Хроника одного дежурства, или Один день из жизни провинциального хирурга

Часть шестая. Ночь

Сев на диван в ординаторской, ещё сильней ощутил усталость. Ноги гудели, медленно надвигалась сонливость. Вставать не хотелось, попросил открыть окно, вошедшего Никиту. Свежий, прохладный ночной воздух не спеша заполнил комнату. Сделав несколько глубоких вдохов, почувствовал себя лучше. Сейчас никак нельзя расслабляться – не время для отдыха. Подошёл к окну. В свете фонарей ярко блестел мокрый асфальт. Дождик прошёл неслабый, но они его не заметили. На улице темно и тихо – город спал. Захотелось выйти и побродить по сырому асфальту, надышаться озона и лечь спать.

– Я приняла двух детей с подозрением на острый аппендицит, – прервала его мечты Люба. – Посмотрите?

– Само собой. Только запишу историй болезни. Пациента взяли для наблюдения в реанимацию, история может в любой момент понадобиться.

– Чайку? – предложила Люба, зная его пристрастие к полезному напитку.

– Давай. Надо взбодриться. Никиту не видела?

– Пошёл детей смотреть.

– Если хочешь, иди отдыхай. Потребуется твоя помощь – разбудим.

– Да нет, спать пока не хочется.

– Тебе утром на работу?

– После обеда. Успею дома выспаться перед сменой.

– Пока кипяток греется, посмотри больную холециститом, которую я принял.

Люба вышла, а он стал заполнять историю болезни. Довольно быстро справился, понёс её в реанимацию. Заодно посмотрел пациента с сепсисом. Состояние заметно улучшилось: одышка и тахикардия сократились, температуры не было, артериальное давление стабильное. Больной, которого они только что прооперировали, находился на искусственной вентиляции легких. Здесь, в реанимации, люди до утра в их помощи не нуждались. Осторожно закрыл дверь, постоял несколько секунд, размышляя.

Всё-таки вначале решил посмотреть всех поступивших к ним больных, а потом подняться в отделение детской хирургии. Пациенты, оперированные днём, не беспокоились. Состояние женщины с холециститом улучшилось, возможно, к утру станет совсем хорошо. Даже Василию стало легче, попросил воды.

Теперь определиться с поступившими детьми. Пришлось звонить минут пять-десять, прежде чем услышал шум лифта. Время самое подходящее для сна, что подтвердило заспанное лицо девушки-лифтёрши.

– Шестой.

Девушка громыхнула дверями, и лифт медленно, как бы нехотя “пробежал” два этажа и остановился. Гром открывающихся дверей встряхнул его. Надо было выходить.

Вначале он посмотрел мальчика – тот был младше, а время совсем не детское.

– Сколько тебе лет? – спросил малыша.

– Тли годика. А зовут меня, Алтём. И плакать я не буду.

– Дашь посмотреть животик?

– Дам, только не дави больно.

– Я очень осторожно, – и он сел на кровать, тесно прижавшись бедром к его телу, чтобы почувствовать малейшую реакцию на осмотр.

– Здесь болит? А здесь? – задавал вопросы мальчонке, осторожно осматривая живот.

– Нет, тут не болит. Болит тут, – и кончик маленького пальчика опустился на пупок.

Животик мягкий при пальпации, безболезненный во всех отделах. Наверное, боли прошли после лечения, предстоит обследование в плановом порядке.

Вторым ребёнком оказалась девочка шести лет. Заболела два часа назад, боли, несмотря на лечение, полностью не прошли, что и отразилось на её поведении. При виде доктора заплакала, пришлось долго её успокаивать. Посмотрел животик, здесь вполне мог созреть острый аппендицит. Надо проследить развитие болезни в динамике, не прекращая консервативное лечение. Ведь так могут начинаться и острый аппендицит, и другие заболевания брюшной полости. Со временем появятся симптомы, подтверждающие то или иное заболевание. Риска, что ситуация выходит из-под контроля хирургов, не было, в запасе несколько часов. Надо только чаще её смотреть.

Константин Александрович вернулся в ординаторскую. Чай был уже готов, разлит в чашки. Никита и Люба хоть и бодрились, но было видно, что тоже устали и хочется спать. А какой вид у него? Внушает ли им уверенность?

– Ночь как поделим? – спросил Никита.

До конца дежурства оставалось четыре с половиной часа. Делить их было бы смешно. Он хотел взять те часы на себя, под собственный контроль, но ребята могут обидеться

– Первые полтора часа – мои, остальные поделите между собой.

Так трудно сейчас удержаться от сна! Пусть поспят часа два и заодно утро прихватят, если повезёт.

– Поделили?

– Да.

– Тогда расходимся, если нет других предложений.

Что такое ночная часть дежурства? Это двойное испытание для хирурга. Переходя на дежурства по экстренке, они вынуждены перестраиваться, хотят того или нет. Биоритм жизни претерпевает обратные изменения. Если обычный человек днём бодрствует, а ночью спит, то дежурный хирург бодрствовать вынужден сутки напролёт. И ночью не только не спать, но и быть готовым немедленно помочь больному, причём в полном объёме, адекватно. Благо, если биоритм хирурга успел измениться, приспособиться, а если нет или не совсем? Чего тогда стоит его ночная работа! От природы не уйдёшь, человек многие тысячелетия приспосабливался ночью спать, а не работать. Как же быть? Что делать? Больному же необходима помощь ночью.

По возможности надо все операций переносить на период активности организма, то есть на день, максимально избегая ночных. Но если необходимо, дежурный хирург обязан заставить себя полностью отмобилизоваться в любой момент. Адекватность такой мобилизаций зависит от тренировки, опыта, внутренних резервов организма.

И ещё одна проблема: может ли хирург всю ночь быть готовым оказать адекватную помощь? С полным знанием дела Константин Александрович вправе утверждать: нет. Можно мобилизовать себя на какой-то момент, но на всю ночь – одному человеку не под силу, и даже двоим. Да, бывают ночи, когда дежурным хирургам удаётся и поспать. Но речь-то об экстренной хирургии. Необычная ситуация возможна в любую минуту и даже секунду: осложнения какого-нибудь заболевания (кровотечение, прободение язвы), а то и трагедия на дороге. И сама необходимость ежеминутно быть готовым оказать помощь сопровождается огромной психологической и физической нагрузкой. Не каждому она по силу. И если не удовлетворять такие физиологические потребности организма, как адекватный сон, полноценные отдых и питание, если не создан благоприятный психологический климат в семье и на работе – может произойти срыв. Что и бывает чаще, чем нам кажется, а другим видится. Только стараемся мы не замечать того ни у себя, ни у других. Как долго выходит хирург из ситуации срыва? Всякий по-разному. Представьте себе, что хирург ещё не готов, но вынужден выполнять свои обязанности – можно тогда говорить о квалифицированной помощи?

Необходимость физического и особенно психологического тестирования дежурных хирургов назрело давно. Снятие стресса, психических нагрузок – задача, которую надо решать уже сейчас. Если в молодости хирург использует свои внутренние резервы, то с возрастом они тают и постепенно сходят на нет. А когда врачи вынуждены работать на ставку с четвертью, на полторы и больше, о резервах и вовсе нечего говорить. Что же мы получаем? Не только физически, но и психически больных… врачей. Вот почему проблемы экстремальных врачебных профессий, в первую очередь, надо было ещё решать вчера.

Хотим мы сохранить высокопрофессиональную армию хирургов, их способность надежно, красиво и оптимально работать – надо создать для них условия. Добиться, чтобы мысли о деньгах, семейных и прочих социальных проблемах не стояли у них на первом плане. Освободить от них голову врача для выполнения основной его задачи – лечения больного. Результаты скажутся сразу, и некто не пожалеет о вложенных в решение тех проблем средствах. Выиграют все: и хирурги, и больные, а в конечном счёте – государство, чьей опорой станет здоровое и оздоровленное население.

Он направился в дежурку. Расправлять койку не стал, только снял халат и прилёг поверх одеяла. Медленно опустил голову на подушку – и в миг куда-то провалился. Но сон был чутким. Он открыл глаза, едва услышал быстрые шаги по коридору. Сколько же он спал? Взглянул на часы: после прихода в дежурку прошло пятнадцать минут. Послышалась трель телефонного звонка, рука автоматически протянулась к трубке, подняла и поднесла к уху.

– Константин Александрович, Константин Александрович! – возбужденно кричала в трубку дежурная сестра.

– Успокойся, говори по тише и медленно. Слушаю.

– Больному плохо, подойдите скорее.

– Кому, в какой палате?

– Да Васе. Быстрее, пожалуйста.

– Померяй артериальное давление и приготовь всё для реанимации. Я иду.

Он накинул халат, шапочку, сунул в карман фонендоскоп и стремительно вышел из ординаторской. Быстрым шагом дошел до палаты. Бежать он права не имел: есть же в отделении и другие больные. Из опыта он знал: когда начинаются беготня и суета медперсонала, мало того, что толку не получиться, ещё и больным в отделении становиться хуже: подскакивает артериальное давление обостряются боли в животе. А у иных обостряется неуемное любопытство, начинают мешать работать. То есть создается та стрессовая ситуация, из которой больные выходят по-разному, но ни у одного она не вызывает положительных эмоций, а тем более – улучшение здоровья. Однако всё это не означает, что спешить не когда не нужно. Если времени в обрез, надо спешить… не торопясь.

Он давно отработал универсальную походку на все случаи жизни. И даже когда некуда было спешить, шёл быстрым, стремительным шагом. В палате ему сразу бросился в глаза вид больного. Вокруг, как всегда, было полутемно – лампочка одна и светит в полнакала. Но даже в полумраке он заметил чрезмерную бледность больного, пот на коже, синюшность кончиков носа, ушей, пальцев обеих рук. Дыхательные движения редки – скорее, попытки сделать вдох. Сознания нет. С одной стороны, информации много, но с другой – подробности происшедшего не помешали бы. Его быстро ввели в курс дела соседи по палате. Вроде всё шло не плохо, недавно сняли капельницу, Васе стало лучше, и он решил сам сходить в туалет покурить. Только встал, ему вдруг стало плохо. Упал прямо на кровать, не успев и шагнуть.

Константин Александрович попытался прощупать пульс на руке – безуспешно, как и на сонных артериях. Фонендоскопом удалось прослушать сердечные тоны, крайне слабые и аритмичные, артериальное давление не определялось. Не мешкая, стащил больного на пол.

– Срочно реаниматолога! Приготовьте всё для внутрисердечной инъекции, капельницу с полиглюкином и гормонами. Вызовите других дежурных хирургов, – скомандовал он медсестре, и та стремглав выбежала прочь.

А он уже приступил к реанимации, поскольку больному стало ещё хуже: не дышал, сердце не прослушивалось, кожа постепенно синела. Халат ограничивал движения рук, и он его сбросил. Опустился на колени, продолжил непрямой массаж сердца, чередуя его с дыханием рот в рот. Он явно не успевал за развитием ситуации. И когда уже подумал, что потерял больного, ощутил … слабое дыхательное движение. Или ему показалось? На секунду оторвался, послушал сердце: оно билось, ещё неуверенно, но билось! Зрачки широкие, но уже не расширяются дальше. Появилось дыхание, самостоятельное и уверенное, он прекратил массаж. Померил артериальное давление – семьдесят на тридцать. Неплохо, ещё не нормальное, но его собственное. И невольно сам вздохнул глубже и только сейчас заметил своё сердцебиение.

И тут – как прорвало: Вошла медсестра, держа в руках капельницу, почти ворвались его молодые помощники, стремительно вошёл реаниматолог, объясняя задержку долгим ожиданием лифта. Константин Александрович помог сестричке попасть в вену и наладить капельницу. И только тогда позволил себе расслабиться. Реаниматолог уже сам померял давление, посмотрел зрачки пациента. Коротко объяснил ему, что произошло.

Василию явно становилось лучше: дыхание уже ровнее, одышка почти незаметна, синюшность побледнела, появился осмысленный взор. Артериальное давление уже сто на пятьдесят. Реаниматолог ещё раз внимательно осмотрел больного и попросил перед его переводом в реанимацию прокапать реополиглюкин и поляризующую смесь.

Что же случилось? Катастрофа в животе или другая беда? Раздумывая, он вышел из палаты и в будочке медсестринского поста присел на стул. Взял историю болезни, чтобы ещё раз проанализировать ситуацию. В отделении было тихо. Больные из Васиной палаты стояли в коридоре и боялись заходить, словно что-то предчувствуя.

Прошло десять минут, он уже подумал, что всё будет в норме.

– Константин Александрович, ему снова плохо! – позвала медсестра из палаты.

Он быстро вернулся в палату, снова попросил больных выйти. Они и так уже были свидетелями того, что им видеть вовсе не обязательно.

Василий снова стал бледным и быстро покрывался синевой. Прерывистое дыхание, рвотные движения. Пульс на периферических артериях не определялся. Фонендоскопом тоны сердца не услышал. Зрачки стремительно расширяются. Капельница, как назло, не работала. Больного ещё не переложили на кровать. Он опустился на колени и начал всё сызнова.

– Приготовьте необходимое для внутрисердечного введения. Вызвать реаниматолога.

Медсестра подала шприц с длиной иглой, заполненный адреналином, и выбежала из палаты. Определив точку, он решительно ввёл иглу почти на всю длину и потянул поршень шприца на себя. Тот стал заполняться тёмно-вишнёвой кровью – игла в полости сердца. Ввёл адреналин, хлористый кальций. Вынул иглу и снова принялся за непрямой массаж сердца. Зажав нос, губами прильнул к губам больного и вдохнул-выдохнул воздух. Тут же ощутил какое-то сопротивление. Не поняв ничего, не успел отреагировать – и в рот ударила сильная струя рвотных масс больного. Он отпрянул, но было поздно. От переполнившего рот желудочного содержимого больного его самого несколько раз вырвало. “Своего”, похоже, в желудке ничего не было. Выплюнув остатки, сполоснул рот водой. Где же остальные, где же помощники?

Вновь наклонился к больному и занялся реанимацией: четыре-пять давящих движений на грудину – и вдох рот в рот, толчки в грудину – и сильный вдох-выдох. Наконец вбежал реаниматолог. Без лишних слов тоже опустился на колени, уверенно и быстро, хотя было неудобно, ввёл дыхательную трубку в трахею. Вбежали Никита и Люба, работа закипела. Теперь он мог привстать, ноги с трудом разогнулись в коленных суставах – и немножко отдохнуть. У пациента появилось еле уловимое сердцебиение, затем неуверенные дыхательные движения. Но зрачки оставались широкими.

– Сейчас же возьмём его в реанимацию, но перспективы никакой, – сказал реаниматолог. – Вторая реанимация, сам понимаешь.

– Понимаю. Но всё-таки постарайтесь!

– Всё сделаем, не сомневайся.

Он помог переложить больного на каталку, которая в сопровождении трёх врачей и трёх медсестёр помчалась к лифту. Его помощи тут не требовалось, пошёл в ординаторскую. Здесь его ещё раза три подряд вырвало – запах рвотных масс никак не хотел исчезать. Умылся с мылом, стало полегче. Присел на диван и только теперь заметил, что стало светло, лампочки везде выключены. Взглянув в окно, увидел лучи восходящего солнца, отражавшиеся от окон соседнего дома и луж на асфальте. У открытого окна полной грудью вдохнул вкусный, свежий утренний воздух. Стало совсем неплохо, тошнота исчезла, хотя привкус остался.

“Так тебе и надо”, – подумал он. На душе было скверно. Вновь и вновь пытался проанализировать случившееся, но путные мысли просто не шли в голову. Или они уже “закончились”, или куда-то спрятались, или он жутко устал. На часах полшестого утра. Пойти поспать пол часика? Да нет, вряд ли уснёт, тем более, надо ещё сделать все утренние дела, да и себя в порядок привести.

Часть седьмая. Утро

Природа (а может, и не только она) так всё придумала и сделала, что всё где-то, когда-то и почему-то зацикливается в виде некой геометрической фигуры – круга, ромба или спирали, давая человеку надежду, что прошлое если и повториться, то изменённым, или больше никак о себе не напомнит. Всё меняется, движется. Куда только мы идём, если движемся по спирали, – вверх или вниз? Здесь-то и подключается так называемый человеческий фактор, который направляет движение. Захотим – станем двигаться вверх, надёжно и уверенно, нет – будем опускаться по той же спирали вниз. И тоже вроде белая полоса станет чередоваться с чёрной, но мы можем не заметить, что чёрное становиться чернее, а белое уже и не совсем белое. И только внизу начнём чувствовать холод, мрак и безысходность.

А как угадать, понять или вычислить: то ли ты идёшь вниз, то ли уверенно продвигаешься вверх? Бывает, и оттенки едва различимы, и анализ страдает. Неужели, чтобы знать, что такое хорошо, надо прежде узнать, что такое плохо, или столкнуться с плохим? Да, надо, всё познаётся в сравнении. Шагни назад, чтобы потом сделать два шага вперёд. А главное – не сорваться на бег ни туда, ни обратно. Лучше медленно идти, да уверенно…

Константин Александрович вернулся в дежурку, достал электробритву и тщательно выбрился. Попробовал рукой – гладко. Почистил зубы, умылся. Подошёл к зеркалу, причесался и посмотрел на результат утреннего моциона. Теперь трудно было определить, что человек провёл бессонную ночь и только что испытал сильнейший стресс, последствия которого ещё неизвестны. Надел халат, шапочку и пошёл работать.

Утро всегда было напряжённым. Даже если никто не поступал, времени всё равно не хватало на всю обычную рутинную работу. Надо сделать неполный обход, то бишь осмотреть всех поступивших за сутки больных, оперированных в плановом и экстренном порядке за последние два-три дня, написать им дневники с динамикой их состояния и лабораторным контролем, а напоследок заняться сбором статистических данных.

Всегда главное – рационально распределить обязанности, то есть, кому чем заниматься. Ему самому надо не только осмотреть всех больных, но и проверить, проконтролировать работу помощников. За всё происходящее в отделениях, которые курировали дежурные хирурги, отвечал он. И кто бы ни сдавал дежурство, при необходимости он должен был ответить на любой вопрос, что мог быть задан, аргументировано доказать правильность действий.

Заглянув в журнал, где они фиксировали госпитализированных, проверил свою память и пошёл по палатам. Осмотрел поступивших, проверил пульс у каждого, целостность повязок у оперированных. У больной с острым холециститом и у той, что он взял под наблюдение при вечернем обходе, дела пошли на поправку: боли уменьшились, температура нормализовалась, и даже спросили о еде. Как правило, при поступлении они и говорить о еде не хотели, но как только становилось лучше, обязательно о ней вспоминали. Для их болезни характерно возникновение пищевой доминанты. Больной зацикливается на еде, теряет самоконтроль при её виде, а то и упоминаний о ней. Пища, её добывание и приём становятся для них смыслом жизни. Пришлось в который раз напомнить им, что основное лекарство от их болезни – голод.

Работая в плановой хирургии, обязательно проводил с каждым страдающим такой болезнью беседу, объясняя её причины и последствия. И убеждался неоднократно, как трудно это сделать, – впору подключать психолога. Почему так мало внимания уделяется у них психологическому аспекту заболевания? Каждый пациент, однажды перенесший приступ той или иной болезни, знает его причину или догадывается о ней. И если повторятся – значит, вновь возникла та же причина. Как правило, больной знает о ней, но зачастую не препятствует, а порою и способствует возникновению той причины. Потом испытывает кучу “удовольствий”, проходя курс лечения. Садомазохизм какой-то. Некоторые пациенты поступают несколько раз с одним и тем же заболеванием. Что это, как не нарушение психики, тот же психологический компонент заболевания? Надо, надо подключать психиатра. А для этого создать базу, отработать показания для осмотра психолога, где нужно – психиатра. Внушить больному эту необходимость.

Уточнив некоторые детали у постовой медсестры, попросил обязательно померить давление наблюдаемым больным и записать их диурез. Зашёл в отделение гнойной хирургии, осмотрел тех, которым вчера Никита вскрыл гнойники. Здесь тоже всё в норме.

В детскую хирургию он поднялся на лифте, хотя лестничные переходы были открыты. Всё-таки, усталость чувствовалась, и хотелось сэкономить силы, пусть даже на пустяках. Несмотря на раннее утро, в отделении было шумно. Большинство детишек уже не спали. Некоторые в сопровождении мам шли сдавать анализы, другие уже возвращались из лабораторий. Несколько карапузов играли машинками на полу, а один гонялся за девочкой, которой это, похоже, нравилось, но всё равно кричала и пыталась спрятаться за врача. Малыши вначале внимательно посмотрели на него, опасаясь, наверное, не сделает ли им больно. Потом, увидев доброе лицо и улыбку, улыбнулись в ответ, а один встал и потрогал его за руку. Даже такой мелочи хватило, чтобы Константин Александрович приободрился, расправил поникшие было плечи. Подмигнув малышу и погрозив пальцем другому, “обижавшему” девочку, он открыл дверь в палату.

Посмотрев девочку, убедился в правильности выбранной тактики: пока – наблюдение и лечение. Время ещё есть. Но придётся передать её под наблюдение следующей дежурной бригады хирургов. А вот у Артёма всё в порядке. Ещё раз с удовольствием с ним поговорил, удивляясь его ранней рассудительности и серьёзности. К концу беседы всё-таки сумел вызвать улыбку на лице малыша. Детям надо больше смеяться!

Самое печальное в их работе – видеть больным ребёнка. Нередко приходиться их и оперировать. Самым маленьким пациентом на его операционном столе оказался мальчик полутора месяцев от роду с ущемлённой паховой грыжей. Масштабы объектов операций у взрослого и ребёнка несопоставимы. Каждая такая операция превращалась в нечто уникальное. Ответственность и двойная, и тройная. Может быть, операция у детей не столь сложна технически, как неким особым чувством: не причинить ребенку боль, исключить возможность сделать что-то не так. Детские хирурги привыкли к своей работе и подобного чувства, наверное, уже не испытывали. Дежурным же хирургам оперировать детей приходилось не так часто, как им. Вообще. Если была возможность избежать операции у детей, они максимально её использовали. Операция – только тогда, когда возможности консервативного лечения исчерпаны. Такой подход себя оправдывал. Предсказать, как пойдут дела у ребёнка, было трудно. Бывало, малыш поступал с клиникой острого аппендицита, а через некоторое время наблюдения и лечения от клиники той ничего не оставалось. А порою у ребёнка фиксировали неопределённые боли в животе, или он просто был капризен по необъяснимым причинам, однако всё заканчивалось оперативным лечением деструктивного аппендицита. Специфика у детских болезней была, да ещё какая!

Теперь можно спуститься в реанимацию. Состояние больного сепсисом тяжёлое, но с небольшим улучшением. Ещё раз осмотрел его тело и конечности, но новых гнойников не нашёл. Он надеялся, что утром пациента обязательно обследуют. Найти бы первоисточник заболевания!

Оперированный ими больной с кишечной непроходимостью уже дышал самостоятельно и был в сознании. Константин Александрович объяснил ему, какую сделали операцию. Точный диагноз не сказал, его и многое другое ему сообщат позже. Осмотрев живот убедился, что здесь пока обычная послеоперационная картина.

Он специально оставил осмотр Василия, пациента с острым панкреатитом, напоследок. Там всё было плохо. Больной без сознания, на искусственной вентиляции легких. Зрачки расширены, артериальное давление по нулям, несмотря на постоянную стимуляцию. Надежды нет. Что же они сделали неправильно или не совсем? Есть над чем подумать. Он знал, мучительные вопросы и мысли будут его беспокоить не один день и месяц. Каждая подобная ситуация или смерть больного надолго выводит хирурга из обычного ритма жизни. Не мог он спокойно и равнодушно относиться к этому – как человек и тем более врач, лечивший данного больного. Вот он, печальный результат их суточного дежурства.

Собрав и записав данные о состоянии больных в реанимации, решил поговорить с реаниматологом. Из беседы с ним ничего нового для себя не узнал.

В ординаторской пахло свежезаваренным чаем. Люба успела не только осмотреть больных, но и приготовить чай. Несмотря на тяжёлую ночь, она выглядела неплохо. Женщины ухитряются при любых обстоятельствах делать всё возможное, чтобы радовать взор окружающих, особенно мужчин.

Никита заполнял журнал. По времени они успевали. Обменявшись информацией, наконец-то решили попить чаю. До сдачи дежурства в “блиндаже” оставалось пятнадцать минут. “ Блиндажом” они называли административную часть корпуса, а точнее – то место, где приходилось сдавать дежурства заместителям главного врача. Кто и какой смысл вкладывал в необычное название – неизвестно: одни по традиции называли, другие – с обидой в голосе, третьим это нравилось, а кому-то – не очень. Но название стало обыденным, традиционным.

Никита нажал кнопку телевизора. Наконец-то “пришло” его время. Только сейчас они поняли, что целые сутки не смотрели телевизор. Такое бывает редко. Обычно, независимо от того, есть работа или нет, телевизор включён, дежурные хирурги периодически поглядывают на экран: что-то запоминают, другое пропускают мимо ушей, но какая-то информация в памяти остаётся. В данную минуту сообщалось, что произошло за сутки в стране. Получалось, они и страна жили врозь, на целые сутки забыв друг о друге. О, загнул! Страна может о тебе ничего не знать, но ты то!.. Будь скромен. Скромность украшает человека, но зачем “украшать” скромного человека? Нет, такие мысли могут залезть в голову, только когда усталость нарушает сам процесс мышления. Необходим отдых, а пока надо усилить самоконтроль. Размышляя, Константин Александрович небольшими глотками пил горячий чай. Почувствовал, как приятная волна разливалась по животу. Усталость стала уходить, мысли – проясняться: “плохие” – “исправились”, хорошие приблизились к реалиям. Всё же великое дело – чай, здорово тонизирует!

Когда учился в институте, да и некоторое время спустя он относился к чаю как к необходимому десерту после еды, не более. Осмысленное отношение к нему как к великолепному напитку, создающему настроение, заметно поднимающему общий тонус, появилось тогда, когда всерьёз занялся хирургией. Любую свободную минуту старался использовать для чаепития. Вот и сейчас одолел аж две чашки, теперь можно идти в “блиндаж”.

Втроём спустились на первый этаж и зашли в кабинет. Там уже собрались все дежурные врачи. По их количеству в дежурной бригаде больницы можно было судить о её масштабах и объёмах медицинской помощи. За отчётные сутки оказана экстренная помощь десяткам больным. И чувствуешь гордость и удовлетворение от того дела, к которому сопричастен. Все накопившиеся в душе неприятности и неудовлетворённость работой куда-то исчезают, глушатся. Есть всё же в их профессии моральные стимулы!

Незаметно подошла очередь хирургической бригады. Перед сдачей дежурства он всегда обговаривал с помощниками основные моменты доклада. Пусть иногда их мнения и расходились, но докладывать нужно единую точку зрения на всё, что произошло во время суточного дежурства. Так было не только сегодня, а почти всегда. Большая часть работы проделана по определённой схеме и какой-то тактике. Конечно, в процессе лечения или наблюдения больного чья-то точка зрения подтверждалась, а чья-то оказывалась ошибочной, или вообще выявлялось нечто непредсказуемое, необычное. Кто в хирургии давно, знает, что на сто процентов предсказать и предусмотреть результат невозможно. Путь их не застрахован от ошибок, неправильных действий. Между хирургами существовала своего рода негласная договоренность – никогда не “злорадствовать” по этому поводу. Жизнь подтверждала: никто не застрахован от ошибок, сегодня это произошло с тобой, завтра – с товарищем. Чем больше в коллективе людей, тем больше точек зрения на одно и то же явление или случай. Всё равно чей-то вариант размышлений и предположений окажется наиболее применим к данному случаю. Один же человек не может всегда быть правым – когда-нибудь, да ошибается.

В дежурной бригаде ответственный хирург имеет большее влияние, он в какой-то мере (иногда – невольно) оказывает “давление” на коллег, влияет на их точку зрения. Здесь важно, чтобы командир был “доступен” для получения и учёта другой информации и иного мнения. В том-то и смысл работы бригады, что в ней складываются микроклимат, общая для всех тактика работы. Соответственно – и результат общий: будь то удачная операция, выздоровление больного – или ошибки и осложнения. Единственное, что Константин Александрович брал только на свой счёт, – неудачи. Если в бригаде он самый опытный и квалифицированный – значит должен предусмотреть плачевный результат и возможность его избежать. С годами казалось, что он уже всё постиг, всё испытал и нет уже того, что стало бы для него неожиданностью. Но ещё в институте запомнил изречение профессора: в хирургии может быть всё, даже то, чего быть не может. Жизнь словно постоянно его экзаменовала, заставляла беспрестанно искать ответы на вопросы, которые раньше он себе не задавал. Иногда он мог на них ответить, порою – только пытался, а то и спрашивал себя: возможно ли это в принципе?

Последние сутки выдались очень тяжёлыми. Как доложить, чтобы звучало кратко, но в то же время передавало всю сложность, насыщенность, а в какой-то мере необычность и трагичность дежурства. Обычно предполагалось два варианта доклада: для “блиндажа”, где опускались некоторые детали, и – для хирургов, которые бывали в аналогичных ситуациях и всегда могут определить, где правда, а где кривда, когда хирурги пытаются себя обелить, а когда ситуация и впрямь была крайне тяжёлой, необычной и непрогнозируемой.

После их дежурств всегда докладывал Никита. Получалось у него хорошо, деловито и кратко. По всей видимости, это нравилось и принимающим дежурство: дополнительных вопросов обычно не было. Но когда докладчик дошёл до больных в реанимации, Константин Александрович добавил несколько слов. Уж слишком гладко всё проходит: то ли настроение у принимающих хорошее, то ли вправду всё в порядке у сдающих, и их действия признаны правильными? Но мысли эти пронеслись в голове, когда они уже поднимались к себе на этаж.

В ординаторской, как всегда в это время, было шумно. Здоровались, шутили, обменивались мнениями. До пятиминутки – пять минут. Никита вышел в коридор покурить, Люба о чём-то шушукалась со Славиком, тоже молодым хирургом. Константин Александрович ещё раз просмотрел историй болезни поступивших и положил их стопкой на стол заведующего отделением для контрольного осмотра. Он тоже считал это необходимым: почти всегда находились мелкие и не очень детали, которые упустили или не заметили дежурные хирурги. Но они важны и для правильного оформления историй болезни как юридического документа, и для обоснования тактики лечения или наблюдения. К тому же, контроль дисциплинировал их.