Работа Ромуальда тоже не шибко досаждала: рулить на вахте и мартышка сможет, если ее к этому приучить. Погрузка – выгрузка, расчет остойчивости – все заложено в компьютер. Подсчитать все необходимое для удачного и относительно безопасного рейса – дело привычки и способности аналитически мыслить. С грузополучателями, конечно, не все было просто, но и их удалось пронять: биться с ним и меряться «шворцами» (был такой лихой термин в одной фильме Мела Брукса) – себе дороже.
В Питере на выгрузку бледных американских окорочков собирался весь управленческий свет «Союзконтракта». Огромные стриженные под ноль личности в кожаных куртках и с цепями на бычьих шеях мрачно наблюдали сквозь тонированные стекла своих больших джипов, как доходяги-грузчики тягают брикеты с останками заморских птиц. При малейшем подозрении воровства кто-то молниеносно вылетал из машины и дубинкой вколачивал уличенному работяге, что красть – не хорошо. Поговаривали, что работничков себе на выгрузку «союзконтрактовцы» набирали прямо с питерских улиц: кто согласен поработать за две-три куриные ноги в смену – тех и зачисляли в штат.
Кто-то из старшего состава приходил потом подписывать документы к старпому, зачастую в рубку, капитан в страхе бежал к себе и там прятался, закрывшись на все замки. Пытались один раз наехать: «че ты нам привез, в натуре», «вся птица порченная, рыбой воняет», «недостача один миллион килограмм», гнули пальцы, выпячивали глаза, откидывали куртки с плеч, чтоб лучше кобура просматривалась, и прочее, прочее. Но Ромуальд не устрашился, посмеялся немного вслух. Когда же бычара, изобразив обиду на лице, ухватил его за воротник свитера, достал из-под штурманского стола самый большой нож, какой только смог найти у повара, и самолично отточенным острием уперся в локтевой сустав с внутренней стороны. Одного пилящего движения и разошедшегося в месте пореза рукава кожанки было достаточно, чтобы отношение изменилось.
Проблемы исчерпались, как по мановению волшебной палочки. «Союзконтрактовец» в порезанном туалете, правда, поскрипел зубами, но Ромуальд просто и без намеков сказал:
– Хочешь биться со мной – я к твоим услугам.
– У кого занимался? – внезапно успокаиваясь, спросил бык.
– У Морозова.
– А я у Яковлева.
Кто такой этот Яковлев, Ромуальд не знал. Когда-то давно был, вроде бы, такой известный советский боксер. Впрочем, может быть, простой тренер по шахматам. Вова Морозов, наверно, тоже бешеной популярностью среди такого контингента, как стоящий напротив дуболом, не пользовался. На том и разошлись. Больше в последующие приходы в Питер проблем не было. По крайней мере, с грузополучателями.
Однажды налетели маски-шоу с ментами в штатском, начали переворачивать весь пароход. Каждого члена экипажа заводили на допрос в офицерскую комнату отдыха и нещадно лупили, не считаясь с судовым табелем о рангах. Не тронули только перепуганного капитана-грека, побоялись международных осложнений. Потом снова загнали весь помятый экипаж русско-украинской гражданственности в месс-рум, и бойкая телеведущая поведала всем телезрителям, что «проведена успешная операция ОБНОН по пресечению еще одного канала доставки в государство наркотиков». Как ни странно эту передачу видели все: и мама Ромуальда, и Морозов, и былые сокурсники, и даже мерзкий тренер Курри.
В Колумбии, действительно, несколько раз на дню подходили всякие оборванные личности и предлагали взять у них для перевозки кокаин, или героин, или вообще, поди знай, что. Складывалось такое превратное мнение, что торговля наркотиками в этой южноамериканской стране – вполне легальное и распространенное занятие. Конечно, все это был просто бред, а торговцы на 99 процентов состояли из полицейских провокаторов.
Потом пытались узнать, кто же из команды засветился, но точно определить не смогли – никого не арестовали, все остались на своих местах. Заменился, правда, рефмеханик, но его уже не было на борту целые сутки до ментовского погрома. Короче, проведенная «успешная операция» могла быть только для галочки. Отчитались перед всем миром, в том числе и начальством, в плодотворности своей работы – и снова геройски тянуть лямку. В общем, позднее больше смеялись, нежели плакали, при воспоминании о тех мрачных днях.
Через семь месяцев работы Ромуальд покрылся загаром, как Эрнест Хемингуэй при жизни на Кубе. Отправленных маме денег хватило полностью рассчитаться с государством. Какой-то прокурорский молодой субчик попытался, было, ухватиться за пухлое дело о пирамиде, пытаясь выставить «госпожу Карасикову» чуть ли не главной похитительницей средств, но без помощи самой Ромуальдовой мамы дело не выгорало. Укоризненные намеки на гражданственность, угрозы и шантаж не сработали: после всего пережитого, она не произнесла ни одного слова в дознавательном кабинете. Это законом не каралось, прокуратура, щерясь, отступила.
Дембель близился, перед последней своей ходкой за океан Ромуальд начал процедуру прописки в новом своем жилище. Бумаги заполнил быстро, оставалось дело за малым – за справкой с военкомата. Как ни странно ему не сказали ни одного бранного слова, просто выписали военный билет, поставили надпись в графе прохождения воинской службы, гласящую «не служил», шлепнули печатку о принятии на учет и отпустили с богом.
Вокруг зеленело лето, уже успевшее насытиться серостью несмываемой дождями городской пыли, он возвращался на пароход, чтобы дождаться, наконец-то, своего сменщика и все время задавал себе вопрос: «Это все?»
Замена появилась только через две недели. Ромуальд уже обзавелся драгоценной питерской пропиской и переживал, что придется идти в еще один рейс, как на судно важно поднялся старый и пузатый старпом. Дел никаких принимать он не хотел, зато хотел пить халявное пиво, сидеть в кресле, временами засыпая, и кивать головой неизвестно чему. У него была фамилия Черномор и мечта: ничего не делать, пить пиво, и получать деньги. Ладно бы он был высоким правительственным чиновником или каким-нибудь начальником общего отдела – может быть тогда все и получилось. Но тут Ромуальд, получив расчет, разбил мечту в дребезги: взял изготовленную сумку и ушел. Черномор поорал для порядка, что его подставили, что всю работу завалили, что проклятые москали, что маленькая зарплата, но эхо, как известно, не может отвечать. Больше разговаривать было не с кем, Ромуальд с чемоданом на колесиках позади себя шагал в новую жизнь.
13
Жильцы попросили еще месяц перед заселением законного хозяина квартиры, люди были порядочные и не наглые, поэтому Ромуальд поехал на месяц домой. Наконец-то можно было спокойно отдохнуть, не беспокоясь о вручении военкоматовской повестки. Шагая с железнодорожного вокзала сквозь летнее утро, он улыбался по сторонам. Хоть за те тринадцать лет, что он не был в городе, ничего нового здесь не появилось, только дорога полностью разрушилась, многие сараи и заборы легли набок да облезли до неприличия стены домов, ему было хорошо. В моря он не собирался, по крайней мере в этом году. Стало быть – можно жить.
Мама вдруг очень постарела. Поймав на себе взгляд сына, полный жалости, она горестно вздохнула и сказала:
– Да, сынок, тяжело дается крушение идеалов. К тому же на старости лет.
– Каких идеалов, мама?
– Да наших, Ромка. Свобода. Равенство. Братство.
– Мама, – Ромуальд не знал, чего сказать. – Ты меньше телевизор смотри. И газеты не читай. Совсем. Это все вредно для здоровья.
– Ты когда на кладбище пойдешь? – спросила мама.
– Завтра с утра.
Вечером были гости. Только родственники. Большая часть былых друзей, начитавшихся пропагандистских газет, прочно связала ту лопнувшую финансовую пирамиду с именем мамы Ромуальда. Но в родном кругу было уютно и весело. Вспоминали старые времена, когда старики и некоторые молодые были еще живы, как ходили по лесам, ездили на рыбалки, смотрели на съемки фильма «И на камнях растут деревья».
На следующий день, возвращаясь с могилы отца, где он приводил в порядок оградку, цветник, да и сам памятник, Ромуальд вдруг услышал откуда-то сбоку:
– Кром!
Так его никто не звал уже целую вечность, с того момента, когда они, курсанты речного училища, перед расставаньем одели на памятник Петру Первому тельняшку.
Ромуальд оглянулся на крик, но никого не заметил. Можно было, конечно, предположить, что кричит какая-то неприкаянная душа, так как кладбище навевало некую маргинальность в настроениях, но восклицание повторилось:
– Кром! Зазнался, кабаняра!
Из стоявшего поблизости милицейского уазика вылез в форме старшего лейтенанта человек, с которым они никогда не были скреплены узами дружбы, так – шапочное знакомство. Былой приятель училищного Бэна, имевший некогда вечно спящее выражению лица независимо от обстановки, а также два сержанта-переростка в мышиной форме лениво выбрались из машины.
– О! – сказал Ромуальд. – Здорово!
Как ни напрягал он свою память, имя так и не вспомнилось. Ему сделалось даже забавно, что он не смог увидеть людей в двух шагах от себя.
– Ты чего тут делаешь?
«Спящий» как-то криво усмехнулось, и это очень неприятно исказило его полумертвое лицо:
– Вообще-то, Кром, я здесь теперь работаю.
– На кладбище? – ничего более умного не могло сорваться с языка.
Сержанты загоготали. Отчего-то Ромуальд сразу вспомнил, как после смерти отца наведался в местное отделение милиции. Разговаривать с милиционерами не хотелось.
– Остришь? – «спящий» вновь стал самим собой: с полузакрытыми глазами, прилипшей ко лбу челке и опущенными уголками рта. – А я думаю: ты – не ты? Потом говорю пацанам: «Вон знаменитость идет».
– Какая знаменитость? – удивился Ромуальд.
– Ну как – какая? – былой коллега по «речке» картинно развел руки, и Ромуальд понял, что случилась беда. Надо было как-то уходить отсюда, от этих ставших полукругом людей с пустыми глазами и волчьими оскалами. Но «спящий» продолжал. – Ты же этот – представитель колумбийского наркокартеля в России. Про тебя по всем каналам показали не так уж и давно. Я думал – срок ты мотаешь, как положено. А ты вон – клумбочки грабельками дергаешь. У нас дети от наркотиков загибаются, а ты по могилкам скачешь. Откупился, что ли? Денег дохрена?
Ромуальд еще только хотел раскрыть рот, чтобы что-то ответить, как один из сержантов резким ударом кулака заставил его согнуться. Рот так и остался открытым, только теперь по другой причине: надо было как-то пропихнуть в себя воздух.
– У нас, брат, не Питер, – между тем вещал «спящий». – У нас ты не откупишься. У нас ты сядешь по полной программе. У нас наркоманов не жалуют.
Ромуальда снова ударили, теперь сверху вниз по спине локтем. Он упал на колени. В глазах заплясали радужные круги.
– Вообще-то, ради интереса, сколько ты можешь предложить мне? То есть нам? – старший лейтенант поправился, подмигнув коллегам. – Что молчишь, брат?
– Не брат ты мне, чурка черножопая, – просипел Ромуальд, но его услышали. Одновременно с двух сторон ударили в бока сержантские ноги. Боль захлестнула волной, вся реальность на несколько мгновений перестала существовать, только страдание. Поэтому несколько фраз пролетели мимо ушей.
– Удиви нас сегодня вечером. Очень забавно посмотреть, во сколько такие наркобароны расценивают свое спокойствие.
Когда Ромуальд встал на ноги, менты уже погрузились в свой автомобиль и уехали, весьма, наверно, довольные собой. Мимо него прошли несколько человек, убыстряя шаг, чтоб скорее миновать испачканного в дорожной грязи высокого парня.
Дома пришлось придумывать перед мамой причину своего внешнего вида, оступился, поскользнулся, сухую траву с могилки убирал и тому подобное. Но когда он снял майку, чтобы переодеться, мама только всплеснула руками: на боках наливались два зловещих синяка.
Пришлось призвать на помощь все свое красноречие, чтобы хоть как-то успокоить мать. Ни о каких «спящих» ментах Ромуальд не думал. Под утро, в четыре часа ночи, его забрали.
Приехавший наряд милиции мотивировал задержание на 24 часа предлогом установления личности. Потом появились другие формулировки, как и другие материалы по его «делу»: то коробок марихуаны, то какие-то таблетки, то похожий на толченый мел порошок. Все люди в погонах и без таковых пытались перещеголять друг друга, объясняя Ромуальду, как он виновен, как он осложняет себе вину, не признавая установленных фактов. Били, иногда даже по лицу, у кого какие нервы.
А Ромуальд впал в состояние ступора. Раньше он читал об этом только в некоторых книжках, не особо представляя, как таковое возможно. В действительности же получилось что-то страшное: будто кто-то стиральной резинкой удалял отдельные часы, дни и даже недели. В памяти они не сохранялись совсем. Был, к примеру, понедельник, а вот уже среда. Что было в этих трех днях – никаких, даже самых смутных воспоминаний. Костяшки на руках все разбиты, бока опять болят при каждом вздохе, соседи по камере смотрят испуганно, менты при встрече ослабляют узлы галстуков. «Лишь бы не заставили подписаться под чем-нибудь», – думал Ромуальд в минуты просветления, но, пытаясь быть честным с самим собой, слабо в это верил. Человек, находясь под жестким давлением со стороны государства, готов подписаться иногда под самым ужасным документом, лишь бы отпустили или лишь бы не трогали близких. Всегда на ум приходит мысль: «Подпись – это ничего. Ведь я же ни в чем не виновен. Они же нормальные люди, они должны понимать, что это неправильно». И уже много позже, когда ошибка государства оборачивается многими годами ограничения свободы, вспоминаются грустные советы Андрея Константинова, как не загнать самого себя в угол.
Однажды очнулся он в зале, где собралось достаточно много народа, а толстая тетка, брезгливо поглядывая поверх очков, вещала: «Тыр-кыр-мыр – нет повода не доверять сотрудникам милиции – пыр-гыр-сыр – собственноручная подпись – выр-быр-дыр – отказ сотрудничать со следствием – лыр-ныр-фыр – последнее слово».
– Меня пытали, все это сфабриковано, я не виновен, – успел сказать, поднявшись с места, Ромуальд, как его лишили слова. Однако уже с места он крикнул:
– Если вам нужно мое тело – получите. Однако передвигайте его сами. Таков мой обет.
Потом снова следовал провал неизвестно сколько продлившийся. Очнулся Ромуальд от чего-то беспокоящего его, как нарыв на заднице у кавалериста, как сломанная палочка в руках дирижера, как сожаление о безумных затратах на кастрацию кота, все же убежавшего в свою самоволку. Что-то было не так.
14
Сначала он почувствовал запах. Можно, конечно, было грешить на свой ослабленный в последнее время организм, но пахло другим. Почему-то на ум сразу пришло клише: дух смерти, но именно еле уловимым тяжелым «ароматом» тлена был напоен воздух. Он сидел в милицейском зарешеченном «собачатнике», а не в камере. Судя по притушенному свету – на дворе ночь. Ноги очень болели, один глаз заплыл, он попытался повернуть голову, но сморщился от боли. Последствия его отказа самостоятельно передвигаться – дубинотерапия. И самое главное – тишина. Вокруг – никого.
Так ему показалось изначально, но это была ошибка. Прямо напротив него с той стороны решетки на корточках неподвижно сидел человек. Он внимательно наблюдал за Ромуальдом. Увидев, что обнаружен, он медленно поднялся на ноги.
Ромуальд попробовал приглядеться: невысокий, скорее, даже низкорослый, человек. Весь облик его говорил о недюжинной силе: длинные толстые руки, доходящие чуть ли не до колен, мощные кривые ноги, широкие плечи. Выражение лица было таким притягательным, что люди, попадавшиеся навстречу, наверно, уступали ему дорогу, старательно отворачиваясь в сторону. Собаки – так те просто в обморок падали, даже натасканные на волков. Маленькие глаза, глубоко упрятанные под могучими валиками бровей, не имели никакого выражения при любой ситуации. Кроме одного – смерти. Если находился храбрец, который выдерживал взгляд этих глаз, то он, без всякого сомнения, был слепым. Лоб вообще отсутствовал, жесткие, как щетина, черные волосы начинались сразу же над бровями. Короче говоря, внешность полностью соответствовала тупому сукину сыну, как его мог вообразить любой творческий человек. (Где-то подобная характеристика уже встречалась. В книге «Мортен. Охвен. Аунуксесса») И главное – запах тлена исходил именно от него.
– Ты кто? – спросил Ромуальд.
– Самый лучший ответ: белая горячка. Но ты же не пьешь, вроде бы. Ты по наркотикам специалист, – ответил незнакомец. – Ладно, без кокетства. Все зависит от тебя.
– Что зависит?
– Мое имя.
Где-то в караульном помещении или дежурке кто-то завозился, заскрипел невидимой мебелью.
– А ну, мразь, хватит шуметь! – рявкнул не самый дружелюбный голос.
– А это кто? – удивился Ромуальд.
– Это твой самый большой друг, старший лейтенант Гурьин. Денег ты ему не дал, зато помог срубить «палку». Это он обнаружил у тебя наркоту.
– И что теперь? – задал очередной вопрос Ромуальд.
– Как – что? – пожал плечами странный собеседник. – Большой срок и в перспективе – «зона». В самой ближайшей перспективе. Но это не обязательно.
– Сколько мне дали?
– Много.
Из караулки гневно вышел «сонный» старший лейтенант. Судя по его виду, он действительно еще несколько минут назад спал. Не обращая никакого внимания на постороннего человека, он проревел:
– Я тебя в натуре убью, сука!
Ромуальд перевел взгляд с мента на собеседника и вздохнул.
– Нет, не подумай превратно, – немедленно сказал незнакомец. – Я не заодно с ним. Даже, может быть, против.
Гурьин покрутил глазами по сторонам, словно прислушиваясь к невидимому ему комару. На странного человека он категорически не обращал внимания.
– Вот чтобы ты хотел сделать с этим, с позволения сказать, ментом? – вопросил с самым невинным видом собеседник и подошел к старлею почти вплотную.
Ромуальд понял, что правоохранительные органы в один прекрасный момент перестарались и отбили ему мозги. Теперь он сумасшедший, значит дорога в моря для него закрыта навсегда. Он снова вздохнул и ответил с долей мечтательности в голосе:
– Я бы оторвал ему голову. За все то, что он для меня сделал.
– Уверен?
– Абсолютно, – сказал Ромуальд, а Гурьин, отвратительно скривившись, ударил неизменной дубинкой по решетке.
– Ладно, – пожал плечами незнакомец и, мгновенно преобразившись, одним ударом руки сбил голову старлея с плеч. Та, гулко стукнувшись о кафельный пол, укатилась в угол. Туловище с погонами на плечах чуть побрызгало кровью из шеи, подогнуло колени и завалилось к решетке в неудобной и неестественной позе.
Ромуальду показалось, что в момент удара его собеседник на долю секунды преобразился в ставшего на задние лапы саблезубого тигра с картины Рони-старшего. Однако, понимая, что все это бред его воспаленного воображения, он, тем не менее, порадовался:
– Круто.
– Серьезно? – притворно удивился собеседник. – У него осталась жена и маленькая дочка.
– Бывает, – ответил Ромуальд. – Я ему профессию не выбирал. Семья мента всегда должна быть готова к потере кормильца. Божья кара неизменно найдет мерзавца, рано или поздно.
– Идейная платформа серьезная, – сказал человек. – Тогда позволишь мне немного подкрепиться? А то, знаешь, замотался совсем, не до ужина, не до обеда и завтрака.
– Валяй, – махнул рукой Ромуальд, полагая, что собеседник сейчас достанет с кармана пакет с бутербродами. Но тот двумя неуловимыми движениями рассек трупу живот и грудь, ловко вырвал печень и сердце, не замаравшись в крови, и перехватившись двумя пальцами начал деликатно откусывать кусок за куском. Ромуальда замутило: его воображение перешло всякие границы.
Тем временем из караульного помещения показался еще один милиционер. Его заспанная физиономия мгновенно исказилась от ужаса: крови с тела его коллеги натекло уже преизрядно.
– Ты что это сделал, сука! – сорвавшись на визг, закричал он.
Больше добавить он уже не успел. Незнакомец так сильно ударил его о прутья решетки, что те согнулись. Грудная клетка сержанта, надо думать, была не настолько крепкая, чтобы соперничать со сталью.
– Ну, так, что? – невозмутимо проговорил странный человек. Ромуальд начал подозревать, что не все происходящее – плод его больного воображения.
– Что – что? – спросил он.
– Готов теперь воспринимать все серьезно?
Ромуальд в ответ только пожал плечами.
– Предлагаю тебе влиться в стройные ряды нашего неформального движения. Выбора, между прочим, у тебя нет. Хотя, лукавлю. Можешь остаться здесь и получить высшую меру за зверское убийство двух сотрудников при исполнении. Если решишь иначе, то совсем скоро мы отсюда уберемся. Будешь жить достойно, может быть, не очень долго, но зато гарантированно умрешь свободным человеком. Все будет только в твоих руках. Итак?
Ромуальд снова начал сомневаться в реальности происходящего. Может быть, это просто сон? На всякий случай он сказал:
– Ладно.
А потом добавил:
– Ты кто?
– Ну вот, теперь можно и представиться. С этого момента я – Куратор. Так уж повелось. Удобное слово. А ты, в прошлом Ромуальд Карасиков – Конкач. Контролер Качества. И номер у тебя будет соответствующий. Но это позднее. Сейчас я тут немного подчищу, ты же подожди на скамейке у входной двери. Все вопросы потом.
С этими словами он отпер дверцу, а сам убежал в караульное помещение. Ромуальд присел, как ему было велено, в милиции же раздалось несколько самых разнообразных звуков. Кто-то кричал, кто-то булькал, кто-то даже выстрелил, переворачивалась мебель, бились графины.
Куратор вышел с тем же невозмутимым выражением на своем зверском лице, что и было до этого. Жестом показал на машину, стоявшую поодаль. Пока Ромуальд двигался к ней, достал блокнот, черкнул несколько букв на листочке и вложил его в дверную ручку.
– Есть какие-нибудь пожелания? – спросил он, заводя двигатель.
– Маме можно позвонить?
– Можем даже заехать, мы теперь все можем, – ответил Куратор. – Кстати, вот все твои документы. Судебное дело, мне так кажется, тебя не очень заинтересует. Я его уничтожу, пока ты поговоришь со своей мамой. Ее, кстати, только выпустили из больницы. Ну, что – поехали?
Ромуальд только кивнул головой, отметив про себя, что гнетущий запах разложения куда-то подевался. Притерпелся к нему, что ли?
15
Мама выглядела очень уставшей. После того, как в прошлом году Ромуальда забрали и потом предъявили чудовищное обвинение, она что было сил боролась с отчаяньем и жуткой, как ей казалось, несправедливостью. Адвокат, взявшийся за дело, сообщил, что он честно отработает гонорар. Но для этого нужно сотрудничество с властями, уступки, оговоры и даже ложь. Тогда, вполне вероятно, удастся наказание уменьшить до минимума. Но какие могут быть условия, если ее сын никогда не имел дел с наркотиками? Или виновен – или нет. Какие промежуточные состояния?
На свидания к Ромуальду она ходила, но он был, как в трансе: никого не узнавал, никак не реагировал. Ей казалось, что его били. Следователи сообщали, что он ведет себя вызывающе. За полтора месяца до суда сердце матери дало сбой. Врачи сказали, нельзя волноваться. То-то она порадовалась, когда узнала срок наказания! Стало так плохо, что мысль о смерти уже не вызывала никакого ужаса. Почему она не умерла, даже не попытавшись вызвать скорую помощь?
Наверно, потому, что ночью Ромуальд, весь худой и бледный, пришел домой.
– Мама, все это чушь и бессмыслица. Я ни в чем не виновен. Просто им так захотелось, – сказал он.
Потом Ромуальд объяснил, что ему теперь придется уехать с города, но он будет обязательно звонить. Все обвинения с него сняты, документы на руках, но лучше будет, если мама переедет на первое время в Питер.
– Да, Ромка, ты прав, – согласилась она. – На новом месте не так страшны прежние кошмары.
Они обнялись на прощание, и Ромуальд ушел, не взяв даже ни копейки денег.
Куратор уже завел свой неприметный Ландкрузер, и они выехали в ночь.
– Можешь задавать вопросы, если хочешь, – сказал он. – Путь у нас долгий, почти до Москвы. Слыхал что-нибудь про Балашиху?
– Это там, где один президент все время работал с документами?
– Не. То – Барвиха. Балашиха – это база подразделения «Вымпел» до двадцать второго декабря девяносто третьего года. Потом «Вымпел» переподчинили ментам, как бы ты сказал, но почти все офицеры уволились, не пожелав, так сказать, сотрудничать. Забрезговали, армейские аристократы. Что ж, достойны уважения. Спецы, надо признаться, они были непревзойденные. Элита.
– А я там каким боком? – спросил Ромуальд, невидящим взглядом уставившись на мелькающую в свете фар трассу.
– Не забывай, ты теперь – Конкач. Подучишься немного – и за работу. Она будет тебе по душе.
– Что – тоже есть печень и сердце?
– Да нет, тебе же это не обязательно. Ты, вроде бы, человек? Таким и должен остаться.
– Ничего не понимаю, – признался Ромуальд и, наконец, оторвавшись от дороги, бросил взгляд на своего собеседника.
– Ладно. Начнем с Бога. Он всемогущ, всевидящ и истинен. Только один Бог есть, и он вездесущ. Он – создатель всего. Согласен? – Куратор, оказывается, любил поболтать, несмотря на свою угрюмую внешность.
– Ну, да, вообще-то. Дарвинисты отдыхают, когда их спрашивают о числе «фи». Неандертальцы и кроманьонцы не смогли дать совместного потомства, хотя, вроде бы были людьми. Ни одна обезьяна за все время существования наблюдений так и не смогла превратиться в человека. И что?
– Тогда кто такие Баал, Дагон, или Вельзевул?
– По Библии – ложные какие-то божества.
– Но ты уверен, что их не было, раз в Библии их имена упоминаются? Не Перун какой-то, не Один и не Юпитер с Зевсом?
– Языческие культы всегда существовали, но ведь это неправильно! Бог наш Саваоф – вот вера, – Ромуальд был совсем не готов вести такие беседы.
– А что вы, люди, даете Богу вашему, чем выражаете свою благодарность?
– Мы веруем в него.
– Ага, а также даете деньги в рост. Теперь это называется быть банкиром, уважаемая профессия. Можно я не буду грехи перечислять?
Ромуальд только пожал плечами.
– Знаешь, как в Австралии полицейских называют? – и сам же ответил. – Demons, почти интернациональное слово. Тоже, между прочим, институт государства. Люди верят в государство больше, чем в Бога. Вот, что это все означает. Вспомни определение Вовы Ленина!
– Государство – это аппарат насильственного удержания власти одной группы людей над другой, – сказал Ромуальд.
– Примерно так. Вы живете в стране. Государство всем этим делом заправляет. Но вы веруете в Бога. Так в идеале должно быть. А что у вас получается? Вы веруете в государство, потому что теперь оно рекомендует верить еще и в Бога. А ведь даже если весь народ загнать на молебен в церковь – веры не прибавится. Убрав из трех составляющих веру, вы получаете пустоту. Где гарантии, что эту пустоту не заполнят пресловутые Баал, Дагон, или Вельзевул? Ведь вы даже имя Бога утратили (об этом и многом другом в следующей книге под названием «Радуга»). Моисей видел его, да и то со спины.
– Ну и что? – Ромуальд даже руками всплеснул. – Прости, Куратор, не понимаю я.
– Конкач – это не профессия. И ты не уникален. Суть Конкача – сохранять равновесие сил. У каждого из вас своя стезя. Расплодились банкиры – появился Конкач банков. Бандиты взвились, словно соколы орлами. Получите своего. Правда, погиб он недавно. Пушич его фамилия, не сдержался, увлекся.
– А я кто? – отчего-то заволновавшись, с трудом выговорил Ромуальд.
– Догадайся, – хмыкнул Куратор, и некоторое время они ехали молча.
Неуютно было на этой пустынной мартовской дороге в предрассветный час. Дальнерейсники еще только спали, редкие гонщики мчались мимо, торопясь на встречу со своими столбами, по обочинам стояли подернувшиеся ледком лужи, и казалось, что на всей Земле нет больше никого – только этот Ландкрузер, что вез озадаченного Ромуальда вместе со странным Куратором.
– Ты – не человек? – внезапно спросил Ромуальд.
– Когда-то таких, как я, было достаточное количество. Но не здесь и не сейчас.
– Зачем тебе это?
– Поверь мне, мои цели – это всего лишь выполнение простых желаний: дом, сородичи и покой (см. «Радуга»). Но дело не во мне. Ты будешь ловить выпущенную «Белую стрелу». Честно говоря, мы уже приступили. В таких вот мелких городках и начинают бесноваться во вседозволенности всякий государев люд.
– Кстати, совсем забыл, – Ромуальд даже удивился, как это он сумел упустить из виду такое дело. – Что будет у нас в городе? Вроде бы столько ментов погибло.
– Да ничего, – чуть ли не зевая, проговорил Куратор. – Я им записку оставил, чтоб не беспокоились. Сообщат куда надо текст, потом похоронят своих жмуриков и забудут обо всем, как о страшном сне. Всякое бывает.
До Балашихи их не остановил ни один наряд ГИБДД.
16
Сущность учебы на бывшей базе «Вымпела» была странной. Ромуальд учил себя сам. В первый же день Куратор сказал:
– Как любят говорить ваши людоеды из страховых кампаний: «Мы – не благотворительная кампания». Следовательно, чувство сострадания нам не знакомо. Зато ничего человеческое нам также не чуждо. За все придется платить. Полгода у тебя будет некий аванс, потом придется его возвращать. Цены сложились веками, так что не стоит привязывать их к нынешней стоимости жизни. Плата будет в долларах, иногда в евро, иногда в других валютах. Тебе предварительно сообщат. Программу обучения тебе также предложат исходя из твоего менталитета. Это – не правительственная организация, контроля никакого. К тому же не надо путать с разнообразными спецотрядами, из тебя никто не собирается готовить «идеального убийцу». Никакого шпионажа – поверь, это совсем не нужно. Миссии свои будешь выбирать, да и разрабатывать самостоятельно. В общих чертах – это все. Все свои вопросы решишь в ходе обучения.
С другими курсантами, если так можно сказать, Ромуальд не встречался, какие-то строгие парни кувыркались в спортзалах, бегали, бряцая оружием, но внимания никто друг на друга не обращал. Это было даже, в некотором роде, неплохо.
За первый месяц обучения Ромуальд понял, что вся его прежняя жизнь была похожа на блуждание впотьмах: можно было миновать торчащий угол, а можно было со всего маха приложиться о него. Теория Вернадского, неевклидова геометрия и еще многое другое, о чем, как оказывается, всегда знало человечество, раскрывало глаза. Точнее, способствовало видеть в темноте. Единое информационное пространство было круче и доступней интернета, чуть измененная метрика рядом с собой способствовало эффекту «невидимости», или, как говорили в старину, «отводу глаз». С прошлым нельзя было контактировать, но его можно было знать. И это было самым важным и поистине драгоценным даром, обучению которому он отвел самое важное место в своем «учебном плане».