– А потому, как доброго от него пока я ничего не видал на своём веку. Горняки спины гнут на господ годами, а люди иные, кто до золота больно податлив, меж собой, когда и хуже зверя становятся. Зависть и жадность имя руководит, вот порой и кладут друг дружку до смерти.

– Ну, как же, Климент, золото это ж деньги, а деньги когда есть, то сила в тебе и власть над всеми, к тому ж завсегда разодет и в сытости, – возразил Упырь.

– Ай, по мне так эти жёлтые камушки что есть, что нет, чем дальше от них, тем душа покойней.

– Так-то оно так, но куда ж от золотья этого денешься, коль оно на этой земле повсюду, а его имея, жизнь можно красивую устроить.

– Ни к чему мне роскошь, вот есть где проживать, платят копейку какую, да харчами и одежонкой снабжают, вот и ладно, а золото – это пустое, так что балакать, только язык мозолить.

Дальше ели молча. С удовольствием каждый ублажал свою утробу и по-своему размышлял об отношении Климента к золоту, не понимая его безразличных и бесхитростных отношений к такому богатству.

Насытились плотно, всех потянуло ко сну, хотелось прямо сейчас вытянуться и ощутить каждую мышцу в покое и томлении. Но Упырь этому был противник. Он знал: расслабляться в пути непозволительно. Хоть на многие вёрсты ни души, а осторожность в таком деле не помеха.

– Мужики, спать поочерёдно. Все на боковую, а мы с Рябым дальше вздремнём.

– А чегой-то сразу не все? Места всем хватит, – удивился Климент.

– Нет, дед, мы тут уж сами разберёмся, ты только не подселяй моих орлов к отдыхающим старателям, не тревожь их, – ответил Упырь и слегка похлопал Климента по плечу.

– А что ж их тревожить-то, две зимовушки вона стоят свободные, – ответил Климент и пошёл показать, где разместиться гостям.

Минуты не прошло, а утомлённые и разморённые отменным завтраком, пятеро путников уже крепко спали в блаженстве от нахлынувшей хмельной сытости и свободы.

– Рябой, надо бы Климента в лесок направить, пусть грибков поищет, – хитро сощурившись, произнёс Упырь.

Рябой и Упырь за многие годы научились понимать друг дружку одними взглядами, жестами. Жили во взаимодоверии, во всём могли положиться в любой ситуации, чтоб не случилось. Конечно, бывали меж ними распри, но все они сглаживались какими-либо общими интересами.

– Понял, это мы мигом оформим, – Рябой вышел из-за стола и подошёл к деду. – Климент, ты побродил бы по лесу, собрал грибов в достаток, проснутся мужички, а мы уж и грибочков к столу нажарим, хороша б была закуска под спирт. Как оно?

– Это можно, грибов ноне полно. Схожу, чего ж не сходить-то, вот только туесок прихвачу.

Климент взял под навесом плетённую из берёзовой коры корзину и неспешно направился в лес. Дед скрылся из виду, и Рябой подсел к Упырю за стол для разговора.

– Значит, так: входим тихо в избушку и этих спящих копачей в момент на перо, только без шуму. Финка при тебе? – спросил Рябой.

– Куда ж она денется, всегда при мне.

– Ну и славно, пошли, пока дед меж деревьями кружит.

Тихонько приоткрыв дверь избушки, Упырь всмотрелся в спящих мужиков. Средних лет, оба худосочные и обросшие, спали одевшие, портянки и сапоги со стойким запахом пота лежали подле нар. Судя по виду, сон у обоих был крепким, один даже изрядно храпел, второй же его храп и не слышал.

– Умаялись, видать, копачи, – прошептал Упырь и вошёл в зимовье. Рябой вслед за ним и тихо прикрыл дверь. – Ты, Рябой, бери этого, а я что с виду покрепче будет, только мигом и наверняк.

Оба бесшумно склонились над спящими, достали из голенищ ножи и резкими движениями, словно по команде, привели свой план в исполнение. При этом чтоб не вырвались случайные крики, Упырь и Рябой прикрыли крепко ладонями рты жертвам. А те уж только и успели чуть простонать, и всё стихло.

Упырь схватил котомку, что лежала под изголовьем убитого, и вывалил её содержимое на пол. Среди тряпья глухо ударился увесистый мешочек.

– Вот оно, Рябой, вот оно! Смотри у своего, наверняк и там должно быть золотишко.

К сожалению, в мешке второго убитого золота не оказалось.

– Значит, это у них общаг, у одного хоронился, – заключил Упырь. – Ладно, на первой и этого хватит, – Упырь подбросил в руки Рябому мешочек. – Держи да уговор: это доля только наша, так что спрячь к себе ближе, и ни звуку мужикам.

Вещи, вываленные из мешков, спешно сложили обратно.

– Рябой, быстро стаскиваем копачей с мешками к озеру. В лодку грузим обоих со шмотками, по камню кажному и пущай дно мерют.

Упырь выгреб одним веслом на середину озера. Перегруженная посудина держалась на воде неуверенно, норовила перевернуться, отчего Упырь и Рябой двигались осторожно, не суетились, подсказывали друг дружке, как ловчее управиться. Вместе: один – за плечи, другой – за ноги; сначала одного, за ним второго, перевалили бездыханные тела через борт. Трупы быстро исчезали в тёмной глубокой воде, оставляя на поверхности озера воздушные пузыри, которые поднимались из глубины, но они тут же исчезали, а через минуту-две содеянное и вовсе не стало подавать каких-либо признаков.

– Гребём к берегу, надо в зимовушке порядок навести.

Лодка уткнулась в берег и вновь испечённые обладатели золота, принадлежавшего несколькими минутами назад копачам-старателям, вошли в зимовье, где свершили своё злодеяние.

Проверили: ничего ли не осталось, что напоминало бы об исчезнувших людях.

– Вроде порядок, – оценил Упырь.

– Что деду-то скажем?

– Что скажем? А то и скажем, мол, пока ходил ты, дед, твои старатели что-то скоро собрались и подались со своими котомками.

– Ну, вроде как складно, – согласился Рябой.

Вернулся Климент.

Упырь и Рябой сидели за столом и чай пили.

Без торопливости с чуть заметной одышкой старик подошёл и на стол поставил корзину полную грибов.

– Примайте заказ, свежие грибочки, как роса.

– Ну, ты, дед, молодец, прямо, как серпом накосил.

– Я ж сказывал: грибов ноне полно, что ж не косить-то, коль есть они. Бывает ночами и прохладно ужо, однако грибочки-то нет-нет, да лезут.

– Климент, а твои двое постояльцев что-то так резво встали, собрались и пошли со своими котомками, странные какие-то. Я вразумлял их: хоть с дедом-то попрощевайтесь, да нет, говорят, спешим больно, – стараясь выразить безразличие, сказал Упырь.

– Чужих людей увидали, вот и шугаются, – особо не обращая внимания на новость, ответил Климент. За столь многие лета он здесь насмотрелся разного люду, а посему внезапный уход копачей не стал ему в диковину.

– Попотел чуток, сполоснусь водицей у бережка, а уж вслед за тем и грибки почистим, – промолвил Климент и направился к озеру.

Старик сложенными ладонями горстями хватал воду и заносил её то за шею, то бросал на грудь, отчего вода растекалась по всей спине и груди, придавая свежесть и бодрость телу, кряхтел от удовольствия.

– Вы там можа баньку желаете, то затопляйте! – крикнул с берега Климент. – В печке всё готово, только спичку сунь.

– А что, Рябой, ты ж хотел напариться.

– У-у, как можно пропустить такое, сей момент! – воскликнул Рябой и направился в сторону бани, при этом вытащил из кармана штанов коробок со спичками, поднёс его к уху и потряс.

Климент, обтирая тело тряпкой, служившей ему полотенцем, прошёлся до лодки.

«Что-то вроде не так, почто лодка-то не в том месте приткнута? Я ж её давеча не тут причаливал, как сместилась-то? Знать эти двое её трогали…» – недоумевал он.

Климент по своим годам был прозорлив, заметил перемену сразу, поскольку постоянство его вещей было здесь нарушено. Заглянул в лодку, на дне вдруг обнаружил небольшое бордовое пятно, свежее.

Климент смахнул пальцем пятно. «Кровь! Отколь?» Нехорошее предчувствие охватило старика: «Что-то тут недоброе, да и на песке следы больно странные. Отколь кровь?.. Не иначе убили! Точно убили бедолаг и утопили в озере. Злыдни! Как таких извергов земля держит? Ни Бога, ни людей не боятся! Ведь грех-то какой! Да как же такое можно-то?..»

И повидал, и наслышан был Климент о множестве случаев с убийствами старателей, особо копачей-одиночек, разборок меж людьми разными на почве золота, а потому и вкрались мысли Клименту: «Значит, солгали мне, что копачи покинули зимовье. Утопили они их, ведь утопили горемык этих. А сидят же за столом и чай пьют вприкуску с грехами. Это надо же изверги какие, да ещё и виду не дают. Сколько ж из-за золота этого народу в этой тайге головы сложили? Золото, золото, одно на уме у таких иродов только золото. Будь он неладен этот золотой металл, какой ж он благородный, коль по такой жизни презренным видится. Что ж делать-то? Что?.. Нет, так оставлять нельзя, надо сей народ будить, да сказывать: нехорошие эти двое, это ж убийцы, нелюди…»

Климент вернулся с озера и сразу направился к избушке, в которой спали гости.

– Э-э, ты куда, дед, постой, мужиков разбудишь! – окликнул Упырь Климента.

– Так это, надо их до бани будить, пусть с дороги-то выпарятся.

– Успеют, не тревожься, ты лучше грибки почисти, вот это дело.

Климент нехотя отошёл от избушки, руки, словно некуда было деть. То он их засовывал в карманы широких штанин, то вынимал оттуда, потирал ладони, то совал снова в карманы, нервничал.

Упырь своим намётанным глазом понял – дед что-то заподозрил, как-то по-особому суетится и взгляд не такой, как давеча. «Неужели на берегу или в лодке что приметил? Вот старый сыч. Что ж делать-то с ним? А что делать, вслед за этими старателями отправить и всё! Чтоб и бояре мои спящие ничего не видели и не ведали. Кто кинется этих копачей-одиночек искать, коли они сами по себе, а содержатель, ну мало ли, пошёл в лес, на медведя напоролся, задрал деда…»

– Рябой, подь сюда.

– Чего там? – Рябой подошёл и присел к столу, бросил взгляд на Климента, и от него тоже не скрылась перемена старика, стоявшего у чурки с топором и косо смотревшего в их сторону, при этом он о чём-то недовольно бурчал. – Печурка, словно паровоз гудит, ух и жару даёт!

– Погодь ты с этой баней. Секу я, дед, видать, прознал, и прознал верняк, выход один… – нервно прошипел Упырь.

– Что тут гадать, вслед за этими, тюк – и туда, – Рябой кивнул в сторону озера.

– Вот и я про то толкую, пока наши конюхи дрыхнут.

Климент не мог предположить, что эти двое преступников сейчас подойдут к нему, бесцеремонно и неожиданно ударят его обухом топора по голове. Но это произошло хладнокровно и безжалостно.

Тело Климента друзья с лодки скинули в Гераськино. Старик ушёл на дно озера, у которого жил он долгие годы, в котором ловил рыбу, брал воду, и вот в последний раз, буквально минут несколько назад, из этого озера Климент плескал на себя её чистоту и живительную свежесть. За что покинул грешную землю, ушёл из жизни добрый души человек? За чувства, которые не смог скрыть, осмысливая преступное нутро злых людей, или за презренный металл, что обрели убийцы, столь гостеприимно принятые им?

На этот раз Упырь и Климент все следы замели с особой тщательностью. Утопили даже часть верхней одежды Климента и его ружьишко, что висело в зимовье, дабы основательно подтвердить надуманную ими легенду перед подельниками об отсутствии содержателя зимовья и старателей.

– Кажись, всё чисто, – Рябой окинул взглядом территорию заимки: нет ли чего подозрительного, и направился к озеру очистить песком и отмыть свою финку. – А ведь банька-то уж совсем готова, не остыла бы.

– Ну, раз каменка нагрета, то в саму пору и грехи смыть, – ответил Упырь, при этом обеими руками хлопнул себя по груди. – Только париться поочерёдно, хоть и глушь, а всё ж не ровен час, кто и проезжать может, глядеть в оба надобно.

– А может, пора будить мужиков? Вот и пусть догляд делают.

– Рано, баню вдвоём скоро справим, вот и разбудим. Ты нашу заначку-то, как надо определил?

– А то! В мешок на само дно, да закрутил куском тряпки натуго. Скажу тебе, Упырь, фунта на два, два с половиной тянет.

– Смотри, глаз не спускай, и чтоб никто из них не прозрел, этот куш наш.

Парились Упырь и Рябой спешно, но хлестались вениками, не жалея себя, уж особо тело просило. Воды хватало – озеро рядом, таскай, не ленись.

– Всё, хватит, Рябой, заканчиваем, время поджимает, давай-ка буди господ наших.

Пестриков, Проха, Клин и два брата, Гришка и Лёшка, отойдя ото сна, вышли наружу из зимовья. Кто потягивался, кто приседал кряхтя.

– Хватит, господа, дрыхать, чай сгоняем и айда, – тоном, не принимающим возражений, бросил Упырь.

– А может баньку, а? – взмолился Пестриков.

– Какая банька, канать отсюда надо, нагрянет кто, вот и будешь ты с голым задом на коне скакать, – отрезал Упырь.

– А где дед-то?

– Да окромя нас здесь никого нет, всех вы проспали, – безразличным тоном ответил Упырь.

– Куда ж подевались? – удивился Пестриков.

– Дед взял ружьё, ушёл в лес, можа, дичь, можа, зайца, сказал, добуду; старатели же пробудились, даже чай не хлебавши, подались отсель, – невозмутимо пояснил Упырь. – Да и каково нам до них, своих забот выше горловины.

– И то верно, что про ни них думу думать, трогать надо, – согласился Пестриков, но тут же встревожился: – Только б копачи не взболтнули кому про нас.

– Не взболтнут, мы с Рябым прямо в лоб так и пригрозили имя: если узнает кто про нас, животы вам порвём, да кишки вокруг шеи обмотаем. Так оба сразу открестились: свят, свят, никого не видели, сохрани нас Господь.

После Гераськино пятеро всадников, выспавшиеся и сытые, ехали на своих лошадях бодро, иногда меж собой переговаривались. Чего не скажешь про Упыря и Рябого. Их обоих клонило ко сну, и они то одновременно, то попеременно клонили головы, но тут же встряхивались, отгоняя дремоту.

– Терпи, Рябой, отдых наш с тобой впереди, дойдём до ближайшего пристанища и храпнём достойно.

– И так еду, сам с собой куражусь, а очи всё одно сами по себе закрываются.

– А ты про меж ресниц палочки вставь, вот и не будут закрываться, – рассмеялся ехавший впереди Рябого Клин.

Все расхохотались.

– Чего ржёте, как кони! Меньше языками чешите, больше поодаль зырьте, говорок-то далеко по тайге разносится, соображайте, – оборвал Упырь.

Все примолкли. На самом деле, почто расслабляться-то, не время.

Дальше ехали долго, почти молча. Редкий случай лишь перекидывались словом, фразой по делу, особо, когда в обход проезжали прииски Ивановский и Серафимовский, располагавшиеся в долине речки Вача. Сюда наведаться не думали, все надежды устремляли на иные прииски, богатые.

Продвигались лесом, сторонились таёжной дороги, чтоб не встретился кто. Вскоре перешли вброд речку Угахан. Решили переночевать, а с утра пораньше двинуть дальше. К счастью, в урочище обнаружили пустое зимовье. Было заметно – в этом глухом месте его навещали давно.

– По всей вероятности, охотничья избушка зимой используется, когда пушнину заготовляют и дикое мясо, – предположил Пестриков.

– На дворе не зима, вряд ли кто сюда в этакую глухомань забредёт, а значит, заваливаемся, – решил Упырь.

Однако хозяин таёжной избушки был рядом. Местный охотник Егор Тарасов, ещё издали почуяв приближение группы людей, насторожился и, укрывшись в зарослях, наблюдал за приближением незнакомцев.

«Что ж за ездовые? Почему свернули с дороги и направили коней в глушь? Ведь дорогой можно успеть к полуночи достичь ближайшего прииска. Знать, хоронятся от кого-то…» – рассуждал охотник.

И надо б было Егору Тарасову уносить отсюда свои ноги, да кто знал, что судьба сведёт его с недобрыми людишками.

Егор, поправив на плече дробовик, вышел из укрытия и приблизился к группе всадников.

– Здравствуйте, будем! – громко выразил он своё приветствие.

Все вздрогнули, услышав за спинами чужой и неожиданный голос. Обернулись и увидели незнакомца.

– Фу ты, дьявол, словно с небес свалился, – первым опомнился Упырь. – Будем здоровыми. А ты кто есть?

– Охотник я. Ноне дошёл путики поправить да избушку кое-где подшаманить. Звать Егором, а проживаю в посёлке прииска Мининского, это выше по руслу. Семьи нет, так что где б ни оказался, весь тут – живу сам по себе.

– И золото, поди, моешь? – спросил Рябой.

– Нет, этаким ремеслом не занимаюсь, больно хлопотное дело. Наработался на прииске ужо, будь он неладен. Охотой живу. Что добуду, торгую, на хлебушек хватает, и слава богу.

– Прииск богатый? – сощурив глаза, осведомился Упырь.

– Не особо, но золото в породе есть, моют мало-помалу. Заработки вот только скудные и работа день ото дня не легче.

– Знамо нам порядки приисковые, – махнул рукой Рябой. – Вот они где, – Рябой провёл по горлу у подбородка.

– Стало быть, сбежали.

– Сбёгли, мать их ети. Хотим на дальних приисках счастье изведать, – встрял Клин.

– Оно нигде не лучше, всё едино, – вздохнул Егор, не особо поверив в искренность путников. «Явно намерения иные, явно…»

– Хватит, мужики, лясы точить, скоро стемнеет, – оборвал Упырь разговор.

Прежде чем заняться промыслом зверя и пушнины, Егор несколько лет отработал на прииске. Горняцкий труд отчасти здоровье подкосил – труд тяжкий и изнурительный, непомерный на выработку, низкая оплата и надуманные штрафы вынудили бросить работу. Уволили власти, не выплатив ни копейки, чему он и не удивился. Решил так: семьи нет, а прокормить самого себя и так сможет. А то ведь ненароком на шахте и земле ранее времени предаться можно. Сколько же на его глазах рабочих ушли в мир иной, и никто об них не пёкся, и вспоминать не хочет. Вот и занялся делом, которому когда-то отец учил – ставить силки, капканы, скрадывать зверя, шкуры выделывать.

Нехорошее предчувствие прильнуло к Егору – не к душе виделся ему вид забредших, как-то настороженно смотрели и внутреннее недовольство у каждого на лице выказывалось. «Уж не беглые ли? Двое молодых-то с тюремными одежонками, остальные вроде как иные. Прямо и не сказать, будто из разного стада. Ладно, посмотрим чего сказывать ещё будут, может, и напраслину на них гоню».

– Чего напрягся? – Упырь хлопнул по плечу Егора. – Изба нам твоя приглянулась, вот и решили отночевать. Иль против, не пустишь?

– Гостям всегда рад. Откуда едете и до которых приисков путь держите?

– Ох, Егор, долго рассказывать. Давай с дороги лучше уважь нас, дай расположиться, унять усталь, от седла зад так надрал, словно кто наждаком по нему прошёлся.

– Такое только с непривычки, видать, не часто с лошадьми управляешься.

– Не часто, нужда заставила, – согласился Упырь.

– Особо угостить-то вас нечем. Окромя сухарей и чуток мяса вяленого, нет более ничего. В сей день пред вами сам тут объявился. Кто знал, что в такое время и в глуши людей повстречаю. Но чаю сейчас сообразим. Этого у меня в запасе завсегда имеется.

– Ну а мы к чайку и поесть чего достанем, вот и отужинаем.

Егор взялся разводить огонь в печурке избушки. Упырь с подельниками остались на улице. Нужно было разобраться с лошадьми – снять с них свои нехитрые пожитки, ослабить подпруги.

Упырь прошептал:

– Братва, нам таков свидетель ни к чему. Не хотелось, но избавляться от него придётся.

– Согласен, спозаранку дороги наши разойдутся, и может сигануть с докладом, к кому следует, – поддержал Рябой.

– Дела-а. И как же с ним, сейчас иль ночью? – выдавил из себя Пестриков, осознавая опасность оставить охотника живым, боясь его намерений, если у него возникнут какие сомнения относительно непрошеных гостей. «И тогда на карту ляжет туз пик», – подытожил про себя Пестриков, а вслух еле слышно промолвил:

– Уложить надо его кому-то, иначе…

«Верно балакаешь, но предлагать одно, а у самого кишка тонка – чужими руками норовишь. Душонка-ка у тебя, Рома, видать, скверней, чем представлялась. Видал, как за свою шкуру поднялся», – подумал Упырь.

Проха, Клин и братья молчали, но внутренне соглашались с высказываниями Упыря, Рябого и Пестрикова. Подвергать себя риску никому не хотелось.

Егор вышел из зимовья, в руке держал закоптелый котелок.

– Тут недалече ключик есть, пойду, воды наберу.

– Пошли вместе, компанию составлю, лицо всполосну, – предложил Упырь.

Упырь с Егором скрылись за кустами и деревьями, остальные же проводили их взглядом, зная, что с ключа вернётся только один из них – Упырь. На душе было скверно, но что поделаешь, коль каждый думал за себя.

Упырь вернулся через несколько минут. В руке нёс котелок с водой, в глаза никому не смотрел. Хмуро скомандовал:

– Перекур окончен, давай осваиваемся.

В зимовье тесно, а убранство и того бедное: маленький дощатый столик, пара широких деревянных нар, застеленных старыми и потёртыми оленьими шкурами, махонькая печурка, оконце перетянуто мочевым пузырём какого-то животного.

– Мала, но хороша изба, всё не на улице, – выразил своё мнение Проха, а сам размышлял: каким же образом Упырь убил охотника, ножом или задушил? Об этом, наверное, думали и остальные, но молчали, а только искоса порой поглядывали на Упыря, удивляясь его хладнокровию.

Привязали лошадей, нарвали свежей травы и бросили на корм. Вещи снесли в зимовье.

На вечернем застолье появились хлеб, сало, лук и фляжка с алкоголем.

Упырь налил всем в кружки спирту.

– Чистый аль разведём? – спросил он.

– За удачу можно и чистый, – за всех ответил Рябой.

– Тагды за фарт! – произнёс короткий тост Упырь.

Выпили. Кто потянулся сразу за хлебом и поднёс к носу, втягивая в себя его запах, кто, прежде чем закусить, занюхивали рукавом и при этом от удовольствия кряхтели. Про хозяина избушки никто ни разу не обмолвился, будто человека и не было. Упырь же рассуждал: «Пусть братва свой страх в животе носит, пусть знают, на что способен Рябов. Вожжи над ними держать надобно тугие, иначе порядок в банде нарушат. Чтоб как сказал, так и было исполнено».

Насытившись, Упырь распорядился:

– Пожрём, а дремать не все разом, на стреме поочерёдно и востро смотреть, чтоб мышь слышна была.

Ночь окружила зимовье тьмой, а в ней утонули и путники со своими мыслями и надеждами.

Рябой спал, и приснился ему под утро страшный сон. Будто плывёт он в лодке по большой реке, вода в ней бурная и тёмная. И попал Рябой в сильный водоворот, крутит лодку супротив воли вёсел, перевернулась лодка. Тянет водоворот Рябого ко дну, сил уж больше нет, раз за разом с головой окунается. Якобы кто его за ноги тянет вниз и цепко, никак не может он избавиться от силы неведомой. Вот снова его потянуло ко дну, а вода в реке стала ещё черней и противно затхлая, захлёбывается Рябой. Вдруг видит: чуть поодаль Упырь и тоже в воде барахтается и вроде как к берегу уже подгребается. Заорал Рябой, что есть духу: «Упырь, спаси! Спаси!..» Встрепенулся Рябой, проснулся, вскочил, открыл глаза, всех разбудил своим возгласом.

– Ты чего, Рябой, орёшь, как кабан раненый. От кого бежишь-то, от кого спасать-то тебя? – расхохотался Упырь.

– Уй, приснится же чушь жуткая… – придя в себя, пробормотал Рябой.

– Жрать на ночь меньше надо, – хлопнул Упырь друга по плечу.

Позавтракали и пустились в дорогу.

Через многие часы изнурительной езды, сопряжённые с постоянным вниманием и осторожностью, путники впереди увидели широкую долину слияния речек Ныгри и Вачи.

– Пожалуй, это и есть Ныгри, вот где прииски наши заветные, – вглядываясь вдаль, сказал Пестриков.

– Лучше сказать: золотьё наше заветное, – поправил Упырь.

– И куда ж мы, на Ныгринские пойдём или на Вачинские завернём?

– Стоять, бояре, давайте-ка глянем на карту.

Всадники остановились и сгрудились вокруг Упыря. Упырь из-за пазухи достал карту и аккуратно её развернул.

– Что мы тут имеем? Ближний прииск Петровский, за ним Павловский. Тут дале их целая гряда: Тихо-Задонский, Архангельский. Рождественский. Так что на Вачинские прииски заезжать, только время терять.

– Шесть приисков на Ныгрях! Да тут, братва, столько накосим, что и взаправду ни к чему нам Вача, – воскликнул Проха.

– Решено, едем через эти прииски. Кассы здешней добычи и тряхнём, раскидываю так – нагребём до краёв. И сразу чрез перевал до Хомолхо, а там, как и базарили: на Жую двинем, – подвёл итог Упырь.

Петровский прииск небольшой, но богатый по содержанию золота в породе. Две казармы, контора, конюшня, хозяйственные постройки.

К конторе подъехали семеро всадников. Двое – Упырь и Рябой – спешились. Остальные же остались в сёдлах и ждали команды.

– Пошли, Рябой, проверим, ждут нас тут аль не ждут, – кивнул Упырь своему другу и обернулся к остальным: – А вы зырьте в оба, чуть что, дайте знать.

Упырь с уверенностью распахнул дверь конторы и вместе с Рябым вошли вовнутрь. Ничем особо не отличалась эта контора прииска от конторы, что на прииске Мариинском. Схожая мебель, такие же стены, потолки. За письменным столом сидел средних лет мужчина, указательным пальцем левой руки водил по бумаге, пальцами же правой передвигал костяшки на конторских счётах.

Служащий вскинул глаза и с удивлением спросил:

– Чьи будете?..

– Ух, и вопросом ты нас нагрузил. Ты почто такой любопытный? – глядя в упор, зло перебил Упырь чиновника.

– Кто таковые, я спрашиваю?!

– Язык засунь. Высовывай, как скажу, – вспылил Упырь, при этом достал из-за пояса револьвер. – Где начальство или ты и есть начальство?

При виде оружия и угроз приискатель изменился в лице и в голосе.

– Я с-смотритель г-горных работ…

– Ты что, заика? – сверкнул глазами Упырь.

– Н-нет, п-просто так, и-испугался немного…

– Как звать-то?

– Пё-Пётр Кузьмич. Пётр Кузьмич Сомов.

– Так вот, Пётр Кузьмич, доставай золотишко приисковое из ящика, да пересыпай в мешок.

– Вы что, как можно?! Без управляющего это ж…

– Ты мне не указывай, что можно, а чего не можно, золото доставай, а не то башку снесу! – рассвирепел Упырь и приставил наган к голове, вконец напуганному Сомову.

– Н-нет у нас золота, вчерась как вы-вывезли… Во-он ящик стоит, можете убедиться. Там немного, от съёма за один день…

– А ну, Рябой, глянь.

Рябой подошёл к двум ящикам. Один был пуст, во втором лежали амбарные книги, бумаги отдельными листами и один небольшой мешочек с золотом.

– Малёхо, – разочарованно сообщил он.

– Как вывезли? Когда вывезли?! Вообще на прииске нет золота? А ты мне случаем тут вениками не машешь?! – возмущённо сыпал Упырь вопросами, а Сомов молчал и только моргал глазами, глядя на разгневавшегося бандита.

– Вот днями всё и вывезли. Вывезли и с приисков, что на речках Хомолхо и Ныгри, клянусь вам. Только не убивайте, я правду сказ-а-а-л, – взмолился Сомов и разрыдался на последнем слове.

– Вот заехали! Ну и счастье привалило! Значит, остальные прииски пустые? Да что ж за липа такая? – озлобившись, опешил Рябой.

– Братва, а я врубился! Те подводы, что мимо Гераськино прокатили, это ж наша фортуна отмазалась. Ух, вы твари приисковые, всё вывезли! – вскипел Упырь и в гневе ударил рукояткой нагана о стол.

Пётр Кузьмич вздрогнул и испуганно, не моргая, смотрел на Упыря, страх сковал его напрочь, он боялся, что этот озлобленный человек возьмёт и в порыве гнева выстрелит в него.

– А Вачинские? – зло спросил Упырь.

– Чего Вачинские?..

– С приисков, что на Ваче, с них тоже золото свезли?! – рявкнул Упырь.

– Н-нет, с той стороны с полмесяца как не вывозили, должны днями спровадить.

– Ох, и подвезло ж тебе, Петя, бить не буду, а вот дырку на лбу оставить придётся, – Упырь выстрелил в голову Сомова. – Кто знает, можа, докладать кинешься.

Сомов с коротким стоном сполз на пол и замер.

– Пошли, Рябой, пока никто не объявился.

«Надо же такому случиться – подводы прошли мимо нас, а мы от них схоронились, и не могли даже подумать, что этими подводами везут золото с приисков? С какой легкостью можно было бы завладеть этим металлом. Э-эх, твою мать, ну как же так!» – сокрушался про себя Упырь.

Упырь и Рябой вышли наружу. Лица ожидавших подельников были напряжены – уж больно встревожил их выстрел. По виду Упыря и Рябого они заметили: «что-то стряслось». А когда Рябой сообщил, что с приисков, расположенных в долинах речек Ныгри и Хомолхо, золото вывезли буквально перед ними, всех охватило горькое отчаяние.

– Вот вся добыча, – Упырь показал небольшой кулёк с золотом. – А служивого пришлось грохнуть, ни к чему нам люди, прознавшие об нас.

– Погано, как же погано… – первым опомнился и застонал Пестриков.

– Не всё так дурно, господа! Меняем дорогу и прём на Вачу! Крыса конторская толковала: золото с тех приисков пока не трогали, нас дожидается, видать.

Оцепенение снялось сразу. Все воспрянули духом и разом направили своих коней в обратную сторону с нетерпением достичь устья речки Ныгри, впадавшей в Вачу.

На прииске же спустя полтора часа только и обнаружили убитого Сомова и вскрытые ящики. Никто не видел, кто подъезжал к конторе, кто мог застрелить горного смотрителя.

Прежде чем подъехать к ближайшему прииску, Упырь снова достал карту. Все стали рассматривать, где и какие прииски расположены в долине речки Вача.

– Гляньте, перед нами Степановский, чуть поодаль прииск Золотое русло.

– Ух ты название-то какое! Неужели и впрямь золотое? – воскликнул Рябой.

– Да погоди ты диву дивиться, это ещё ни о чём не говорит, вот кассу увидим, тогда оценим, – перебил Упырь Рябого и стал рассуждать дальше: – На ключе Атыркан-Бирекан прииск Негаданный, но это чуток в стороне. А что, давай этот ближний и накроем. Если удача улыбнётся на Степановском, то до Негаданного и не пойдём.

Так и решили.

К прииску Степановскому всадники подъехали не сразу. Остановились и с лесного пригорка, скрываясь за деревьями, стали наблюдать: что же делается в рабочем посёлке? Не надо было долго гадать, какая из построек приисковая контора. Из избы вышли двое, стали на высоком крылечке, закурили и, опёршись на невысокие перильца, о чём-то разговаривали меж собой.

Продолжалась беседа не долго. После перекура оба вернулись в контору, и всё стихло.

– Начальство местное, я так думаю, – предположил Рябой.

– Наверняк оно, вольготно так при конторе некому боле дым изо рта пускать. Мужики, нахрапом налетаем. Я с Рябым и Клином в контору, остальные на стрёме. – Упырь достал из котомки наган и на коне подъехал вплотную к Клину. – Держи! А вы, братья, – Упырь повернулся к Григорию и Алексею, – своей винтовкой валите каждого, кто ненароком на пути станет. Да не робейте! Ну, вперёд!

Подъехали. Упырь, Рябой и Клин спешились у крыльца конторы. Лихо поднялись по ступенькам и резко открыли дверь помещения.

На пороге конторы появились трое неизвестных людей.

– Это кто же пожаловал? – удивился один из служащих, и посему было видно – он здесь старший.

– Инквизиторы! – резко ответил Упырь.

– А ну вон отсюда! – вскипел старший приискатель и тут же поднялся со стула.

Упырь кулаком ударил по лицу возмутившегося конторщика, да так, что тот, шумно падая на спину, повалил за собой стул и небольшую этажерку с книгами. Но упавший тут же вскочил и бросился на Упыря, однако снова получил удар куда более сильный, отчего резко упал и потерял сознание.

To koniec darmowego fragmentu. Czy chcesz czytać dalej?