Февраль
В просторной будке грузовика, приспособленного для перевозки людей, ехали, оживлённо переговариваясь, человек двадцать работников экспедиции. После работы машина развозила их по домам. Одни выходили у ведомственной пятиэтажки на Саянах, другие – в районе Элеватора, третьи ехали до самого конца, до общежития на Шишковке. Машина отправлялась от самого порога родной конторы. Добираться на ней было намного быстрее, чем ехать с пересадками на переполненном общественном транспорте.
Возвращался домой и Захар Сазонов. Он чувствовал себя совершенно разбитым – не столько от напряжённого рабочего дня, сколько от беcсонной ночи. Сосед по общежитию Фёдор Толстихин совсем сошёл с тормозов – пил, не просыхая, уже вторую неделю. Вчера вечером к нему пришла Танюха, на удивление трезвая и из-за этого похорошевшая. Ни Игоря, ни Айдара дома не было. На скорую руку пожарили яичницу с колбасой и сели ужинать. Слово за слово, рюмка за рюмкой… и всё бы ничего, если бы Танюху быстро не развезло. Она придвинула стул поближе к Захару, по-свойски положила руку на его колено и начала приставать с идиотской просьбой – рассказать по секрету, насколько опытной в постели была его жена. Пришлось послать её к чёрту, встать, пожелать всем спокойной ночи и запереться в своей комнате. Но спать почти не пришлось – из кухни ещё долго доносились то отборная ругань Фёдора, то громкий визг Татьяны. Потом всё стихло, но через час-другой в соседней комнате началось нечто невообразимое. Сначала ритмично заскрипела кровать, потом по комнате заходили, затопали, поднялся шум, а в стену полетели тяжёлые предметы. При этом Танюха так истошно кричала, что Захару пришлось выскакивать и успокаивать разбушевавшегося Фёдора.
Теперь же, прислонившись спиной к переднему борту машины и нахлобучив на глаза собачью шапку, он вслушивался в ровный гул мотора и пытался привести в порядок разбежавшиеся мысли. Рядом с ним две немолодые женщины вполголоса обсуждали замершую очередь на жильё. На другой лавке бывалые вездеходчики рассказывали анекдоты про Брежнева, то и дело взрываясь заразительным хохотом. Остальные пассажиры дремали.
Глядя со стороны на ушедшего в себя Захара, трудно было вообразить, что внутри у него всё клокочет. Копаться в себе он привык давно – если не с детства, то с первых студенческих лет. Это был бесконечный процесс познания себя и своего места в мире. Едва в его голове складывалась более или менее цельная картина, как тут же новая мысль, новый взгляд на старую мысль или новое эмоциональное переживание вдребезги её разрушали. Потеряв внутренний мир с самим собой, он из обломков разбитой картины составлял новую, более объективную. Излишек интеллекта сильно мешал Захару в повседневной жизни. У него было гораздо меньше друзей, чем у многих его сверстников. Но эта инстинктивная избирательность часто давала осечку в отношениях с хорошенькими девушками. Принцип «чем умнее, тем избирательнее», справедливый для общения с мужчинами, с женщинами не срабатывал и перерождался в диагноз «чем умнее, тем глупее».
В его памяти снова, день за днём и месяц за месяцем, всплыли годы, прожитые в Забайкалье. Хотелось разобраться в прожитом, понять, что к чему, отделить мух от котлет. Но сделать это не удавалось, потому что он постоянно скатывался на одну и ту же мысль – кто виноват в его семейном фиаско и как разрубить этот гордиев узел. Скоропостижный брак и неожиданный разрыв с Алиной, показавшей спрятанные за подкрашенными губками острые зубы, нарушили все его умозрительные конструкции. Возвращение в суровую, как правда жизни, мужскую общагу тоже не добавляло оптимизма.
Проблема была не только в Алине. Захара давно уже занимала мысль о фантастической нелепости, иррациональности окружавшего его советского бытия, о всё большей и большей недоступности ещё вчера казавшегося близким идеала «нормальной жизни». Закутавшись в тулуп и закрыв глаза, он в который раз взялся описывать и уточнять для себя этот размытый идеал. Первым делом в голову почему-то пришла высмеиваемая в «Крокодиле» и «Фитиле», называемая мещанской, а на самом деле естественная человеческая мечта о собственной благоустроенной квартире с обстановкой, машине и даче. Допустим, о машине и даче он никогда всерьёз не думал – не до этого, да и всему своё время. Но отдельное жильё требовалось позарез. Как-то раз Захар прочитал в газете «Труд» заметку о том, что по закону молодые специалисты в первую очередь должны обеспечиваться квартирами. Председатель профкома, которому он показал статью, посоветовал сходить с этой газетой в туалет.
Что там ещё? Понятно, что «нормальная жизнь» невозможна без интересной работы, желательно по образованию, по специальности. С этим проблем вроде бы нет. Хотя тоже как сказать… Если бы всё на работе зависело от его знаний! Взять хотя бы прошлый полевой сезон. Тогда дело не заладилось из-за маломощного советского эхолота, который годился разве что для измерения глубины дворовой лужи, но никак не Байкала. Вдобавок под конец сезона пьяный капитан умудрился продырявить о прибрежные камни экспедиционный гидрографический катер. А на лодку эхолот не поставишь. Ему, новоиспечённому начальнику партии, пришлось рыскать по всему побережью в поисках хоть какого-нибудь завалящего судёнышка. Так ничего и не нашли, а в результате произошло самое страшное – не выполнили годовой производственный план!
Для «нормальной жизни» нужны и деньги, куда без них? Ежу понятно, что работа должна быть не только интересной, но и хорошо оплачиваемой. А с этим большие проблемы. В поле ещё ничего, там сдельная система оплаты, от весны до осени кое-что набегает. Хотя… в отпуск домой слетал, и всё куда-то рассосалось. Зимой же полная задница – посиди-ка на повремёнке! Со ста двадцатью рублями в месяц не так-то просто свести концы с концами. Одежду и обувь в магазине не найдёшь, на барахолке дерут втридорога. А магнитофон? А проигрыватель? А, пардон, в ресторан сходить? В монахи он не записывался. Ну да бог с ними, с деньгами. Что там ещё нужно для полного счастья? Любимая женщина, семья, дети… О детях пока промолчим, не до них, а вот с семьёй пробовали – не получилось! И опять в голове засверлила та же мысль – как ни крути, а для достойной жизни нужен свой угол. «Но ведь можно самореализоваться и в общежитии?» – неуверенно пискнул внутренний голос, на что вся его натура тут же возмущённо зарычала: «В общаге рассчитывать на духовную жизнь просто смешно. Там дай бог просто выжить!».
Вспомнился сосед по комнате, казах Айдар. На первый взгляд, неплохой парень – хоть и косит под Джеки Чана, но толковый топограф, книжки о буддизме читает… Вот только дёрганый какой-то, закомплексованный, неадекватный. В прошлое воскресенье, едва за окном начало светать, заявил ни с того ни с сего:
– Захар, пойдём бурят бить?
Каких бурят, за что их бить, и тебе ли, казаху, этим заниматься? Так ведь нет, не послушался, хотя был совершенно трезвый. Знать, давно решил. Буркнул что-то едкое, наспех оделся и пошёл на трамвайную остановку. В городе обошёл своих корешей, нашёл нескольких земляков, и вечером немалой толпой заявились в ближайший молодёжный бар. Там для отвода глаз взяли по коктейлю, а потом одну за другой распили несколько бутылок водки. Довели себя до кондиции и во время перекура в коридоре затеяли-таки драку с одним, тоже подвыпившим, бурятом. Но сколько в Бурятии казахов, а сколько бурят! За пострадавшего земляка тут же заступились свои, причём не только буряты, но и русские. В один момент собралась толпа и началась грандиозная война миров. В конце концов кенты Айдара сумели вырваться и под всеобщее улюлюканье позорно убежали, а его самого избили так, что администрации бара пришлось вызывать скорую. До сих пор лежит, бедолага, в республиканской больнице со сломанным ребром.
А с флегматичным Зябликовым приключилась другая история. Когда Фёдор на две недели уехал в командировку в родную Читинскую область, Игорь привёл после работы из какого-то злачного места молоденькую русскую девчонку и целую ночь с ней прокуролесил. Та вовсе не дорожила своей невинностью, скорее наоборот. Без году неделя, совсем подросток, но себе на уме. Через неделю она сама пришла к нему и осталась уже на все выходные. Они пили на кухне и запирались у Игоря, снова пили и снова уединялись – нисколько не стесняясь Захара, закрывшегося в своей комнате. В воскресенье вечером утомившийся от двухдневной камасутры Игорь проводил её до трамвайной остановки, думая, что навсегда, но у шагавшей рядом пигалицы были другие планы. Через несколько дней вечером на чёрной «Волге» приехал её отец, оказавшийся инструктором горкома КПСС. Он полчаса кричал на всю общагу, что девочке всего шестнадцать лет и что он посадит Игоря за совращение малолетних, если тот не женится на ней или не возместит моральные убытки. Перепуганный Игорь согласно кивал головой, а на следующий день выпросил в отделе кадров отпуск без содержания и тут же уехал на автобусе к родителям в Гусиноозёрск – пережидать грозу.
Машина замедлила ход и в последний раз остановилась. Шофёр вышел из кабины, постучал кулаком по борту и громко крикнул:
– Шишковка! Выходи по одному!
Захар ступил на землю последним. Он размял ноги, закурил и нерешительно покосился на двухэтажную белую сталинку. Это было женское общежитие цеха камеральных работ, куда его не раз звали на чай знакомые девчонки. Однако здравый смысл возобладал, он отвернулся от ярко освещённого окна и по узкой улочке пошёл вверх по склону, в сторону своей холостяцкой казармы. На кухне сиротливо горела тусклая лампочка. Фёдор, одетый и в сапогах, спал у себя перед включенным телевизором. Захар быстро сварил сосиски с макаронами, вскипятил чай и, наскоро поужинав, уединился в своей комнате. Ему не терпелось дочитать «Записки из Мёртвого дома». Достоевского он полюбил ещё на первом курсе за близкий ему психологизм, а эту книгу купил на днях в центральном книжном магазине, отстояв полчаса в очереди. В чтении он был гурманом, методично следовавшим своей давно составленной программе – увы, совершенно нереальной из-за фактического отсутствия большинства книг. Причём их не было не только в книжных магазинах, но и в городских библиотеках. В прошлом году его даже вызывал на ковёр начальник экспедиции из-за доноса, поступившего из одной библиотеки, в которой он требовал книгу Оруэлла «1984». Ему тогда и в самом деле казалось странным, что в 1984-м году у него нет никакой возможности прочитать одноимённый роман.
Погрузившись в далёкий и непонятный каторжный мир, Захар совершенно забыл о своих собственных переживаниях, но когда до конца оставалось всего несколько страниц, из кухни раздался громкий крик:
– Захар! Иди сюда!
– Чего тебе?
– Иди-иди! Дело есть.
Пришлось отложить книгу в сторону и выйти на кухню. Проснувшийся Фёдор стоял у стола с открытой бутылкой водки в руках. Наполнив две стопки, он протянул одну Захару.
– На, ботаник, выпей!
– Просто так, что ли? За что?
– За то, чтобы наши дети не цеплялись за трамваи и не кидались с топором на трактор!
– Федя, – поморщился Захар, – ты же знаешь, что я водку не пью!
Это была сущая правда. В первые студенческие годы они почти не просыхали, но на четвёртом курсе Захар перестал и пить, и курить. Он обнаружил, что гораздо приятнее включать интеллект и разруливать любую, даже самую сложную ситуацию, на трезвую голову. Таким неофитом-трезвенником он и приехал в Бурятию, и только после запутанной истории с Алиной стал позволять себе небольшие послабления.
– А мне плевать! Кончай набрасывать говно на вентилятор. Ты меня уважаешь?
Фёдор выпил, не закусывая, положил пустую стопку на стол и вплотную подошёл к Захару.
– Ты, студент, довыёбываешься. Интеллигент сраный. Тут тебе не Москва, а Сибирь. У нас все пьют водку. Понял?
Он быстро размахнулся и сильно ударил Захара кулаком в челюсть. Тот отлетел к столу. В глаза бросился кухонный нож. Захар молниеносно схватил его, развернулся и заорал прямо в смеющиеся глаза Фёдора:
– Убью, придурок!
– Ой-ё-ёй, какие мы смелые! Ладно, Захарка, иди отсель. Я буду ужинать. Не обижайся!
Книга так и осталась недочитанной. До полуночи Захар тупо, не понимая сути происходящего, смотрел телевизор. Сначала на экране сменяли друг друга образцовые токари и животноводы, потом «Весёлые ребята» с энтузиазмом и даже радостно, без тени грусти, восклицали: «Не могу без тебя, не могу без тебя, что же это такое?». После «Времени» началась третья серия фильма про цыгана Будулая. А в это время в соседней комнате храпела реальная жизнь.
В субботу утром Захар достал из шкафа станок и тщательно побрился перед карманным зеркалом, приклеенным к линолеуму над пожелтевшей раковиной. Побрызгавшись любимым одеколоном «Саша», он оделся и отправился на свадьбу к Никите Уварову. Не каждый день женятся лучшие друзья. Кто знает, может Никите повезёт с женским полом? В районе универмага «Юбилейный», изрядно поплутав, Захар нашёл нужный дом и поднялся на второй этаж. Дверь открыл сухопарый пожилой мужчина с медальными планками на стареньком пиджаке. Из глубины квартиры на лестничную площадку донёсся хрипловатый голос Вилли Токарева, со знанием дела певшего блатную песню про шумный балаган.
– Проходите, проходите, молодой человек!
Но мужичка уже отодвинул в сторону сам улыбающийся Никита:
– Захар, ну наконец-то! А я уж думал, ты не придёшь. Бросай, паря, свой тулуп на табуретку, вешалки все заняты. Вот, знакомься, это моя супружница!
Он подозвал к себе полненькую румяную девушку в белом платье, но та нетерпеливо отмахнулась:
– Да погоди ты, у меня котлеты горят!
Захар осмотрелся. В однокомнатной квартире за сдвинутыми столами, не обращая на него никакого внимания, сидели и оживлённо разговаривали человек десять гостей, из которых он узнал лишь Сергея Ропшина – инженера-геодезиста лет тридцати, рослого крепыша, в прошлом боксёра. Или бывших боксёров не бывает? Они закончили один и тот же московский институт, только в разное время. Серёга сидел, набычившись, и с нескрываемой неприязнью смотрел на двух крепко выпивших быдловатых мужичков, расположившихся напротив и похабно обсуждавших какую-то Марусю. Три девушки, устроившись рядком на диване, разглядывали дембельский фотоальбом Никиты и то и дело прыскали со смеху. Тем временем жених принёс из кухни стул, усадил Захара рядом с ветераном с медальными планками и налил им по бокалу красного вина.
– Горько! – нерешительно произнёс ветеран.
– Горько! Горько! – оживились гости и, дождавшись прихода невесты, начали хором считать: «Раз, два… десять, двадцать… Ура!». По второму кругу разнесли закуски. Скромная, под магнитофон, гулянка шла по своим вековым писаным и неписаным правилам, без особых затей, но и без излишеств вроде вспомнившегося Захару умыкания невесты на его собственной свадьбе, её долгих поисков, фальшивого выкупа и мерзкого пития шампанского из несвежей туфельки.
Ветеран оказался Никитиным тестем, приехавшим из-под Кяхты вместе с женой, большую часть времени хлопотавшей на кухне.
– Как там столица? – участливо спросил он Захара после очередного тоста. – Меня ведь под Москвой контузило в сорок первом. А про вас Никита рассказывал.
– Ну что столица? Там одна жизнь, а здесь другая… День и ночь!
– Так разве эти две жизни не взимосвязаны? Вы вот там отучились, а теперь здесь работаете. Внедряете, так сказать. А ведь наше образование не в пример американскому! И коммунизм мы всё равно построим.
Захар чуть не поперхнулся и быстро глянул на обиженного немцами пожилого человека.
– Да, конечно! – машинально ответил он и хотел было что-то ещё добавить, но вдруг задержался глазами на светловолосой девушке лет двадцати, водружавшей фотоальбом на книжную полку. Подвыпившая блондинка была сверх меры весела и продолжала переговариваться с подружками. Она вела себя совершенно естественно и совсем не походила на гламурное белокурое создание из карикатур про блондинок. Положив альбом на место, девушка повернулась и, встретившись глазами с любопытным взглядом Захара, по-доброму улыбнулась. В её лице была какая-то неуловимая восточная примесь, придававшая ей своеобразный шарм. Захар нехотя повернулся к ветерану.
– Обязательно построим. Лет так через тысячу. Только боюсь, тогда на Земле не будет ни нас, ни американцев. Какие-нибудь марсиане прилетят, всех людей перебьют и свой марсианский коммунизм установят.
В это время раздался резкий дверной звонок. Монотонный гул сменился напряжённым молчанием. В дверь заглянула одетая в модную дублёнку женщина средних лет.
– Извините, среди вас есть такой – Иван Петров? Меня попросили передать, что его во дворе дожидаются.
Один из двух сидевших напротив мужиков поднялся и, сильно покачиваясь, неуверенными шагами пошёл к выходу. Захар привычно отметил про себя, что Серёги Ропшина в комнате нет.
Свадьба возобновилась. Принесли горячие блюда, опять зазвенели бокалы. Когда гости как следует подкрепились, Никита достал с полки диск Аллы Пугачёвой, подошёл к проигрывателю и громко объявил:
– А теперь – танцы-жманцы-обжиманцы!
Для танцев оставался свободным маленький пятачок у окна, куда Никита при первых же звуках «Миллиона алых роз» привёл свою молодую жену. Захар поднялся и быстро подошёл к девушке с восточными глазами.
– Потанцуем?
Она встала, чуть пошатнулась и ухватилась за него, чтобы не упасть. Он прошёл с ней до занавешенного толстой шторой окна и сильно прижал к себе.
– Тебя как зовут, солнышко?
– Юля. А тебя?
– Захар.
От девушки пахло одновременно водкой и тонкими духами.
– Не пей больше, ладно?
– А тебе-то что?
– Не надо, прошу тебя.
Её податливое тело безропотно повиновалось исходившей от него безудержной силе притяжения. Они обнимались, делая вид, что танцуют.
В дверь снова позвонили.
– Спиридонов? За вами жена пришла, во дворе сидит на лавочке.
Второй мужичок, лавируя между танцующими, начал пробираться к выходу. Захар посадил Юлю на освободившийся стул и сел рядом.
– Мне вообще-то домой пора, – призналась она. – Отец просил не задерживаться.
– Я тебя провожу?
– Ну, если не трудно. Я живу на авиазаводе.
– Нет, не трудно.
Появился Серёга Ропшин. Он был немного возбуждён и, нервно улыбнувшись, подмигнул Захару. Всё стало ясно и понятно.
У Серёги было редкое хобби. В каждой новой компании, как следует выпив и доведя себя до взвинченного состояния, он отбирал одну или несколько жертв, выведывал их имена, после чего незаметно одевался и выходил на улицу, якобы покурить. Затем он через жильцов дома, возвращавшихся в свои квартиры, вызывал во двор первую жертву и в темноте, хорошо поставленным ударом, нокаутировал её. Однажды он объяснил Захару, что мстит за жену, после мелкой ссоры из какого-то чувства противоречия изменившую ему, статному и представительному молодому мужчине, с соседским невзрачным забулдыгой. На одной гулянке Серёга проделал этот фокус с четырьмя мужиками. В конце концов он так же незаметно возвращался, сидел вместе со всеми за общим столом, и словно бы невзначай обнаруживал отсутствие своих же жертв, о чём громогласно извещал присутствующих. Кто-нибудь из компании отправлялся на поиски, находил несчастных и возвращался с ними обратно.
Захар знаком подозвал жениха и шепнул ему на ухо:
– Никита, меня терзают смутные предчувствия, что во дворе, у входа в дом, лежат два твоих гостя. Я ничего не видел, но мой внутренний голос подсказывает, что надо сходить и привести их.
Никита знал Серёгину слабость и ничуть не удивился этой просьбе. Спиридонова с Петровым встретили удивлёнными криками.
– Кто это вас так отметелил?
– А кто бы знал? Похоже, что наружная дверь чересчур тугая. Может, она?
Юля, уже одетая, стояла в прихожей и подкрашивала перед зеркалом губы. Захар попрощался с гостями, пожал Никите руку и открыл входную дверь.
Напротив универмага он остановил проезжавшее мимо свободное такси, отвёз Юлю в посёлок авиазавода и на этой же машине вернулся к себе на Шишковку. В такси они не обменялись ни единым словом.
Всю дорогу до авиазавода Юля спала на его плече.
Март
Юля спала на его плече, а он курил и думал о превратностях жизни. В сущности, произошло не бог знает что – после нескольких встреч на продуваемой всеми ветрами площади Советов с короткими прогулками у Оперного театра, сегодня на той же площади Захар пригласил Юлю к себе на Шишковку. Другой такой возможности могло не быть – общежитие оказалось совершенно пустым после того, как Фёдор с Айдаром уехали навестить сбежавшего от правосудия Игоря в его родной Гусиноозёрск. Мёрзнуть в трамвае не хотелось, поэтому Захар одним взмахом руки остановил такси. Он не был кутилой и часто нуждался в деньгах, но в подобных случаях его выручала поговорка «ста рублей нет, а рубль не деньги». Через двадцать минут они уже сидели вдвоём на кухне, пили ароматный ликёр и непринуждённо болтали. «Почему мне с ней так хорошо?» – спрашивал себя Захар, слушая вполуха Юлину болтовню, и сам же отвечал: «Потому что она живая, настоящая, а не строит из себя Татьяну Доронину».
Допив ликёр, Юля поднялась, поправила сбившееся платье и направилась к комнате Захара. Он обогнал её и включил стоявший перед кроватью торшер. Мягкий свет осветил висевшую на стене физическую карту Советского Союза. Стол в комнате не помещался. Полукруглая столешница, прибитая с помощью металлического уголка к стене под картой, была опущена. Под самым потолком к деревянной подставке был искусно прикреплён маленький чёрно-белый телевизор. Рядом с кроватью возвышался массивный книжный шкаф. За его стеклянной дверцей на фоне книг вызывающе красовалась увеличенная женская фотография. Юля неуверенно поинтересовалась:
– Кто это?
Захар вздрогнул, но быстро овладел собой.
– Это… моя жена, – и тут же добавил – Бывшая.
Он включил масляный обогреватель и нажал на кнопку магнитофона.
– Иди ко мне.
Юлия Малышева была полной противоположностью тургеневским девушкам – она не любила вздыхать над книгами, не отличалась ни романтизмом, ни особой впечатлительностью, а главное – её никак нельзя было назвать интровертом. Наедине с собой она отчаянно скучала, в общении же с другими людьми раскрывалась и только в нём находила смысл существования. В свои двадцать лет она успела хлебнуть лиха – пережила трагическую смерть матери, давным-давно начала курить, сменила двух не очень молодых почитателей и не чуралась алкоголя. Всем спиртным напиткам она предпочитала водку, но при этом пила весьма умеренно. По крайней мере, не больше своих подруг. Её визитной карточкой была общительность. Ей не составляло никаких проблем провести несколько часов в одной компании и, распрощавшись, тут же отправиться в другую. Высокая, симпатичная, русоволосая, Юля обращала на себя внимание и сверстников, и мужчин постарше. Коренная сибирячка, родившаяся и выросшая в Улан-Удэ, она, как и многие её сверстницы, немного походила на европеизированную бурятку. Лицо у неё было скуластое, разрез глаз – наполовину азиатский, наполовину европейской, зависивший от её настроения и от времени суток. Город она хорошо знала и любила, особенно родной посёлок авиазавода.
Не в Юлином характере было задумываться о смысле жизни и прочих отвлечённых вещах, но зато она была доброй и отзывчивой девушкой. Если бы её спросили о самых сокровенных желаниях, она, не мудрствуя лукаво, назвала бы трёхкомнатную квартиру, обеспеченного красавца-мужа и двух-трёх детей. Впрочем, она не витала в облаках и понимала, что мечтать не вредно. Духовные интересы не входили в список её приоритетов. При этом она, легко сходясь с людьми, никогда не искала от них выгоды. Юля любила со вкусом одеваться, но на модную одежду не хватало денег. После школы она нигде не училась и не работала, только подрабатывала разнорабочей в соседнем продовольственном магазине.
Ничего этого Захар Сазонов ещё не знал. Его жизнь оказалась на том крутом повороте, когда думается лишь о том, как бы не вывалиться из седла. Со школьных лет влюбчивый и впечатлительный, он мечтал встретить такую девушку, с которой можно было бы жить спокойно, с пользой и для семьи, и для общества, полностью раскрыв свои способности и таланты. В сущности, он давно уже жил постоянным ожиданием счастья. Внешность у него была самая заурядная, он не слыл красавцем-мужчиной, но в его глазах легко читались цепкий ум и терпеливый, стайерский характер. Шумным компаниям он предпочитал хорошую книгу. Выросший в провинции, с её однообразной и не всегда увлекательной повседневностью, он с семнадцати лет попал в бурный водоворот московской жизни – тоже, впрочем, не соответствовавшей его тайным мечтам. Гораздо интереснее ему казались российский Север, Колыма и Чукотка, куда он попал в ходе двух летних учебно-производственных практик. Но назвать Захара романтиком-идеалистом было бы неверно. При всём своём романтизме, он оставался интеллектуалом и прагматиком, остро ощущавшим несовершенство и общественного устройства, и человеческих отношений, и себя самого. Смысл жизни вовсе не сводился для него к непрерывным странствиям и к достижению материальных критериев «нормального» бытия, хотя этим тоже приходилось заниматься. Он мечтал прожить интересную осмысленную жизнь, которая продвинула бы вперёд всю человеческую цивилизацию. Но этим наполеоновским замыслам мешал некий внутренний антагонизм, вызванный несовпадением книжной мудрости с реальной жизнью. Всё вокруг было далеко не так безоблачно, как говорили телевизионные дикторы. Несмотря на это, если Захар и ругал советскую власть, то не за неправильные устои, не за жёсткий тоталитаризм и отсутствие элементарных свобод, а за слишком маленькую зарплату, постоянные дефициты и бытовые неудобства. Он чувствовал какой-то подвох в устройстве государственной системы, но не до конца разбирался в его сути. Главное же, чем он жил и о чём постоянно размышлял в эти дни, сводилось к предстоящему полевому сезону и неудачному браку с Алиной. Встреча с Юлей всколыхнула его, отвлекла от мрачных мыслей и заронила надежду на доброе будущее.
Погасив сигарету, он выключил бра и бережно провёл кончиками пальцев сверху вниз по матовой Юлиной спине. Не открывая глаз, девушка рассмеялась, развернулась к нему и с готовностью обвила его горячими руками.
Потом он попал в безумный водоворот, кидавший его из стороны в сторону и в конце концов выбросивший на раскалённый красный песок. Открыв глаза, он увидел склонившиеся над ним раскрашенные женские лица.
– Где я? – простонал Захар.
Женщины явно обрадовались его голосу.
– Это Улуру, белый юноша, – обратилась к нему одна из них. – Мы в Австралии. Тебя прислал сам Большой Змей. Ничего не бойся – мы давно тебя ждём и будем сильно любить.
Захар приподнялся на локте. В сотне метров от него возвышалась чудовищных размеров оранжево-коричневая, почти красная скала овальной формы. Из расположенной в её основании пещеры выбегали женщины, вздымая к небу руки и что-то радостно восклицая.
– А зачем я вам?
– Белый юноша, ты нужен для возрождения нашего племени. Месяц назад враги вырезали всех наших мужчин. У нас не осталось даже грудных мальчиков!
Под непрерывное ритмичное пение Захара положили на носилки, покрытые шкурами кенгуру, и по каменистому песку понесли в пещеру. Там его насильно напоили сладковатым дурманящим напитком, раздели и умастили всё тело чёрной ароматной мазью. Потом все женщины встали и вышли. В пещере осталась лишь одна, самая робкая и необычайно красивая, белозубая девушка с нарисованными белыми треугольниками на щеках. Она нерешительно сбросила с бёдер лёгкую повязку, легла рядом с Захаром и осторожно приникла к нему всем своим горячим телом. В ответ он несмело поцеловал её, сначала в шею, потом в приоткрытые сухие губы, после чего воспламенился и всецело отдался на волю Большого Змея. Ему уже было всё равно, где он находится и что такое Улуру.
– Захар, ты меня задушишь! – Юлин голос разбудил его и привёл в чувство.
– Так это был сон? – пробормотал он виновато.
– Сон? Ты меня всю измял и исцеловал, места живого не осталось!
После этой первой совместной ночи они ещё несколько раз встречались в центре города, гуляя рука об руку по заснеженным переулкам, пока темень не разгоняла их по домам.
В экспедиции бурно обсуждали кремлёвские новости. В ходу была шутка: «В программе «Время» диктор Игорь Кириллов с грустью сообщает: «Товарищи, вы, конечно, будете смеяться, но нас опять постигла тяжелая утрата!». Смертью престарелого генсека Черненко закончилась «пятилетка пышных похорон». Новым генеральным секретарём стал молодой и энергичный Михаил Горбачёв. Всё предвещало грядущие перемены – одних это пугало, других радовало. Но и те, и другие удивлялись откровенным высказываниям Горбачёва о том, о чём они все эти годы шептались на кухнях – о тяжёлой жизни, о пустых полках магазинов и даже о недовольстве людей коммунистической партией.
Как бы то ни было, пятилетний план никто не отменял, а где-то в его недрах скрывалась маленькая строчка о предстоящей топографической съёмке дна Зейского водохранилища.
Сазонова вызвал к себе главный инженер Вербицкий, опытный специалист лет пятидесяти, державший в памяти все многочисленные участки работ и знавший не только их узкие места, но и возможные варианты отхода. При появлении Захара он встал из-за стола и протянул руку для приветствия.
– Проходите, проходите, Захар Степанович! Присаживайтесь. Как у вас с подготовкой к зейскому объекту? Вы ведь в курсе наших планов на этот полевой сезон?
– Я планов наших люблю громадьё, – пошутил Захар. – Михаил Иванович, всё нормально. Только мне одно не понятно – там ведь не просто дно, а затопленная тайга, сельхозобъекты да несколько деревень. Зачем нам всё это снимать? Ну дурдом же… Ведь имеются же подробные топокарты местности до затопления.
– А это, Захар Степанович, не наше с вами дело. Что значит зачем? Будь моя воля, я бы вообще запретил бы советским людям задавать этот вопрос. У нас плановая экономика. Чита спустила план, а мы люди маленькие. Что головное предприятие прикажет, то и обязаны выполнять. Вы инженер по морской геодезии. Вашей бригаде предстоит выполнить комплекс геодезических работ для обеспечения эхолотных промеров плановыми координатами. А после этого провести и сами промеры. Закладывать геодезические пункты и строить над ними сигналы будет бригада Фёдора Толстихина.
– Фёдора? – удивился Захар. – Он ведь маркшейдер.
– Да, Фёдора. Шахта ему противопоказана по состоянию здоровья. Он и справку из Читы привёз. Пусть подышит немного таёжным воздухом. Вы ведь вместе с ним в общежитии на Шишковке проживаете?