Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

Потом один из них подобрал маленький ножик старшего волоха и с третьей попытки воткнул его в глаз Хругнира…

Славка понял: спасения не будет. Старший волох, который мог его пощадить, теперь не у дел.

У ног Славки на корточках сидел деревлянин. Он держал голову Хругнира. Славка подумал, что мог бы ударить его ногами, но тут рядом со Славкиной головой упал ком земли. Славка дернулся, извернулся: посмотреть, что происходит. И увидел, что спутанный по рукам и ногам Йонах, извиваясь как червяк, выкарабкивается из канавы.

Последнее усилие – и он наверху.

А деревляне ничего не заметили: одни занимались Хругниром, другие на это глазели.

Конечно, глупо надеяться, что связанному Йонаху удастся скрыться, но это всё-таки лучше, чем лежать и ждать смерти. Славка, толкнувшись пятками, отодвинулся на полшага, потом перевернулся на живот, подтянул под себя колени…

Вылезти он не успел. Его действия заметили! Рывок, удар – и Славка опять оказался на спине. Волохи бросили Хругнира (из глазницы нурмана торчал нож) и всей толпой бросились за Йонахом.

Конечно, хузарина нашли.

И поволокли обратно. Но деревлянским богам сегодня не везло. Видимо, они слишком широко раззявили рты. А это может плохо кончиться даже тогда, когда эти рты – дупла вековых дубов.

Вокруг деревлянского капища обычно располагалась сторожа из волохов помоложе, но сейчас не было никого. Все собрались на капище. Так что русы, спешившись, подобрались к земляному жертвеннику вплотную. Как раз в тот момент, когда деревляне вытаскивали Йонаха из кустов, в которые тот сумел закатиться.

– Не стрелять, – одними губами произнес Духарев. – Брать живыми.

Команда бесшумно потекла от цепочки пеших к двум десяткам конных, которым предстояло охватить капище с флангов.

Приказ воеводы никого не смутил. Обратать три десятка невооруженных смердов – дело, с которым справится дюжина дружинных отроков. Таких, как лежащий в канаве Богослав…

Четверо волохов вновь собрались вокруг Хругнира. Еще двое занялись старшим. Остальные выстроились вдоль канавы, следя за пленниками.

Волох, который взял на себя обязанности главного, потянулся к ножу, торчащему из глазницы потерявшего сознание Хругнира. Но вытащить его не успел. Тупая стрела ударила ему в висок, кардинально изменив и ближайшие планы волоха, и всю дальнейшую судьбу.

Его «коллеги» не успели ему посочувствовать. На капище в считанные мгновения появилось множество пеших и конных воинов. Волохам показалось: сотни. Но это было неверно.

Русов было много меньше. Просто они очень хорошо знали свое дело и при необходимости могли двигаться значительно проворнее лесовиков.

Всё закончилось быстро.

Волохи, качественно связанные, легли рядком на травку. Уцелевших пленников (их осталось всего шестеро) извлекли из канавы, развязали, помогли одеться, напоили вином или медом (по желанию), оказали кому надо врачебную помощь, наскоро опросили и представили самим себе.

Поврачевали немного и старшего волоха. Духарев решил привезти его в Киев – как живой трофей.

Тех, кому помочь было уже невозможно, приготовили к захоронению. Христиан (их оказалось двое) – в землю, остальных – на костер.

Полдесятка развязанных волохов помоложе занимались похоронными делами под присмотром трех русов.

Еще пятеро гридней Духарева форсированно допрашивали волохов поавторитетнее.

Интересовал их только один вопрос. Через десять с небольшим веков в стольном городе Киеве этот вопрос звучал бы так:

«И дэ ж ти гроши?»

За допросом, роняя на траву слюни зависти, наблюдал бывший наемник боярина Шишки Торгейр.

Его приятель Хругнир лежал на спине и, грызя деревяху, стоически терпел манипуляции Рёреха, лечившего его глазницу.

– Ничего, нурман, не грусти, – подбадривал его старый варяг. – Жить и с одним глазом весело. Вот хоть на меня погляди.

Хругнир вряд ли был способен что-либо разглядеть даже уцелевшим глазом, потому был вынужден верить Рёреху на слово.

– Видишь? – спросил Зван прижавшейся к нему Любушке, показав на страдальца. – А вот если бы я ему глаз вынул, врачевать его было б намного легче.

Любушка в его слова не вникала. Ей и так было хорошо.

Ее подруге Данке было тоже неплохо. С ней был Йонах.

– Бать, а ты не боишься, что они тебе отомстят? – спросил Славка.

– Мстилки обломятся, – усмехнулся Духарев, смахивая топором с дерева очередной страшный «лик». – Ты давай, сынок, щепу – в костер, а стес земелькой затри. Пусть дерево растет. Эх! Вот вернемся домой, возьму сотен десять, пройдемся по здешним лесам, стешем всю эту заразу!

Сказал – и вспомнил, что похожее обещание он дал относительно булгарских богумилов. Обещал – и не выполнил.

И триумфальное настроение Духарева подпортилось. Откуда-то просочилось нехорошее предчувствие…

Но Сергей не дал ему ходу. Забыл, что он – «ведун». Ему было куда приятнее думать о хорошем, чем о всяких там дурных предчувствиях.

Впрочем, событию, которое и приведет к будущей беде, еще предстояло произойти.

Глава восемнадцатая,
в которой вместо триумфа Сергея Духарева ждет семейный разлад и недовольство великого князя

Три дня спустя, въезжая в Киев, Духарев чувствовал себя триумфатором. И не без оснований. Детей он вернул. Гридней своих защитил. Врагов наказал. И своих, и княжьих. Опять-таки – не с пустыми руками возвращается. Добычи на капище взяли немало. Все довольны, а некоторые просто счастливы. Данка с Йонахом, Зван со своей Любушкой. И дед Рёрех, совершивший на старости лет боевой поход, считай, наравне с молодыми.

В городе Духарев дружину распустил. При себе оставил только Велима с десятком самых ближних – для солидности и заодно – присмотреть за пленным волохом. Поганец оказался живуч – прошлым вечером оправился настолько, что, несмотря на долгий пеший переход, попытался смыться. Духарев, после недолгого размышления, поручил присматривать за ним Торгейру, а тот, с истинно нурманской простотой, взял да и подсек волоху сухожилия на ногах.

«Мы так особо шустрых трэлей стреноживаем, – пояснил он воеводе. – Это самый надежный способ».

«Согласен, – кивнул Духарев. – Но у него есть одно неудобство. Лично для тебя».

«Это какое?» – заинтересовался нурман.

«Тебе, Торгейр, теперь придется идти пешком. Лишних коней у меня нет».

В Киеве Духарев Торгейра от волоха избавил. Они с Хругниром теперь «принадлежали» Звану. Наследство боярина Шишки. Вместе со Званом и его невестой они отправились на его киевское подворье, волох с сопровождающими – в Детинец, а Духарев со своими – домой.

Слада встречала на пороге. Увидев Богослава и Дану, вспыхнула счастливой улыбкой. Но тут же закаменела лицом, заметив, что стремя в стремя с Даной, непринужденно касаясь ногой бедра дочери и держа руку у нее на плече, едет Йонах.

Ее реакция не укрылась от Духарева, и у него сразу испортилось настроение.

«Какого черта! – подумал Сергей. – Каждый молится так, как ему по сердцу. И точка. И нечего ломать счастье детей из-за того, что их предки разные веры выбрали. Нет, хватит с меня этих религиозных разборок!»

– Позволь, жена, представить тебе жениха нашей дочери Даны Йонаха Машеговича! – с вызовом произнес он.

И увидев, как засияли от неожиданной радости лица Данки и Йонаха, уверился, что поступил правильно.

Сладислава молча повернулась, взбежала по ступенькам и скрылась в доме.

– Бать, что это с мамой? – удивленно-испуганно спросил Славка.

– Не хочет, чтобы Йонах на твоей сестре женился, – сердито бросил Духарев, соскочил на землю и двинулся за женой.

– Слада!

– Что? – Голос у жены – ледяной.

– В чем дело? Ты сама сказала, что я могу решать, как считаю нужным!

– Ты – муж.

– Вот именно!

– И я, жена, должна повиноваться твоей воле.

– Сладушка… – Сергей потянулся к жене, но Слада отпрянула.

– Не трогай меня!

– Ну хорошо, успокойся… – Духарев растерялся. Никогда Слада не говорила с ним так. – Прости, если я тебя огорчил. Но я думал не о себе, правда!

– О чем же ты думал?

– О счастье нашей дочери.

– Какое может быть счастье, если она навеки погубит свою душу! – закричала Сладислава.

– Да с чего ты взяла… – Духарев тоже повысил голос, но осекся. Они уже были не одни. В дверях стоял Богослав.

– Бать, гонец от князя, – пробормотал он смущенно. – Тебя кличут в Детинец. Срочно.

Посыл был княжий, но посылал его не князь, а Артём.

Сын просил срочно прибыть в Детинец. Слово «срочно» гонец повторил трижды. Так ему было велено.

– Что тут случилось? – спросил Духарев. – Опять печенеги?

Гонец не знал.

– Ты поешь хотя бы, – безразличным мертвым голосом сказала Слада.

– Князь накормит, – без особой уверенности ответил Духарев.

Эх, совсем не так представлял он свое возвращение из деревлянских лесов…

Во дворе Детинца Духарев столкнулся со Свенельдом.

– Где тебя носит, воевода? – проворчал Свенельд вместо приветствия.

– Да что случилось? – воскликнул Духарев.

– Поторопись, Святослав ждет! – Князь-воевода в сопровождении «свиты» поехал к воротам, а Духарев спешился и вошел в терем.

В большой палате Детинца толпился выводок тиунов, приказчиков и мелких бояр «хозяйственного» направления.

По их озабоченной суете и отрывистой быстрой речи князя Духарев с порога понял: идет подготовка к походу. Причем форсированными темпами.

Духарев удивился. До планового выхода в конце сентября оставался почти месяц.

Увидев его, великий князь воскликнул:

– Ну наконец-то! – Взмахом руки выпроводил всех. – Садись, воевода. – И, определев наметанным взглядом, что Духарев только-только с дороги: – Голоден?

– Есть немного.

– Коли немного, то потерпишь. Как дружина твоя? К походу готова?

– Думаю, дней десять надо, чтоб всех собрать, – Духарев со своим «заместителем» Стемидом еще не общался, но не сомневался, что у Барсука всё в порядке. Но добрая половина парней – в отпуске. Пока за ними пошлют, пока они подтянутся…

– Три дня, – сказал Святослав. – Я седмицу назад велел Стемиду твоему собирать воев.

Однако! Если Святослав пошел на такое «нарушение правил», как приказ чужим дружинникам, значит, дело серьезное. Духарев быстро прикинул «геополитическую ситуацию».

Наезд скандинавов? Вряд ли. С этой проблемой Новгород с Роговолтом управились бы самостоятельно. Кто-то покусился на Хузарию? Напал на союзников-угров? Печенеги что-нибудь учудили? Ромеи высадились в Булгарии?

– Ромеи напали на Булгарию, да?

– Близко, – проворчал Святослав. – Но мимо. Не ромеи, сами булгары взбунтовались.

– Да ты что? – изумился Духарев. – Борис?

– Нет, не Борис. Этот сидит в своем дворце за щитами моих гридней. Ждет, чем обернется. Взбунтовались кмети^[14] на юге Булгарии. Может сами, а может и не сами. Сунулись сначала к Преславе – не вышло. От Плиски их тоже шуганули. Тогда пошли к Доростолу. Оттуда, от Устаха ко мне прибежал гонец.

– А что – мои? – спросил Духарев, подразумевая под «своими» булгарских ополченцев.

– Часть – в Доростоле. Часть разбежалась. Разбежалась или примкнула к бунтовщикам.

Крайне обидно, если окажется, что Духарев тренировал собственных врагов.

– Еще гонец сказал, – продолжил великий князь, – войско кметей от Доростола двинулось к Переяславцу.

– Ну и пусть им. В Переяславце стены крепкие и дружина у Гуннара – тоже.

– Ты, верно, устал воевода. Или поглупел. В Переяславце – мой флот.

– Ах ты… – До Духарева дошла вся серьезность ситуации.

– Значит, надо нашим в Булгарии собрать дружины в кулак, объединиться…

– Некому, – буркнул Святослав.

– Что – некому?

– Объединять некому. Свенельд, Икмор, ты… Все мои большие воеводы здесь. В Булгарии только Щенкель, но ему я крепко-накрепко велел держать Преславу и Бориса. Ты его знаешь, он от моего приказа не отступит.

– Что ты намерен делать?

– В поход. Завтра. Я ждал только тебя. Чем скорее мы выйдем к Дунаю, тем меньшей крови нам будет стоить возвращение в Булгарию.

– А что здесь, в Киеве?

– Сами управятся. Я им князем Ярополка оставляю. С данью и землями ему боярин Блуд поможет…

– Это еще кто?

– Есть тут один. Сам – из моравских мелких князей, но матери служил верно.

– Что-то мне его прозвище не нравится, – заметил Духарев. – Такое зря не дадут.

– Это точно, – согласился Святослав. – Боярин наглый и хитрый, как старый лис. Но – в силе, а главное – с вышгородскими у него вражда. А чтоб Блуда этого придержать если что, я над дружиной киевской твоего сына Артёма поставлю. Всё, воевода, не будем времени терять. Иди поешь и начинай сборы. Завтра с рассветом выходим.

Духарев кивнул, шагнул к дверям, потом вспомнил…

– Я волоха деревлянского привез, тебе показывали? Лесовики, твари, людей наших ловили, чтоб своим богам в жертву принести. Да не смердов, а…

– Знаю уже, – перебил его князь. – Поведали, зачем ты в деревлянские земли отъезжал. Потому и не ругаю, что меня не известил. А волоха твоего я велел утопить.

– Но он многое мог рассказать!

– Мог, верно. Только слушать мне его сейчас недосуг. Деревлянские земли теперь под моим младшим, Олегом, будут. Он, конечно, мальчишка еще, но я ему воеводой одного Свенельдова сотника дам. Он, было дело, еще при отце моем деревлян усмирял.

– А Свенельд – что?

– Свенельд сам и предложил.

– Хорошо ли? – усомнился Духарев. – Деревляне ведь раньше под Свенельдом были. Не хочет ли он…

– Не хочет! – отрезал Святослав. – Иди, воевода, покушай. А со своей вотчиной я как-нибудь сам разберусь.

Духарев спорить не стал. Бессмысленно. Да и что ему до семейно-имущественных проблем великого князя… Со своими бы до отъезда как-нибудь разобраться.

Разобраться – не получилось. Главная «проблема», Сладислава, отбыла из Киева, пока Сергей был у князя.

Духареву доложили: уехала по каким-то хозяйственным делам. Вернется через три дня.

А ведь наверняка знала, что Духарев утром уходит в Булгарию. И только Богу ведомо, когда вернется.

Что ж, это ее выбор. А у Сергея выбора и вовсе нет. Зато там, в Булгарии, его ждет Людомила…

Глава девятнадцатая
Возвращение в Булгарию

Войско великого князя, не поредевшее, а, наоборот, выросшее за счет притока новых воинов, скорым маршем, двуоконь, промчалось по степям и долинам, с ходу форсируя реки, не задерживаясь нигде. Люди и кони кормились зерном, добытым в деревнях, жители которых разбегались в ужасе, увидев на горизонте пыльное облако, поднятое десятками тысяч копыт. Пару раз настигали печенежские кочевья. Копченых не били, только забирали фураж и провиант. Желающих присоединиться к русам тоже не гнали.

Если запасы зерна иссякали, а населенные пункты не подворачивались, фуражиров не посылали. Кормили коней травой, а сами ели конину. Зато времени не теряли, и потому обратный путь занял немногим больше времени, чем марш к Киеву.

Переплывать Дунай на набитых травой шкурах не пришлось. В устье их ждали лодьи, которые привел сюда Гуннар Волк.

Воевода Гуннар из Переяславца сбежал. Сделал вид, что намерен биться до последнего, настроил горожан на упорную оборону, а сам тихонько, под покровом ночи, вместе с дружиной погрузился на лодьи. На каждую лодью пришлось по три-четыре воина, так что путь у них был только один – вниз по течению.

Святослав не стал ругать Гуннара. Но и не похвалил.

– Ты сдал Переяславец – ты его и возьмешь! – сказал великий князь.

Как это уже бывало, войско Святослава опередило весть о собственном возвращении.

Пятнадцатитысячная армия киевского князя появилась под стенами Переяславца ранним утром, но застать город врасплох не удалось. Булгары успели затвориться и с честью приняли бой.

Защитников было едва ли не столько же, сколько и нападавших. Почти половина мятежного войска обосновалась в Переяславце. Коренных обитателей мятежники из города выставили, оставив лишь несколько сотен женщин – для удовлетворения личных потребностей.

Всё-таки внезапность появления русов сыграла свою роль: им достались беспечно брошенные у стен осадные орудия и лестницы, с помощью которых булгары намеревались взять город. Мятежникам это «оборудование» не понадобилось, поскольку город им сдали без боя. А вот русам добыча пришлась очень кстати.

Резня была страшная. Несколько раз гридни Святослава уже готовы были отойти. Удерживала их лишь железная воля и личная храбрость великого князя, который решительно заявил: лучше умереть, чем отступить!

Духаревской дружине достались южные ворота. В штурмах воевода был человеком опытным, зря людей не клал, но сломать ворота так и не сумел. Всё равно к вечеру город был взят. Первым на стену взошел Гуннар Волк. Это стоило викингу половины хирда, но благорасположение Святослава он вернул. Как только нурманам удалось закрепиться на одной из стен, участь Переяславца была решена. В рукопашной любой из русов, отборных воинов самого князя и лучших его воевод, нурман, варяг, любой опоясанный гридень, стоил десяти булгар.

Нурманы Гуннара захватили стену, на которую поднялись другие. Дальше – просто. Под прикрытием тучи стрел те же нурманы спустились вниз и открыли ближайшие ворота.

На этом битва кончилась. И нурманы, которым раньше было запрещено потрошить переяславцев, наконец отыгрались за вынужденное воздержание. Впрочем, остальные тоже не остались в стороне.

Но пожаров не было. Святослав загодя предупредил: кто по умыслу или без оного пустит «красного петуха», будет наказан смертью.

Итак, Переяславец был взят. Но на этом дело не кончилось. Оставив в городе всё того же Волка, Святослав двинулся от города к городу и в каждом устраивал дознание, чинил суд и расправу над всеми, кого он или его наместники считали подозрительными. Великий князь не желал оставлять за спиной вероятных врагов.

Только в Преславе, номинально принадлежащей кесарю Борису, Святослав не стал устраивать судилищ. Зато двинувшись в мятежные области, прихватил с собой только-только созданную «гвардию» булгарского кесаря.

Мятежные области сопротивлялись отчаянно. Терять им было нечего. Святослав же был беспощаден, как печенег. Уверенный, что источником бунтов была его прежняя мягкость, великий князь решил продемонстрировать, как выглядит его гнев.

Булгар убивали во множестве. И печенеги, и русы, и угры. Города сжигали. Когда наконец удалось взять оплот мятежников Филиппополь, Святослав велел казнить всех мужчин, а на женщин и детей надеть рабские ошейники.

Духарев, к счастью, от участия в этом терроре был избавлен. Он остался в Преславе с задачей формирования армии вторжения. Святослав не собирался ограничиваться «зачисткой» мятежных областей. Никифор Фока не выполнил обещания и тоже должен быть наказан. Расправившись с мятежными кметами, Святослав перейдет через горы и устроит такой же погром в византийской Фракии…

Так предполагалось. Но «зачистка» затянулась, и к тому времени, когда в Булгарии не осталось никого, кто бы с оружием в руках оспаривал «власть великого князя и хакана Святослава и его младшего брата кесаря Бориса», на гемейских перевалах уже лежал глубокий снег. Сухопутная дорога на Византию была перерезана. Великий поход к стенам Константинополя пришлось отложить.

Эту зиму Духарев, как и все воеводы Святослава, провел в делах. Шла интенсивная подготовка к будущему походу. Великий князь понимал, что Византия – крепкий орешек, поэтому активно искал союзников. Полтора месяца Духарев провел, мотаясь по степи и убеждая кочевников присоединиться к войску русов.

Но Рождество Христово Духарев приехал встречать в Доростол. Патриарх пригласил. А через два дня после приезда Сергея в Доростол приехала Людомила.

Глава двадцатая
Людомила

Возок, сопровождаемый двумя десятками верховых, въехал во двор патриаршьей резиденции. Припорошенные снежком кони фыркали паром, звенели копытами о мостовую.

– Эй, раб Божий! – окликнул старший из всадников пробегавшего мимо монашка. – Сказали нам: здесь у вас воевода киевский гостит.

– Ага. – Монашек остановился, поглядел на сбрую, украшенную серебром, на меховую рукавицу со стальными нашивками. Выше взгляд поднять не осмелился. Судя по говору, всадник был русом, язычником, а русов теперь в Булгарии боялись пуще ромеев. Монашек слыхал: киевский князь, захвативши Филиппополь, двадцать тысяч человек на колья посадил. Филиппополь далеко, на другом конце страны, а рассказывавший об этом дальше Плиски не бывал, но монашек всё равно поверил. Ох, страшны эти русы! А особенно страшен воевода их, которого сам патриарх привечает. Правда, воевода не язычник, христианин. Вот ведь чудо Господне: зверообразный, огромный, как медведь, рус – христианин!

Монашек рискнул поднять голову… И увидел, что приехавший рус, тоже зверообразный, широкоскулый, весь увешанный оружием, скинул блестящий шелом с пошлемной шапкой и крестится на круглую маковку собора.

Монашек от удивления даже бояться забыл. Значит, верно говорил патриарх: придут дикие русы к Истинной Вере! И тогда, тогда…

Монашек не знал, что будет тогда, но сердце его наполнялось ликованием при мысли о том, что на стороне истинно верующих будут такие грозные воины.

Рус надел шлем.

– Ну и где он живет, наш воевода? – зычно спросил он.

– Здесь я, Дужка! – Духарев стоял на крыльце отведенного ему флигелька. Двое гридней, вышедших вместе с ним, узнали всадника и расслаблись. Опасности для их воеводы не было.

– Так кого ты мне привез, воин? – Сергей сбежал с крыльца. Лицо его сияло улыбкой. Он уже догадался – кого.

Откинув кожаный полог возка, Духарев бережно вынул свою желанную. Личико Людомилы, выглядывающее из белой пушистой шапки, порозовело от мороза и стало еще красивее. Серые глаза в обрамлении черных длинных ресниц сияли счастьем.

– Замерзла? – Сергей все еще держал ее на руках – отпускать не хотелось.

– Нет. – Ее руки обвились вокруг мускулистой шеи, лаская обветренную кожу соболиным мехом. – Но неси меня скорее в дом, мой ладо. Здесь ведь Божья обитель. Нехорошо.

– Несу! – Духарев взбежал по ступенькам, бросил на бегу своим гридням: – Принять, накормить, устроить! – И, подбежавшему челяднику: – Повару скажи: пусть накроет стол по-быстрому, вино, всё, что требуется. А боярышне прямо сейчас – горячего сбитню! Что стоишь? Бегом! – Сам же стянул с девушки рукавички, прижал к лицу прохладные ладошки, шепнул в ушко: – Соскучился ужасно! А пойдем наверх, пока стол собирают? Хочешь?

Людомила, потупив глазки, быстро кивнула.

Через полчаса в дверь горницы осторожно постучали.

– Батюшка-боярин, стол накрыт, – произнес робкий голос. – Изволите спуститься?

– Изволю! – крикнул Духарев, потянулся с хрустом, запустил пальцы в густые, пшеничного цвета волосы, потянул к себе. Людомила охотно прилегла ему на грудь, царапнула ноготками выпуклые мышцы, пропустила между пальчиками длинный варяжский ус…

– Никак не могу привыкнуть к тому, какой ты большой, – проговорила она, потершись щекой о колючий подбородок.

– А я никак не могу привыкнуть к тому, что ты – рядом, – признался Сергей. – И мне все время тебя хочется. Можно?

– Разве мужчины об этом спрашивают?

– Я спрашиваю. Если тебе не хочется…

Нежная ручка скользнула по его животу вниз, но дотянуться не смогла. Сергей все еще держал ее за волосы. Он разжал руку.

– Встань!

– Зачем?

– Встань-встань, хочу на тебя полюбоваться!

Людомила соскользнула с ложа, выпрямилась, потом смутилась под его пристальным взглядом, прикрыла лицо руками и от этого стала еще женственнее. Когда она наклонила голову, длинные волосы упали почти до колен, спрятав ее от взгляда Сергея. Только темные крупные соски выглядывали наружу между светлых прядей.

Сергей провел рукой по ее ноге – изнутри, от колена вверх. Хотя Людомила приехала к нему в возке, Сергей знал, что она предпочитает ездить верхом, причем по-мужски. От верховой езды кожа возле колен и на внутренней поверхности бедер была немножко грубее, чем положено ей от природы. Зато мышцы были крепкими и упругими.

– Не надо, Сережа, я тебя стесняюсь, – проговорила она тихо, не открывая лица.

– Почему?

– Отвыкла, наверное…

– Так привыкай! – засмеялся Сергей, подхватывая ее снизу и опрокидывая на себя.

Людомила вскрикнула и тоже засмеялась. Потом скатилась с него, перевернулась на спину, закрыла глаза и замерла в ожидании…

Но Сергей лишь поцеловал ее в белое горлышко.

– Одевайся, солнышко мое. Яства стынут. Нам торопиться некуда. Поедим, потом покатаемся по окрестностям. Вечером к нам друзья придут, Устах, Понятко… Ну а потом у нас с тобой будет целая ночь, представляешь? Целая ночь впереди…

«И целая жизнь…» – добавил он мысленно.

Духарев еще не знал, что эта ночь, ночь с десятого на одиннадцатое декабря 969 года от Рождества Христова, окажется одной из тех переломных ночей, когда колесница истории, взлетев на очередной холм, начинает стремительный бег вниз, безжалостно сокрушая сотни тысяч судеб, с одинаковым равнодушием разбивая вдребезги чаяния и мечты обитателей нищих хижин и сверкающих золотом дворцов.

Однако началось всё несколько раньше. Может – когда умерла княгиня Ольга. Но скорее всего – в тот день, когда василевс Византии Никифор Фока, вопреки собственной воле и здравому смыслу, вернул из изгнания единственного человека, чья слава не уступала его собственной: бывшего архистратига Иоанна Цимисхия.