль. Роль ХОРОШЕЙ рекламы. В театр стали покупать билеты. Более того, у театра появились поклонники. Если их так можно назвать.

Было много маргинальных и гопотливых личностей, приходивших в театр поржать и воспринимавшие все происходящее как безумный стеб. Но были и странные люди, одетых более менее интеллигентно, и принявших театр близко к сердцу. «Мы простые люди, -говорили эти зрители, -Нам не понять изыски Любимова, гражданский пафос Ефремова, заумь Анатолия Васильева. Нам это чуждо. Когда наши знакомые с жаром обсуждают их опусы, мы зажимаемся, и чувствуем себя никчемностями и недалекими. Да, безусловно, мы плохие зрители. И поэтому именно в Плохом театре чувствуем себя наравне с актерами. Более того, мы чувствуем себя личностями! Настоящими личностями! Руки прочь от Московского Плохого Театра!».

Режиссер Р-кий сиял! «Мы нашли своего зрителя!, -вопил он на сборе труппы.– И должны ему соответствовать!».

Случился первый скандал. Артист К., довольно неплохо, в смысле довольно нехорошо игравший второстепенные роли, вступил в преступную связь с С., актрисой со стороны. Очень хорошей актрисой. Пагубное влияние сказалось очень быстро. Артист К. внезапно стал играть довольно сносно. В его игре исчезли наигрыш и фальшь. В голосе появилась теплота. В глазах – минимальный, но все-же смысл.

Был назначен экстренный сбор труппы.

«Что происходит?!», – грозно спросил артиста К. режиссер Р-кий.

Артист К., потупив глаза, сказал, что больше не хочет играть плохо, а хочет играть хорошо. И добавил, что сердцу не прикажешь.

«Какое сердце?!, -зарычал режиссер, – Пшел вон, предатель!».

Артист К. со слезами на глазах навсегда покинул этот зал. И режиссер Р-кий произнес речь, которую потом даже поместили в рамке в актерском фойе театра.

– Я допускаю, что кто-то из вас хочет играть хорошо.-Произнес задумчиво режиссер после паузы.– Может, даже больше, чем кто-то. Я не исключаю, что все хотят хорошо играть. И даже я хочу хорошо ставить! – Было видно, что режиссер говорит абсолютно искренне. Может, даже первый раз в жизни. Лицо его изменилось. Оно стало очень приятно.-Но, но…, – тут режиссер невероятным усилием воли переборол себя, и закончил, будто вняв подсказке из преисподней.– Но наше дело это Плохой Театр! Наша жизнь-это Плохой Театр! А настоящего Плохого Театра пока нет! Настоящий Плохой Театр мы пока только строим! Вперед к Плохому Театру! В нем наше будущее и будущее наших детей!!!

Артист К. через некоторое время снялся в популярном, но при этом хорошем фильме, и вошел в черный проклятый список театра под номером первым.

Артистам нравилось играть. Они чувствовали себя уютно и хорошо. Деньги им платили. В газетах писали. Художественных планок преодолевать не требовали. И, поэтому, многие артисты снизили к себе требования. Стали выпивать перед спектаклями, и играть спустя рукава. Режиссер Р-кий пребывал в ярости.

– Это что такое? Что вы себе позволяете?, – обрушился он на них.– Где ответственность?! Где следование линии театра!? Вы играете НИКАК! Поймите, не ПЛОХО, а НИКАК! Так любой с улицы сыграет! Ходить бревном по сцене и бормотать роль под нос! А вот отучится четыре года, да так, чтобы тебя не выгнали за профнепригодность! Потом поступить случайно в театр! Играть с чувством, отдавая самого себя, менять мокрую от пота рубашку в антракте, без сил упасть после закрытия занавеса! И при этом сыграть плохо! ОЧЕНЬ ПЛОХО! Да так, чтобы все вокруг хором закричали, тыча пальцами -БЕЗДАРЬ!!! Вот что надо!!!

Через некоторое время вышли очень плохие «Три сестры», и совершенно ужасная, отвратительная «Васса Железнова».

Можно было предъявить претензии чиновнику Анатолию, но не успели. В чиновника Анатолия наемный убийца «контрольных» аж три раза в голову сделал. А его приемник решил не закрывать театр, так как на фоне дел предыдущего начальника он смотрелся боле-менее неплохо.

Группа режиссеров других театров пришла в департамент с жестким требованием закрыть Плохой Театр как бросающий позорную тень не только на русское театральное искусство, но и на саму Россию. Но тут, как всегда, случилось непредсказуемое…

Один крупный столичный критик толи спьяну, толи в шутку, толи насолить другим, а может быть и на спор написал статью, где защищал Плохой Театр. Суть статьи заключалась в том, что по настоящему плохой театр критик называл тот театр, кто за хорошей игрой и постановкой скрывает и завуалирует мысли пошлые, тайную педерастию, смердяковщину и прочии упадки, и более того, если такой театр нравится зрителю, тем больше он отдаляет оного от Бога и неба, и, следовательно, так называемый и нравящийся многим «хороший» театр, ни что иное как театр плохой и дурной.

А Московский Плохой Театр хорош хотя бы тем, что туда можно водить студентов театральных вузов, чтобы показать как не надо играть. И что так называемый Плохой театр достойно выполняет свою миссию, заложенную в названии, так как в этом театре идут чрезвычайно плохие спектали. Хорошая и точная гармония формы и содержания. Плохой театр-плохие спектакли. Минус на минус дает плюс. Следовательно, Пхохой Театр-театр хороший.

Статья имела оглушительный резонанс, споры, и даже массовую драчку в Доме актера. Но от театра отстали.

К сожалению, этот факт придал режиссеру Р-кому огромный прилив сил и творческого вдохновения.

Точнее, анти-творческого.

Режиссер пригласил из провинции актера М.., которому даже близкие говорили: «Сёма, ну какой-же ты хреновый артист!»

С ним он поставил «Гамлета» Вильяма Шекспира.

«Гамлет» этот был абсолютное чудовище. Несъедобный, несмотрительный, и невменяемый. С нормальной точки зрения. Но поклонников у театра стало почему-то больше.

Кроме того, появились статьи, где говорилось, что Московский Плохой Театр «Кинг-Конг» хоть и плохой театр, но подкупающий своей искренностью и честностью. И что он «не лишен особого шарма и обаяния».

Режиссер Р-кий стал требовать, чтобы ему дали актерско-режиссерскую мастерскую в ГИТИСе, где режиссер Р-кий мог бы ковать своей могучим неталантом плохих актеров и режиссеров для своего театра.

Ужаснувшись его просьбе, режиссеру отказали.

Режиссер впал в ярость, и поставил свой культовый, а точнее антикультовый спектакль «Женитьба Фигаро». Это была вершина Плохого Театра. Самая глубокая его воронка. Марианская впадина… Все было настолько плохо до блевотины, что это очень сложно описать. Ко всему бонусом прилагался очень плохой несмешной капустник, где смеялись только на сцене. И смеялись крайне неестественно…

Трагия эта закончилась весьма трагично. Как, впрочем, и должна оканчиваться трагедия…

За несколько дней до премьеры спектакля по рассказам Шукшина, на который Р-кий возлагал особые надежды, в театре была потеря в лице не то что плохого, но боле-мене фигового артиста Ф., перепившегося плохого коньяка и умершего от упоя.

Настал день премьеры. Актеры, недавно приехавшие с похорон, молча готовились. Плохие гримеры накладывали на их лица плохой грим…

Начался спектакль, и тут… актер, убитый потерей товарища очень искренне, с болью в голосе подал реплику. Очень хорошо подал. Человечно. Другой актер странно, долго посмотрел на партнера, и ответил. Естественно. Без жима ответил. Хорошо ответил. И другие стали хорошо отвечать! И спектакль ожил! И спектакль пошел хорошо! Живо, честно, здорово азартно! ХОРОШО ПОШЕЛ!!!!!

Впервые в Московском Плохом Театре состоялась овация! Честная, искренняя, добрая!

Актеры плакали… Впервые в своей жизни они играли хорошо…

Режиссер Р-кий на поклоны не вышел. Он медленно спустился к служебному входу, слушая по трансляции рукоплескания и крики «Браво!», бледнея все больше и больше, открыл дверь, и ушел в ночь на дрожащих, еле слушающихся ногах.

Не пришел он и на следующий день. И на следующий тоже…

Когда вскрыли дверь его квартиры, режиссер Р-кий лежал мертвый на ковре с выпученными глазами и с бордовым, апоплексического цвета лицом… Дело всей его жизни провалилось…

В департаменте думали, что дальше делать с театром. Хотели разогнать, сначала, так как актеры не повторили свой подвиг премьерного спектакля по Шукшину, и последующие спектакли играли также, как и раньше, очень плохо…

За то небольшое время, что Плохой театр существовал, он послужил очень даже большим примером. Глядя на него, плохие музыканты организовали что-то типа профсоюза. Затем подняли головы плохие спортсмены. Плохие математики. Плохие электрики и эклектики. Плохие живописцы и плохие картографы. Говорят, были даже плохие библиотекари.

И вот с одной из таких мини-организаций и решили объединить Московский Плохой Театр «Кинг-Конг». А именно с Плохими Цирковыми…

Не всегда соединения это хорошо. Тем более, когда одни – против. Принудительные браки редко бывают счастливыми… Но Плохой театр никто и спрашивать не стал…

Небольшое здание в Хвостовском наводнили бездарные воздушные акробаты, вечно падающие с трапеции на сетку, несмешные клоуны, дурные дрессировщики с несчастными пуделями, и пошлым конферансье. Та атмосфера Плохого Театра, которую так тщательно вскармливали актеры с Р-ким, улетучилась навсегда… Плохой Цирк сожрал Плохой Театр… А потом сожрали и Плохой Цирк. Но это уже другая, не менее интересная и трагическая история…

ПЕРВАЯ ЧИТКА

Уже подходя в сумерках к театру, и глядя на ярко-горящие окна репетиционной аудитории, Серёжа ликовал. Сразу входить не стал. Отошёл в тень арки, и там некоторое время стоял, отдаваясь сладостному чувству ожидания. Увидел актёра из их театра, идущего туда же, куда и он сам. Но Сережа не окликнул актёра. Ему хотелось побыть один на один со своим чувством. Не отрывая глаз от горящих окон, Серёжа через некоторое время сделал первый шаг в сторону служебного входа…

В репетиционной было шумливо, шуточно, и жарко от февральских труб и приподнятого настроения. Серёжа стоял возле входа, улыбался, и даже не знал, что ему делать. Он чувствовал себя Наташей Ростовой на первом балу. С той только разницей, что у него сегодня была первая читка…

Восемь месяцев назад, в июне прошлого года, его, Серёжу, и двоих его приятелей с институтской скамьи, после показа их курса руководству театра попросили зайти в кабинет художественного руководителя. Остальным сказали спасибо. Серёжа потом ещё долго утешал в фойе свою рыдающую партнёршу по отрывку из «Доходного места», которую не взяли.

Сбора труппы в сентябре как такового не было. Был сумбур в связи со срочным вводом на роль Николки в «Белой гвардии». Худрук Алина Петровна, нервная женщина с крашенными хной волосами заявила, что больше не хочет работать с «равнодушными, погрязшими в цинизме и разврате жеребцами», как она назвала более опытных актёров, и назначила на роль Николки Серёжу. И Серёжа удивил всех. Хотя бы тем, что за неделю научился играть на гитаре, а точнее брать три аккорда и баре. Пожилому актёру Сугробову, когда тот пытался показать Серёже, как правильно ходить на костылях, тихо и с большим почтением сказал:– «Вон из моей роли!». Серёжу зауважали. Спектакль прошёл хорошо. Все говорили, что артист, игравший Николку до него, и перешедший летом в один крупный московский театр, Серёже в подмётки не годится, Алина Петровна сказала, что Серёжа второй Родион Нахапетов, а артист Сугробов, игравший Мышлаевского, облобызал его трёхкратно, поколов щетиной, и сказал, что с Серёжи бутылка. Однокурсники, которых также ввели в спектакль, (правда, на роль юнкеров), жали руки, и говорили, что «Серёга, ты красавчик!». Серёже подумал, что они, наверное, завидуют, и ему стало за них неудобно.

Через некоторое время Серёжу ввели на роль Принца Вишенки в «Чипполлино», и на Петю Трофимова в «Вишнёвый сад». (Внутри себя не без удовольствия Серёжа отметил, что критики назовут этот его творческий период « вишнёвым»). Алина Петровна появлялась не часто. Она резко приезжала, делала сборы труппы, говорила о грандиозных планах, гневно ругала за разврат и равнодушие, и снова куда-то уезжала. И что самое неприятное для Серёжи, она уже не выделяла его, и не ставила в пример, как раньше, и поэтому Серёже казалось, что Алина Петровна ругает его наравне со всем. (А может, так оно и было). Серёжа очень переживал, и понемногу отдалился от ребят своего поколения… Но вот! На доске указов была вывешена бумажка, где были напечатаны фамилии тех, кто вызывается на читку пьесы, которую будет читать сам драматург (!). Вызваны были далеко не все. Но среди фамилий, кто был приглашен, была и Серёжина…

И вот, Серёжа стоял в дверях, и мило улыбаясь, смотрел на собравшихся. Вот артист Машанин, весельчак лет тридцати, размахивая руками во все стороны, как-будто изображая толи крылья мельницы, толи сбитый бомбардировщик, и кружась вокруг своей оси, смеясь повторял: «И я вот так вот перед камерой! Аки пропе-е-елер! Аки пропе-е-еллер!!! Вот так вот! А меня снимают! Снимают!». Его слушали героиня Ира Лавковская и симпатичная миниатюрная травести Галя Шварц, и тоже смеялись, а Галя Шварц даже быстро-быстро похлопала в ладоши. Когда Серёжа только-только пришёл в театр, и первый раз увидел Галю, ему почему-то показалось, что они с Галей, возможно, станут мужем и женой. Что будут жить на гастролях в отдельном номере, как и положено супругам, ходить за ручку, и по ночам дома на кухне – кропотливо работать над ролями, и Галя-жена будет делать Серёже серьёзные замечания, а он, Сережа, начнёт их безукоризненно выполнять. Потом он узнал, что Галя старше его на 9 лет, имеет двоих детей и мужа-полицейского крупного полёта. Он его даже видел на банкете по случаю Старого Нового Года: здоровый мордатый мент с телячьими глазами. С такой фактурой даже в сериалах играют исключительно здоровых мордатых ментов с телячьими глазами. Сложно представить в другой роли. Муж – мент сидел на банкете в углу, покорно по приказу своей маленькой супруги – начальницы ничего не ел и молчал. Он даже не пил. Мечты о женитьбе, понятно дело, испарились. Умерли моментальной безболезненной смертью.

Вот худой долговязый, похожий на выпь, божий человек и актёр Вонифатий. По паспорту Генрих Яковлевич Матушкин, который, несколько не так давно воцерковился, и, крестившись, в крещении выбрал себе, как он сам говорил, «истинно православное имя Вонифатий», что означает Благотворец, и просил обращаться к нему именно так. Серёже нравилось, как Вонифатий, когда у него не выходило что-то по роли, осенял себя широким крестным знамением, и с улыбкой говорил: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Так нравилось, что он сам несколько раз, оставшись один, аккуратно крестил себя и приговаривал: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Зажмуривал глаза и с благоговением принимал сладость, которая возникала в нем после этих слов. Еще Сережа от Вонифатия принял манеру крестить миску перед принятием пищи. Но не в театре, а дома, после чего мать его с восторгом сказала соседке, что сын ее пришел к вере. Вонифатий тяготился своей грешной жизнью в грешной профессии. Однако роли свои никому не отдавал, и из театра уходить не собирался. Про особо тягостную роль священника-инквизитора в спектакле про Жанну Д"Арк говорил, что «это ничего, католиков можно». Еще Вонифатий мечтал втайне, (но это все знали), о роли Алеши Карамазова. А когда станет пожилым- о роли старца Зосимы.

Вот Игорь Алексеич. Гражданский муж худрука Алины Петровны. Но в театре об этом не принято говорить. И правильно. Работа одно – семья другое. Тем более в театре. Перешагнул его порог – всё, забудь о семье. Ты актёр, и семья твоя – труппа. Где художественный руководитель – гражданская жена Игоря Алексеича. Вот такая у Игоря Алексеича заморочка – судьба. Игорь Алексеич сидит чуть отдельно от всех, сбоку. Или рядом с ним просто никто не садится? Непонятно, вобщем… Как сказали бы в 19 веке про Игоря Алексеича – трагик. Очень хорошо играет Лопахина, Гая Кассия, какого-то бомжа в современной пьесе, который, разуверившись в людях, бросается под трамвай… Говорят, что раньше Игорь Алексеич был замечательным острохарактерным артистом, очень веселым человеком, и блестяще писал капустники. Но когда Алину Петровну назначили худруком, и Игорь Алексеич после краткосрочного романа стал с ней жить, то он был лишен многого прошлого. В том числе и прошлого амплуа. Алина Петровна жестко сказала, что» всё это смехачество и мордокривляние извратит его глубокую трагическую внутреннюю сущность», и, более того, что так как он её муж, то должен соответствовать ей. И стал Игорь Алексеич трагиком, и стал играть трагические роли. И неплохо стал играть. Ровно. Без сбоев. Трагично даже местами, как впрочем, и положено трагику. Приятели Серёжи говорили, что в игре Игоря Алексеича не хватает «изюму», и он однообразен, но Серёжу почему-то после этих слов отдалило от них еще больше. Приятелей, кстати, или уже бывших приятелей, на читку не вызвали. Молодёжи вообще почти не было, и это почему-то обрадовало Серёжу, внесло в него какой-то лёгкий ветерок облегчения.

Вот пожилой артист Сугробов, запрокинув голову на спинку стула, похрапывает с открытым ртом. Опять, очевидно, накануне дал лишку. А вот замечательная Наталья Тимофеевна, 93-летняя актриса, до сих пор выходящая на театральные подмостки. Однокурсница одной знаменитой примы советского кино, имя которой Сережа подзапамятовал. «Великая старуха», как называют Наталью Тимофеевну в театре. Сейчас эта великая старуха сидела, крепко сжимая желтоватыми куриными пальцами ручку костыля, вертела седой головой на тоненькой шее, и быстро протыкала всех, словно штыком, недовольным взглядом своих маленьких безцветных глазьев. Наталья Тимофеевнеа, надо сказать, была недовольна практическим всем, что её окружало. Ей не нравилась роскошь. Ей не нравилась бедность. Средний класс она находила неинтересным. Ей не нравилось, когда в театре плохо кормили. И ей не нравилось, когда кормили хорошо, так как ей казалось, что кормили хорошо исключительно в постные дни, а это грех. Ей не нравилось когда играли плохо. Правильно конечно, кому же это нравится?! Но ей не нравилось, когда играли очень хорошо, потому что актёр или актриса, играющие очень хорошо, по её мнению, могут возгордиться, попросить прибавки к зарплате, стать жертвой тщеславия, впасть в блуд, и из-за этого провалиться в геену огненную. Поэтому, по мнению Натальи Тимофеевны, играть хорошо было не полезно совсем. Вобщем, многое ей казалось неполезным, и многое не нравилось. Но в театре Наталью Тимофеевну ценили за хлёстский, острый крайне оригинальный юмор на грани. Например, когда ей первый раз представили Серёжу как нового артиста, она криво улыбнулась, и тут-же сказала: " Ишь, какой молодой! Как июньский картофель! У тебя, паскуда, небось эрекция хорошая?!, -тут Наталья Петровна легонько ткнула Серёжу костылем в пах.-Но не бойся, это пройдет! Не скоро, но пройдет!», -и Наталья Тимофеевна загоготала во весь свой темный рот. И все вокруг грохнули от хохота! И сам Серёжа вслед за всеми засмеялся от души! Еще бы, сама Наталья Тимофеевна, легенда, одарила его своей оригинальной шуткой! Он потом с восторгом рассказывал её на всех семейных торжествах и на посиделках. Смеялись намного меньше, но Серёжа понимал, что семейные все – же люди не театральные, простые, многого не понимают, а главное -не чувствуют. А ещё Наталья Тимофеевна вот уже более сорока лет бесподобно играла страшную Ведьму-Колдунью в детском утреннике «Карлик-Нос». У неё даже правительственная грамота была, где говорилось, что она воспитала своим творчеством не одно поколение юных зрителей.

Вот общажных несколько человек во главе с белорусом Женей. Сидят в углу, присматриваются. Между собой что-то тихо переговариваются. На массовку, наверное, вызвали, робко подумал Сережа.

Вот толстенький смешной актёр Вася Лисицын с быстрой подвижной мимикой, напоминающий мелкого грызуна. И с жестким юмором. И еще очень нервный человек. Даже в больнице с нервами лежал. А вот рядом с ним сидит, задумавшись, Артём Виталич Погодин. Бывший герой. Вдовец с тремя детьми и грустными глазами. Вот актёр Гриша Макашин. Впрочем, уже упомянутый. Он всё также размахивает руками словно крыльями мельницы, или изображая пикирующий бомбардировщик, вертится вокруг своей оси, в очередной раз смеётся, и кому-то рассказывает:" Меня снимают, а я вот так вот! Вот так! Аки пропеллер! Аки пропеллер!!!»